Книга: Реки Лондона
Назад: ВЕРСИЯ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ
Дальше: СЛЕПОЕ ПЯТНО

КОЗЕЛ-ВОЖАК

Я доехал на метро до самой станции «Свисс Коттедж» и был уже на четверть пути к Фитцджон-авеню, как вдруг задумался — а что я, собственно, делаю? То есть мало того, что я оставил машину в особняке и зачем-то пересел на общественный транспорт, так теперь еще пешком поднимаюсь по одному из самых крутых холмов Лондона. Хотя вполне мог доехать до Хэмпстеда, и тогда не поднимался бы, а спускался с этого холма. Было еще светло, и солнечные лучи косо ложились на аллею сквозь ветви деревьев, высаженных вдоль нее. В руке я нес цветы — это были пурпурные розы, очень темные, почти черные. Я шел и размышлял, для кого же они.
Было очень тепло. Я развязал галстук и сунул его в карман пиджака. Мне совсем не хотелось явиться на место насквозь пропотевшим, поэтому я спокойно, неспешно брел по тротуару в тени платанов. Бывают дни, когда какая-то мелодия так и вертится в голове и не можешь сдержаться, чтобы не напевать ее вслух. Вот и у меня сейчас было то же самое. Откуда-то из глубин подсознания всплыла «Digging your Scene» в исполнении Блоу Манкиз. Если учесть, что когда появилась эта песня, я еще из пеленок не вылез, было очень странно, что я вообще знаю слова. Я допел третий куплет, приступил к припеву и тут вдруг понял, что пришел.
Дом представлял собой высокое строение в готическом стиле, с декоративными башенками по углам и подъемными окнами с белыми рамами. Облицованные мрамором ступени вели к шикарной парадной двери. Но я не стал подниматься — вместо этого свернул к воротам во внутренний дворик. Я четко знал, куда мне надо. Одернул пиджак, обтер носки ботинок о лодыжки. Оглядел себя и, удовлетворившись результатом, толкнул ворота. Они открылись, и я вошел во двор.
Вдоль всей стены дома росла душистая жимолость. Ее вьющиеся побеги нависали над дорожкой, образуя зеленый ароматный коридор. Дорожка вела в обширный сад, залитый солнечным светом. Аккуратно подстриженный газон обрамляли фигурные клумбы — на них росли петунии, бархатцы и тюльпаны. Два пузатых керамических горшка чуть не лопались от буйно цветущих растений. Стояли они на ступеньках, ведущих вниз, в небольшой патио, в центре которого располагался фонтан, озаренный вечерним солнцем. Даже мне было ясно, что фонтан этот не заказан в садовом торговом центре и не куплен в гипермаркете. Это была прелестная мраморная купальня для птиц со статуей обнаженной нимфы, несущей кувшин с водой. Возможно, итальянское Возрождение — я не сильно разбираюсь в истории искусств.
Статуя была очень старая. Мрамор потрескался, кое-где откололись кусочки. От плеча к паху нимфы тянулся потек, более светлый, чем остальная поверхность, — след от воды, которая стекала из кувшина.
Вода манила своим свежим ароматом. После долгого и медленного подъема на холм мне так хотелось выпить глоточек. У фонтана меня ждала симпатичная дама средних лет. На ней был желтый хлопковый сарафан, соломенная шляпа и открытые босоножки. Подойдя ближе, я заметил кошачий разрез ее глаз — точь-в-точь как у матери. Кожа у нее была светлее, чем у Беверли, а носик прямой и симпатичный.
Когда-то давно на месте Триумфальной арки стоял эшафот. На его виселицах вешали преступников старого Лондона. Эшафоту дали название близлежащей деревни, жителям которой мрачное зрелище казни приносило такой солидный доход, что они выстроили для привлечения зрителей трибуны и назвали их в честь реки, протекавшей мимо. Река звалась Тайберн. На том эшафоте были повешены и несчастная Элизабет Бартон, и знаменитый Джентльмен Джек, которому до этого четыре раза удавалось избежать казни, и преподобный Джеймс Хэкман, осужденный за убийство прелестной Марты Рей. Я знаю все это потому, что Беверли как-то упомянула, что ее сестра знакома с «большими людьми». Ну, я и решил навести справки.
— Я подумала, пора нам с вами немного побеседовать, — проговорила Тайберн.
Я протянул ей букет, и она приняла его, весело рассмеявшись. Потом обхватила меня за шею и, заставив наклонить голову, поцеловала в щеку. Пахло от Тайберн сигаретами и кожаными салонами дорогих машин, лошадьми и полиролью для мебели, сыром «стилтоп» и бельгийским шоколадом. Но за всем этим исподволь ощущался едва уловимый запах пеньковой веревки, слышался шум толпы, чувствовался последний вздох перед шагом в вечность.
Я по возможности изучил все документы, где упоминались погибшие реки Лондона. По некоторым, типа Беверли Брук, Ли или Флит, было легко найти информацию.
Но источник Тайберн, знаменитый Пастуший Колодец, затерялся где-то в безумном круговороте паровых механизмов, заполонивших викторианский Лондон во второй половине девятнадцатого века. Я не сомневался, что он питает вот этот самый фонтан, но в последние дни существования Британской империи сам источник явно был присвоен неким предприимчивым представителем власти.
Было жарко. Очень хотелось нить.
— О чем же вы желаете побеседовать? — поинтересовался я.
— Во-первых, — начала Тайберн, — я хотела бы знать, каковы ваши намерения в отношении моей сестры?
— Мои намерения? — переспросил я. Во рту было невыносимо сухо. — Мои намерения абсолютно честны.
— Неужели? — Она наклонилась к фонтану взять вазу, стоявшую позади статуи. — И по этой причине вы потащили ее к этим нищебродам?
«Нищеброд» — слово, которое уважающий себя молодой полисмен употреблять в принципе не должен.
— Это была подготовительная вылазка, разведка, — пояснил я. — И потом, Оксли и Айсис — не нищеброды.
Тайберн провела тыльной стороной ладони по спине мраморной нимфы. Вода, сочащаяся из амфоры, потекла широкой струей, и Тайберн поднесла к ней вазу.
— Но тем не менее, — проговорила она, разворачивая букет, — никого не может обрадовать общение родной сестры с подобными людьми.
— Родственников не выбирают, — непринужденно проговорил я, — слава богу, мы можем выбирать себе хотя бы друзей.
Бросив на меня неприязненный взгляд, Тайберн принялась вынимать цветы из обертки и ставить их в вазу. Ваза была самая обычная, с широким дном, как у мерной колбы, сделанная из стеклопластика. Такую можно купить за пятьдесят пенсов на любой барахолке.
— Я не питаю личной неприязни ни к Старику, ни к его людям, — проговорила Тайберн. — Но на дворе двадцать первый век, это мой город, и я не для того тридцать лет горбатилась, чтобы теперь явился какой-то «романтик с большой дороги» и присвоил то, что принадлежит мне.
— И что же, по-вашему, вам принадлежит?
Она не стала отвечать. Поставив в вазу последние розы, водрузила ее на ближайшую стену патио. Букет, который я купил, был последним в цветочном магазине, и цветы уже начинали понемногу клонить головки, но едва Тайберн поставила их в вазу, тут же выпрямились, раскрылись, стали ярче и одновременно как будто темнее.
— Питер, — сказала она, — вы наверняка заметили, как все устроено в «Безумии». Вернее сказать, не устроено. Вам известно, что в правительстве оно не имеет никакого официального статуса, а столичная полиция поддерживает с ним связь исключительно по привычке и потому что «так заведено». Боже мой, это же просто-напросто традиция! Там все держится на соплях и честном слове. А также на кумовстве. Типичнейшая староанглийская мешанина. Один-единственный раз меня пригласили присоединиться, и это закончилось просто ужасно. У меня есть доступ к таким данным, о существовании которых вы, Питер, просто не подозреваете. Например, о местечке в Германии под названием Эттерсбург — если хотите, справьтесь у вашего мэтра.
— Официально он называется моим мастером, — поправил я. — Я дал ученическую клятву и вступил в сообщество.
Во рту пересохло так, что язык стал неповоротливым и шершавым, словно я целую ночь проспал с открытым ртом.
— Ну что тут можно сказать, — пожала плечами Тайберн. — Я понимаю, что это против традиций и не соответствует национальному характеру, — но неужели вам не хочется, чтобы все это было как-то лучше организовано? Серьезнее, что ли? Так ли уж смертельно опасно создание, например, официальной ветви власти, курирующей сверхъестественное?
— То есть Министерства магии? — переспросил я.
— Очень смешно.
Почему, думал я, она не предлагает мне выпить чаю? Я принес ей букет цветов и мог рассчитывать на ответную любезность в виде чашки чая или кружки пива. Или просто стакана воды. Я откашлялся, но это почему-то получилось у меня с трудом. Мой взгляд упал на фонтан, на воду, струящуюся в каменном бассейне.
— Вам нравится? — спросила Тайберн. — Бассейн — довольно грубая имитация работ итальянских мастеров. Семнадцатый век. Но сама статуя была найдена в земле во время постройки станции «Свисс Коттедж». — Она провела ладонью по щеке нимфы. — Мрамор бельгийский, хотя археологи уверяют меня, что он был добыт где-то здесь, неподалеку.
Я не мог понять, почему мне не хочется выпить воды из фонтана. Я частенько пил воду, когда не было пива, кофе или диетической колы. Пил ее из бутылок, а то и из-под крана. В детстве я вообще пил воду только из-под крана. Набегавшись во дворе, влетал домой разгоряченный, взмокший, открывал кран и подставлял рот под струю, не потрудившись даже взять стакан. Мама обычно ругалась, застав меня за этим занятием, а папа просто говорил, чтобы я был осторожнее.
— А вдруг оттуда рыбка выскочит? — говорил он. — Проглотишь — и не заметишь.
Папа частенько высказывался в таком духе, и только к семнадцати годам я понял, что он в такие моменты бывал вдрызг упорот.
— Прекратите, — просипел я.
Тайберн очаровательно улыбнулась.
— Что именно прекратить?
Я не имею ничего против алкогольного опьянения. Но на вечеринках рано или поздно наступает момент, когда я начинаю пошатываться и натыкаться на все подряд. И думаю: «Боже, мне это надоело, ну пожалуйста, сделай так, чтобы я снова стал трезвым!» Вот теперь меня точно так же стало раздражать внезапное стремление купить букет роз, явиться с ним в Хэмпстед и пить из незнакомых фонтанов. Я сделал шаг назад — вернее, попытался, потому что мне едва удалось шевельнуть ногой.
Улыбка пропала с лица Тайберн.
— Не хотите выпить немного? — спросила она.
Она зашла слишком далеко и понимала это. Ее воздействие — в чем бы оно ни заключалось — было слишком слабым, чтобы позволить ей действовать столь прямолинейно. И потом, я помнил про рыбку.
— Отличная мысль, — сказал я. — Там через дорогу есть паб. Пойдемте посидим.
— Хитрый ублюдок, — прошипела она. Я не мог поверить, что это она обо мне. Приблизившись, она уставилась мне в глаза. — Ты хочешь пить, я знаю. Пей из фонтана!
Я чувствовал, как меня начинает клонить вниз и вперед, к воде. Это было непроизвольно, как судорога или икота, с той только разницей, что сейчас все мое тело действовало, подчиняясь чужой воле. И это вселяло ужас. Я внезапно осознал, что ни Мама Темза, ни Старый Батюшка даже не пытались управлять мной. И что, захоти они, я бы встал с ног на голову и принялся ходить на ушах. Их сила имела некий предел — или же Мама или Отец Темза по какой-то другой причине до сих пор не явились на Даунинг-стрит диктовать свои условия? Потому что, случись так, люди бы заметили. По крайней мере то, что река стала бы значительно чище.
Должно быть, дело в Найтингейле, подумал я. Он — оплот противостояния человеческого разума сверхъестественным силам. Единственное, что отличает его от любого другого человека, — его магия. Значит, эта магия обеспечивает защиту. Голова работала с трудом, но думать вообще тяжело в тот момент, когда живое воплощение печально знаменитой реки Лондона пытается подчинить вас себе силой мысли.
Я попытался отпрянуть, чтобы выиграть хоть немного времени. Попытка не удалась, однако меня больше не тянуло к фонтану. Найтингейл не успел научить меня блокировать чужую магию, и первым, что пришло мне в голову, были чары «Импелло».
Воссоздать в голове форму оказалось много легче, чем я ожидал, — потом я понял, почему. Воздействие, которое оказывала на меня Тайберн, затронуло только физические инстинкты, поэтому меня и повело. В целом же мозг функционировал как надо.
— «Импелло», — произнес я, пытаясь оторвать статую от постамента и поднять ее в воздух.
Раздался грохот трескающегося мрамора. Широко раскрыв глаза, Тайберн резко обернулась. Как только она отвела взгляд, мне сразу стало легче, и я смог наконец сделать пару шагов назад. Почувствовал, что больше не контролирую форму, и в тот же миг голова статуи разлетелась на мелкие осколки. Один из них попал мне в плечо, другой острым краем оцарапал щеку, а третий, размером с собачку, приземлился у самых моих ног.
Купальня для птиц тоже растрескалась, и вода из нее теперь растекалась по всему патио, словно лужа крови.
Тайберн снова повернулась ко мне. На лбу у нее была царапина, а в сарафане чуть выше бедра зияла прореха — порвало осколком.
Она хранила ледяное молчание — это был очень, очень скверный знак. Я видел такое выражение лица у своей матери — и еще у одной женщины, брата которой только что сбил пьяный водитель. Стараниями прессы люди привыкли думать, что чернокожие женщины все как одна склочные, что они все время скандалят, кричат и возмущаются. А если они не ведут себя бесцеремонно и нагло — значит, либо слишком уважают себя, либо, будучи угнетаемыми, не сдают своих позиций, сокрушаясь на тему «Ну что ж белые с черными никак не поладят». Но если чернокожая женщина ведет себя с вами так, как Тайберн сейчас со мной, если ее губы сжаты в жесткую линию, а лицо бесстрастно, словно маска, — знайте, вы приобрели смертельного врага…
Не стойте рядом с ней и не разговаривайте — поверьте, это плохо кончится. Памятуя об этом, я поспешно двинулся прочь. Взгляд черных глаз Тайберн сверлил мне спину. Как только я оказался в относительной безопасности на дорожке, ведущей в сад, то бросился оттуда со всех ног. Не бежал, конечно, всю дорогу до «Свисс Коттедж», однако перемещался вниз по холму довольно поспешно. У подножия холма был телефон-автомат, в котором я остро нуждался, ибо, когда разносил фонтан, мой мобильный был при мне вместе с батарейкой. Я связался с диспетчером, назвал свой код, и меня переключили на мобильный Лесли. Она спросила, где меня носит, потому что без меня все идет наперекосяк.
— Несчастного слепого мы и сами спасли, — сказала она. Подробности раскрывать отказалась, мотивировав это тем, что «твой шеф сказал, что ты должен был быть здесь вчера». «Здесь» — это, как выяснилось, в Вестминстерском морге. Это меня взбесило. Да, слепого спасли — но какой-то бедолага все равно лишился лица и жизни. Я сказал Лесли, что скоро буду на месте.

 

Я поймал машину и доехал до станции «Свисс Коттедж». Спустился и сел на поезд в сторону центра. Я сомневался, что у леди Тай было намерение вести слежку в метро, — как и слуги, способные на это. А то, что мой телефон взорвался, было даже в какой-то мере хорошо — теперь его нельзя выкрасть, как и любое устройство слежения, которое она (допустим) успела на меня прицепить. Я вовсе не страдаю паранойей — просто такие штуки можно запросто купить по Интернету.
Когда я сел в поезд, час пик достиг апогея. Наполненность вагона колебалась где-то между глобальным отсутствием личного пространства и положением селедок в бочке. Заметив, что пассажиры начинают на меня коситься, я отошел в конец вагона и встал там спиной к межвагонной двери. Я представлял собой зрелище непонятное и противоречивое: с одной стороны, строгий костюм и уверенность на лице, а с другой — явные следы драки, а также, несомненно, смешанное происхождение. Неправда, что лондонцы в метро не обращают друг на друга никакого внимания. На самом деле мы очень остро воспринимаем присутствие друг друга и постоянно прокручиваем в головах вероятные сценарии развития событий и собственной на них реакции. А вдруг этот парень — симпатичный, хоть и цветной, — попросит у меня денег? Давать или нет? А если он скажет что-нибудь забавное, что делать? Пошутить в ответ, смущенно улыбнуться или грубо расхохотаться? Может, его побили в драке — нужна ли ему помощь? Если я помогу ему — будет ли это мне чем-то грозить, станет ли приключением, вовлечет ли в головокружительный межрасовый роман? Не опоздаю ли я на ужин? А если он с криком «Аллах акбар!» распахнет пиджак — успею ли добежать до противоположного конца вагона?
Каждый из нас постоянно измышляет безопасные и падежные способы сохранить мир и покой в данное время, в данном отдельно взятом вагоне и думает: «Дай боже нормально доехать до дома». Люди за шестьдесят называют это «правилами хорошего тона». Придуманы они для того, чтобы мы не поубивали друг друга. Это как в случае с вестигиями — их не ощущаешь постоянно, однако бессознательно ведешь себя таким образом, чтобы подстроиться под магию, которая копится вокруг тебя. Как я понял, именно это обеспечивает призракам возможность существования: они живут за счет вестигиев, подобно тому как светодиодные фонарики работают на мощных батарейках. И рассеиваются, когда те заканчивают действовать. Я вспомнил дом в Пэрли, где мы расправились с вампирами, — там все было мертво. Найтингейл говорил, что вампиры были обычными людьми до того, как подверглись «воздействию». Как и какому — никто не знает. Когда это случилось, они принялись высасывать магию из любых потенциальных источников, включая вестигии, в пределах досягаемости.
— Но этого недостаточно, чтобы поддерживать жизнь, — объяснял наставник. — Поэтому они вечно в поиске новой магии, которую можно поглотить.
Исаак Ньютон полагал, что лучше всего для этой цели подходят люди. Но магию нельзя отнять у живого существа, хоть сколько-нибудь более высокоорганизованного, чем, например, слизевик. Разве только в момент смерти — но даже и это очень трудно сделать. Я тогда задал Найтиигейлу логичный вопрос: зачем вампиры пьют кровь? Он ответил, что этого никто не знает. Я спросил, почему никто не пытался выяснить это опытным путем, и Найтингейл очень странно посмотрел на меня.
— Опыты проводились, — сдавленно проговорил он после долгой паузы. — Во время войны. Но их результаты были признаны противоречащими этике, и все данные по этим исследованиям засекретили.
— Мы собирались использовать вампиров, чтобы выиграть войну? — спросил я. И поразился — лицо Найтипгейла исказила самая настоящая мука вперемешку с гневом.
— Нет, — резко ответил он. И добавил, уже мягче: — Не мы. Немцы.
Если кто-то говорит вам, что куда-то лучше не соваться, — стоит послушать совета и действительно не соваться.
Genii locorum, вроде Беверли, Оксли и прочих неблагополучных отпрысков Темзы, тоже являются в определенном смысле живыми существами и тоже черпают силы из окружающей среды. Бартоломью и Полидори были единодушны во мнении, что этих существ питает «все великое многообразие жизни и магии, сущее в их владениях». Это, конечно, вызывало у меня некоторые сомнения, однако я был абсолютно уверен, что они живут в симбиозе со всем живым в своих «владениях». В то время как вампиры, напротив, — несомненные паразиты. А что, если призраки тоже так могут? Если Николас Уоллпенни был симбиотической сущностью, в какой-то мере частью вестигиев, которые ему сопутствовали и из которых он черпал силу, то выходец вполне мог представлять из себя паразита. Призрака-вампира. Это объясняло бы, почему мозги его жертв выглядят как сморщенная цветная капуста, — он вытянул из них магию.
Соответственно, мой ритуал с использованием калькуляторов в качестве жертвенных источников магии только раздразнил аппетит Генри Пайка. Но я подумал вот о чем: нельзя ли приманить выходца, распространяя магию вокруг, — как выбрасывают за борт наживку при ловле акул? К моменту, когда поезд остановился на станции «Бейкер-стрит», у меня в голове уже вызревал план.
Метро — отличное место для подобных умозрительных открытий. Потому что без них вы будете изнывать от скуки, если только у вас с собой нет чего-нибудь почитать.
На этот раз мне даже не пришлось показывать в Вестминстерском морге свое удостоверение. Охрана на входе и так пропустила меня. Найтингейл ждал в раздевалке. Переодеваясь, я в общих чертах рассказывал ему о своей встрече с Тайберн.
— Боже, какие они дети, — вздохнул Найтингейл. — Всегда-то их не устраивает положение вещей.
— А как вам удалось спасти слепого? — спросил я.
— Они, знаете ли, не слепые, — пояснил наставник, — они люди с нарушениями зрения. Одна очень энергичная юная леди мне довольно долго и убедительно это доказывала, пока мы ждали в приемном покое.
— Так как же вы спасли этого человека с нарушенным зрением?
— Если бы «мы», — покачал головой Найтингейл. — Это заслуга его собаки-поводыря. Когда начался процесс секвестра…
— Секвестра? — переспросил я.
Выяснилось, что этот термин вывел доктор Валид: он так называл то, что происходит, когда выходец овладевает своей жертвой. В юриспруденции это слово означает процесс конфискации имущества человека в счет уплаты его долгов или же если признано, что это имущество нажито преступным путем. В нашем же случае конфискуемым имуществом являлось тело жертвы.
— Так вот, когда секвестр начался, — продолжал Найтингейл, — собака-поводырь — кажется, по кличке Малькольм — буквально взбесилась и потащила потенциальную жертву прочь. Подчиненные инспектора Сивелла как раз были в этом районе, следили за порядком во время сбора пожертвований. И один из них вовремя вмешался, не позволив нашему бедному Панчу догнать слепого.
— Еще одна победа полиции, ведомой рациональным началом?
— Именно, — ответил Найтингейл. — Это была ваша приятельница, констебль Мэй. Она первой прибыла на место происшествия.
— Лесли? Вряд ли она была в восторге, — заметил я.
— Да, если передавать в точности, то она сказала: «Какого черта эта хрень все время случается именно со мной?»
— Так кем был при жизни наш слепец, подвергшийся секвестру? — спросил я.
— А с чего вы взяли, что он мертв?
И он провел меня по коридору в комнату, оборудованную в точности как передвижное отделение интенсивной терапии. Наличие такой комнаты в морге, если задуматься, внушало некоторое беспокойство. В одном из углов на стуле сидела Лесли, откинувшись на спинку. Она слабо помахала, когда мы вошли. По обе стороны от кушетки пищали, пыхтели и просто беззвучно мигали различные механизмы. А на кушетке распростерся Теренс Потели, двадцати семи лет, житель Седжфилда, что в графстве Дарем. Он работал управляющим складом в магазине «Теско». Родственникам наверняка еще не сообщили. Из его лица вертикально торчала конструкция из нержавеющей стали — кажется, это называется «медицинский каркас».
Доктор Валид полагал, что это приспособление позволит успешно провести операцию по восстановлению лицевых тканей, когда решится проблема с собственно секвестром несчастного Потели.
— А я еще жаловалась, когда носила брекеты, — проговорила Лесли.
— Он в сознании? — спросил я.
— Нет, похоже, он в том состоянии, которое медики называют «искусственной комой», — отозвался Найтингейл. — Оксли знает, с кем мы имеем дело?
— Нет, зато Айсис знает, — ответил я. Она рассказала мне о Генри Пайке, неудачливом актере, которого, предположительно, убил Чарльз Маклин — его гораздо более преуспевающий конкурент.
— Тогда понятно, откуда та ярость, проговорил Найтингейл.
— Он был арестован? — спросила Лесли.
— Данных очень мало, — ответил я, — возможно, Пайк и был…
— Да не он, — перебила Лесли. — Маклин. Избежать наказания за одно убийство — это случайность. Но за два — это уже как-то маловероятно, черт возьми! И весьма несправедливо к тому же.
— Маклин дожил до глубокой старости, — вставил Найтингейл. — Он был неотъемлемой частью Ковент-Гардена.
— О первом убийстве мне было известно, но о Генри Пайке я слышу впервые.
— А можно мы поговорим об этом где-нибудь в другом месте? — взмолилась Лесли. — Я не могу спокойно смотреть на этого парня.
В большинстве своем мы были копами, а значит, пойти могли либо в паб, либо в столовую. Столовая была ближе. Я подождал, пока к нам присоединится доктор Валид, и лишь тогда приступил к изложению своей идеи.
— У меня есть план, — сказал я.
— Не коварный, надеюсь, — проговорила Лесли.
Найтингейл при этих словах не изменился в лице, а доктор Валид едва заметно усмехнулся.
— Вообще-то, — сказал я, — именно коварный.
У Найтингейла был с собой экземпляр пьесы Пиччини. Выложив его на всеобщее обозрение, я попросил присутствующих обратить внимание на сцену сразу после той, в которой Панч разобрался со слепым нищим. А именно, когда констебль является арестовать Панча за убийство жены и ребенка.
— В этой сцене констеблем буду я.
— То есть вы добровольно соглашаетесь, чтобы вам проломили голову? — поинтересовался доктор Валид.
— Если вы вчитаетесь в текст, то поймете, что констебль в итоге остается жив, — возразил я. — Как и офицер, который появляется через минуту.
— Думаю, офицером должен быть я, — предположил Найтингейл.
— Ну уж не я, это точно, — вставила Лесли.
— Однако я не представляю, что из этого выйдет, — сказал мой наставник. — Генри Пайку нет никакого смысла устраивать нашу с ним встречу, как бы хорошо мы ни подходили на роли в этом его спектакле.
Доктор Валид ткнул пальцем в строчку пьесы и проговорил:
— Вот смотрите, Панч спрашивает: «Кто посылал за вами?» На что констебль отвечает: «Меня прислали за вами». У Панча нет выбора, рок настиг его, и деваться ему некуда. «Я не вызывал полицию», — отвечает он.
— Думаю, вы неверно поняли, кто такой этот Панч, — возразила Лесли. — Вы решили, что это некий потусторонний маньяк-убийца, который действует по сценарию пьесы про Панча и Джуди. А если это не так, и Панч — что-то совсем иное?
— А именно? — спросил я.
— А именно материализованная квинтэссенция негативного общественного сознания, дух преступления и уличных беспорядков. Своего рода потусторонний хулиган. Воплощенный дух бунта и хаоса, сущность толпы.
Все в недоумении уставились на нее.
— Я тоже сдавала экзамены по программе А, или ты забыл? — спросила она.
— У тебя есть другой план? — поинтересовался я.
— Нет, — ответила Лесли, — я просто предупреждаю — будьте осторожны. Вы решили, что знаете, как поступать, — но это не значит, что мы на самом деле знаете.
— Спасибо, что обратила на это мое внимание, — сказал я.
— Всегда пожалуйста, — отозвалась Лесли. — Допустим, вы найдете этого Генри Пайка, — и что дальше?
Вот это был хороший вопрос. Я глянул на Найтингейла.
— Я смогу проследить за его духом, — ответил наставник. — Если подберусь достаточно близко, смогу отследить его путь целиком, вплоть до могилы, где лежат его кости.
— И что потом? — упорствовала Лесли.
Я снова глянул на Найтингейла.
— Потом мы выроем их, сотрем в порошок, смешаем с каменной солью и развеем по ветру над морской гладью, — проговорил я.
— И что, это поможет?
— Раньше всегда помогало, — заметил доктор Валид.
— Вам понадобится ордер, — сказала Лесли.
— На арест призрака ордер не нужен, — заявил я.
Усмехнувшись, Лесли пододвинула ко мне текст пьесы.
Постучала черенком ложки по листу, и я, глянув туда, куда она указывала, прочитал: «Констебль: Молчите! Вы совершили убийство, и у меня есть ордер на ваш арест».
— Если ты собираешься как следует играть свою роль, тебе понадобится весь необходимый реквизит.
— Ордер на арест призрака, надо же, — фыркнул я.
— Здесь я не предвижу затруднений, — вмешался Найтингейл. — Однако в связи с этим мы будем вынуждены отложить нашу операцию по задержанию до позднего вечера.
— Вы что, серьезно намерены это сделать? — спросила Лесли, с тревогой глядя на меня. Я постарался всем своим видом выразить абсолютное спокойствие, но смотрелось это, по-моему, как-то неубедительно.
— Я полагаю, констебль, что у нас нет выбора, — сказал Найтингейл. — И я буду очень признателен, если вы свяжетесь с инспектором Сивеллом и попросите его быть наготове возле Ковент-Гардена в одиннадцать часов вечера.
— Так поздно? — удивился я. — Генри Пайк может нас не дождаться.
— Раньше мы не сможем получить ордер, — пояснил Найтингейл.
— А если это не сработает?
— Тогда настанет очередь Лесли генерировать план.
Мы вернулись в «Безумие», и Найтингейл тут же исчез в магической библиотеке — очевидно, намеревался освежить в памяти заклинания по выслеживанию духов-выходцев. А я поднялся к себе и достал из шкафа форму. Шлем пришлось долго искать, в конце концов он обнаружился под кроватью вместе с серебряным свистком — тот лежал внутри. Эти два предмета по какой-то непонятной причине до сих пор остаются непременной частью полицейского обмундирования. Поскольку мой телефон не пережил взрыва фонтана в патио Тайберн, я достал из ящика стола казенную гарнитуру «Эрвейв» и вставил туда батарейку. Запихивая в рюкзак форменную куртку, я внезапно подумал, что комната моя по-прежнему больше всего напоминает гостевую спальню. Как будто я живу здесь только временно, пока не найду что-нибудь поудобнее.
Закинув рюкзак на плечо, я повернулся к выходу. И обнаружил, что на пороге стоит Молли и глядит на меня, склонив голову набок.
— Не знаю, — проговорил я. — Но ужинать мы будем в городе.
Она нахмурилась.
— Первым пойду я, — сказал я, но, по-моему, это особого эффекта не произвело. — С ним все будет хорошо.
Бросив на меня последний скептический взгляд, Молли развернулась и скользнула прочь. Я вышел следом, но она уже исчезла. Я спустился, прошел в читальный зал и стал ждать Найтингейла. Он появился спустя полчаса, в «рабочем» костюме и с тростью в руке. Спросил, готов ли я, и я ответил, что да.

 

Был прекрасный теплый весенний вечер. Оставив «Ягуар» в гараже, мы отправились пешком. Мимо Британского музея, по улице Музея, а затем по Друри-Лейн. Мы шли не спеша, и все равно в запасе у нас было еще несколько часов. Посему мы зашли поужинать в индийский ресторан с многообещающим названием «Бенгальский дом», рядом с Королевским театром.
Изучая меню, в котором, к великому счастью, не было ни картошки, ни сдобной выпечки, ничего с почечным жиром и никакой подливы, я понял, почему Найтингейл так любит есть вне дома.
Он заказал себе ягнятину с лаймом, а я остановился на курице по-мадрасски, один кусочек которой заставил бы Найтингейла истечь слезами. Для меня же это было едва ли не слишком пресно. Парня, выросшего на курице с арахисом и остром рисе с овощами, трудно напугать индийской кухней. Главный закон кулинарии по-западноафрикански гласит, что если блюдо не опалит скатерть, если попадет на нее, то повар явно пожалел перца.
Вообще, такого закона, конечно, нет — но у моей мамы, например, в голове не укладывается, как можно есть то, что при употреблении не прожигает рот насквозь.
В ожидании ужина мы заказали пива, и Найтингейл поинтересовался, каковы мои успехи на ниве дипломатии.
— Помимо вашего небольшого фиаско с Тайберн, — уточнил он.
Я рассказал ему о визите к Оксли и о том, как вела себя Беверли. Умолчав, разумеется, о том, что «тоже хотел искупаться». Я отметил, что, на мой взгляд, все прошло нормально, что установилась некая связь между двумя противоборствующими сторонами.
— На нее, — сказал я, — мы сможем опираться в дальнейшем.
— Урегулирование конфликтов, — проговорил Найтингейл. — Значит, вот чему теперь учат в Хендоне?
— Да, сэр, — ответил я. — Но не беспокойтесь, кроме этого там также учат бить людей телефонными справочниками, а еще преподают десять лучших способов генерирования ложных улик.
— Старые традиции еще держатся, это не может не радовать, — сказал наставник.
Я отхлебнул пива.
— А вот Тайберн как раз не очень жалует старые традиции.
— Питер, — укорил меня Найтингейл, — из всех дочерей Матушки Темзы вы умудрились повздорить именно с леди Тай. Вот поэтому, — он многозначительно поднял вилку, — мы и не разбрасываемся магией до тех пор, пока не освоим ее как следует.
— А как я должен был поступить?
— Найти слова, которые помогли бы избежать этого конфликта, — с укором проговорил он. — Кем вы ее считаете, бандиткой? Думали, она хочет поставить заглушку вам в мозг? Она спровоцировала вас, чтобы посмотреть, что вы станете делать, — и вы, конечно, не выдержали.
Пару минут мы поглощали наши индийские кушанья. Он был прав — я впал в панику.
— Она, фигурально выражаясь, воткнула заглушку мне в зад, — сказал я. — Именно воткнула, а не вставила.
— О! — произнес Найтингейл.
— Похоже, сэр, это не очень тревожит вас, — заметил я. — Я имею в виду ситуацию с леди Тай.
Найтингейл, дожевав и проглотив кусок мяса, ответил:
— Питер, мы с вами собираемся выступить в качестве козлов, ведущих стадо на убой, а противостоять вам будет могущественный призрак, убивший (только по подтвержденным данным) более десяти человек. Вот если переживем встречу с ним — тогда и будем волноваться насчет леди Тай.
— Если мне не изменяет память, — проговорил я, — это я буду козлом-вожаком, констеблем из пьесы. И памятуя о том, что мой тыл останется неприкрытым, я хочу вас спросить: вы точно уверены, что сможете выследить его?
— Ни в чем нельзя быть уверенным, Питер, — покачал головой наставник. — Но я сделаю все, что в моих силах.
— А если нам не удастся проследить его путь до самой могилы? — спросил я. — У нас есть план Б на этот случай?
— Молли владеет гемомантией, — сказал Найтингейл. — Обычно это очень впечатляет.
Перетряхнув скромный багаж своих познаний в греческом, я переспросил:
— Это прорицание, осуществляемое при помощи энергии крови?
Найтингейл задумчиво пошевелил губами.
— Думаю, это не самое удачное определение. Молли поможет вам увеличить расстояние, на котором воспринимаются вестигии.
— Насколько увеличить?
— На две-три мили, — ответил Найтингейл. — Я сам проделывал это лишь однажды, поэтому затрудняюсь сказать точнее.
— Как это было?
— Как будто погружаешься в мир призраков, — ответил Найтингейл. — Хотя, возможно, это и был мир призраков. Возможно, таким образом удастся обнаружить Генри Пайка.
— А почему мы не можем сделать это сразу? — спросил я.
— Потому что вероятность погибнуть в процессе — пять к одному.
— О'кей, — поспешно согласился я, — тогда, пожалуй, действительно лучше отложить этот вариант.
Если говорить о том, где зародилась моя профессия — я имею в виду ловлю преступников, а не колдовство, — то это случилось здесь, на Боу-стрит, у дома Генри Филдинга, мирового судьи, писателя-сатирика и создателя организации, впоследствии известной под названием «Ищейки с Боу-стрит». Его дом располагается бок о бок с Королевской Оперой — тогда она еще называлась просто Королевским театром, и Маклин успешно управлял хлопкопрядильной фабрикой, изредка поигрывая в спектаклях. Все это я почерпнул в свое время из фильма, который шел по четвертому каналу. Там был актер, который играл в «Звездных войнах» Императора. После смерти Генри Филдинга пост судьи перешел к его слепому младшему брату Джону, который способствовал дальнейшему развитию «Ищеек с Боу-стрит». Но, к сожалению, все же не настолько, чтобы те смогли помешать Маклину вышибить дух из Генри Пайка практически у них под дверью. Неудивительно, что Генри был взбешен. Я бы на его месте тоже лопался от ярости.
Это место стало первой штаб-квартирой полиции в Лондоне. В девятнадцатом веке она переехала на другую сторону улицы и стала называться Суд на Боу-стрит — пожалуй, самый известный суд в Британии после Олд-Бейли. Оскар Уайльд попал сюда за нарушение общественного порядка, и Уильям Джойс, сам лорд Гау-Гау, отправился отсюда прямиком на виселицу. Здесь взяли под стражу братьев Крэй за убийство Джека Маквити по прозвищу Шляпа. В 2006 году это здание было продано некоему земельному магнату, который превратил его в отель. Исторические традиции имеют, бесспорно, очень веский голос в Лондоне, однако шорох купюр все равно звучит слаще.
Первоначальное здание сменил цветочный базар с крышей в виде купола из стекла и железа. Элиза Дулиттл в исполнении Одри Хепберн могла бы купить свои фиалки здесь, прежде чем отправиться к Дику ван Дайку демонстрировать свой жуткий жаргон. Когда в 1990 году Королевскую Оперу реконструировали, ее здание поглотило все прилегающие строения, в том числе и цветочный базар. По этой причине мы теперь и стояли у служебного входа в Оперу. У Найтингейла был здесь знакомый, который мог провести нас внутрь.
Это был даже не служебный, а скорее грузовой вход. Погрузочные площадки у складских помещений и то встречаются поуже. Еще здесь имелся огромный подъемник для транспортировки тяжелых и габаритных декораций между этажами. Терри, невысокий лысеющий человек в бежевом пиджаке, — доверенное лицо Найтингейла — сказал, что они могут поднимать до пятнадцати тонн и, когда не используются, хранятся на базе в Уэльсе. Почему именно в Уэльсе — не пояснил.
— Нам нужно встретиться с Судьей, — сказал ему Найтингейл.
Терри кивнул и повел нас по узким коридорам с белеными стенами и противопожарными дверьми. Все это неприятно напоминало Вестминстерский морг. Конечным пунктом нашего пути оказалось складское помещение с низким потолком. Найтингейл сказал, что прямо над нами находится цветочный базар, а это его подвальный этаж.
— На этом самом месте была когда-то Четвертая приемная, — проговорил он. И добавил, обращаясь к нашему провожатому: — Не волнуйтесь, Терри, обратно мы сами найдем дорогу.
Весело помахав нам, Терри развернулся и двинулся обратно к выходу. Стены помещения, в котором мы оказались, были совершенно безвкусно облицованы стальными пластинами. Вдоль стен стояли фанерные шкафчики, в которых лежали картонные коробки, упаковки салфеток и трубочек для коктейлей, завернутые в оберточную бумагу, и около дюжины подносов, составленных друг на друга. Центральная часть комнаты была свободна, и только несколько потертостей на полу отмечали места, где раньше, вероятно, тоже стоял ряд шкафчиков. Я попытался определить здесь какой-нибудь вестигий, но сначала пахло только пылью и ломаным пластиком. А потом оно возникло, на самой грани сознания, — ощущение чьего-то присутствия, запах пергамента и высохшего пота, кожаной мебели и разлитого портвейна.
— Призрак судьи, — проговорил я. — Он здесь, чтобы выдать нам ордер на арест другого призрака?
— Символы обладают властью над духами, — пояснил Найтингейл. — И иногда влияют на них сильнее любого предмета из реального мира.
— Почему так происходит?
— Питер, я вам откровенно скажу: я помню аудиторию, где мы изучали эту тему, и помню, что читал соответствующие страницы из Бартоломью. И, может быть, даже писал сочинение — но будь я проклят, если запомнил хоть часть материала.
— А как же вы будете меня учить тому, чего сами не знаете?
Найтингейл легонько стукнул себя в грудь навершием трости.
— Перед тем как учить вас этому, я собирался как следует освежить свои собственные знания, — сказал он. — По крайней мере, два моих мастера поступали именно так, и, кроме того, в те времена нам преподавали квалифицированные специалисты.
Я внезапно понял, что наставник нуждается в поддержке. Это меня чрезвычайно обеспокоило.
— Тогда давайте вы на всякий случай выйдете на первый план, — сказал я. — А как мы найдем Судью?
Найтингейл улыбнулся.
— Достаточно привлечь его внимание, — ответил он.
Повернувшись лицом к центру комнаты, он громко проговорил:
— Капитан Найтингейл, к Полковнику.
Запахи пота и разлитого алкоголя усилились. Перед нами появился силуэт. Он был еще прозрачнее, чем мой старый знакомый Уоллпенни, какой-то совсем призрачный. Но вот он повернулся к нам, и я увидел, что он смотрит на нас и глаза его сверкают. Сэр Джон Филдинг был слеп и носил на глазах черную повязку. А этого Найтингейл назвал полковником, из чего я заключил, что перед нами полковник сэр Томас де Вейль — человек, чей развратный образ жизни шокировал даже лондонское общество восемнадцатого века. А этот период, по мнению историков, является самым безнравственным за всю историю Британских островов.
— Что вам угодно, капитан? — спросил де Вейль. Голос у него был высокий и звучал как будто издалека, а вокруг его силуэта скорее ощущались, нежели угадывались предметы обстановки: стол, стул, книжный шкаф. Поговаривали, что у него был особый отдельный кабинет для «дознания», где он допрашивал свидетелей и обвиняемых женского пола.
— Мне нужен ордер на арест, — ответил Найтингейл.
— По обычной схеме? — уточнил полковник.
— Да, конечно, — сказал Найтингейл. Достав из кармана пиджака свиток из тяжелой плотной бумаги, он протянул его де Вейлю. Призрак своими прозрачными пальцами взял документ из руки Найтингейла. Движение выглядело абсолютно естественным, но я догадывался, что перемещение материального объекта стоило де Вейлю значительных усилий. Законы термодинамики на этот счет ужасно строги — никому и ничего не достается просто так.
— Кто же тот злоумышленник, которого надлежит арестовать? — поинтересовался де Вейль, отложив свиток на призрачный стол.
— Генри Пайк, ваша честь, — ответил Найтингейл, — который действует под именем Панча, известного также как Пульчинелла.
Глаза призрака сверкнули, губы изогнулись в улыбке.
— С каких пор мы лишаем свободы кукол, капитан?
— Это, скорее, кукольник, ваша честь, — ответил Найтингейл.
— В чем его вина?
— Он убил свою жену и ребенка.
Де Вейль покачал головой.
— Пилила его, наверное? — спросил он.
— Простите, ваша честь?
— Бросьте, капитан, — поморщился де Вейль. — Ни один мужчина не ударит жену, если его хорошенько не довести, — пилила она его?
Найтингейл в замешательстве промолчал.
— Просто ужасно пилила, — вмешался я, — прошу прощения, ваша честь. Но дитя-то не виновато.
— Злоязычная женщина порой может довести мужчину до таких вещей, что и сказать страшно, — сказал де Вейль. — По себе знаю. — При этих словах он подмигнул. Да, подумал я, это зрелище я надолго запомню. — Но за убийство невинного младенца его действительно следует арестовать и привлечь к ответу.
В призрачной руке де Вейля возникло перо. Широким росчерком он подписал ордер.
— Надеюсь, вы помните условия, — сказал он.
— Все формальности возьмет на себя наш констебль, — пояснил Найтингейл.
Вот это было для меня новостью. Я взглянул на наставника — тот правой рукой сделал знак «Люкс». Я кивнул — мол, понял.
Де Вейль демонстративно подул на чернила, а когда они просохли, свернул документ трубочкой и передал Найтингейлу.
— Благодарю вас, ваша честь, — сказал он и добавил, обращаясь ко мне: — Ваша очередь, констебль.
Я создал световой шар и послал его по направлению к де Вейлю. Тот мягко поймал его сложенной чашечкой ладонью. Я еще удерживал чары, но шар начал стремительно тускнеть — де Вейль впитывал его магическую энергию. Это продолжалось около минуты, потом Найтингейл сделал пальцами знак, словно разрезал что-то ножницами. Я прервал чары. Шар погас, и де Вейль, вздохнув, благодарно кивнул мне.
— Жаль, маловато, — разочарованно проговорил он и исчез.
Найтингейл протянул мне свиток и объявил:
— Вот теперь вы официально уполномочены произвести арест.
Я развернул листок. Как я и думал, он оказался абсолютно чист.
— Так пойдемте же и арестуем Генри Пайка, — добавил мой наставник.
Когда мы отошли от склада на достаточное расстояние, я вставил в гарнитуру батарейку и позвонил Лесли.
— Не волнуйся, у нас все нормально, — сказал я. — Мы ждем тебя с нетерпением, так что давай подключайся.
В трубке помимо голоса Лесли слышались голоса, звон стаканов и последний хит Дасти Смола. Сочувствовать ей я не стал: Лесли торчала в пабе. И сказал, что, по-моему, пора бы ей вместе с группой быстрого реагирования быть наготове.
Работа полицейских — это всегда схемы, официальные протоколы и четкое планирование. Даже если речь идет о поимке преступников, имеющих сверхъестественную природу. Когда мы — то есть я, Найтингейл, Сивелл, Стефанопулос и Лесли — прорабатывали детали операции, это заняло не больше четверти часа. Потому что в принципе планировалась стандартная операция: идентификация, обнаружение, преследование и задержание. Моей задачей было идентифицировать последнюю жертву Генри Пайка. Найтингейл с помощью своего магического мастерства собирался проследить путь духа до его могилы. Подчиненные Сивелла должны были обеспечивать силовую поддержку в случае, если что-то пойдет не так. Доктор Валид с бригадой скорой помощи в реанимобиле готовился оказать помощь, если вдруг у какого-нибудь бедолаги, случайно оказавшегося рядом, развалится лицо. В то время как сержант Стефанопулос с бригадой строителей (и, как позже выяснилось, мини-экскаватором) должна была приехать на место захоронения, если оно будет обнаружено, и руководить раскопками. Еще одна команда также подчинялась ей — группа полицейских в форме, чьей задачей было сдерживать и контролировать зевак, если вдруг окажется, что могила Генри Пайка некстати находится там, где очень людно, — под пабом, например, или под кинотеатром. Официально всей операцией руководил Сивелл — именно это, очевидно, было причиной его благодушия.
Мы с Найтингейлом вышли из служебного входа Королевской Оперы на Боу-стрит. К этому моменту все приготовления должны были завершиться. Поскольку Генри Пайк погиб от руки Чарльза Маклина метрах в десяти от этой двери, мы решили, что именно отсюда и следует начать нашу охоту. Я расстегнул рюкзак и извлек из него форменную куртку и чертов шлем. Кстати сказать, все полицейские ненавидят эти проклятые шлемы. В схватке он только мешает, к тому же придает человеку сходство с синей авторучкой в колпачке. Единственная причина, по которой мы все еще носим их, — это то, что все возможные модификации выглядят еще ужаснее. Но уж если я собирался играть роль констебля, то и выглядеть должен был соответственно.
Время близилось к полуночи. Последние на сегодня любители оперы неспешно покидали здание театра, направляясь к метро и стоянкам такси. На Боу-стрит было тихо и пусто — настолько, насколько это вообще возможно в центре Лондона.
— Вы уверены, что сможете проследить его путь? — спросил я.
— Делайте свое дело, — отвечал Найтингейл, — а я буду делать свое.
Подтянув ремешок шлема, я достал гарнитуру «Эрвейв» и набрал номер. На проводе оказался Сивелл, который велел мне перестать страдать херней и заняться делом. Я повернулся к Найтингейлу спросить, как я выгляжу, — и прямо перед собой увидел человека в дорогом костюме. Он шагнул из тени, скрывающей служебный вход в Оперу, и выстрелил Найтингейлу в спину.
Назад: ВЕРСИЯ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ
Дальше: СЛЕПОЕ ПЯТНО