8

Река вынесла нас в море. Через два дня. Мы спали у берега, но на достаточном удалении, чтобы москиты не очень досаждали. Снорри смеялся над моим нытьем.

— На Севере летом бывает столько мошкары, что ее стаи отбрасывают тень на землю.

— Может, поэтому ты такой бледный, — сказал я. — Не загораешь, да еще и потерял много крови.

Заснуть было трудно. Твердая земля и колючая подстилка не способствовали этому. Все вокруг живо напомнило мне поход на Скоррон два года назад. Что верно, то верно, я едва успел пробыть там три недели, прежде чем вернуться и снискать лавры героя перевала Арал, да еще и с больной ногой, которую я потянул не то в бою, не то при слишком резвом перемещении с одного поля брани на другое. Я лежал на жесткой колючей земле, глядя на звезды; в темноте шептала река, а в кустах что-то копошилось и чирикало, шуршало и скрипело. Тогда я подумал о Лизе де Вир и заподозрил, что до своего возвращения во дворец буду с завидной регулярностью спрашивать себя, как же я во все это умудрился ввязаться? А под утро, проникнувшись жалостью к себе, я даже нашел время, чтобы подумать, не могли ли Лиза с сестрами уцелеть при пожаре в оперном театре. Может, Ален убедил своего отца запереть их дома в наказание за то, что они кое с кем водятся.

— Чего не спишь, Красная Марка? — спросил Снорри откуда-то из темноты.

— Мы еще в Красной Марке, норсиец. Называть кого-то по месту рождения имеет смысл только когда эти края уже далеко. И хватит об этом.

— Так почему не спишь?

— Я думаю о женщинах.

— А-а! — Тишина. Я уж думал, что он опять уснул. — О ком-то конкретно?

— Можно сказать, что обо всех — и о том, что на этом берегу их нет.

— Лучше думать об одной.

Я долго-долго смотрел на звезды. Говорят, они вращаются, но я что-то не заметил.

— А ты чего не спишь?

— Рука болит.

— Такая царапина? Ты же здоровенный викинг, разве нет?

— Мы такие же люди из плоти и крови. Надо промыть, зашить. Если все сделать правильно, рука будет спасена. Там, где река расширится, мы оставим лодку и пойдем по берегу. Я найду кого-нибудь в Роне.

Он знал, что в устье реки есть порт, но, если Красная Королева приговорила его к смерти, искать там помощи — чистейшей воды безумие. О том, что бабка приказала его отпустить и что порт Марсель — известный центр медицины, в школах которого уже почти три века готовят самых лучших врачей, я предпочел промолчать. Если скажу ему — это разоблачит мою ложь и выдаст, что я — архитектор его судьбы. Это было мне не слишком приятно, но всяко лучше, чем если он решит подровнять меня своим мечом.

Я вернулся к фантазиям о Лизе и ее сестрах, но в ночи мои сны подсвечивал костер, окрашивая их в лиловый цвет, и я видел сквозь пламя не агонию умирающих, но пару нечеловеческих глаз в темных прорезях маски. Каким-то образом я разрушил заклятье Молчаливой Сестры, сбежал из ада и унес с собой часть магии… но что еще могло ускользнуть и где оно сейчас? Вдруг стало казаться, что каждый звук в ночи — это медленная поступь чудовища, вынюхивающего меня во тьме, и, несмотря на жару, я покрылся холодным потом.

Утро обрушилось на меня обещанием знойного летнего дня. Хотя скорее угрозой, чем обещанием. Если, потягивая охлажденное вино, смотреть с тенистой веранды, как лето в Красной Марке раскрашивает лимоны на ветвях в саду, — это обещание. А если приходится день-деньской шагать в пыли, преодолевая при этом расстояния, которые на карте можно закрыть кончиком пальца, — это угроза. Снорри, хмурясь, смотрел на восток, перекусывая остатками плесневелого хлеба, украденного в городе. Он говорил мало и ел левой рукой, правая распухла и покраснела, кожа вздулась, как на плечах, но не от солнечных ожогов.

Над рекой витал солоноватый воздух, берега разошлись и превратились в грязевую равнину. Мы стояли рядом с лодкой; до воды, поглощенной отливом, было метров пятнадцать.

— Марсель, — показал я на дымку у горизонта, напоминающую темный мазок на сморщенном голубом холсте, там, где под небесами простиралось далекое море.

— Большой. — Снорри покачал головой. Он подошел к лодке, наклонился и что-то забормотал — несомненно, какую-то треклятую языческую молитву: можно подумать, эта штуковина заслужила благодарность за то, что не потопила нас! Наконец он закончил, повернулся и знаком велел мне показывать дорогу. — Рона. Кратчайший путь.

— На лошади было бы еще быстрее.

Снорри фыркнул, словно сама мысль об этом казалась ему оскорбительной. И на какое-то время замолчал.

— О! — сказал я и пошел, хотя знал лишь, что Рона где-то на севере и немножко к западу. О здешних дорогах я и вовсе не имел представления. Вообще-то, кроме Марселя, я едва ли припомню названия городов этого края. Несомненно, кузина Сера смогла бы в танце пройтись по ним, и груди ее при этом преодолели бы земное тяготение, а кузен Ротус даже библиотекаря занудил бы до смерти населением, промышленностью и политикой всех поселений, включая жалкие деревушки. Однако мое внимание было сосредоточено ближе к дому, на менее достойных целях.

Мы оставили позади широкую полосу возделанных заливных лугов и через холмы поднялись на более сухие территории. К тому моменту как земля стала ровнее, Снорри изрядно взмок. Похоже, его таки одолела лихорадка. Солнце скоро стало жарить просто невыносимо. Протопав пару километров, а может и все пять, по каменистым равнинам и жесткому кустарнику, мои ноги разболелись, сапоги жали, и я вернулся к теме лошадей.

— Знаешь, что бы нам не помешало? Лошади. Вот в чем дело.

— Норсийцы ходят под парусами. Мы не ездим верхом.

Снорри смутился — а может, просто так обгорел.

— Не ездят или не умеют ездить?

Он пожал плечами.

— Ну что там трудного? Держишься за поводья и едешь вперед. Найдешь лошадей — поедем. — Снорри помрачнел. — Мне надо вернуться. Я готов спать в седле, если конь принесет меня на север, прежде чем Свен Сломай-Весло закончит свою работу в Суровых Льдах.

И тут я понял: норсиец правда надеется, что его семья уцелела. Он считал, что этот поход скорее ради их спасения, чем ради отмщения. Месть — вопрос расчета, ее лучше подавать холодной. Спасение предполагает самопожертвование, готовность к опасности и прочие безумные вещи, которые совсем не по мне. При таком раскладе необходимость развеять связавшие нас чары выглядела еще более насущной. С этим надо было поторопиться: рука Снорри выглядела все хуже и хуже, вены потемнели, что свидетельствовало о распространении инфекции. Умрет еще у меня на руках — и придется на деле проверить мое мрачное предсказание относительно того, что будет с одним, если другого не станет. Я, конечно, врал, но когда я сказал об этом, то почувствовал: все не просто так.

Мы плелись по жаре, прокладывая себе путь сквозь сухой, душный хвойный лес. Много часов позднее деревья отпустили нас, исцарапанных, липких от пота и растительных соков. К счастью, мы вывалились из леса прямехонько на широкую дорогу со следами древней брусчатки.

— Хорошо. — Снорри кивнул, легко перешагивая канаву у обочины. — Я-то думал, ты уж заплутал.

— Заплутал? — Я изобразил обиду. — Каждый принц должен знать свое королевство, как тыльную сторону… э-э… — В сознании мелькнула тыльная сторона Лизы де Вир: веснушки, тени у позвоночника, когда она, склонившись, предавалась весьма приятной работе. — Чего-то знакомого.

Дорога вывела на плато, куда с восточных холмов текли по каменистым руслам бесчисленные ручейки и где землю возделывали. Оливковые рощи, табак, кукурузные поля. Тут и там — одинокие фермы или группы тесно сбившихся каменных домишек с черепичными крышами.

Первым, кого мы встретили, был пожилой мужчина, который гнал еще более почтенного осла хворостиной. Две огромные связки хвороста почти закрывали животину.

— Лошадь? — пробормотал Снорри, когда мы подошли поближе.

— А?

— Ну, у него четыре ноги. Это лучше, чем две.

— Найдем кого-нибудь покрепче. И желательно — не рабочую клячу, а более подходящее по статусу животное.

— И порезвее, — сказал Снорри. Осел проигнорировал нас, старик в общем тоже, — можно подумать, ему каждый день попадаются на дороге здоровенные викинги и пообтрепавшиеся принцы.

«И-а» — и животина осталась позади.

Снорри сжал обожженные губы и зашагал дальше, пока метров через сто что-то не заставило его резко остановиться.

— Вот это — самая большая куча дерьма, которую я когда-либо видел.

— Ну, не знаю, я видал и побольше. — Положим, не видел, а упал в нее, но, коль скоро эта явно выпала из задницы одного-единственного существа, она и впрямь впечатляла. — Большая, но я уже видел подобное. Возможно, вскоре у нас с тобой обнаружится что-то общее.

— Что?

— Вполне возможно, друг мой, что нам обоим спасет жизнь куча дерьма. — Я повернулся к удалявшемуся старику. — Эй! Где тут цирк?

Старец не остановился, лишь вытянул костлявую руку в сторону поросшей оливами горы на юге.

— Цирк? — переспросил Снорри, все еще созерцая кучу.

— Ты скоро увидишь слона, друг мой!

— И этот солон вылечит мою отравленную руку?

Он протянул мне вещественное доказательство и поморщился.

— Лучшее место для лечения ран, за вычетом полевого госпиталя, конечно. Эти люди жонглируют топорами и факелами, они качаются на трапеции и ходят по канату. В любом цирке Разрушенной Империи найдется с полдюжины человек, способных зашивать раны, а может, даже травник не без способностей.

Еще пару километров — и мы свернули на боковую дорожку, уводящую в холмы. По ней было видно, что недавно тут ходили и ездили, причем весьма активно: иссохшая земля вся в колеях, на деревьях по краям — свежесломанные ветки. На вершине горы мы увидели лагерь: три больших круга фургонов, несколько палаток. Цирк, но не готовый к представлению, а остановившийся на отдых в пути. Лагерь окружала стена сухой кладки. Подобные стены — не редкость в этих краях; похоже, их порой строили не столько для того, чтобы организовать загон для скота или обозначить границы, сколько чтобы пристроить валяющиеся решительно повсюду каменные обломки. Унылый седой карлик сидел и сторожил калитку с тремя перекладинами у входа на поле.

— У нас уже есть силач. — Он близоруко прищурился, оглядывая Снорри, и крайне выразительно сплюнул. Карлик был из тех, у кого голова и кисти рук как у обычных людей, а вот торс какой-то стиснутый, да и ноги кривые. Он сидел на стене и чистил ногти ножом, которым, судя по выражению лица, куда охотнее поковырял бы незнакомцев.

— Эй-эй, не обижай Салли! — возмутился я. — Если у вас там уже есть бородатая женщина, в жизни не поверю, что она свежа, как эта красотка.

Это привлекло внимание карлика.

— Тогда привет тебе, Салли! Гретчо Марлинки к твоим услугам!

Я чувствовал спиной, как надо мной нависает Снорри, явно готовый свернуть мне шею в любой момент. Коротышка соскочил со стены, покосился на Снорри и отпер калитку.

— Заходите. Синяя палатка в центре слева. Спросите Тэпрута.

Я зашагал впереди. Хорошо еще, что Гретчо был слишком мал ростом, чтобы ущипнуть Снорри за задницу, а то пришлось бы добывать для Тэпрута нового карлика.

— Салли? — пророкотал норсиец у меня за спиной.

— Подыграй мне.

— Нет.

Циркачи по большей части спали на жаре, но кто-то и работал. Чинили колеса и оси, ухаживали за животными, зашивали холстину, хорошенькая девушка делала пируэты, женщина на сносях наносила татуировку на спину раздетого до пояса мужчины, неизбежный жонглер подбрасывал предметы в воздух и ловил их.

— Сущая трата времени, — кивнул я на жонглера.

— Мне нравятся жонглеры!

В обкорнанной черной бороде Снорри мелькнула белозубая ухмылка.

— Боже! Таким, как ты, вроде бы клоуны нравятся.

Ухмылка стала шире, словно само упоминание о клоунах уже было смешно. Я повесил голову.

— Пошли.

Мы миновали каменный колодец, за которым стояло несколько могильных камней. Совершенно ясно: много поколений отдыхало здесь в пути. И кто-то остался здесь навеки.

Синюю палатку, пусть и вылинявшую почти до серого цвета, оказалось нетрудно найти. Она была больше, выше и чище остальных и украшена пестро намалеванным плакатом на двух шестах:

Стучать в палатку весьма затруднительно, и я заглянул под полог и прокашлялся.

— …не мог просто нарисовать на льве несколько полосок?

— Ну-у… но ты же мог потом снова смыть их?

— Нет, в последний раз я купал льва довольно-таки давно, но…

Я второй раз, более демонстративно, откашлялся и привлек их внимание.

— Входите!

Я пригнулся, Снорри пригнулся еще ниже, и мы вошли.

Вскоре глаза мои привыкли к синему полумраку внутри шатра. Доктором Тэпрутом, видимо, был тощий тип за письменным столом, а мужчина покрепче, нависший над ним, уперев руки в бумаги, разложенные на столе, — тем, кто считал, что львов купать не стоит.

— А! — сказал человек за столом. — Принц Ялан Кендет и Снорри вер Снагасон! Добро пожаловать ко мне. Добро пожаловать!

— Какого черта!.. — Я осекся. Хорошо, что он меня признал, а то я уж думал, как вообще можно кого-то убедить, что я принц.

— Я же доктор Тэпрут, я знаю все, мой принц. Гляди-ка!

Снорри протопал мимо меня и занял пустующий стул.

— Мир вертится. Особенно вокруг принцев.

Он был явно менее впечатлен, чем я.

— Гляди-ка! — кивнул Тэпрут совсем по-птичьи, у него были острые черты и тощая шея. — Чтецы посланий на Дороге Лексикона переносят сплетни в запечатанных свитках. Какая история, а? Вы что, правда прыгнули на полярного медведя, господин Снагасон? Смогли бы прыгнуть на одного из наших? Заплачу щедро. Ой, у вас рука поранена. Кривой нож, верно? Гляди-ка!

Тэпрут болтал с такой скоростью, что, если не прислушиваться внимательно, его речь могла оказать гипнотическое воздействие.

— Да, рука, — ухватился я за его слова. — Есть у вас хирург? С деньгами у нас неважно… — (Снорри нахмурился.) — Но можно в кредит. Королевские сундуки дополнят мой кошелек.

Доктор Тэпрут понимающе улыбнулся.

— Ваши долги вошли в легенду, мой принц. — Он поднял руки, словно пытаясь обрисовать масштабы бедствия. — Но не нужно бояться, я человек цивилизованный. Мы, цирковые, не оставим раненого путника без помощи! Я поручу его заботам нашей милой Варги. Хотите выпить? — Тэпрут потянулся к ящику стола. — Можешь идти, Вальдекер. — Он махнул, выпроваживая человека со шрамами на лице, который на протяжении всего разговора смотрел на нас с молчаливым неодобрением. — Полоски, гляди-ка! И хорошие. У Серры есть черная краска. Топай к Серре. — Вернувшись взглядом ко мне, он выудил бутылку темного стекла, маленькую — самое то, чтобы яды хранить. — У меня есть чуток рома. Старого, еще времен крушения «Луны охотников», — притащили сборщики моллюсков с берега Андора. Попробуйте. — Он, словно по волшебству, извлек три серебряных кубка. — Вечно мне приходится сидеть и болтать. Тяжкое бремя, гляди-ка. Сплетни текут по моим жилам, и приходится подпитываться. Скажите, принц, здорова ли ваша бабушка? Как ее сердце?

— Ну, оно у нее есть, надо полагать. — Мне не нравилась его дерзость. А ром пах, словно мазь, приготовленная знахарем, или средство от простуды. Теперь, когда под задницей у меня была табуретка, над головой — шатер, а мое имя и положение — известно, я стал чувствовать себя… собой. Пригубил ром — и чуть не проклял себя за это. — Впрочем, как оно работает, я не в курсе.

Мне было трудно представить, чтобы бабушка страдала от телесных недугов. Она была высечена из скалы и наверняка всех нас переживет. Так говорил отец.

— А ваши старшие братья? Мартус, кажется, и Дарин? Мартусу, должно быть, скоро исполнится двадцать семь, недели через две, да?

— Гм. — Да чтоб мне еще их дни рождения помнить! — Ну, они неплохо поживают. Мартус, конечно, скучает по кавалерии, но он-то хоть побывал там.

— Конечно, конечно.

Руки Тэпрута не знали покоя, они словно выхватывали из воздуха кусочки информации.

— А ваш двоюродный дед? У него всегда было слабое здоровье.

— Гариус?

Про старика не знал никто. Я даже не знал, что это мой родственник, на протяжении первых лет, что приходил навещать в башню, где его держали. Я пробирался через окно, чтобы никто не заметил. Двоюродный дед Гариус дал мне медальон с портретом матери. Мне было лет пять-шесть, наверно. Да, вскоре после того, как Молчаливая Сестра коснулась меня. Тогда я называл ее женщиной с бельмом. У меня потом месяц были припадки. Я нашел старого Гариуса случайно, когда был маленьким, — забрался в комнату и обнаружил, что она не пуста. Он напугал меня — весь скрюченный каким-то неестественным образом. Не злой, но… неправильный. Я боялся заразиться, вот в чем дело. И он это знал. Гариус хорошо понимал, что творится на душе у человека, даже у ребенка.

— Я таким родился, — сказал он. По-доброму ведь сказал, пусть я и смотрел на него тогда как на воплощение греха. Череп у старика был шишковатый, словно переполненный, неправильной формы, как картофелина.

Он полулежал в постели, рядом в пыльных лучах стояли на столике кувшин и кубок. Никто не навещал его в этой высокой башне, только сиделка следила за чистотой и иногда маленький мальчик забирался в окно.

— Родился таким — сломанным. — Каждое предложение вырывалось с тяжелым дыханием. — У меня был близнец, и, когда мы родились, нас пришлось разнять. Мальчик и девочка, первые сиамские близнецы разного пола, как говорили. Нас разделили, но неудачно. И я… стал вот таким. — Он поднял скрюченную руку явно геркулесовыми усилиями.

Гариус вытащил руку из-под покрывала, напомнившего мне погребальный саван, и дал мне этот медальон, дешевенький, но с портретом моей матери, таким прекрасным и живым, что можно было поклясться — она смотрит прямо на меня.

— Гариус, — согласился Тэпрут, нарушая тишину. — А я-то и не заметил, как она воцарилась.

Я отбросил воспоминание.

— Неплохо себя чувствует. — Я хотел сказать, что это не его дело, но, когда ты далеко от дома и беден как церковная мышь, стоит поумерить гордость. Гариус был единственным, на кого я находил время. Он не мог выйти из комнаты, разве что кто-нибудь взялся бы его вынести. И я заглядывал в гости. Возможно, это была единственная обязанность, которую я соблюдал. — Вполне неплохо.

— Хорошо, хорошо. — Тэпрут заломил руки, словно выжимая одобрение. Его пальцы были бледными, слишком длинными. — И, хаульдр Снагасон, как там на Севере?

— Холодно и слишком далеко.

Снорри поставил пустой кубок и облизал зубы.

— А Уулискинд? Все еще прекрасен? Рыжие дойные козы на склонах Скраа, черные, для шерсти, — на хребтах Нффлра?

Снорри прищурился, возможно думая, не читает ли директор цирка его мысли.

— А вы… были в Уулискинде? Ундорет запомнили бы цирк, но о солоне я до сегодняшнего дня не слышал. Да, кстати, — надо бы на него посмотреть.

Тэпрут улыбнулся — узкие ровные зубы, тонкие губы. Он снова откупорил ром и собрался наполнить наши кубки.

— Простите, но вы же видите, как я веду дела: прислушиваюсь, задаю вопросы, храню любую частицу информации. — Он постучал себя по лбу. — Здесь. Гляди-ка!

Снорри поднял перед собой кубок здоровой рукой.

— О да. Рыжие козы Скраа, черные — Нффлра. Хотя пасти их больше некому. Пришли черные корабли. Мертвые с Затонувших островов. Свен Сломай-Весло навлек на нас такую участь.

— А-а! — Тэпрут кивнул, сложил пальцы домиком, поджал губы. — Тот, из Хардассы. Жестокий человек. Боюсь, недобрый. — Его слова сопровождались взмахами бледных рук. — Возможно, у коз, рыжих и черных, теперь новые пастухи. Парни Хардассы.

Снорри выпил свой ром и положил отравленную руку на стол — ножевая рана являла собой воспаленную сочащуюся щель между сухожилиями.

— Почини меня — и сможешь изменить эту историю, циркач.

— Всенепременно. — На лице Тэпрута мелькнула улыбка. — Лечи или убей — наш девиз. Гляди-ка. — Его руки порхали вокруг руки норсийца, не касаясь, но следуя линии разреза.

— Иди в фургон Варги. Самый маленький, с красным кругом на боку. Там, неподалеку от ворот. Варга промоет рану, зашьет, перевяжет. Ее припарки — самые лучшие. Гляди-ка! Даже старая рана пройдет.

Снорри встал, и я собрался вслед за ним. Это уже превратилось в привычку.

— Не останетесь, принц Ялан?

Тэпрут не поднял глаз, но что-то в его тоне остановило меня.

— Найду тебя позже, — сказал я Снорри. — Зачем смущать тебя — еще ж обрыдаешься, когда Варга примется за работу. И слона не пропусти. Они зеленые и любят мясо викингов.

Снорри фыркнул и выскочил на солнце.

— Грозный какой. Гляди-ка! — Тэпрут смотрел, как за Снорри развевается полотнище, прикрывающее вход в шатер. — Слушай, принц. Как получилось, что вы путешествуете вместе? Что-то ты не похож на человека, привычного к дорожным тяготам. Как это норсиец не убил тебя, а ты не сбежал к теплу родного очага?

— Да будет тебе известно, что я познал в Скорроне чуть больше тягот, чем… — Тэпрут медленно, с сожалением покачал головой, и мой пыл несколько угас. Я боялся, что, если упомяну свои подвиги при перевале Арал, он засмеет меня. Вот в чем проблема с теми, кто знает слишком много. Я вздохнул. — Честно? Нас связала магия. И приносящая, чтоб ее, слишком много неудобств. Ты бы не?..

— Маг, повелевающий умами? Невидимая рука, что могла бы разделить вас? Гляди-ка! Будь у меня такая, этот цирк стал бы золотой жилой, а я — богачом из богачей.

Я ждал, что он поднимет на смех рассказ о колдовстве, но Тэпрут воспринял все всерьез — такое облегчение, а вот узнать, как трудно будет освободиться от чар, было уже не так приятно.

Тэпрут допил ром и снова убрал бутылку в ящик.

— Раз уж зашла речь о богачах, должно быть, ты знаешь некоего Мэреса Аллуса.

— Ты знаешь…

Разумеется, Тэпрут знал. Он знал о спрятанном брате королевы, слишком искалеченном, чтобы занять трон. Он знал о козах, пасущихся на склонах далеких фьордов. Едва ли он мог не знать о короле преступного мира Вермильона.

— Гляди-ка. — Тэпрут поднял тонкий палец к столь же тонкому носу. — У Мэреса есть секреты, которых даже я не знаю. И он тобой весьма недоволен.

— Тогда, может статься, путешествие на север будет полезно для моего здоровья, — сказал я.

— И то правда.

Тэпрут жестом выпроводил меня, трепеща пальцами, будто я акробат, пришедший попросить еще опилок для арены, а не принц Красной Марки. Я дал ему это сделать: если человек, который слишком много знает, не церемонится с тобой, лучше и правда уйти.