Он стоял перед открытым камином, сложив руки за спиной и ощущая жар. Даже короткая прогулка от Кэвершэм-стрит до Чейни-уок проморозила его до костей. Бэйрстоу разжег огонь заранее, и в комнате стояло приятное тепло.

Женевьева вошла, словно кошка, знакомящаяся с новым домом, останавливаясь то на том, то на этом и осматривая, почти пробуя на вкус предметы, прежде чем поставить на место, иногда слегка меняя их положение.

— Это Памела? — спросила она, держа последнюю фотографию. — Она была красивой.

Борегар согласился.

— Многие женщины отказались бы фотографироваться, находясь в положении, — сказала Женевьева. — Это могло показаться неприличным.

— Памела не была похожа на остальных женщин.

— В этом я не сомневаюсь, если судить по ее влиянию на оставшихся в живых.

Борегар вспомнил.

— Но она не хотела бы, чтобы ты страдал всю свою жизнь, — продолжила Женевьева, ставя фотографию на место. — И она бы точно не хотела, чтобы ее кузина меняла форму, стремясь походить на нее.

У Борегара ответа не нашлось. Женевьева заставила его посмотреть на свою недавнюю помолвку в другом свете. Ни он, ни Пенелопа не были честны друг с другом и с самими собой. Но он не мог упрекать в этом Пенелопу, или миссис Чёрчвард, или Флоренс Стокер, так как во всем был виноват сам.

— Что ушло, то ушло, — продолжила Дьёдонне. — Я-то знаю. Я хоронила столетия.

На секунду она сгорбилась и комически изобразила трясущуюся старуху, потом выпрямилась и убрала волосы, упавшие на лоб.

— Что будет с Пенелопой? — спросил он.

Женевьева пожала плечами.

— Нет никаких гарантий. Я верю, что она выживет и, по моему мнению, вновь станет собой. Может, в первый раз за всю свою жизнь.

— Она тебе не нравится, ведь так?

Дьёдонне остановила мерный шаг и склонила голову набок, задумавшись.

— Возможно, я ревную, — ее язык пробежался по белоснежно-ярким зубам, и Чарльз неожиданно понял, что Женевьева находится гораздо ближе, чем это позволяла скромность. — С другой стороны, кажется, она не слишком-то мила. В ту ночь, в Уайтчепеле, когда меня ранили, она не произвела на меня впечатления сочувствующей дамы. Слишком тонкие губы, слишком зоркие глаза.

— Ты понимаешь, чего ей стоило просто прийти в такой квартал? Отправиться на мои поиски? Это противоречило всему, чему ее учили, всему, что она знала о себе самой.

Чарльз все еще с трудом мог поверить, что старая Пенелопа отважилась на такую авантюру, а особенно приехала в место, которое, по ее мнению, соседствовало с ямой Авадонны.

— Она больше тебя не хочет, — прямо сказала она.

— Я знаю.

— Она не сможет быть хорошей маленькой женой теперь, когда стала «новорожденной». Ей придется найти свой собственный путь в ночи. У нее, возможно, есть задатки очень хорошей вампирши, чего бы это ни стоило. — Рука Дьёдонне покоилась на лацкане его пиджака, острые ногти слегка царапали материал. От жара из камина ему сделалось почти неуютно. — Давай, поцелуй меня, Чарльз.

Он засомневался.

Она улыбнулась, ее зубы казались почти нормальными.

— Не беспокойся. Я не кусаюсь.

— Лгунья.

Женевьева захихикала и коснулась своим ртом его, руками крепко обвила тело Борегара, языком пробежалась по губам мужчины. Они отошли от огня и не без некоторой неловкости расположились на диване. Рука Чарльза скользнула в волосы Женевьевы.

— Это ты меня соблазняешь или я — тебя? — спросила она. — Я забываю кто.

Она поражала в самое неожиданное время, заметил он. Большим пальцем он прикоснулся к ямочке на ее щеке. Женевьева поцеловала запястье Чарльза, тронув языком зажившие укусы. Судорога прошла по его телу, добравшись чуть ли не до самых подошв.

— А это важно?

Женевьева прижала его голову к подушке так, что Чарльз мог видеть потолок, и поцеловала в шею.

— Возможно, такой способ занятий любовью покажется тебе непривычным, — сказала она. Зубы ее стали острее и длиннее.

Рубашка Женевьевы выбилась из-под юбки и расстегнулась. У вампирши оказались красивые, стройные формы. Его одежды тоже разошлись.

— Я могу сказать то же самое о тебе.

Она рассмеялась полновесным мужским смехом и ущипнула Борегара за шею, волосы упали ей на лицо, завиваясь над его ртом и носом, щекоча. Руки Чарльза скользили под ее рубашкой, вверх и вниз по спине и плечам. Он чувствовал вампирскую силу мускулов, сокращающихся под кожей. Женевьева хватала зубами пуговицы на его воротнике и рубашке и отрывала их, отплевываясь. Борегар представил, как Бэйрстоу находит их, одну за другой, в течение всего следующего месяца, и рассмеялся.

— Что смешного?

Он покачал головой, и она поцеловала его снова, в рот, глаза и шею. Чарльз чувствовал пульсацию собственной крови. Постепенно между ласками они освободились от остальных четырех или пяти слоев одежды, кажущихся приличными.

— Если ты думаешь, что это Геркулесов труд, — сказала Дьёдонне, когда Борегар нашел еще один набор крючков на бедре юбки, — то тебе стоило бы попытаться ухаживать за высокорожденной леди в конце пятнадцатого века. Чудо, что у моего поколения вообще остались потомки.

— В теплом климате такие вещи проходят проще.

— «Легче» не значит «более приятно».

Они лежали вместе, греясь теплом собственных тел.

— У тебя есть шрамы, — сказала Женевьева, следуя ногтем по отметине от сабли под ребрами.

— Служба королеве.

На правом плече она нашла два отверстия от пуль, входное и выходное, проведя языком по давно зажившей оспине, видной под ключицей.

— А что конкретно ты делаешь для Ее Величества?

— Где-то между дипломатией и войной существует клуб «Диоген».

Он поцеловал ее груди, нежно проводя зубами по коже.

— У тебя совсем нет шрамов. Даже родимых пятен.

— У меня снаружи все заживает.

Ее кожа была бледной и чистой, но не совсем безволосой. Она сменила позицию, чтобы ему стало легче. Женевьева закусила полную нижнюю губу, когда он нежно переместил свой вес на нее.

— Вот, теперь, — сказала она. — Наконец.

Чарльз медленно вздохнул, когда они заскользили вместе. Она крепко держала его ногами и руками, а потом потянулась, присосавшись ртом к шее.

Ледяные иглы поразили его, и на мгновение он оказался в ее теле, в ее разуме. Изумляло, насколько много знала Дьёдонне. Память Женевьевы уходила в смутно различимое пространство, словно след от звезды в далекой галактике. Он чувствовал, как двигается внутри нее, чувствовал собственную кровь на ее языке. А потом Чарльз снова стал собой, содрогаясь.

— Останови меня, Чарльз, — сказала она, сверкая красными каплями между зубами. — Останови меня, если тебе больно.

Он покачал головой.