Письмо с печатью лорда Ратвена было пропуском, достаточным для получения аудиенции. «Новорожденный» йомен-надзиратель, казалось, с трудом тащился вниз по каменному лестничному колодцу, пока Годалминг следовал за ним, смиряя стремительную легкость шага. Он с трудом сдерживал свою энергию. Артур был возбужден, его чуть ли не разрывало. Стражник казался настолько медленнее его — и в мыслях, и в движениях! Холмвуд лишь постепенно осознавал широту своих новых возможностей и пока еще не обнаружил их пределов.

Буквально после наступления ночи Годалминг встретил, прогуливаясь в Гайд-парке, молодую девушку, знакомую ему. Ее звали Хелена Как-то-там, и она иногда приходила на ночники Флоренс, обычно с одной из тупоголовых старух из околотеатральной среды, знакомых миссис Стокер. Он обаял, очаровал ее своим взглядом. Заведя девушку в подходящий бельведер, Артур заставил ее раздеться. Потом открыл ее шею и высосал жертву чуть ли не досуха. Когда Годалминг ушел, она была едва жива.

Сейчас его переполнял вкус Хелены. Иногда в черепе раздавались крохотные взрывы, и Холмвуд все больше узнавал о «теплой» женщине. С каждым кормлением он становился сильнее.

Наверху громоздилась Белая Башня, самая старая часть крепости. Рядом находилась Камера Малой Свободы, комната площадью четыре фута, построенная так, чтобы заключенный не мог даже лечь. Там содержали таких врагов короны, как Гай Фокс. Даже не столь ужасающие помещения были всего лишь каменными мешками, не дающими никакой возможности сбежать. В каждую мощную деревянную дверь была вделана маленькая решетка. Из некоторых камер доносились стоны осужденных. Заключенные содержались на грани смерти от голода. Многие прокусывали собственные вены, нанося себе серьезные увечья. Граф Орлок отличался суровым отношением к своим сородичам, наказывая их за измену тюремным заключением, больше похожим на медленную смерть.

Костаки содержали в одной из этих камер. Годалминг навел справки о гвардейце. Старейшина, он был с принцем-консортом с тех времен, когда сам Дракула еще вел жизнь «теплого». После ареста он, похоже, не произнес ни единого слова.

— Сюда, сэр.

Стражник-йомен, немного глуповато выглядящий в своем комическом оперном костюме, вытащил кольцо с ключами и открыл три замка. Он поставил фонарь, сражаясь с запорами, и огромная тень затанцевала на стене позади него.

— Больше ничего не нужно, — сказал Годалминг охраннику, когда тот ступил в камеру. — Я закончу и позову вас.

Во мраке Артур увидел горящие красные глаза. Ни заключенный, ни он в свете не нуждались.

Костаки взглянул на посетителя. Было совершенно невозможно заметить хоть какое-то выражение на этом потрепанном лице. Оно не гнило, но кожа на черепе висела, как старая наволочка, жесткая и затхлая. Только в глазах виднелась жизнь. Карпатец, лежавший на койке с набитым соломой тюфяком, был прикован цепями. Серебряная полоса, скрытая кожей, кольцом опоясывала сохранившуюся в целости лодыжку, а прочные серебряно-стальные звенья приковывали его к кольцу, вделанному в камень. Одна из ног старейшины лежала, обернутая бесполезной подушкой из грязных бинтов над раздробленным коленом. Смрад гниющего мяса заполнял камеру. Костаки подстрелили серебряной пулей. Старейшина закашлялся. Яд распространялся по его венам. Вампиру оставалось недолго.

— Я там был, — объявил Годалминг. — Я видел, как поддельный полицейский убил инспектора Маккензи.

Красные глаза Костаки не пошевелились.

— Я знаю, что вас ложно обвинили. Ваши враги привели вас в эту гниль. — Он обвел жестом комнату без окон и с низким потолком. Она вполне могла стать могилой.

— Я провел шесть десятилетий в замке Иф, — произнес Костаки; голос у него остался по-прежнему сильным, удивительно громким в столь стесненном пространстве. — По сравнению с теми условиями здесь вполне комфортабельные апартаменты.

— Вы поговорите со мной?

— Уже говорю.

— Кто это был? Полицейский?

Костаки замолчал.

— Вы должны понять. Я могу помочь вам. Я могу лично поговорить с премьер-министром.

— Мне уже не помочь.

Вода просачивалась сквозь трещины в каменных плитах. Пятна бело-зеленой плесени росли на полу. На бинтах Костаки виднелась такая же плесень.

— Нет, — сказал Годалминг старейшине, — ситуация очень серьезная, но ее еще можно обратить вспять. Если разрушить план тех, кто состоит в заговоре против нас, то можно извлечь немало выгоды.

— Выгоды? У вас, англичан, одна сплошная выгода.

Годалминг был сильнее этого иностранного дикаря, проницательнее. Он мог повернуть ситуацию так, чтобы выйти из нее единственным победителем.

— Если я найду полицейского, то смогу раскрыть заговор против принца-консорта.

— Шотландец говорил то же самое.

— Клуб «Диоген» замешан в этом?

— Я не знаю, о чем вы.

— Маккензи упомянул их. Прежде чем его убили.

— Шотландец многое держал при себе.

Костаки сказал бы о том, что знал. Годалминг был убежден в этом. Он видел шестеренки, поворачивающиеся в голове старейшины, и понимал, на какие рычаги жать.

— Маккензи хотел, чтобы это дело прояснилось.

Костаки кивнул большой головой.

— Шотландец привел меня к дому в Уайтчепеле. Его целью был «новорожденный», известный как «сержант» или «Дэнни». Но в конце концов лиса повернулась против него.

— Этот человек убил Маккензи?

Костаки кивнул, потом указал на рану.

— Да, тот же самый человек, который сделал это со мной.

— Где, в Уайтчепеле?

— Они называют это место Старым Джейго.

Артур слышал о нем. Дело постоянно возвращалось к Уайтчепелу: там убивал Джек-Потрошитель, там проповедовал Джон Джейго, там часто видели агентов клуба «Диоген». Завтра ночью Годалминг намеревался отважиться на экспедицию в Самый Темный Лондон. Он был уверен, что Сержант не ровня вампиру, которым стал Артур Холмвуд.

— Держись, старик, — сказал Годалминг старейшине. — Мы вытащим тебя отсюда.

Он вышел из камеры и позвал стражника, тот закрыл толстую дверь. Сквозь решетку мигнули красные глаза Костаки, когда он снова лег на койку.

В конце коридора, в арке, стоял высокий, сгорбленный носферату в длинном, потертом сюртуке. Его голова казалась распухшей и похожей на морду грызуна с заостренными большими ушами и выдающимися резцами. Глаза упыря, гнездившиеся в черных провалах над впалыми щеками, находились в постоянном движении, переливались, смотрели то туда, то сюда. Даже другие старейшины считали графа Орлока, отдаленного родственника семьи принца-консорта, неприятным соседом. Он был ползучим напоминанием о том, насколько далеки вампиры от «теплых».

Орлок засуетился, двинувшись вниз по проходу. Казалось, перемещаются только его ноги. Тело же оставалось неподвижным, словно у восковой фигуры. Когда он подошел ближе, то его чрезмерно пышные брови встопорщились, как усы у крысы. Запах его казался не таким сильным, как смрад в камере Костаки, но был более омерзительным.

Годалминг приветствовал коменданта, но не пожал иссохшую лапу Орлока. Тот пристально уставился в клетку старейшины, прижав лицо к решетке, а руки — к холодному камню по обеим сторонам двери. Стражник-йомен постарался отодвинуться прочь от старшего офицера. Граф редко задавал вопросы, но имел репутацию того, кто находит ответы. Он отвернулся от камеры и посмотрел на Годалминга, в его глазах стоял живой интерес.

— Он все еще не говорит, — сказал Артур носферату. — Упрямый малый. Думаю, он тут сгниет.

Зубы Орлока, напоминавшие одновременно крысу, акулу и кролика, поскребли нижнюю губу в самом близком подобии улыбки, на которое он был способен. Годалминг не позавидовал бы любому пленнику, вверенному заботе этого существа.

Стражник довел Артура до главных ворот. Небеса над Тауэром светлели. Годалминг все еще дрожал от пищи, взятой у Хелены. Ему хотелось бегом броситься в сторону дома или поднырнуть под Ворота Предателей и поплыть.

— А где все вороны? — спросил он.

Йомен пожал плечами:

— Исчезли, сэр. Ну, так говорят.