ГЛАВА 17
К счастью для себя, я вышла из шлюзового пространства в совершенной глухомани, в системе далеко за пределами пространства Радча, в которой были только горнорудные базы и поселения сильно видоизмененных людей. По радчаайским стандартам это уже не люди: шесть или восемь конечностей (и без всяких гарантий, что какие-нибудь из них — это ноги), кожа и легкие, приспособленные к безвоздушному пространству, мозги так нафаршированы имплантатами и проводкой, что возникает вопрос: не мыслящие ли это машины с биологическим интерфейсом?
Для них оставалось загадкой, как можно выбрать для себя такую примитивную форму, в которой, как я знала, рождалось большинство людей. Но они высоко ценили свое уединение, и их общество придерживалось принципа: за рядом исключений (в большинстве которых они не признались бы) не просить у человека ничего такого, что он не готов отдать добровольно. Они смотрели на меня с замешательством и легким презрением и обращались как с заблудившимся ребенком, за которым могут и присмотреть, пока его не найдут родители, но на самом деле не несут за него ответственности. Если кто-то из них и догадался о моем происхождении — а наверняка так оно и было, одного челнока вполне достаточно, — об этом не говорили, и никто не требовал у меня никаких ответов, они считали такое поведение чудовищно грубым. Они были молчаливы, замкнуты в своем кругу, самодостаточны, но также и бесцеремонно щедры — время от времени совершенно непредсказуемо. Если бы не это, я по-прежнему торчала бы там или была бы мертва.
У меня ушло шесть месяцев на то, чтобы понять, как самостоятельно делать то или иное, — и речь не том, как доставить послание лорду Радча, но как ходить, и дышать, и спать, и есть самой. Самой — то есть лишь части того, чем я была, не способной представить свое будущее, непрестанно желающей вернуть то, что безвозвратно ушло. Затем однажды туда прибыл корабль с людьми, и его капитан с радостью взял меня на борт за те небольшие деньги, которые остались у меня после сдачи на слом челнока. Мне все равно нечем было платить за его стоянку в доке. Позже я узнала, что недостающую часть платы за проезд внесла, ничего мне не сказав, четырехметровая особа, смахивавшая на угря со щупальцами. Капитану она сказала, что делает это потому, что я там не на своем месте и для меня будет полезнее жить где-то еще. Странные люди, как я уже отмечала, и я у них в долгу, хотя, узнай они, что я так думаю, они бы огорчились и обиделись.
За девятнадцать лет, которые прошли с тех пор, я выучила одиннадцать языков и семьсот тринадцать песен. Я научилась скрывать, кто я такая, — даже, я нисколько в этом не сомневалась, от самой лорда Радча. Я была поваром, уборщиком, пилотом. Я составила план действий. Я присоединилась к религиозному ордену и заработала очень много денег. За все это время я убила всего лишь дюжину людей.
Когда я проснулась на следующее утро, побуждение рассказать что-либо Сеиварден прошло, и она, казалось, забыла о своих вопросах. За исключением одного.
— Итак, куда дальше? — Она сидела на скамье у моей кровати, прислонившись к стене, и спросила это как бы между делом, будто ответ интересовал ее не так уж и сильно.
Когда она услышит, то; возможно, решит, что ей будет лучше самой по себе.
— Дворец Омо.
Она чуть нахмурилась.
— Это тот новый?
— Не совсем. — Его построили семьсот лет назад. — Но после Гарседда, да. — В моей левой лодыжке начало покалывать и зудеть — верный признак того, что действие восстановителя закончилось. — Ты покинула пространство Радча без разрешения. И ты продала для этого свою броню.
— Чрезвычайные обстоятельства, — сказала она, по-прежнему опираясь на стену. — Я подам прошение.
— Это потребует времени. — Любой гражданин, желающий увидеться с лордом Радча, мог обратиться с такой просьбой, но чем дальше он находился от периферийного дворца, тем более сложным, дорогостоящим и трудоемким было путешествие. Иногда обращения отклонялись, когда расстояние оказывалось большим и дело признавалось безнадежным или несерьезным — и проситель был не в состоянии оплатить свой проезд. Но Анаандер Мианнаи — последняя инстанция почти в любом деле, а этот случай, безусловно, не из рядовых. И она будет прямо там, на базе. — Тебе придется ждать аудиенции месяцами.
Сеиварден движением руки показала, что ей все равно.
— А что ты собираешься там делать?
«Попытаюсь убить Анаандер Мианнаи». Но я не могла этого сказать.
— Осмотрю достопримечательности. Куплю сувениров. Может быть, попытаюсь увидеть лорда Радча.
Она приподняла бровь. Затем бросила взгляд на мой рюкзак. Она знала о пистолете и, разумеется, понимала, насколько он опасен. Она по-прежнему думала, что я — агент Радча.
— Тайный агент до самого конца? А когда ты передашь это лорду Радча, — она качнула головой в сторону моего рюкзака, — что тогда?
— Не знаю. — Я закрыла глаза. Я планировала не дальше прибытия во Дворец Омо и не имела ни малейшего представления, что делать дальше, как подобраться к Анаандер Мианнаи достаточно близко, чтобы выстрелить.
Нет. Это неправда. В это мгновение план стал формироваться в моей голове, но он был чудовищно непрактичным, поскольку зависел от благоразумия и поддержки Сеиварден.
У нее имелись свои представления, чем я занимаюсь и почему вернусь в Радч, разыгрывая из себя иностранного туриста. Почему я буду докладывать непосредственно Анаандер Мианнаи вместо чиновника отдела спецмиссий. Я могла это использовать.
— Я еду с тобой, — сказала Сеиварден и, словно угадав мои мысли, добавила: — Ты сможешь прийти, когда будет разбираться мое дело, и выступить в моих интересах.
Я была недостаточно уверена в себе, чтобы ответить. В правой ноге стало покалывать — снизу вверх, затем перешло в кисти рук, поднялось к плечам, потом колоть стало в левой ноге. Правое бедро заныло. Что-то не вполне зажило.
— Я уже понимаю, что происходит, — заметила Сеиварден.
— Поэтому, когда ты у меня украдешь, переломать тебе ноги будет недостаточно. Мне придется тебя убить. — Мои глаза были по-прежнему закрыты, поэтому я не видела ее реакции на эти слова. Она вполне могла принять их за шутку.
— Я не стану, — ответила она. — Ты увидишь.
Я провела в Терроде еще несколько дней, пока не оправилась настолько, чтобы врач одобрила выписку. Все это время и после, всю дорогу вверх по ленте, Сеиварден была вежлива и почтительна.
Это меня тревожило. Я оставила деньги и вещи в верхней части ленты Нильта, и мне придется взять их, прежде чем мы уедем. Все было упаковано, так что я могла сделать это так, чтобы Сеиварден увидела всего лишь пару коробок, но у меня не было никаких иллюзий на ее счет: она попытается их вскрыть при первой же возможности.
По крайней мере, у меня снова есть деньги. И может, это и есть решение проблемы.
Я сняла комнату на базе ленты, оставила в ней Сеиварден, наказав дожидаться меня, и отправилась за своими пожитками. Когда я вернулась, она беспокойно ерзала на односпальной кровати без простыней и одеял, которые традиционно предоставлялись здесь за дополнительную плату, поджав под себя одну ногу и потирая предплечья обнаженными руками, — я продала наши тяжелые куртки и перчатки в самом низу ленты. Когда я вошла, она застыла на месте и выжидающе посмотрела на меня, но ничего не сказала.
Я кинула ей на колени сумку, в которой при этом что-то с шумом посыпалось.
Сеиварден, нахмурившись, бросила на нее взгляд, а затем посмотрела на меня, не прикасаясь к сумке.
— Что это?
— Десять тысяч шенов, — сказала я.
Это наиболее ходовая валюта в данном регионе, в легко перевозимых (и расходуемых) банкнотах. На десять тысяч здесь можно много чего купить. К примеру, билет в другую систему, и останется достаточно, чтобы шиковать несколько недель.
— Это много?
— Да.
Ее глаза округлились, и я заметила, что полсекунды она размышляла.
Пришла пора высказаться откровенно.
— Комната оплачена на следующие десять дней. После, — я показала рукой на сумку у нее на коленях, — этого хватит на некоторое время. Подольше, если ты действительно серьезно настроена воздерживаться от кефа.
Но ее взгляд, когда она осознала, что у нее есть деньги, показал, что не настроена. На самом деле — нет.
В течение шести секунд Сеиварден смотрела на сумку у себя на коленях.
— Нет. — Она осторожно, двумя пальцами — большим и указательным, — взяла сумку, словно это мертвая крыса, и бросила ее на пол. — Я еду с тобой.
Я не ответила, а только посмотрела на нее. Повисла тишина.
В конце концов она отвела взгляд.
— Здесь есть чай?
— Не такой, к которому ты привыкла.
— Мне все равно.
Что ж, я не хотела оставлять ее наедине с моими деньгами и вещами.
— Тогда пойдем.
Мы вышли из комнаты и отыскали магазин, который торговал различными смесями для добавления в горячую воду. Сеиварден понюхала одну из них и сморщила нос.
— Это чай?
Владелица магазина наблюдала за нами, скосив глаза, не желая, чтобы это было заметно.
— Я говорила, что здесь не такой, к которому ты привыкла. Ты сказала, что тебе все равно.
Она подумала немного. К моему крайнему удивлению, вместо того чтобы спорить или продолжать жаловаться на неудовлетворительное качество чая, она спокойно спросила:
— Что ты порекомендуешь?
Я показала жестом, что не уверена.
— Я не привыкла пить чай.
— Не… — Она уставилась на меня. — О! На Джерентэйте не пьют чай?
— Не так, как вы, люди. — И конечно, чай был для офицеров. Для людей. Вспомогательные компоненты пили воду. Чай был чем-то необязательным — излишние расходы. Роскошь. Поэтому у меня не возникло такой привычки. Я повернулась к владелице-нильтианке, низкорослой, бледной и толстой, в одной рубашке, хотя температура здесь была всего четыре градуса по Цельсию и мы с Сеиварден были в пиджаках. — В каких здесь есть кофеин?
Она ответила довольно мило и стала еще приятнее, когда я купила не только по двести пятьдесят граммов чая двух сортов, но также термос с двумя чашками и две бутылки, а еще воду, чтобы их наполнить.
Сеиварден понесла все это в нашу комнату и, шагая рядом со мной, не произнесла ни слова. В комнате она положила наши покупки на кровать, села рядом и взяла термос, ломая голову над незнакомой конструкцией.
Я могла бы показать ей, как он работает, но решила, что не стоит. Я открыла свой недавно полученный багаж и извлекла оттуда толстый золотой диск на три сантиметра больше в диаметре, чем тот, что возила с собой, и маленькую мелкую чашу, выкованную из золота, восьми сантиметров в диаметре. Закрыв чемодан, я поставила на него чашу и привела в действие механизм диска.
Подняв взгляд, Сеиварден смотрела, как он раскрылся в широкий плоский цветок в перламутровой раковине, в центре которой стояла женщина. На ней было платье длиной по колено того же переливающегося белого цвета, с вставками из золота и серебра. В одной руке она держала человеческий череп, украшенный драгоценными камнями, красными, синими и желтыми, а в другой руке — нож.
— Похожа на ту, другую, — заметила Сеиварден с некоторым интересом в голосе. — Но на тебя — не очень.
— Верно, — ответила я и села, скрестив ноги, перед чемоданом.
— Это — бог Джерентэйта?
— Это бог, которого я встретила во время путешествия.
Сеиварден неопределенно хмыкнула.
— А как его имя?
Я произнесла длинную последовательность слогов, которая смутила Сеиварден.
— Это означает: Та, Кто Возникла из Лилии. Она — создатель вселенной.
Это делало ее, по-радчаайски, Амаатом.
— А! — сказала Сеиварден, и по ее тону я поняла: она уравняла их, сделала чужого бога знакомым и надежно ввела его в свою систему взглядов. — А та, другая?
— Святая.
— Как поразительно, что она так сильно походит на тебя.
— Да. Хотя святая — не она. Это — голова, которую она держит.
Сеиварден моргнула, нахмурилась. Это было очень не по-радчаайски.
— Тем не менее.
Ничто не является просто совпадением, не для радчааи. Такие странные случайности могли отправить — и отправляли на самом деле — радчааи в паломничества, побудить их поклоняться особым богам, изменить укоренившиеся привычки. Это были прямые послания от Амаата.
— Я буду сейчас молиться, — сообщила я.
Сеиварден махнула рукой в знак того, что приняла это к сведению. Я раскрыла маленький нож, уколола большой палец и накапала крови в золотую чашу. Я не подняла взгляда, чтобы увидеть реакцию Сеиварден — ни один из богов радчааи не принимал крови, — и не стала мыть перед этим руки. Этого достаточно, чтобы радчааи приподнял бровь и счел меня чуждой и даже примитивной.
Но Сеиварден ничего не сказала. Она сидела молча в течение тридцати одной секунды, пока я произносила нараспев первое из трехсот двадцати двух имен Сотни Белой Лилии, а затем переключила внимание на термос и заваривание чая.
Сеиварден сказала, что во время последней попытки завязать с кефом она продержалась шесть месяцев. Путешествие до базы, где имелось представительство Радча, заняло семь месяцев. Готовясь к первому этапу путешествия, я сказала казначею корабля в присутствии Сеиварден, что хочу купить билеты для себя и своего слуги. Насколько я видела, она никак не отреагировала на это. Возможно, она не поняла. Я ожидала более или менее яростного обвинения с ее стороны наедине, когда она уяснила свое положение, но она так об этом и не заговорила. И с тех пор, просыпаясь, я видела, что чай уже заварен и ожидает меня.
Она также испортила две рубашки, пытаясь их постирать и оставив мне одну на целый месяц, пока мы не пристыковались к очередной базе. Капитан корабля — это была Ки, высокая, вся в ритуальных шрамах, — дала понять, что она и вся ее команда считают, будто я взяла с собой Сеиварден из милости, и это было не так уж далеко от истины. Я этого не оспаривала. Но Сеиварден стала лучше, и через три месяца, на следующем корабле, один из пассажиров попытался переманить ее к себе.
Она не стала внезапно совершенно другим человеком или всецело почтительной. Иногда она говорила со мной раздраженно по неясной мне причине или часами лежала, свернувшись клубком, лицом к стене, на своей койке, поднимаясь только для выполнения взятых на себя обязанностей. Я несколько раз пыталась поговорить с ней, когда она пребывала в таком настроении, но ответом было молчание, и потом я оставила ее в покое.
Представительство Радча комплектовало кадрами Бюро переводчиков, и белоснежная, без единого пятнышка, форма консульского представителя, включая свежайшие белые перчатки, свидетельствовала о том, что она либо имела слугу, либо тратила много своего свободного времени, чтобы выглядеть так, будто он у нее есть. Со вкусом сделанные — и дорого выглядящие — нитки бус из драгоценных камней, вплетенные в волосы, и имена на сверкающих памятных брошках, которые усеивали ее белоснежный пиджак, так же как и легкое пренебрежение в голосе, когда она заговорила со мной, убеждали, что это все-таки слуга. Хотя, вероятно, только один — ведь это захолустный пункт.
— Поскольку вы прибывший с визитом негражданин, ваши законные права ограничены. — Она говорила механически, явно не вдумываясь в свои слова. — Вы должны внести залог в размере как минимум, — шевельнув пальцами, она проверила обменный курс, — пятисот шенов за каждую неделю вашего визита на каждого человека. Если ваше жилье, питание и любые дополнительные покупки, штрафы или нанесенный ущерб превысят внесенную сумму залога и вы не сможете уплатить разницу, вы будете по закону обязаны выполнять назначенную работу, пока долг не будет выплачен. Ваше право обжаловать любое судебное решение или назначение на работу, как у негражданина, ограничено. Вы по-прежнему желаете вступить в пространство Радча?
— Да, — ответила я и положила две банкноты по миллиону шенов на узкую конторку между нами.
Ее пренебрежение тут же испарилось. Она чуть выпрямилась в своем кресле и предложила мне чаю, сопроводив это изящными жестами, а ее пальцы снова зашевелились: она общалась с кем-то еще — как выяснилось, со слугой, который с несколько утомленным видом принес чай в термосе, покрытом изысканной эмалью, и такие же чашки.
Пока слуга наливал чай, я извлекла свои фальшивые документы из Джерентэйта и положила их на конторку.
— Вы также должны предоставить удостоверение личности своего слуги, уважаемая, — сказала консульский представитель, теперь сама учтивость.
— Моя прислуга — гражданин Радча, — ответила я, слегка улыбнувшись с расчетом несколько скрасить неловкость предстоящего объяснения. — Но она потеряла свое удостоверение личности и разрешение на поездку.
Консульский представитель застыла, пытаясь переварить услышанное.
— Уважаемая Брэк, — сказала Сеиварден, стоя позади меня, на древнем, совершенно естественном в своей изысканности радчааи, — была достаточно великодушна, чтобы взять меня на службу и оплатить мой проезд домой.
Это не вывело консульского представителя из состояния изумленного ступора так эффективно, как, наверное, хотела Сеиварден. Ее произношение не подходило ничьему слуге, не говоря уже о слуге негражданина. И она не предложила Сеиварден ни присесть, ни чая, считая ее слишком незначительной для таких любезностей.
— Несомненно, вы можете получить генетическую информацию, — предложила я.
— Разумеется, — ответила консульский представитель с лучезарной улыбкой. — Хотя ваше обращение за визой наверняка пройдет прежде, чем гражданин…
— Сеиварден, — добавила я.
— …прежде, чем гражданин Сеиварден получит перевыпущенное разрешение на поездку. В зависимости от того, откуда она уехала и где находятся ее данные.
— Разумеется, — ответила я и отхлебнула чаю. — Этого стоило ожидать.
Когда мы ушли, Сеиварден сказала мне вполголоса:
— Что за сноб! Это был настоящий чай?
— Да. — Я ожидала, она станет жаловаться, что ей не досталось чая, но она больше ничего не сказала. — И довольно хороший. Что будешь делать, если вместо разрешения на поездку придет ордер на арест?
Она отрицательно махнула рукой.
— Зачем это им? Я уже прошусь назад, они смогут арестовать меня, когда я туда доберусь. И я подам прошение. Думаешь, консулу присылают этот чай из дома или, может, его продают здесь?
— Выясни, если хочешь, — ответила я. — Я собираюсь вернуться в комнату, чтобы помедитировать.
Прислуга консульского представителя сразу дала Сеиварден полкило чая, благодарная, вероятно, за возможность компенсировать непреднамеренное пренебрежение, проявленное ранее ее нанимателем. А когда пришла моя виза, пришло также и разрешение на поездку для Сеиварден, и ни ордера на арест, ни сопроводительного комментария или информации.
Это меня встревожило, хотя и не сильно. Но вероятно, Сеиварден была права — зачем делать что-то еще? Когда она сойдет с корабля, будет достаточно времени и возможностей, чтобы принять меры по поводу ее проблем с законом.
Тем не менее, возможно, власти Радча осознали, что я на самом деле не гражданин Джерентэйта. Это маловероятно — Джерентэйт очень, очень далеко от того места, куда я направляюсь, и, кроме того, несмотря на довольно дружественные — или, по крайней мере, не открыто враждебные — отношения между Джерентэйтом и Радчем, Джерентэйт по принципиальным соображениям не предоставлял Радчу никакой информации о своих резидентах. Если бы Радч сделал запрос — а они не станут этого делать, — Джерентэйт не будет ни подтверждать, ни отрицать, что я — одна из его граждан. Если бы я уезжала из Джерентэйта в пространство Радча, меня бы неоднократно предупредили, что я еду на свой страх и риск и не получу никакой помощи, если попаду в неприятности. Но радчаайские чиновники, которые имели дело с иностранными путешественниками, уже это знают и будут готовы воспринять мое удостоверение личности как оно есть — более или менее.
Тринадцать дворцов Анаандер Мианнаи были столицами провинций. Это базы столичного размера, каждая наполовину обычная крупная радчаайская база — с соответствующим ИИ, а наполовину собственно дворец. Каждый такой дворец был резиденцией Анаандер Мианнаи и местопребыванием администрации провинции. Дворец Омо отнюдь не будет тихой заводью. В его систему вели двенадцать шлюзов, и туда ежедневно прибывали и убывали оттуда сотни кораблей. Сеиварден окажется одной из тысяч граждан, стремящихся получить аудиенцию или подающих апелляцию в судебном деле. Безусловно, заметной — ведь больше никто из граждан не вернулся после тысячелетнего анабиоза.
Я провела месяцы путешествия размышляя, что же мне с этим делать. Как это использовать. Как противостоять трудностям, таящимся в этой истории, или обратить их себе на пользу. И чего же именно я надеялась достигнуть.
Мне трудно понять, много ли я помню о себе. Много ли могла знать того, что скрывала от самой себя всю жизнь. Взять, к примеру, тот последний приказ, инструкцию, которую я, «Справедливость Торена», дала мне, Один Эск Девятнадцать: «Доберись до Дворца Ирей, найди Анаандер Мианнаи и расскажи ей, что произошло». Что я имела в виду? Помимо очевидного факта — что я хотела передать послание лорду Радча?
Почему это было так важно? Потому что. Тогда это являлось насущной необходимостью. Казалось ясным. Несомненно, мне нужно было доставить это послание; конечно, мне нужно было предупредить правильную Анаандер.
Я буду следовать своим приказам. Но за то время, пока я приходила в себя после собственной смерти, пока прокладывала дорогу в пространство Радча, я решила, что сделаю и кое-что другое. Я брошу вызов лорду Радча. И возможно, мое открытое неповиновение ни к чему не приведет, окажется неубедительным жестом, который она едва ли заметит.
По правде сказать, Стриган права. Мое желание убить Анаандер Мианнаи безрассудно. Любая реальная попытка сделать это неразумна. Даже с пистолетом, который я могла принести на встречу с Лордом Радча так, что она об этом не узнает, пока я не решу его показать, даже с ним я могла надеяться лишь издать жалкий вопль неповиновения, который тут же затихнет, и его, бесспорно, проигнорируют. И это ничего не изменит.
Но. Все эти тайные маневры против самой себя. Замышленные, безусловно, для того, чтобы избежать открытого столкновения, не допустить серьезного ущерба Радчу. Чтобы не нарушить слишком сильно убеждения Анаандер Мианнаи в том, что она единая, одна личность. Как только это станет ясно, сможет ли она делать вид, что это не так?
А если сейчас есть две Анаандер Мианнаи, не может ли их быть больше? Часть, которая, быть может, не знает о враждующих сторонах самой себя? Или которая сказала себе, что не знает? Что произойдет, если я открыто выскажу то, что лорд Радча скрывала? Несомненно, что-то ужасное, иначе она не заходила бы так далеко, скрываясь от самой себя. Как только это станет известным и подтвердится, как она удержится от того, чтобы не разругаться сама с собой?
Но как же мне сказать что-нибудь открыто Анаандер Мианнаи? Если я смогу добраться до Дворца Омо, смогу покинуть корабль и ступить на базу, — если я смогу сделать так много, тогда я сумею и встать посреди главной площади и прокричать свою историю, чтобы ее услышали все.
Я могла бы начать, но никогда бы не закончила. Ко мне подойдут сотрудники службы безопасности, может быть даже солдаты, и в новостных программах сообщат, что путешественница сошла с ума прямо на главной площади, но служба безопасности справилась с ситуацией. Граждане покачают головами и пробормочут что-нибудь про нецивилизованных чужаков, а затем все про меня забудут. И какая бы часть лорда Радча ни заметила бы меня первой, она сможет легко выбросить меня из головы как неполноценную и безумную — или, по крайней мере, убедить в этом различные другие части самой себя.
Нет, мне нужно полное внимание Анаандер Мианнаи, когда я буду говорить то, что должна сказать. Как это обеспечить — над этой проблемой я билась почти двадцать лет. Я понимала, что сложнее проигнорировать того, чье уничтожение будет замечено. Я могла бы посетить эту базу и постараться сделать так, чтобы меня увидели, чтобы стать знакомой, чтобы ни одна из частей Анаандер Мианнаи не смогла просто избавиться от меня без всяких комментариев. Но я не думала, что этого окажется достаточно, чтобы вынудить лорда Радча — все составляющие лорда Радча — послушать меня.
Другое дело — Сеиварден. Капитан Сеиварден Вендааи потерялась на тысячу лет, нашлась случайно и снова пропала. Любого радчааи это заинтересует, не может не заинтересовать из-за их религии. А Анаандер Мианнаи — радчааи. Возможно, самая что ни на есть радчаайская из всех радчааи. Она непременно заметит, что я вернулась в компании с Сеиварден. Как любой другой гражданин, она заинтересуется, пусть даже подсознательно, что бы это могло значить. А с учетом того, кто она есть, ее подсознание — весьма существенно.
Сеиварден попросит об аудиенции. Она в конце концов будет предоставлена. И эта аудиенция привлечет все внимание Анаандер, ни одна из ее частей не станет пренебрегать таким событием.
И несомненно, Сеиварден будет пользоваться вниманием лорда Радча с той минуты, как мы сойдем с корабля. И я, прибыв в ее обществе, — тоже. Крайне опасно. Возможно, я не слишком хорошо скрываю свою сущность и меня смогут распознать. Но я твердо решила попытаться.
Я сидела на койке в ожидании разрешения покинуть корабль во Дворце Омо, мой рюкзак лежал у ног, Сеиварден, снедаемая скукой, беспечно откинулась на стену напротив меня.
— Тебя что-то беспокоит, — заметила мимоходом она. Я не ответила, и она продолжила: — Ты всегда напеваешь эту мелодию, когда чем-то озабочена.
Мое сердце — это рыбка, скрывается в ежовнике. Я размышляла о том, что все может не заладиться с самого начала, с той минуты, как я сойду с корабля и столкнусь с инспекторами порта. Или со службой безопасности базы. Или еще что похуже. Думала о том, что меня арестуют прямо в порту и все, что я сделала, окажется напрасным.
И я думала о лейтенанте Оун.
— Я так предсказуема? — Я заставила себя улыбнуться, словно меня это позабавило.
— Не предсказуема. Не совсем так. Просто… — Она помедлила. Слегка нахмурилась, будто внезапно пожалела, что заговорила. — У тебя есть несколько привычек, которые я заметил, вот и все. — Она вздохнула. — Портовые инспектора вкушают чай? Или ожидают, пока мы созреем? — Мы не могли оставить корабль без разрешения Инспекторского управления. Инспектор, вероятно, получил наши документы, когда корабль запросил разрешение пристыковаться, и у него было много времени просмотреть их и решить, что делать, когда мы прибудем.
Все так же опираясь спиной на судовую переборку, Сеиварден закрыла глаза и стала мурлыкать себе под нос. Ее голос подрагивал, звучал то тише, то громче, и она перевирала интервалы. Но тем не менее это было узнаваемо. Мое сердце — это рыбка.
— Буфера Аатр! — выругалась она, пропев полтора куплета, по-прежнему не открывая глаз. — Ты и меня заразила.
Прозвучал дверной колокольчик.
— Войдите, — сказала я.
Сеиварден открыла глаза и села прямо. Собранная. Я заподозрила, что ее скука была притворством.
За скользнувшей в сторону дверью оказалась особа в темно-синем пиджаке, перчатках и брюках инспектора порта. Стройная и молодая; возможно, двадцати трех или двадцати четырех лет. В ней было что-то знакомое, хотя я не могла понять, кого она мне напоминает. Об этом могла бы сообщить мне более редкая, чем обычно, россыпь драгоценностей и памятных брошек, если бы я присмотрелась к ним поближе, чтобы прочесть имена, что было бы неприлично. Напротив меня Сеиварден спрятала голые руки за спину.
— Уважаемая Брэк, — сказала помощник инспектора с легким поклоном. Казалось, ее совершенно не беспокоят мои обнаженные руки. Привыкла общаться с иноземцами, предположила я. — Гражданин Сеиварден. Прошу вас пройти со мной в кабинет старшего инспектора.
Никакой необходимости встречаться с самой старшим инспектором у нас не было. Эта помощница инспектора могла своей властью выпустить нас на базу. Или приказать арестовать нас.
Мы последовали за ней через переходной шлюз на погрузочную площадку, затем через другой шлюз — в коридор, полный людей: портовых инспекторов в темно-синем; сотрудников службы безопасности базы в светло-коричневом; то тут, то там мелькала темно-коричневая форма солдат; попадались и пятна более ярких цветов — горстка граждан без формы. Этот коридор вел в широкий зал, вдоль стен которого стояла дюжина богов, чтобы присматривать за путешественниками и торговцами, в одном конце — вход на саму базу, а напротив — дверь в кабинет инспектора.
Помощник инспектора проводила нас через крайний кабинет, где девять младших помощников в синей форме разбирались с предъявившими претензии капитанами кораблей, а за ними располагались кабинеты для дюжины старших помощников и их подручных. Пройдя мимо них, мы оказались во внутреннем кабинете с четырьмя стульями, маленьким столом и дверью в дальней части, закрытой.
— Мне жаль, гр… уважаемая и гражданин, — сказала помощник, которая привела нас сюда, ее пальцы шевелились — она с кем-то общалась, вероятно с ИИ базы или самой старшим инспектором. — Старший инспектор была доступна, но возникло некое обстоятельство. Я уверена, что это займет не более нескольких минут. Прошу вас присесть. Не желаете чаю?
Значит, предстоит довольно продолжительное ожидание. А учтивое предложение чая подразумевает, что это не арест. Никто не обнаружил, что мои документы фальшивые. Здесь все, включая Базу, верят, что я именно та, за кого себя выдаю, чужеземная путешественница. И может быть, у меня появится возможность выяснить, кого же напоминает мне эта молодая помощник инспектора. Откуда она?
— Да, благодарю вас, — ответила я.
Сеиварден не ответила на предложение чая тотчас же. Скрестив руки на груди, она спрятала обнаженные кисти под локти. Вероятно, ей хотелось чаю, но ее смущали собственные руки без перчаток, которые не удалось бы скрыть, держа чашку. Так я думала, пока она не произнесла:
— Не могу понять ни слова из того, что она говорит.
Произношение Сеиварден и ее манера речи, вероятно, были знакомы большинству образованных радчааи — из старых развлекательных зрелищ и широко распространенного подражания речи Анаандер Мианнаи представителями уважаемых — или надеющихся стать таковыми — семейств. Мне не казалось, что изменения в произношении и лексическом составе языка были настолько значительными. Но они происходили в течение всей моей жизни, а Сеиварден никогда не отличалась особой чуткостью к восприятию языка.
— Она предлагает чаю.
— О! — Сеиварден бросила взгляд на свои сложенные на груди руки. — Нет.
Я взяла чай, который помощник инспектора налила из термоса на столе, поблагодарила и села. Кабинет выкрашен в бледно-зеленый цвет, пол выложен плиткой, которая, вероятно, должна походить на деревянную и походила бы, если бы дизайнер видел что-нибудь помимо подражаний имитациям. В стенной нише позади молодой помощника инспектора были икона Амаата и маленькая ваза ярко-оранжевых, с кружевными лепестками, цветов. А помимо этого, крошечная медная копия отвесной скалы в храме Иккт. Их можно было купить, я помнила это, у продавцов на площади перед Преддверием Храма во время сезона паломничества.
Я снова посмотрела на помощника. Кто она? Я ее знала? Родственница человека, с которым я была знакома?
— Ты снова напеваешь, — вполголоса заметила Сеиварден.
— Простите меня. — Я отпила чаю. — Это привычка. Я извиняюсь.
— Не стоит, — сказала помощник и села в свое кресло за столом. Очевидно, это ее собственный кабинет, и, таким образом, она — непосредственный помощник старшего инспектора, необычная должность для столь молодой особы. — Я не слышала этой песни с детства.
Сеиварден моргнула, ничего не поняв. Если бы она поняла, то, наверное, улыбнулась бы. Радчааи мог жить почти двести лет. Эта помощник инспектора, совершеннолетняя с юридической точки зрения уже с десяток лет, была все еще невероятно молода.
— Я знавала кое-кого, кто все время пел, — продолжила помощник.
Я ее знала. Возможно, покупала у нее песни. Ей было, может, четыре, а может, пять лет, когда я покинула Орс. Может, чуть больше, если она помнила меня довольно четко.
Старший инспектор за той дверью — человек, который побывал на Шиз’урне или, наиболее вероятно, — в самом Орсе. Что я знала о лейтенанте, которая заменила там лейтенанта Оун в качестве администратора? Насколько вероятно, что она вышла в отставку со своей военной должности и получила назначение на пост инспектора порта? Такое случалось.
Кем бы ни была этот старший инспектор, она обладала деньгами и достаточным влиянием, чтобы привезти сюда помощницу из Орса. Мне хотелось спросить у девушки имя ее руководителя, но это было бы невообразимо неучтивым поступком.
— Я слышала, — сказала я, рассчитывая, что это будет выглядеть проявлением праздного любопытства, и слегка подчеркивая свой джерентэйтский акцент, — что драгоценности, которые вы, радчааи, носите, имеют некую значимость.
Сеиварден бросила на меня озадаченный взгляд. Помощник инспектора лишь улыбнулась.
— Некоторые из них. — Ее орсианский акцент — теперь я его опознала — был явственным, очевидным. — Например, вот это. — Она слегка отвела пальцем в перчатке подвеску, приколотую возле левого плеча. — Это — памятная.
— Могу я взглянуть поближе? — спросила я и, получив разрешение, пододвинула свое кресло и наклонилась, чтобы прочесть выгравированное на простом металле имя на радчааи, которое я не узнала. Вряд ли это была памятная брошь в честь орсианина — я не могла представить, чтобы кто-либо в нижнем городе перенял радчаайские похоронные обычаи, или, по крайней мере, кто-то из жителей, старых достаточно, чтобы умереть с тех пор, как я видела их в последний раз.
Возле этой памятной броши, на воротнике, приколота маленькая брошка в виде цветка, на каждом лепестке по эмалевому символу Эманации. В центре цветка выгравирована дата. Эта уверенная в себе молодая женщина была крошечным, перепуганным цветоносом, когда Анаандер Мианнаи исполнила роль жреца в доме лейтенанта Оун двадцать лет назад.
Совпадений не существует — не для радчааи. Теперь я совершенно уверена, что, когда мы окажемся перед старшим инспектором, я увижу ту, что заменила лейтенанта Оун в Орсе. Эта помощник инспектора, наверное, ее клиент.
— Их делают для похорон, — сказала помощник, продолжая разговор о памятных брошах. — Носят их члены семьи и близкие друзья.
И по стилю и стоимости вещи можно определить положение усопшего в радчаайском обществе, а косвенно — и положение того, кто ее носит. Но помощник, которую зовут, как я поняла, Даос Сит, об этом не упомянула.
Тогда я подумала: интересно, а как Сеиварден воспринимает — восприняла — изменения в моде после Гарседда, то, как изменились эти сигналы — или не изменились. Люди по-прежнему носят унаследованные памятные подарки и памятные броши, свидетельства социальных связей и ценностей нескольких поколений своих предков. И по большей части все так же, за исключением того, что «несколько поколений назад» был Гарседд. Некоторые памятные подарки были не важны тогда, но ценились теперь, а часть тех, что были бесценны, теперь стали бессмысленными. А о цветах и значениях модных драгоценных камней за последние сто с лишним лет Сеиварден вообще ничего не знает.
У помощника инспектора Сит три близких друга, и у всех трех доходы и посты — такие же, как у нее, судя по дарам, которыми они обменялись с ней. Две возлюбленные, достаточно близкие, чтобы обменяться с ними подарками, но не такие, чтобы считаться очень серьезными. Никаких бус из драгоценных камней, никаких браслетов — хотя, конечно, если она на самом деле производила осмотр грузов или корабельных систем, такие вещи могли ей попадаться, — и никаких колец поверх перчаток.
А там, на другом плече, где я теперь могла видеть его явственно и смотреть прямо на него, не выглядя при этом чрезмерно неучтивой, был памятный подарок, который я искала. С первого взгляда я посчитала его невыразительным, приняла платину за серебро, свисающую жемчужину — за стекло, признаки дара от брата или сестры, — нынешняя мода ввела меня в заблуждение. В нем не было ничего дешевого, ничего легкомысленного. Но это не памятный клиентский знак, хотя и металл и жемчужина предполагали ассоциацию с конкретным кланом. Ассоциацию с семейством достаточно старым, чтобы Сеиварден могла опознать его сразу же. Возможно, уже опознала.
Помощник инспектора Сит встала.
— Старший инспектор освободилась, — сообщила она. — Извините за то, что вам пришлось ждать. — Она открыла внутреннюю дверь и жестом пригласила нас войти.
В дальнем кабинете, стоя, приветствовала нас та, кто подарил брошку, — на двадцать лет старше и чуть потяжелевшая по сравнению с тем, когда я видела ее в последний раз, лейтенант — нет, старший инспектор Скаайат Оэр.
