6

Первым делом я проверил, на месте ли кошелек и медальон. У меня это уже вошло в привычку. Когда просыпаешься в таких местах, в каких просыпаюсь я, и в такой компании, с какой я имею обыкновение водиться за определенную мзду… В общем, имеет смысл держать деньги под присмотром. Кровать была жестче и бугристее, чем мне хотелось бы. На самом деле жесткая и бугристая, как булыжная мостовая. И пахла дерьмом. Блаженный миг, предшествовавший пробуждению, миновал. Я перекатился на бок, зажимая нос. Либо я недолго провалялся в бессознанке, либо вонь отпугнула даже нищих. Она и уличная суета, взрывающиеся горожане, горящий оперный театр, пылающая трещина. Трещина! Я, шатаясь, поднялся на ноги, ожидая, что светящийся зигзаг пройдет по переулку и уткнется прямо в меня. Ничего. По крайней мере, ничего такого, что можно разглядеть при свете звезд и молодого месяца.

— Дерьмо! — Нос болел сильнее, чем я готов был терпеть. Я вспомнил злые глаза под тяжелыми бровями… а потом эти самые брови впилились в мою физиономию. — Снорри.

Норсиец давно исчез. Почему наши обгорелые ошметки не украшали стены — непонятно. Я помнил, как две трещины прошли рядом, то и дело пересекаясь и каждый раз вспыхивая. Темная трещина прошла сквозь Снорри — я видел ее у него на лице. Свет…

Я похлопал себя сверху вниз, лихорадочно проверяя, не ранен ли. Светлая прошла через меня. Я задрал штанины и обнаружил грязные ноги без каких-либо признаков золотого свечения. Но и на улице не было трещин. Ничего, кроме следов разрушения.

Я попытался выбросить из головы мысли о золотом свете. Я выжил! Вспомнил крики, доносившиеся из оперного театра. Сколько жертв? Мои друзья? Родственники? Были ли там сестры Алена? Хоть бы там оказался Мэрес Аллус. Хоть бы это был один из тех вечеров, когда он притворялся купцом и использовал деньги, чтобы попасть в высшее общество. Впрочем, на данный момент главной заботой было убраться подальше от места пожара. Но куда идти? Магия Молчаливой Сестры преследовала меня. Будет ли она ждать во дворце, чтобы довершить свое дело?

Если сомневаешься, беги.

И я снова помчался по темным улицам, не разбирая дороги, но сообразив, что надо держаться реки. Бежать наугад — это верный способ сломать себе нос, а поскольку со мной это уже случалось, а повторять как-то не хотелось, я развил ровно такую скорость, чтобы не сломать себе шею. Как правило, оказывается, что, если поработать ногами и оставить позади несколько километров, это очень и очень помогает. Впрочем, на бегу, дыша ртом и хватаясь за разболевшийся бок, я почувствовал, что становится, наоборот, хуже. Беспокойство росло с каждой минутой и вылилось в полноценную гнетущую тревогу. Я подумал: интересно, а может, это и есть совесть? Хотя, конечно, моей вины во всем этом не было, я бы никого не смог спасти, даже если бы попытался.

Я остановился и прислонился к стене, переводя дыхание и пытаясь стряхнуть то, что меня мучило. Сердце трепыхалось в грудной клетке, словно я не остановился, а как раз ускорился. Казалось, что я весь страшно ломкий, даже хрупкий. Руки — не такие, как надо, слишком белые, слишком светлые. Я снова побежал, набирая скорость, усталость покинула меня. Кожа искрила нерастраченной энергией, все тело пульсировало, зубы зудели, волосы словно парили над головой. Со мной что-то было не так, что-то сломалось — я не смог бы замедлить бег, даже если захотел бы.

Впереди улица раздваивалась, в свете звезд были видны лишь очертания зданий. Я метался из стороны в сторону, не зная, по какой дороге бежать. Если я подавался влево, мне становилось хуже, скорость нарастала, руки едва не горели, голова раскалывалась от боли, яркий свет мешал отчетливо видеть. Сдвигаясь вправо, я в какой-то степени начинал чувствовать себя нормально. И тут я понял, куда мне надо. Что-то тянуло меня за собой с того момента, как я встал с мостовой. Теперь словно кто-то зажег лампу, я знал, куда именно тянули. Если я сворачивал с этого пути, мне становилось плохо; если возвращался — легчало. У меня было направление.

А вот куда, к какой цели — я сказать не мог.

Казалось, я обречен нестись дальше по улицам Вермильона. Теперь моя дорога слегка отклонялась в сторону Селина, я бежал мимо рынков и погрузочных площадок позади огромных складов в доках. Даже в этот час люди ходили туда-сюда, снимали ящики с поддонов, влекомых мулами, грузили телеги, трудились при скудном свете фонарей, дабы пропихнуть товары в узкие артерии Вермильона.

Тропа вывела меня через пустынную рыночную площадь, пахнущую рыбой, к широкой стене одного из древнейших строений города, ныне задействованного в качестве склада. Оно тянулось на сотню метров, если не больше, вправо и влево, но оба направления меня не интересовали. Вперед! Путь мой лежал только вперед. Туда меня влекло. Дверь, сколоченная из широких досок, приоткрылась со скрипом, и я недолго думая рванул туда, широко распахнув ее, и проскользнул мимо ошарашенного слуги, все еще пытающегося перекрыть вход. Впереди, как раз туда, куда нужно, пролегал коридор. Сзади донеслись крики — люди засуетились, пытаясь поймать меня. Здесь пылали шары Зодчих, источая холодный белый свет древних. Я и не осознавал, насколько старая эта постройка. Однако я бросился вперед, проскакивая арку за аркой, и каждая открывалась в очередную галерею, залитую светом Зодчих, повсюду стояли обитые зеленым скамейки, вдоль стен — полки с растениями. Когда на полпути вглубь склада открылась дощатая дверь, преграждая мне путь, все, что я успел подумать, прежде чем вырубился, — это: «Удариться о Снорри Снагасона было больнее».

Я пришел в сознание опять в горизонтальном положении, все болело, да так, что я проскочил стадию блаженного неведения и сразу приступил к дурацким вопросам:

— Где я? — прозвучало гнусаво и неуверенно.

Яркий, но неровный свет и тихое неестественное подвывание помогли мне вспомнить. Где-то тут шары Зодчих. Я попробовал сесть и понял, что привязан к столу.

— Помогите!

Еще раз, громче.

Я запаниковал и попытался разорвать веревки — без толку.

— Помогите!

— Лучше побереги дыхание.

Голос доносился со стороны двери. Я прищурился. Здоровый такой детина разбойного вида облокотился о стену и разглядывал меня.

— Я принц Ялан! Я тебе, блин, голову сверну! А ну развяжи!

— Вот этого точно не будет.

Он склонился вперед, что-то жуя, отблески света плясали на его лысой голове.

— Я принц Ялан! Не узнаешь?

— Типа я знаю, как выглядят принцы. Я даже не знаю, как их там зовут! А ты вроде бы тот франт, который влип в историю и отправился поплавать в канализации. Не свезло тебе — угодил сюда. Однако Хорас вроде как знает, кто ты. Сказал, чтобы я покараулил тебя, и ушел. «Смотри за ним хорошенько, Давит, — сказал, — глаз не спускай». Ты небось важная птица, а не то уже плавал бы в речке с перерезанным горлом.

— Убьешь меня — и моя бабушка сотрет с лица земли весь квартал. — Откровенная ложь, но я выдал ее с самым убежденным видом и сразу же почувствовал себя лучше. — Я богатый человек. Отпусти меня — и будешь обеспечен на всю жизнь.

Признаться, я умею приврать. Когда я говорю правду, она звучит менее убедительно.

— Деньги, конечно, штука хорошая, — сказал этот тип. Он на шаг отошел от стены и позволил отблескам света озарить его грубую физиономию. — Но если я отпущу тебя без ведома Хораса, кое-кто позаботится, чтобы у меня не осталось пальцев, которыми я смогу пересчитать монеты. А если выяснится, что ты и впрямь принц и мы тебя отпустили, не спросивши босса, то нам с Хорасом покажется, что пальцы — это так, мелочи.

Давит осклабился — зубов было, по правде говоря, меньше, чем дырок, — и снова убрался в тень.

Я лег, то и дело постанывая и задавая вопросы, которые он благополучно игнорировал. По крайней мере, странное влечение, которое втащило меня сюда, теперь прошло. Я все еще чувствовал направление, но потребность следовать ему уменьшилась, и я снова стал собой. Что в данном случае следует понимать — это то, что я был смертельно напуган. Но, даже несмотря на страх, я заметил, что то самое направление меняется, закручивается и одновременно с каждой минутой ослабевает моя тяга к нему.

Я глубоко вдохнул и огляделся. Небольшая комната, всяко не те длинные галереи. Здесь что-то выращивали? Да нет, непохоже. И растений здесь не было. Возможно, из-за плохого освещения. Только стол и я на нем.

— А что?..

Дверь распахнулась, и я прервал свой девятнадцатый вопрос.

— Боже правый, вонища какая! — раздался спокойный и пугающе знакомый голос. — А ну-ка приведи нашего гостя в вертикальное положение, посмотрим, нельзя ли его хоть как-то почистить.

Люди склонились с обеих сторон, сильные руки подхватили стол, и мир перевернулся на девяносто градусов, стол поставили вертикально, и я тоже встал, все еще привязанный. У меня перехватило дыхание от ведра холодной воды, глаза залило, прежде чем я успел оглядеться. Тут же за первым ведром последовало второе. Я стоял, отдуваясь, пытаясь выровнять дыхание, — та еще задачка, когда в носу сплошь кровь и вода, а у ног — пахучая коричневая лужа.

— С ума сойти! Под этой гадостью и правда был принц. Как там говорят: алмаз в грязи? Хотя каратов немного, да.

Я стряхнул мокрые волосы с глаз — и вот он, Мэрес Аллус, разряженный, будто собрался в свет… может, в оперу?

— А, Мэрес! Надеялся повидаться с тобой, кое-что приберег по поводу нашей договоренности.

Я никогда не говорил «долг» — пусть будет «договоренность», так кажется, что это наша общая проблема, а не только моя.

— Что, правда?

Легчайший намек на издевательскую улыбку в уголках его губ. Точно так же он улыбался, когда его головорезы сломали мне указательный палец. Боль все еще беспокоила меня по утрам, если было холодно, когда я тянулся за флягой пива, которую ставят у моей постели. И сейчас палец привязанной к боку руки пронзило болью.

— Да. — Я отвечал без колебаний. — У меня было с собой, в опере. — Обделав дельце со Снорри, я купил себе полгода покоя, но изобразить энтузиазм, право же, ничего не стоит. И потом, если преступники привязали тебя к столу, главное — напомнить им, насколько ценнее ты для них непривязанный. — Золото было у меня в кармане. Кажется, я потерял его в панике.

— Какая трагедия! — Мэрес поднял руку, согнул пальцы, и из темноты вышел человек и встал у него за плечом. Его появление сопровождалось сухим шелестом, прекратившимся, едва он остановился. Мне это совсем не нравилось. Казалось, что он был очень рад меня видеть. — Опять пожар — и опять никто не выжил.

— Ну… — Я не хотел спорить с Мэресом. Мой взгляд скользнул на того, кто стоял рядом с ним. Мэрес — человек щуплый и невзрачный, его легко представить склонившимся над конторскими книгами на службе у какого-нибудь купца. Аккуратно подстриженные русые волосы, глаза — ни добрые, ни жестокие. Вообще он и возрастом и обликом на удивление напоминал моего отца. Однако его компаньон производил впечатление человека, способного топить котят ради забавы. Лицо его было словно череп из дворцовых катакомб. Натяните на такой череп кожу, добавьте внимательные светлые глаза — и вот он, улыбка слишком широкая, зубы слишком длинные и слишком белые.

Мэрес щелкнул пальцами, снова привлекая мое внимание.

— Это Джон Резчик. Когда мы вошли, я как раз говорил ему: мол, какая жалость, что ты видел здесь, как я веду свои дела.

— Де-де-дела? — выдавил я из себя. Теперь можно было считать: не обгадился — уже победил. Имя Джона Резчика слышали все, хотя видели его немногие. Джон Резчик вступал в игру, когда Мэрес хотел покалечить кого-нибудь поизощреннее. Когда сломанного или ампутированного пальца или просто хорошей трепки оказывалось недостаточно, за работу брался Джон Резчик. Некоторые называли это искусством.

— Мак.

— Не видел я никакого мака.

Здесь, под светильниками Зодчих, росли бесконечные ряды какой-то зелени. Мой дядя Гертерет — «очевидно-не-наследник», как его любил называть отец, — сделал немало безуспешных попыток извести опиум. Он бог знает сколько раз отправлял патруль на лодках вдоль реки Селин, будучи убежденным, что наркотик поступал из порта Марсель, расположенного выше по течению. Но Мэрес растил его сам. Прямо здесь. Под носом у Гертерета, для всех страждущих. — Ничего я не видел, Мэрес. Я влетел сюда совсем пьяный.

— Ну так протрезвел ты на редкость живо. — Он поднес к носу флакон с нюхательной солью, словно исходящая от меня вонь оскорбляла его. Возможно, так оно и было. — В любом случае это риск, на который я не могу пойти, и если нам придется расстаться, то мы можем по крайней мере сделать из этого запоминающееся событие, верно?

Он кивнул Джону Резчику.

И тут мой мочевой пузырь не выдержал. Не то чтобы кто-то мог заметить, я и так был весь мокрый и вонючий.

— Д-да ты что, шутишь, Мэрес? Я должен тебе денег. Кто заплатит, если я… если я не заплачу?

Я был нужен ему.

— Ну что, Ялан, дело в том, что я не думаю, будто ты и правда можешь заплатить. Если человек задолжал мне тысячу крон, у него проблемы. Но если он задолжал сто тысяч, то проблемы у меня. А ты, Ялан, задолжал мне восемьсот шесть крон, с учетом того, что ушло на твоего забавного норсийца. Стало быть, ты — мелкая рыбешка, которая не сожрет меня, но и не накормит.

— Но… я могу заплатить. Я внук Красной Королевы. Я отдаю долги!

— Один из многих, Ялан. Вас слишком много, это обесценивает титул. Я бы сказал, что нынче в Красной Марке принцы — переоцененное имущество.

— Но… — Я всегда знал, что Мэрес Аллус — деловой человек, конечно жестокий и безжалостный, но в своем уме. А теперь вот казалось, что в глубине его маленьких темных глаз вилось безумие. Слишком много крови в воде, чтобы акула, живущая в этом мужчине, могла вот так просто лежать и ждать. — Но… что толку, если меня убьют?

Он же никому не скажет. Моя смерть не принесет ему пользы.

— Ты погиб при пожаре, принц Ялан. Все знают об этом. Я тут ни при чем. А если по Вермильону поползут отголоски сплетен… Шепот, который ты мог бы заглушить где угодно, даже в еще менее приятных обстоятельствах, касательно долга… Ну хорошо, тогда каких новых высот могли бы достичь мои клиенты, стараясь не разочаровать меня в будущем? Может, леди не самой лучшей репутации признают последний браслет Резчика и разнесут весть так же легко, как раздвигают ноги?

Он покосился на Джона Резчика, который поднял правую руку, обвитую сухими лентами бледных хрящей, шуршащими друг о друга. Их были десятки — от запястья и далее, выше локтя.

— Ч-что?

Я не понимал, что это, или, возможно, просто мозг берег меня от осознания этого.

Джон Резчик провел пальцем по собственным губам. При этом трофеи на его руке зашептали, зашелестели.

— Открывай шире.

Голос его присвистывал и звучал как будто не совсем по-человечески.

— Не надо было тебе приходить сюда, Ялан. — Голос Мэреса звучал в тишине моего ужаса. — Жаль, что ты видел мои маки, но мир полон того, что достойно сожаления.

Он отошел и встал рядом с Давитом у дверей. Лицо Мэреса оживляли лишь блики света — тень улыбки появлялась и исчезала, появлялась и исчезала.

— Нет! — Впервые в жизни мне не хотелось, чтобы Мэрес ушел. Что угодно, только не остаться один на один с Джоном Резчиком. — Нет! Я не скажу! Не скажу! Никогда! — Я попытался произнести это возмущенно — кто поверит слезливому обещанию быть сильным? — Я ничего не скажу! — Я забился в путах, раскачивая стол. — Вырвите мне ногти — не заговорю. Из меня раскаленными щипцами не вытянешь.

— А холодными?

Джон Резчик поднял короткие железные щипцы, которые все это время держал в другой руке.

И тогда я заорал на них и задергался — но бесполезно. Если бы один из людей Мэреса не стоял на ножках стола, я бы завалился вперед лицом на брусчатку — хотя, как бы страшно ни звучало, это казалось не столь жутким по сравнению с тем, что было на уме Джона Резчика. Я все еще орал и вопил, уже срываясь на всхлипы и мольбы, когда в лицо мне плеснули чем-то мокрым и горячим. Этого вполне хватило, чтобы я открыл глаза и перестал голосить. Хотя я умолк, тише в общем-то не стало, разве что теперь кричал уже не я. Я заглушил треск выбитой двери, слишком углубившись в свой страх, чтобы заметить его. Там, в дверном проеме, стоял Давит. Он развернулся, вспоротый от ключиц до паха, кишки кольцами вываливались на пол. Боковым зрением я увидел, как слева двигалась крупная фигура. Я повернул голову, и действие переместилось за стол, еще один вопль — и бледная рука в браслетах из человеческих губ упала на камни в полуметре от головы Давита, споткнувшегося о собственные внутренности. И в мгновение ока воцарилась тишина. Ни звука, разве что вдали, в конце коридора, эхом отдавались чьи-то крики. Давит, похоже, вырубился или умер от потери крови. Джон Резчик если и скучал по своей руке, то не жаловался. Были видны еще люди Мэреса, убитые. Остальные, наверно, тоже погибли и лежали позади меня или уже последовали моему примеру и удрали к холмам. Если бы я не был привязан к этому чертову столу, я бы уже обгонял их на пути к вышеупомянутым холмам, это точно.

Показался Снорри Снагасон.

— Ты!

Плащ с капюшоном, который был на нем во время нашей прошлой встречи, свисал с плеч, искромсанный, кровь забрызгала грудь и руки, капала с зажатого в кулаке меча, текла из неглубокого пореза на лбу. Он напоминал демона, восставшего из ада. Более того, в мерцающем свете, окровавленного, с яростным взглядом, его было бы трудно принять за что-то иное.

— Ты?

Красноречие, проявленное Снорри в тронном зале моей бабки, полностью покинуло его.

Он подался ко мне, и я отпрянул — но недалеко, потому что на пути попался гребаный стол. Когда огромная ручища приблизилась, у меня закололо в скулах, губах и на лбу, словно иголками, да все сильнее. Он тоже почувствовал это — глаза у него расширились. Направление, в котором влекло меня, цель — это был он. Та же сила привела Снорри сюда, к людям Мэреса. Теперь мы оба это понимали.

Норсиец придержал руку, пальцы остановились в пяти сантиметрах от моей шеи. Кожа на ней гудела, едва не трескаясь от… чего-то. Он остановился, не желая выяснять, что будет, если коснуться меня, кожа к коже. Рука отодвинулась, снова появилась уже с ножом и, прежде чем я смог вякнуть, принялась резать мои путы.

— Пойдешь со мной. Разберемся где-нибудь в другом месте.

Снорри покинул меня среди колец порезанной веревки и вернулся к дверям, остановившись лишь чтобы раздавить ногой чью-то шею. Увы, не Мэреса. Он наклонил голову и тут же отдернул ее быстрым дерганым движением. Что-то со свистом проскочило мимо входа. И не одно.

— Арбалеты, — сплюнул Снорри прямо на труп Давита. — Ненавижу лучников. — Бросил на меня быстрый взгляд. — Хватай меч.

— Меч?

Да этот мужик явно думал, что он все еще на диком Севере, среди волосатых дикарей. Джон Резчик распростерся на полу, обрубок его руки едва пульсировал, на лбу была уродливая рана. Никаких признаков Мэреса. Я понятия не имел, как ему удалось ускользнуть.

Ни у кого из них не было оружия серьезнее ножа: таскать с собой в городской черте что-то посущественнее не имело смысла из-за риска напороться на блюстителей порядка. Я взял кинжал, а потом несколько раз пнул голову Джона Резчика. Пальцам ног было больно, но оно всяко того стоило.

Я снова попятился за стол, держа свое новое оружие, и схлопотал уничтожающий взгляд норсийца. Он ухватился за дверь.

— Лови.

Мне как-то не очень удалось. Пока я прыгал на здоровой ноге, хватаясь за лицо и гнусаво ругаясь, Снорри быстро отрубил у стола ножки и, подняв его, словно огромный щит, двинулся в коридор.

— Спину прикрой!

Страх отстать и опять попасть в лапы Мэреса Аллуса подхлестнул меня. С некоторым усилием я поднял дверь, и вместе мы развернули щиты в коридор, прежде чем тронуться с места. Тут же в оба щита вонзились арбалетные болты и прошли на половину толщины.

— А куда…

Снорри был уже слишком далеко, чтобы услышать меня, даже если бы двигался молча, а не издавал свой боевой клич. Он несся по коридору, я поспешал за ним как мог, пытаясь одновременно прикрывать себе спину дверью, пригибая голову и подставляя плечи, чтобы удержать дверь на месте. Крики и вопли впереди свидетельствовали о том, что Снорри добрался до ненавистных лучников, но когда туда прибежал я, от них остались одни кровавые ошметки. Теперь сложнее всего было не поскользнуться в крови. Еще несколько болтов с силой ударило в доски у меня за спиной, один проскочил между лодыжек, свидетельствуя, что я таки оставил зазор. К счастью, до выхода оставалось всего три метра. Волоча за спиной скрипящую дверь так, что были видны лишь кончики пальцев, я выскочил в ночь. Мой привычный момент торжества по случаю удачного побега был, однако, испорчен мускулистой рукой, показавшейся из темноты и оттащившей меня в сторону.

— У меня лодка есть, — пророкотал Снорри.

Причем «пророкотал» — это не просто выражение такое, в голосе Снорри и впрямь было что-то нечеловеческое.

— Что?

Я высвободил руку, или он ее выпустил — никому из нас не нравилось это жгучее колющее ощущение там, где пальцы норсийца схватили меня.

— Лодка, говорю, есть.

— Ну, ясное дело, ты же викинг.

Все казалось каким-то нереальным. Возможно, меня слишком часто били по физиономии с того момента, как Ален сцапал меня в опере каких-то два часа назад.

Снорри покачал головой.

— За мной. Быстро!

И исчез в ночи. Шум, с которым к нам бежали по складским коридорам, убедил меня, что надо сматываться. Мы пересекли обширное пространство, заваленное бочками и ящиками, проскочили под десятками сохнущих сетей — у нас за спиной остались паруса множества рыбачьих лодок. К полуночи мы миновали набережную реки и спустились к воде, где к большому железному кольцу, вделанному в стену, была привязана шлюпка.

— У тебя есть лодка, — сказал я.

— Я был километром дальше вниз по течению, чистый и свободный. — Снорри кинул свой меч, шагнул вслед за ним и подобрал весло. — Что-то случилось со мной. — Он помолчал, созерцая свою ладонь, хотя та была полна лишь темнотой. — Что-то… мне стало худо. — Он сел и взял оба весла. — Я знал, что должен вернуться, знал направление. А потом нашел тебя.

Я замер на полушаге. Магия Сестры сделала это. Я знал. Трещина прошла сквозь нас: светлая сквозь меня, темная сквозь него; и едва мы со Снорри расстались, какая-то таинственная сила возжелала нас воссоединить. Мы удалялись друг от друга — река уносила Снорри на запад, и эти трещины снова вышли на поверхность, разрывая нас на части, чтобы вновь соединиться. Я помнил, что случалось, когда они сливались, — неприятное зрелище.

— Не стой тут как дурак, отвязывай веревку и садись.

— Я… — Шлюпка качнулась, когда течение повлекло ее. — Она какая-то не слишком устойчивая.

Я всегда считал, что лодка — это такая иллюзорная защита от утопления. Будучи человеком здравомыслящим, я прежде никому не вверял свою безопасность, а вблизи все оказалось еще хуже: темная река плескалась у весел, словно была голодна и облизывала их.

Снорри кивком показал на ступеньки.

— Через секунду тут покажется арбалетчик и живо убедит тебя, что промедление было ошибкой.

Я тут же прыгнул, и Снорри передвинулся, чтобы я не опрокинул лодку, пока не усядусь.

— Веревка!

Сверху зазвучали крики, все приближаясь.

Я вытащил нож, полоснул веревку, едва не утопил нож в реке, попробовал еще и наконец перепилил волокна, они подались — и мы были свободны. Течение подхватило нас, и стена исчезла во тьме вместе с твердой почвой.