7

— Тебя что, сейчас опять вывернет?

— Река перестала течь, да? — спросил я.

Снорри фыркнул.

— Тогда да. — И я, в виде подтверждения, добавил еще одну цветную струйку к темным водам Селина. — Если бы Господь создал людей, чтобы они по водам ходили, Он бы дал им… — мне было слишком худо, чтобы острить, и я повис на борту лодки и осклабился, глядя на серый рассвет, поднимающийся позади, — дал бы им все, что для этого нужно.

— Мессию, который ходил по водам, дабы показать, что именно для этого Бог сотворил людей? — Снорри помотал большой, словно вытесанной из камня, головой. — Религия моего народа старше, чем та, которую принес Белый Христос. Эгир владеет морем, и в его намерения не входит пускать нас туда. Но нас это не останавливает. — И он пророкотал песню:

Он греб дальше, напевая свои причудливые, лишенные ритма мелодии.

Нос у меня кошмарно болел, я замерз, был весь побит, и, когда мне удалось втянуть расквашенным носом воздух, оказалось, что воняю я немногим приятнее кучи дерьма, спасшей мне жизнь.

— Мой…

Я смолк. Произношение у меня было комичное: «мой нос» прозвучало бы как «бой доз». И хотя у меня были все основания жаловаться, это могло взбесить норсийца, а злить человека, способного прыгнуть на медведя, чтобы сбежать с ринга, лучше не стоит. Особенно если на ринг его отправил ты сам. Мой отец говорил: «Ошибаться свойственно человеку, прощать свойственно божеству. Но я всего лишь кардинал, а кардиналы — люди, стало быть, я не стану тебя прощать, а склонюсь к тому, чтобы побить тебя палкой». Снорри тоже явно не отличался всепрощением. Я снова жалобно застонал.

— Что?

Он оторвал взгляд от весел. Я вспомнил впечатляющее количество трупов, которые он оставил на пути к маковой плантации Мэреса и потом сюда — с учетом того, что был серьезно ранен в правую руку.

— Ничего.

Мы гребли дальше мимо садов Красной Марки. То есть я лежал и ныл, а греб, конечно, Снорри, и то он лишь немного ускорял наше передвижение, остальное делал Селин. Правая рука норсийца оставила на весле кровавое пятно.

Местность была зеленая и однообразная. Я, свесившись с борта, бормотал жалобы и то и дело блевал. Еще мне было интересно, как это меня угораздило проснуться рядом с нагими прелестями Лизы де Вир и в итоге оказаться в утлой лодчонке с громадным полоумным норсийцем, — а ведь и суток не прошло.

— У нас будут неприятности?

— Чего?

Я отвлекся от своих страданий.

Снорри повернулся по течению — там реку окаймляли деревянные мостки с привязанными к ним лодками. Люди копошились на берегу, проверяя садки для рыбы и починяя сети.

— С чего бы?.. — И тут я вспомнил, что Снорри очень далеко от дома, в стране, которую он видел разве что мельком, в окошко фургона, в котором перевозили рабов. — Нет, — сказал я.

Он фыркнул и отвел лодку к более глубокому месту, где течение было быстрее. Возможно, во фьордах ледяного Севера любой чужак — это дичь, а чужаком становишься в десяти метрах от собственного порога. Красная Марка все же была более цивилизованна — в немалой степени благодаря тому, что моя бабка приколотила бы к дереву любого, рискнувшего нарушить сколь-нибудь существенный закон.

Мы плыли мимо бесчисленных безымянных хуторов и городков, видимо как-то называвшихся, но ничем не отличавшихся друг от друга, поэтому я не мог и не хотел запоминать эти названия. То и дело полевой сторож, опершись о лопату, клал подбородок на костяшки пальцев рук и смотрел на нас с отсутствующим видом, как корова. Время от времени за нами метров по сто вдоль берега бежали мальчишки, кидаясь камнями и показывая голые задницы. Прачки стирали на камнях мужнины рубахи и поднимали головы, одобрительно присвистывая при виде гребущего норсийца. И наконец на пустынном отрезке реки, в пойме Селина, под палящим солнцем, Снорри остановился под огромной ивой. Дерево склонялось над ленивыми водами в глубокой излучине и закрывало нас своими ветвями.

— Вот, — сказал он, и нос лодчонки уткнулся в ствол ивы. Рукоять меча соскользнула со скамьи и звякнула о доски — клинок был темен от запекшейся крови.

— Слушай… Касательно бойни. Я…

Большую часть утреннего пути я провел, продумывая оправдания, которые не торопились сойти с языка. В промежутках между блевотиной и жалобами я репетировал вранье, но под сосредоточенным взглядом человека, по всей видимости более чем готового прорубить себе мечом выход из любой ситуации, я понял, что не могу. На миг я вспомнил, как он стоял и смотрел на Мэреса со дна ямы.

— Медведя побольше, значит? — Я вспомнил, как он тогда улыбался, и прыснул со смеху. Черт, ну как же это было больно! — Кто вообще говорит об этом?

Снорри усмехнулся.

— Первый был маловат.

— А второй — в самый раз, значит? — Я помотал головой, силясь не рассмеяться снова. — Златовласке хватило одного медведя!

Он нахмурился.

— Златовласке?

— Проехали. Проехали, говорю. И Джон Резчик! — Я втянул в грудь воздух и предался приятному воспоминанию о том, как сбежал от этого пучеглазого демона и его ножей. Веселье бурлило во мне. Я согнулся от истерического смеха, колотя по борту лодки, чтобы остановиться. — Божечки! Ты отрубил руку этому ублюдку!

Снорри пожал плечами, сдерживая очередную ухмылку.

— А не надо было лезть под руку. Когда Красная Королева передумала отпускать меня, она натравила на меня весь свой город.

— Красная Ко… — Я осекся. Я скажу, что в ямы он загремел по ее приказу, и у него нет причин не поверить мне. Практикуя обман, важно расставлять якоря в паутине лжи и не забывать о них. Обычно я в этом преуспеваю лучше некуда, а в данном случае решил списать провал на экстраординарные обстоятельства. В конце концов, я ускользнул из огня де Вира в полымя оперы, а оттуда угодил во что-то еще почище. — Да. Это было… несправедливо с ее стороны. Но моя бабка считается в некотором роде тираном.

— Твоя бабка?

Снорри поднял брови.

— Гм. — Мать вашу, он даже не заметил меня в тронном зале, а теперь знал, что я принц, ценнейший заложник. — Я внук, но не из любимых. В общем, толком даже не родня. — Я поднес руку к носу, все еще пульсирующему болью от смеха.

— Вдохни.

Снорри подался вперед.

— Что?

Он выбросил вперед руку, обхватил мой затылок стальными пальцами. На миг я подумал, что он вот-вот сокрушит мой череп, но затем вторая его рука закрыла свет перед глазами, и мир взорвался вспышкой боли. Он схватил меня за переносицу двумя пальцами, потянул и выкрутил. Что-то скрипнуло, и если бы мне было еще чем блевать, я бы наполнил этим лодку.

— Вот. — Он отпустил меня. — Починил.

Я выдохнул сразу боль и изумление, пытаясь говорить связно:

— Вот черт, божечки мои! — Слова прозвучали отчетливо, боль в носу прошла. Я не смог заставить себя нормально поблагодарить и сказал просто: — Ох!

Снорри откинулся назад, положив руки на борта лодки.

— Значит, ты был в тронном зале? Должно быть, ты слышал то, что рассказывали мы, пленные.

— Ну да…

Кое-что я и правда тогда уловил.

— В таком случае ты знаешь, куда я направляюсь.

— На юг? — предположил я.

Он посмотрел на меня озадаченно.

— Было бы лучше, конечно, морем, но это трудно устроить. Может статься, придется идти на север через Рону и Ренар, потом через Анкрат и Конахт.

— Ну разумеется… — Я понятия не имел, о чем он говорит. Если в его истории была хоть крупица правды, возвращаться он был не намерен. А его странствия выглядели форменным путешествием из ада. Рона, наш неотесанный северный сосед, всегда была местом, которого следовало избегать. Мне еще предстояло встретить человека из Роны, на которого я буду готов поссать, если он загорится. О Ренаре я вообще не слышал. Анкрат был мрачным королевством на краю болота, полным выродков-убийц, а до Конахта было так далеко, что о нем тоже наверняка нельзя сказать ничего хорошего. — Удачного странствия, Снагасон, куда бы ты ни направлялся.

Я протянул руку для мужественного рукопожатия, предваряющего расставание.

— Я иду на север. Домой, чтобы спасти жену, спасти свою семью… — Он помолчал, плотно сжав губы, потом успокоился. — И все пошло не так, едва я оставил тебя позади. — Он с подозрением посмотрел на мою протянутую руку, потом осторожно протянул свою. — Ты этого еще не почувствовал?

Он коснулся собственного носа другой рукой.

— Да, блин, почувствовал!

Вполне возможно, такой боли я еще не испытывал, а ведь мне случалось и мимо лошади промахиваться, прыгая в седло из окна спальни.

Он поднес руку еще ближе, и я почувствовал, как горит кожа — сплошь иглы и огонь. Еще ближе и медленнее — и моя рука побледнела так, что почти светилась изнутри, а его — потемнела. Между нашими ладонями осталась лишь пара сантиметров, и мне показалось, что по моим венам пробежал холодный огонь, рука моя засияла ярче дня, его же выглядела так, будто ее окунули в темные воды и залили чернилами, проникшими во все складки и поры. По венам норсийца текла чернота, в то время как мои вены горели; его кожа источала тьму, словно дымку, призрак бледного пламени витал над моими костяшками. Снорри встретился со мной взглядом, его зубы заскрежетали от боли, зеркально отразившей мою. Глаза, прежде голубые, стали провалами вглубь внутренней ночи.

Я вскрикнул, как всегда в таких случаях, надеясь, что этого никто не заметил, и отдернул руку.

— А, чтоб его! — Словно пытаясь вытряхнуть боль, я затряс рукой, глядя, как она снова становится нормальной. — Гребаная ведьма! Ну, значит, по рукам. — Я показал на галечный пляж с внешней стороны излучины. — Ты можешь высадить меня там. Я сам найду обратную дорогу.

Снорри покачал головой, глаза его снова были голубыми.

— Когда мы слишком отдалились, было хуже. Ты что, не заметил?

— Ну, я помню кое-какие затруднения.

— Какая ведьма?

— Что?

— Ты сказал «гребаная ведьма». Какая ведьма, спрашиваю?

— А… ничего, я… — Я вспомнил ямы. Врать ему об этом, возможно, будет неудачным решением. В любом случае я врал по привычке. Лучше ему сказать. Может, этот язычник найдет выход. — Ты ее видел. Ну, она сидела в тронном зале Красной Королевы.

— Старая вёльва? — спросил Снорри.

— Старая чего?

— Та карга рядом с Красной Королевой. Это она — ведьма, о которой ты говоришь?

— Да. Ее все называют Молчаливой Сестрой. Впрочем, ее почти никто не видит.

Снорри сплюнул в воду. Течение унесло плевок ленивыми кругами.

— Я знаю это имя — Молчаливая Сестра. Вёльвы Севера произносят его, но не вслух.

— Ну, значит, ты ее видел. — Меня это поразило. Возможно, то, что мы оба могли ее видеть, имело какое-то отношение к тому, что ее магия не смогла нас погубить. — Она произнесла заклятье, которое должно было убить всех в опере, куда я пошел вчера вечером.

— В опере?

— Проехали. В общем, я избежал заклятия, но, когда прокладывал себе путь, что-то сломалось и за мной понеслась трещина. Две переплетающиеся трещины — темная и светлая. Когда ты поймал меня, трещины пошли вверх, через нас обоих. И каким-то образом остановились.

— А когда мы порознь?

— Темная прошла сквозь тебя, светлая — сквозь меня. Когда мы их разделяем, кажется, трещины стремятся высвободиться и воссоединиться.

— А когда они воссоединяются?

Я пожал плечами.

— Скверно. Хуже, чем в опере.

Я говорил беззаботно, но, несмотря на то что день был жаркий, кровь моя стала в тот миг холоднее реки.

Снорри двинул челюстью — я уже знал, что это означает задумчивость. Его руки неспешно шевелили весла.

— Значит, твоя бабка отправила меня в ямы, а ты навлек на меня проклятье ее ведьмы?

— Да не искал я тебя! — С пересохшим ртом трудно было изображать беззаботность. — Ты намертво тормознул меня на улице, помнишь?

И я тут же пожалел, что употребил слово «намертво».

— Ты человек чести, — сказал он, ни к кому напрямую не обращаясь. Я хотел отыскать иронию, но чувствовал только искренность. Если он таки притворялся, мне следовало бы брать уроки там, где его этому научили. Я заключил, что он напоминает себе о своем долге, что странно для викинга, долг которого, как правило, не забыть, что грабеж — строго после насилия, ну, или наоборот. — Ты человек чести.

На этот раз громче, глядя прямо на меня. С чего ему такое взбрело в голову, я понятия не имел.

— Да, — соврал я.

— Мы должны решить это как подобает мужчинам.

Вот уж этого я бы точно предпочел не слышать.

— Вот в чем дело, Снорри. — Я рассматривал возможности побега. Можно спрыгнуть с лодки. Мне всегда казалось, что лодка — лишь тонкая доска, которая не спасет от утопления. Если поплыть самому — шансов пойти ко дну столько же, только без деревяшки под тобой. Есть еще вариант с деревом, но карабкаться по иве не особенно сподручно, если ты не белка. Я выбрал последний вариант. — Ой, а что это там? — Я показал на точку на берегу за спиной у норсийца. Впрочем, голову он не повернул. Черт! — Прости, обознался. — И все, возможности кончились. — Так о чем это я? Дело в том… Дело. Ну, честно говоря… — Было необходимо сказать хоть что-нибудь. — Гм. Боюсь, что, если я тебя прикончу, трещина пройдет через тебя, как если бы мы разошлись в разные стороны. А потом — бум! — и секундой позже я окажусь слишком далеко. Конечно, очень соблазнительно попытать свои силы в бою с… Кем ты там у себя числишься?

— Хаульдр. Собственная земля, десять акров от берега Уулиска вверх по склону хребта.

— В общем, как бы мне ни хотелось порвать с условностями и, будучи принцем Красной Марки, сразиться с… э-э… хаульдром, боюсь, что твоей смерти я не переживу. — Он нахмурился, и я понял, что на этот риск он как раз готов, если не найдется лучшего выхода, и решил его опередить. — Но так получилось, что мне лично всегда хотелось побывать на Севере и самому посмотреть, как оно там. И потом, моя бабка так беспокоится из-за этих ваших мертвяков. Ее бы успокоило, если бы мы с этим разобрались. Стало быть, пойду-ка я с тобой.

— Я собираюсь путешествовать быстро. — Снорри нахмурился еще сильнее. — Я и так слишком долго медлил, а путь далек. И имей в виду: когда я туда доберусь, будет много крови. Задержишь меня — и… Впрочем, когда ты в меня врезался, то бежал довольно резво. — Лоб его разгладился, тучи развеялись, и он улыбнулся — не то безумно, не то дружелюбно, но в любом случае опасно. — И еще: ты знаешь местность лучше, чем я. Расскажи мне о жителях Роны.

Типа мы с ним путешествуем вместе, ага. Я подписался сопровождать его в далекий край ради спасения и отмщения. Надеюсь, не очень надолго. Снорри мог бы спасти свою семью, потом перебить своих врагов всех до единого, некромантов и ходячих мертвецов, вот и все. Я подвержен самообману, но никак не мог представить этот план не чем иным, кроме как самоубийственным кошмаром. И все же до ледяного Севера еще далеко — будет много возможностей разорвать связывающее нас заклятье и сбежать домой!

Снорри снова налег на весла, помолчал, потом сказал:

— Встань на минутку.

— Что, правда?

Он кивнул. Я хорошо держусь в седле, а на воде вообще никак. В любом случае, не желая препираться с человеком, с которым едва нашел общий язык, я поднялся на ноги, раскинув руки для равновесия. Он быстро качнул лодку, явно намеренно, и я рухнул в реку, отчаянно хватаясь за ветки ивы, как утопающий за соломинку.

Сквозь плеск я слышал, как ухохатывается Снорри. Еще он что-то говорил: «…чистый… вместе…» Но я улавливал лишь отдельные слова, потому что тонуть тихо мало кому удается. Наконец, бросив попытки выпить всю реку и тем самым спастись, я скрылся под водой в третий и последний раз, и тут он схватил меня за жилет и с пугающей легкостью выдернул обратно. Я лежал на дне лодки, разевая рот, как рыба, и наблевал столько, что хватило бы на целое болото.

— Ублюдок!

Первое мое связное слово — прежде чем я вспомнил, какой он большой и опасный.

— Не могу же я допустить, чтобы ты заявился на Север таким вонючим! — рассмеялся Снорри и снова принялся грести, а ива с сожалением провела по нам своими зелеными пальцами. — И как вообще мужчина может не уметь плавать? Безумие!