Часть 10

Три дня в храме Вечного Огня в гостях у Кибелы пролетели как один. Желающих поступить к нам на службу было семьсот двадцать амазонок. На минутку представьте – это были все послушницы, обучавшиеся на боевых жриц выпускного, так сказать, курса. Храм Вечного Огня среди всех остальных храмов Кибелы специализируется как раз на боевой магии, и именно тут готовятся боевые жрицы для всех остальных храмов – неважно, с каким типом силы в этих храмах там работают. Собственно храм (любой) снабжает своих воинов уже переработанной и очищенной магической энергией, неким аналогом беспроводного электричества, пригодным для употребления магами любой специализации, в силу чего в этих святилищах магический фон примерно на два порядка выше, чем в среднем на планете. Но это так, детали.

Итак, все семьсот двадцать послушниц решили, что не хотят быть боевыми жрицами, а хотят сперва вместе с нами отправиться на охоту за херром Тойфелем, а потом уйти в другие миры, на поиски их мифической прародины. Это Агния, будучи смышленой девочкой, провела такую рекламную компанию – ну просто хоть стой, хоть падай. Стопроцентная эффективность. Кстати, я выяснил, почему Агния не упомянула об Ефимии, как об одной из главных злодеек. Оказалось, что эта была их наставница в боевых искусствах – баба с большим боевым опытом, требовательная в учебе и неплохая как человек, но во всяких подковерных интригах и политике близорукая как крот.

Девицы ее не просто уважали, а в каком-то смысле даже и обожали. Как мне сказали – у тех, кого обучала Ефимия, было значительно больше шансов дожить до старости. А такая рекомендация, поверьте, стоит очень дорогого – при том, что у меня, между прочим, хронический некомплект будущих взводных. Да и Кибела нам не указ, мы люди самостоятельные и ей не подчиняемся, а кроме того, самое главное наказание отменить никак не сможем – жрицей в храме Вечного Огня или в каком-то ином Ефимии уже не быть, а вот попробовать ее на роль третьего взводного очень даже стоит. Грех разбрасываться талантами, даже если они и невелики.

Решив для себя этот вопрос, я на второй день нашего пребывания в храме Вечного Огня просто пошел на храмовую кухню, где и нашел Ефимию – в такой же серой хламиде, какая была во время нашей первой встречи на Анастасии – она с молчаливо-философским видом надраивала изнутри огромный бронзовый казан. Никакой своей особой вины перед этой женщиной я не чувствовал. Наведя в храме разгром и уничтожив ее карьеру, я всего лишь выполнил то, что должен был сделать в любом случае.

Увидев меня, женщина отложила тряпку и откинула со лба прядь мокрых волос.

– Господин желает чего-то еще от бедной женщины? – с обреченностью, но одновременно с едва уловимым ехидством в голосе спросила она.

– Господин желает поговорить, – ответил я, – но здесь это делать невместно.

– Да, но… – начала возражать она, но мне были неинтересны любые ее возражения.

– Эй вы там, – повысил я голос, – я забираю у вас эту женщину, и может быть, даже навсегда. Так что приготовьтесь, что она к вам не вернется и поставьте кого-нибудь иного на эту грязную работу.

Старший повар, тучный смуглый толстяк, только равнодушно пожал плечами. Тут больше не находится желающих спорить с человеком, который победил самого Ареса, и которому благоволит сама Кибела. Дураков больше нет – они все умерли.

Ефимия поднялась на ноги и оправила свою хламиду.

– Ты будешь разговаривать со мной так же, как говорил с бедным Терресием? – спросила она меня, – весь храм слышал, как он кричал, пока вы его пытали.

Да уж, это заклинание правды – действительно страшная вещь. Ведь оно не просто заставляет человека правдиво отвечать на вопросы, как некоторые продукты переработки листьев коки. Совсем нет. Заклинание правды пробуждает в человеке весь тот стыд, всю ту совесть, всю честность, которые он был вынужден позабыть для того, чтобы пойти на преступление. Находясь под этим заклинанием, Терресий буквально умирал от стыда и мук совести – таких мучений мы не смогли бы ему причинить, даже прижигая его изнеженное тело раскаленным железом. Слишком много он нагрешил, и слишком глубоко пал, слишком тяжким был груз, слишком велика боль. Он и умер прямо во время допроса – правда, успев назвать имена всех своих сообщников и сообщниц.

А вот на фон Меллентина это нифига не подействовало. Тевтон непробиваемо был уверен в своей правоте – и хоть ты режь его на куски, никакие угрызения совести его не мучили. По-моему, он вообще не знал, что это такое и с чем ее едят – какая-то там совесть. Сбылась мечта Алоизыча об арийцах, напрочь лишенных этого химерного чувства. Пришлось подключить к допросу саму Кибелу, наложившую на этого мерзавца свое болевое заклинание. С ним дело пошло на лад, и фон Меллентин заговорил – точнее, торопливо заблеял, выплевывая слова. Оказывается, он умел только причинять боль, и совершенно отказывался ее терпеть. Но впрочем, этот допрос всего лишь подтвердил то, что мы уже знали и что подозревали, поэтому, не доводя мужчинку до болевого шока, отправили его на брачное ложе Кибелы, делать ей очередную дочь. Это вообще не здесь, не в храме, так что предсмертных криков мерзавца уже никто не слышал, о чем я ничуть не жалею.

В связи со всем этим Ефимия имела все основания пугаться, и мне было необходимо поскорей успокоить ее.

– Нет, – ответил я, – я буду говорить с тобой не так, как с Терресием, и не так, как с фон Меллентином. Я буду просто с тобой говорить, и ничего больше. Понятно?

От неожиданности Ефимия даже застыла, выражая своей позой удивление вперемешку с недоверием.

– Да? Просто говорить? – переспросила она, – а почему ты, мой господин, сказал на кухне, что забираешь меня оттуда навсегда?

– А потому, – ответил я, спокойно глядя в ее серые, полные тревоги и надежды, глаза, – что у меня к тебе есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться, а если и откажешься, то всегда сможешь вернуться к своим грязным казанам, горшкам и сковородкам.

– Неужели ты хочешь сделать меня свой любовницей? – хрипло рассмеялась она, – весьма неожиданное предложение для старой и некрасивой женщины, чья рука больше привыкла к тетиве лука и рукояти меча, чем к мужскому жезлу… Я уж и не помню, когда у меня последний раз был мужчина. Помню только, что тот тип так напился неразбавленного вина, что ему было все равно, с кем возлечь на ложе – со мной или с ослицей…

– Нет, Ефимия, – покачал я головой, напрочь опровергая ее предположения, – я не хочу сделать тебя своей любовницей. У меня к тебе совсем другое предложение.

– И какое же, мой господин? – язвительно произнесла Ефимия, – ведь вы, мужчины, при виде женщины не способны думать ни о чем, кроме того, как засунуть ей между ног свой мужской жезл. Развратники!

– Да ну? – притворно удивился я, решив не развивать пикантную тему, – а я то хотел предложить тебе работу по специальности… командную должность, со всеми положенными в таких случаях льготами и привилегиями, с возможностью покинуть этот храм, где тебе больше никогда не будет жизни – и с последующим выездом за рубеж, то есть за пределы этого мира. Конечно, для этого тебе потребуется пройти некоторое обучение, но не думаю, чтобы ты с этим не справилась…

Ефимия снова замерла как вкопанная, резко обернувшись в мою сторону. Видимо, это у нее уже становится традицией. Похоже, она боялась поверить собственным ушам.

– Мой господин не шутит над старой женщиной? – с надеждой в голосе медленно спросила она, – что, неужели я снова смогу взять в руки лук и меч?

– Нет, – ответил я, уже мысленно поздравляя себя, поскольку моя миссия явно близилась к логическому завершению, – не шутит. А что касается старой и некрасивой женщины – то тебе, Ефимия, вообще сколько лет?

– Через пару лун будет тридцать два года, – неохотно ответила она и потупила взор, вслед за чем тихо пояснила, – просто магия огня очень сильно сушит тело, и обычно боевые жрицы не доживают и до сорока, расплачиваясь здоровьем за свое мастерство.

– Ну, если согласишься на мое предложение, то этот вопрос мы тоже порешаем, – кивнул я, – фантастической красоты не обещаю, но внешность здоровой женщины, выглядящей на свой возраст, мы тебе вернем. У меня в команде теперь как минимум три первоклассных мага и одна юная сопливая богиня – и я не думаю, что они не справятся с этой задачей.

– Мой добрый господин, – склонила голову растроганная Ефимия, и голос ее дрожал, – я бы и так согласилась на ваше невероятно щедрое предложение, но последние слова делают его по-настоящему царским. Можете считать, что вы имеете мое полное и окончательное согласие.

Вот так я завербовал Ефимию в мой отряд и, честно сказать, ни разу не пожалел. Баба исполнительная и прямая, как древко стрелы, да и отобранные в отряд юные амазонки от нее просто без ума.

Отбирали мы их в несколько кругов. Сначала шли физические тесты: бег на короткие и длинные дистанции, метание копья, диска и наскоро изготовленной кузнецом по моему эскизу макета гранаты, а затем, для испытания реакции и глазомера – стрельба из лука по тарелочкам. Тут меня ждал облом – в том смысле, что физическая подготовка в храмовой школе была на высоте, и отсеялось по этим показателям не более полусотни девиц, в основном из-за того, что плохо реагировали на внезапно вылетающую из-за занавески тарелочку. Короче, в «обычное» ВДВ весь выпускной курс школы можно было брать однозначно – эти девицы были способны были дать сто очков вперед нашим лучшим парням-призывникам на два-три года их старше, а потом догнать и еще раз как следует дать.

Те доброволицы, что прошли тесты по физподготовке, поступали на собеседование – сперва к Птице, чтобы отсеять махровых феминисток и националисток (для которых лучше было умереть, чем надеть на себя штаны), потом к Кобре, которой ассистировала Агния, дававшая девицам краткие характеристики. И то в результате этих трех барьеров у меня на руках осталось чуть больше двухсот кандидатур – почти вдвое больше, чем мне требовалось и разрешено было взять. Никакие другие испытания, позволяющие подобрать наилучший контингент, просто не приходили мне в голову – не заставлять же их писать сочинение на койне в вольном стиле или состязаться между собой в игре в шахматы…

Мы пошли иным, самым простым и верным путем. Если мы больше не можем никого отсеять по делу, будем отсеивать без дела, а для того нам послужит госпожа Удача, или, по-местному, богиня Тихэ. Нет, саму богиню в храм звать не стали, потому что кормить, поить и ублажать ее не было никакого желания. Просто мы устроили лотерею. Конкурсанток тщательно пересчитали – получилось двести шестнадцать голов, потом положили в большой горшок сто белых камешков и сто шестнадцать черных, накрыли все это дело платком и по очереди предложили тянуть из-под платка жребий. Белый камень – добро пожаловать на борт. Черный камень – все, свободна, до свидания.

Наверное, столько жарких молитв о даровании удачи, как в тот день, богиня Тихэ не получала уже давно. Но статистика неумолима – только сто юных амазонок поступили в наш отряд, а остальные были беспощадно отвергнуты; после чего мы, попрощавшись со своими былыми попутчицами, которых Кибела устроила на разные должности, отбыли к месту новой дислокации, оставив храм Вечного Огня своим обычным заботам. Только три женщины: Азалия, Авила и Феодора решили навсегда связать свою жизнь с нашими парнями. Уходят с нами и те девочки, что танцевали на обряде магической инициации Кобры. Сперва я был против – они же совсем дети, но Птица сказала, что без нас им жизни уже не будет, во время обряда между ними и Коброй образовалась устойчивая связь и бросить их здесь – это все равно что убить. А остальных, в том числе и мою бывшую Туллию, вполне устроили места не самой черной прислуги при храме. Чистить коровники и мыть сортиры их не заставят – это точно, Афина обещала проконтролировать, ведь Кибела – она такая рассеянная…

Все женщины, прошедшие с нами определенные приключения, были беременны, и Кибела уже пообещала, что та мать, которая родит девочку от пришельца из верхнего мира, до конца своих дней не будет знать никакой нужды; в то время как за мальчика выплачивалась очень большая, но разовая премия. Вернули мы Кибеле и двух пленных «диких» амазонок. Атаманшу Афанасию и еще одну молодую, имя которой выскочило у меня из памяти. Куда та их дела, я не знаю, но вряд ли дала медаль и отправила в санаторий, потому что сношение с Врагом рода человеческого – вопрос очень серьезный. Но это уже не наше дело.

И вот, погрузив свой контингент в штурмоносец, мы отправились к своему новому месту дислокации. Кстати, стадо и обоз тоже не стоят на месте, а со скоростью примерно тридцать километров в сутки, с помощью ежедневно забрасываемых штурмоносцем команд перегонщиков, движется на север – туда, где на отмели валяется контейнеровоз неизвестного происхождения. Этими же рейсами в новый лагерь перебрасывается скот, который нужен нам в данный момент на прокорм всей оравы. Хотя и охота в окрестностях тоже неплоха. Первым же рейсом к нам на берег была доставлена полевая кухня – и теперь она почти круглосуточно дымит, обеспечивая пропитанием почти полторы сотни народу.

Что касается происхождения контейнеровоза – так это вообще ребус да и только. Из документов, обнаруженных в каюте капитана, порт его приписки Константинополь (неужели тот самый, который Стамбул?), национальная принадлежность – Югороссия (не знаю такого государства), судовые документы двуязычные, и заполнены на русском и новогреческом языках, а маршрут следования Одесса – Константинополь – Кадис – Порт-Гуантанамо. Вот да, именно так – Порт-Гуантанамо, ни больше ни меньше – где, судя по грузовому манифесту, заполненному 16 мая 2016 года, находится совместная военно-морская база очередной версии Российской Империи и все той же Югороссии. Ну и дела…

И ни одной живой души на борту – ну прямо тебе Летучий Голландец. Судя по всему, этот контейнеровоз очутился в этом мире уже без команды – то ли они исчезли с него в процессе перехода, то ли посигали за борт перед или сразу после открытия портала. Птица говорила, что в момент перехода испытывала безотчетный ужас, заставивший ее сжаться в комок, а на мою команду это могло не подействовать только потому, что мы обучены противостоять страху – в том числе и вызванному умеренным по силе инфразвуком. Возможно, если команда этого контейнеровоза состояла только из штатских, то под воздействием импульса они просто попрыгали за борт, где стали добычей местных весьма прожорливых морских хищников. Это на суше далеко не убежишь, а на корабле всего несколько шагов – и ты уже в воде. Печальная история, весьма печальная… Из найденных документов также следовало, что экипаж состоял из четырнадцати граждан Югороссии, девять из которых были новогреками, трое русскими и двое турками. Интернационал-с…

Имелась на корабле и библиотека, примерно две трети книг в которой были на новогреческом, а остальные – на нашем нормальном русском языке без всяких там ятей, фит и твердых знаков. Когда дойдут руки, мы ее обязательно прочитаем, а пока ребята нашли среди книг политический «Атлас Мира», раскрыли его и тихо выпали в осадок, шурша отъезжающей крышей. Мадмуазель Волконская, дивясь не меньше остальных, сразу сказала, что это не ее мир. И даже рядом не стоял. Ну может быть, стоял, но только слегка, через Старших Братьев, коими скорее всего являлся кто-то из наших коллег, потому что так разгуляться мог только наш человек.

Первое, что бросалось в глаза – это отсутствие Америки, в смысле США, не в географическом, а, так сказать, в политическом смысле. Вместо единых США – отдельно Северный Союз, отдельно Южная Конфедерация, а Западное Побережье от Аляски до Калифорнии вообще было выкрашено в травянисто-зеленый тон и принадлежало Российской империи (!!!). Сама же эта империя простиралась от Калифорнии на Востоке до Палестины на западе, а Персия, Курдистан и Ирак были помечены как вассальные государства. Та самая Югороссия со столицей в Константинополе, занимала небольшую территорию в Европе и Малой Азии, непосредственно примыкающую к Черноморским проливам, но зато по всему миру имели место островные территории, помеченные как «протекторат Югороссии», причем крупнейшей из них был остров Куба. На британских островах имели место отдельно Ирландия (причем полностью) вместе с Белфастом, отдельно Шотландия, отдельно Уэльс, отдельно Англия. На континенте отсутствовали страны Бенилюкса и северная половина Франции вместе с Парижем, отмеченные как Германская Империя. Африка, кстати, тоже была вся выкрашена в серый германский цвет колоний и протекторатов. Восточная Европа, наша вечная головная боль, была начисто поделена между двумя гигантами. Австрия отошла к Германии, а Малая Польша, Чехия, Словакия к России. Венгрия осталась независимой, а вот Румыния оказалась вассалом Российской империи. Все страны Балкан, включая Грецию, лежали в сфере влияния Югороссии, как и огрызок Турции Ангорский эмират. Короче, как говорил один еврей из Одессы в известном анекдоте, «шоб я так жил»!

Покончив с обследованием кают и рабочих мест команды, мы взялись за груз. Ведь он – вещь довольно практичная, чего не скажешь о почерпнутой информации. Хотя она, эта информация, весьма и весьма занимательная, поскольку сводится к тому, что где-то существует мир, где «наши» так навтыкали «ненашим», что те загнулись, и в итоге «наши» оказались на положении огромной Римской империи, окруженной мелкими варварскими королевствами. Мадмуазель Волконская сказала, что у них в принципе ситуация похожая, но все-таки до глобального доминирования Российской империи дело так и не дошло, а имеет место всего лишь стратегическое превосходство. Я думаю, что мир, из которого сюда попал контейнеровоз, возник из-за вмешательства в русско-турецкую войну 1877-78 годов. Отец Александр, собственно, и не возражал – значит, так оно и есть.

Как следовало из документов на груз, все самое интересное (в смысле предназначенное для совместной военной базы и сил кубинской самообороны) из-за своего большого веса было спрятано в трюме, а те контейнеры, которые громоздились на палубе, содержали в себе разнообразнейший ширпотреб, вполне приличного качества и, как ни странно, в основном российского производства. Там было все, что вашей душе угодно: одежда и прочие шмотки, металлическая и фаянсовая посуда, швейные машинки с ножным приводом, керосиновые лампы, и так далее, и тому подобное. Все явно в низшем ценовом сегменте, но сделанное качественно и прочно – так просто не порвешь и не поломаешь.

Часть контейнеров, судя по документам, была загружена в Константинополе – вот в них-то и находились вещи красивые, изящные и явно дорогие. Живут господа югороссы явно богато, а излишки раскидывают по модным магазинам всего мира. В выловленный из воды (и ведь совершенно не промок) контейнер с моднючей дамской одеждой и обувью, несмотря на некоторую взаимную неприязнь, одновременно нырнули и мадмуазель Волконская и Зул бин Шаб, принявшись, повизгивая, рыться среди упакованных в хрустящую пленку платьев, юбок, блузок, брючных костюмов, чулок, туфель и прочего нижнего белья. И вот ведь загадка – вкусы неведомых дизайнеров и их клиентов удивительным образом похожи на вкусы нашего времени, хотя на некоторых моделях одежды и стоит лейбл «ретро».

Нет, вещизм в баб вколочен на уровне инстинкта – и ведь знают, что в ближайшее время не смогут никуда надеть найденные наряды, и все равно перебирают их, меряют, прикрывшись дверцей контейнера, потом снова, натянув комбинезоны, лезут в его недра за новыми открытиями. И Птица, и Кобра, правда, оказались к этой лихорадке более-менее равнодушными, а Анастасия стеснялась проявлять свои бабские инстинкты. То есть Кобра вообще все это проигнорировала, а Птица подобрала себе пару блузок и юбок, потом неброско, но очень прилично одела Анастасию, после чего принялась выискивать вещи своим гаврикам, в основном спортивно-туристского назначения, чтобы все подходило детям по размеру и было прочным и удобным.

Из мужской одежды в Югороссии, насколько я понял, уважают только военный мундир и моряцкую робу, или мужской модной одежды просто не было в этом грузе – поэтому мне и моим ребятам тамошней гражданкой прикинуться не суждено. Туристской одежды и снаряжения, вроде бы двойного назначения достаточно, но все оно предназначено для тропических морских курортов, функционирующих по схеме «море, солнце, девушки». Например, специальные спиннинги для королевской рыбалки «на тунца». А нам оно низачем, за исключение километров прочнейшей толстой лески и шнура, из которых можно приготовить столько неприятных сюрпризов врагу.

Пришлось штурмоносцу поработать грузовым вертолетом, оказывается, такая функция «на всякий случай» тоже была заложена в его конструкцию. Выловив из воды все контейнеры, мои ребята выстроили их в ряд на берегу, образовав нечто вроде мини-Черкизона, а затем взялись за разбор завалов на накренившейся палубе. Дело осложнялось тем, что на один контейнер с чем-нибудь полезным приходилось три-четыре со всякой ненужной ерундой, вроде контейнера, битком набитого упаковками презервативов, или же контейнера с семейными мужскими трусами до колен. Напротив, контейнер с нижним дамским бельем был вполне в тему, ибо у меня сейчас этих дам на шее хоть отбавляй. Меньшая их часть слегка пообносилась, а большая этого белья никогда не имела вовсе. А ведь у них все должно быть как у людей.

Полезной находкой был контейнер с двумя тысячами пар трикотажных тренировочных костюмов разных размеров, очень похожими по покрою на привычные нам, но почему-то не синего, а серо-зеленого с желтизной цвета, обшитых по швам черной, а не белой тесьмой. На бирках, пришитых к этим костюмам, значилось: «Одесса, Малая Арнаутская 49, фабрика „Семен Абрамович и сыновья“», отчего мои ребята дружно выпали в осадок от смеха. Теперь есть во что одеть новопризванный контингент на время тренировок и вообще. Материал – натуральный хлопок, без всякого намека на синтетику, и качество пошива тоже довольно приличное. Нашелся и контейнер со спортивной обувью на гибкой подошве, с матерчатым верхом – какой-то гибрид между кедами и кроссовками, причем самых разнообразнейших размеров, от детского «двадцать четвертого», до говнодавов «пятидесятого» калибра. Тоже, кстати, Одесса, тоже Малая Арнаутская, обувная фабрика «Мойши Чернецкого и Ко». Тоже все материалы по максимуму натуральные. Если на заднике и носке имеется кожаная вставка, то это действительно кожа, а не какой-нибудь заменитель, да и верх это тоже хлопок-лен, а совсем не лавсан-капрон.

Закончив разгребать палубу, отчего контейнеровоз даже чуть привсплыл и выпрямился, вошедшая в раж разгрузочная бригада полезла в трюм, в поисках по-настоящему тяжелых грузов. Ну зачем нам контейнеры с рулонами тканей – от грубой бязи до шелков и бархата, а также с комплектами мебели для присутственных мест, или с канцелярскими и школьными товарами: тетрадями, гроссбухами, писчей бумагой, карандашами, перьевыми авторучками, папками-скоросшивателями, скрепками, кнопками, зажимами для бумаги и прочим счастьем секретарей-делопроизводителей. Все такое массивное, по-купечески солидное, в золоте, серебре, никелированной стали, велюре и поделочном камне. Хоть открывай тут собственную мелкооптовую торговлю. Но не наш это профиль, не наш, хотя жаба и душит – пропадет ведь добро…

До самого интересного удалось докопаться только сегодня утром, так как стояли эти контейнеры на самом дне и в грузом манифесте были указаны как «оборудование для глубинного бурения». А в документах, вложенных непосредственно в контейнеры, этот груз именовался как «самозарядные винтовки Мосина образца 1878–1910 годов», «единые пулеметы Мосина образца 1895 года», «пистолет-пулеметы Федорова образца 1895 года», «автоматические пистолеты Федорова образца 1895 года» и «автоматы Мосина образца 1910 года». Догадываюсь – какая контора бурит таким оборудованием.

Кстати, винтовка Мосина совсем не похожа на свою тезку из нашей реальности и больше всего напоминает раскормленный до безобразия автомат Калашникова с длиннющим стволом, лишенный к тому же возможностей вести автоматический огонь. Винтовку дополняли пять массивных отъемных двухрядных магазина на двадцать патронов, отъемный же длинный ножевидный штык полуторной заточки с двумя долами для выпуска крови и пилой на половину верхнего лезвия и лифчик-патронташ с поясом, кожаными карманами для магазинов на груди, запасных патронных пачек на поясе и ножнами для штыка. Все это добро было аккуратно расфасовано в массивные деревянные ящики по четыре комплекта на каждый.

Пулемет Мосина больше всего напоминал стоящий у нас на вооружении «Печенег», что опять прямо наводило на мысли о лихо орудующих повсюду старших братьях, но, как и винтовка, использовал какой-то мутантный патрон, выглядящий так, будто к гильзе винтовочного патрона 7,62х54R присобачили донце от автоматного патрона 7,62х39. Кто-то догадался не наступать на старые грабли и с самого начала сделал безрантовый винтовочный патрон. Зоркий Глаз, опробовав пулемет, сказал, что машинка сделана вполне прилично, бой точный, вес меньше и вообще, Мосин там или не Мосин, но в деле вполне пойдет.

Автомат Мосина был наглой и откровенной копией АКМа, за исключением того, что опять же использовал несуществовавший в нашем мире патрон 6,5х39 с полуоболочечной пулей, у которого были вполне приличные и останавливающее действие и настильность траектории и кинетический импульс.

Изделия господина Федорова при ближайшем рассмотрении показывали происхождение от пистолета-пулемета имени Судаева и пистолета Браунинга и были приспособлены под самый обычный для нашего мира парабеллумовский пистолетный патрон 9х19.

И если судить по грузовым документам, было там этого добра как бы не на целую стрелковую дивизию, правда без средств усиления: восемь тысяч винтовок, восемьсот единых пулеметов, три тысячи автоматов, три с половиной тысячи пистолетов-пулеметов, пятьсот пистолетов. Имелись и патроны на все эти стволы: шесть миллионов винтовочных, три миллиона автоматных и три с половиной миллиона пистолетных. Так же имели место ручные гранаты, типа Ф-1 и наступательные, пятнадцать тысяч комплектов тропической военной формы без знаков различия, пятнадцать тысяч индивидуальных аптечек и медикаменты для их пополнения. Отсутствие тяжелого и противотанкового вооружения, механических транспортных средств и средств связи, а так же наличие в каждом ящике комикса-инструкции с немногочисленными пояснениями на испанском языке наводило на мысль об операции спецслужб по созданию повстанческой армии в какой-то из латиноамериканских стран, например, в славной подобными традициями Мексике. Военный груз по массе составлял примерно треть от общей загрузки контейнеровоза, а от общего числа контейнеров оружейных была четверть, и становилось ясно, что оружие с боеприпасами и составляли на этом контейнеровозе основной груз, а все остальное оказывалось не более чем прикрытие. Но нам от этого груза тоже как-то ни холодно ни жарко. Нет у меня дивизии, которой я мог бы раздать эти стволы и боеприпасы – и не предвидится.

Хотя все эти самозарядные винтовки, пулеметы, автоматы и пистолеты для меня и моих людей гораздо привычнее, чем электромагнитные стрелялки из мира мадмуазель Волконской – пусть они даже значительно легче, мощнее и компактнее того оружия, которое мы нашли на контейнеровозе. Да и обучить юных амазонок владению стреляющими изделиями Мосина-Калашникова нам будет легче, чем высокотехнологичными электромагнитными метателями, принципа действия которых до конца не понимаем и мы сами. Оружие из этого еще одного нового мира обладало свойственной изделиям обоих конструкторов грубоватой простотой, надежностью, значительной убойной силой, и было пригодно для освоения хоть забитыми неграмотными мексиканскими пеонами, хоть диковатыми юными амазонками, особенно при наличии вполне им понятных комиксов-инструкций. А оружие из мира мадмуазель Волконской мы все же лучше прибережем на потом. До особого, так сказать, распоряжения.

Правда, самозарядные винтовки для юных амазонок окажутся, скорее всего, слишком тяжелыми, но большое количество автоматов и пистолетов-пулеметов компенсирует этот недостаток. А вообще их требуется обучать владению всеми видами оружия, в том числе и электромагнитным. Быть может, еще и пригодится, если обычная стрелковка окажется малоэффективной, ведь нам предстоит сражаться не только в этом, но и во многих других мирах, через которые еще предстоит пройти. Приняв решение, я отдал соответствующие распоряжения – и переодетые в спортивные костюмы девушки засуетились на разбивке лагеря, под руководством Кобры устанавливая шатры и навесы из бязи, и расставляя под ними яркие цветастые раскладушки (в тему пришлись несколько контейнеров с туристским снаряжением). Таким образом, месячные курсы молодых бойцов можно было считать открытыми. В дальнейшем девицам с учетом их отличной физической формы предстояли сборка-раборка и чистка всех видов оружия, а так же стрельбы и тактические занятия в любое время суток и при любой погоде. Когда мы пойдем на дело, наш коллектив должен быть слажен как один человек.

Странно воюют бесхвостые и безрогие. Все у них надо делать по команде или по приказу, как будто я сама не понимаю, что и когда я должна делать. Самый главный командир тут у нас тот, кого зовут капитан Серегин, но он сам почти никогда не вмешивается в руководство отрядом, для этого у него есть женщины по имени Кобра и Ефимия, и мужчины по имени Змей и Док, которые и отдают все указания. Все так ужасно зарегулировано, что я даже не понимаю, как эти может работать, но оно работает и это меня удивляет. Но ни один демм не смог бы вести такого образа жизни, который свел бы его с ума уже через несколько дней, о чем я четко и ясно заявила своему новому командиру. Нет, ни за что на свете, и точка! Пусть лучше каждый день меня насилуют, намотав хвост на руку, чем терпеть такое! А вот моя старшая дочь, вместе со мной поступившая на службу, как ни странно, не жалуется и продолжает тренировки под руководством госпожи Ефимии, которая оказалась очень опытным тренером. Возможно, что это из-за крайней молодости моей старшей дочери и отсутствия привычки к хорошим манерам. А я так не могу – и все тут.

Но Серегин, как ни странно, не стал меня насиловать, хотя я это ему и прямо предложила, а назначил главным разведчиком-диверсантом нашего отряда. Мол, я работаю в одиночку или с тем небольших количеством бесхвостых и безрогих самок, которых сама подберу себе в помощницы, а моим командиром будет лично сам Серегин, и больше никто. На этих условиях я согласилась, и с головой ушла в работу по сколачиванию маленькой диверсионной группы. К бесхвостым и безрогим самкам, которые должны были со мною сотрудничать, мною предъявлялось сразу несколько требований, и одно из них – они должны любить делать пакости ничуть не меньше меня. Только пакость, сделанная с настоящей любовью к этому делу, принесет вам признание в среде деммской аристократии.

Кстати, об аристократии… с безрогой и бесхвостой самкой по имени Лиз бин Дим, которая тоже гордится древностью своего рода и близостью к тамошнему императору, меня сблизил большой железный ящик, битком набитый красивыми женскими нарядами и различными безделушками. И хоть это были вещи совсем не того мира, из которого происходила сама Лиз, но она, дрожа от восторга, залегла внутрь этого ящика и начала в нем рыться, примеряя по очереди один наряд за другим, то и дело издавая радостные восклицания. Я как раз проходила мимо, когда услышала шум, будто стая шергов* роется в помойке в поисках объедков – любопытство одолело меня, и я подошла поближе, посмотреть, что происходит.

Обнаружив внутри ящика полуголую Лиз бин Дим, примеряющую очередной наряд, я сперва было остановилась в недоумении, подумав, что та сошла с ума – но потом присмотрелась поняла, что эти наряды не имеют ничего общего с той формой, которую мне выдали сразу, как я поступила в отряд. Да, эта форма обладала всеми атрибутами цивилизованной одежды и доказывала то, что те, кто ее носит, не являются варварами и дикарями – но она была «как у всех», и напрочь уничтожала во мне индивидуальность, присущую каждому демму. А эти наряды мало того что были сугубо индивидуальны и ни один из них не повторял другой, но они еще и обладали сильной эстетической притягательностью, по крайней мере некоторые из них, и явно не предназначались для повседневного ношения. Моя деммская душа не выдержала – и я, раздевшись догола и аккуратно сложив форму в сторонке, присоединилась к Лиз бин Дим в ее интереснейшем занятии. Некоторые одежды были дурацкими, ничуть не лучше того «хитона» который мне пришлось надеть в первый день моей свободы, другие же были просто восхитительными, как будто их создавала настоящая деммская швея-мастерица из средних классов. Например короткое и узкое черное платье налезающее на мою великолепную фигуру плотно как перчатка, или другое, тоже черное, но длинное, чуть ниже колена с боковым разрезом до самой талии и глубоким декольте. Пока стоишь неподвижно – ты сама монашеская скромность, как это принято у этих бесхвостых и безрогих, а как пошла, так сразу видна вся нога до самого верха бедра. А брючные костюмы? И строгие для особо важных деловых встреч и для повседневной носки.

Лиз бин Дим, напротив, подбирала себе то, что я не надела бы на свое тело даже под страхом ужасных пыток. Все белое, розовое, голубое, воздушное, никак не сочетающееся с моей стройной двухметровой (по меркам бесхвостых и безрогих) фигурой, прекрасной ярко-алой кожей, длинными черными волосами, которые я заплела в длинную косу, украшенную наконечниками амазонских стрел, и торчащими из-под прически кокетливыми рожками. В ее платьях я выглядела бы просто как муха, упавшая в молоко. Хотя к ее белой коже, синим глазам и желтым волосам все это шло, какое счастье, что у нас настолько разные типажи, что мы никогда не будем спорить из-за того или иного наряда.

И вообще, что еще надо женщине для счастья, вне зависимости от того к какой расе она принадлежит, кроме как без помех порыться в самых отборных и самых дорогих тряпках? Надо будет прихватить с собой несколько образцов, на тот случай если мы попадем в более цивилизованные места и выдастся возможность поблистать в обществе. Кстати, Лиз бин Дим думает точно также и уже отложила несколько самых удачных, с ее точки зрения, нарядов. И я сделаю точно так же, уже аккуратно сложив оба черных платья, несколько брючных костюмов, пакеты с блузками, сорочками, коробки с нижним бельем подходящего для меня размера… Надо остановиться, а то я все это не утащу, а помощниц у меня пока еще нет.

Этот общий интерес сблизил нас между собой. Нет, однозначно, в одночасье мы никак не стали закадычными подругами, но Лиз перестала видеть во мне и моих дочерях ужасных монстров, которые вот-вот накинутся на нее, чтобы перегрызть горло, выпить кровь и утащить в ад, а я простила ей нашу первую встречу где она сразу же успела и оскорбить, и напугать нас. Хорошо, что хозяин этих знаков уже дал нам к тому времени свое прощение, из-за чего непоправимое не смогло свершиться и мы с дочерьми не погибли. Но я простила ее за это, так как поняла, что она была не предупреждена о нашем появлении и оттого сильно испугана. Это все Серегин виноват, но на него я обижаться не буду. Во-первых – он самец, а они все туповаты как мой покойный братец, а во-вторых – он мой командир и если обидится уже он, то мне и моим дочерям будет от этого очень и очень плохо.

Ну вот и он, легок на помине, застал нас когда мы охваченные вещевой лихорадкой мерили очередные наряды… Каюсь, это я сказала Лиз, что платье – длинное и пышное снизу, а сверху облегающее – лучше всего носить без всякого нижнего белья, которое только будет мешать при движениях. Ну я же не знала, что Серегин застанет Лиз в самый пикантный момент, полностью голой и с этим злосчастным платьем в руках. С точки зрения художественной эротичности картина смущенной и растерянной Лиз, бросившей платье и пытавшейся руками прикрыть самые интимные места, была просто восхитительной. Все портила только поросшая редким мехом потаенка, которую бы Лиз стоило привести в порядок, разок отдавшись в руки опытного куафера.

А так Серегин был сражен нашей курочкой в самое сердце и даже, кажется, не заметил этой мелкой погрешности. Подумаешь, мех! Он покраснел и тут же отвернулся прочь, показывая что он больше не подглядывает. Обидно было, что он совершенно не обратил никакого внимания на мою персону, несмотря на то, что я была в не менее соблазнительном виде, ибо нижнее белье в подобных случаях не надеваю просто принципиально. Вечернее платье должно сидеть на теле как влитое, при некоторой сноровке предоставляя самцу полный доступ к моему телу и его главным отверстиям. Наверное, я просто не в его вкусе, и он совершенно не обращает на меня внимания как на возможную партнершу. Вот Змей – это совершенно другое дело, он, как говорят бесхвостые безрогие, на меня запал и вроде бы еще с первой нашей встречи в подземной тюрьме. Надо бы поощрить этого очень интересного мужчину… После всего того, что произошло со мной в последнее время, нет лучшего лекарства для души, чем приятно провести время с приятным партнером, пусть даже у него нет ни хвоста, ни рогов. Самое главное (я узнавала у его бывшей) у него как раз в наличии, и оно, это «самое главное», у него весьма немаленьких размеров, что для меня очень хорошо, поскольку самцы деммов, как правило, не могут похвастать особой величиной своих органов.

О какой ужас, сейчас я умру от стыда! Он застал меня в таком компрометирующем виде, что бедной девушке остается только броситься в бушующее море и немедленно в нем утопиться. И не говорите мне, что море сейчас не бушует, что оно тихое и ласковое. Это совершенно неважно! Бушует моя несчастная раненая душа, которой и стыдно и больно. И он мерзавец, подлец, негодяй, тут же отвернулся, как будто ему неприятен вид моего тела. Да, в нем уже нет того очарования непорочной юности, какое было в шестнадцать-семнадцать лет. Грудь набухла и чуть отвисла, соски потеряли форму, на животе и в окрестностях появились безобразные жировые складочки, а в углах рта (чтобы увидеть это даже не надо обнажаться) появились первые морщинки.

А он красив и молод, как настоящий древнегреческий бог (и даже лучше, видала я этих божков во всех видах). А как у него перекатываются мышцы под кожей, когда он выводит на общую зарядку сотню своих амазоночек и как эти юные девки, гладкие и мускулистые, с торчащими вперед титьками, смотрят на него своими горящими от возбуждения глазами. Видно, что каждая и любая из них, в кого не ткни пальцем, ляжет перед ним по первому знаку, хоть и все они там в этом храме поголовно являются девственницами. И вообще, амазонкам запрещено познавать мужчину до тех пор, пока она не убьет трех врагов или не совершит какой-нибудь великий подвиг. Агния вон хвасталась, что у нее такой подвиг уже есть, и пусть пока она убила всего одного врага, но все равно имеет права сойтись с мужчиной по своему выбору и понести от него ребенка. И опять же, она выбрала капитана Серегина, лишь в крайнем случае соглашаясь на одного из его сержантов.

Господи, я же для него совсем старая, дряблая баба, и, наверное, кажусь ему ужасной уродиной, на которую, если ее раздеть, противно даже посмотреть, не то чтобы обнять, поцеловать и увлечь за собой на ложе. А это украшение женщины чуть ниже живота, поросшее густыми рыжеватыми волосками, которое Зул назвала отвратительнейшей вонючей лохматкой, на которую мужчинам противно смотреть… А что поделать – тут, в этом мире, очень жарко и душно, и я постоянно потею. О горе мне, горе; даже то место, которое обычно больше всего привлекает мужчин, у меня выглядит ужасно и отвратительно…

Нет, решено! Я немедленно сбрею там все, не оставляя ни одного волоска (где бы только тихонько взять для этого разовую бритву, чтобы никто не знал), потом побрызгаю все свое тело духами и надену самое лучшее и самое узкое платье, при этом без всякого нижнего белья, и в таком виде явлюсь ночью к этому нахалу, мерзавцу и развратнику, предложив ему всю себя. И только если он меня отвергнет – немедленно брошусь в море, и пусть будет что будет – не надо меня спасать.

Несколько дней назад я умерла и снова возродилась к жизни – и это было уже не первое такое чудо, случившееся со мной. На этот раз случилось так, что умерла храмовая посудомойка, а возродилась магиня стихий воздуха и воды в отряде капитана Серегина. Теперь я специалист с особыми способностями, и отношение ко мне сейчас как к очень важной персоне, а еще как к женщине, которая перенесла большие несчастья и которую надо беречь от нервных потрясений. Правда, та история, которую я рассказала своим новым друзьям – это далеко не вся правда о моей жизни; скорее всего, лишь ее малая часть. Ведь, как я уже говорила, я уже не раз умирала и возрождалась к жизни, и эти жизни отличались друг от друга как небо и земля.

Сначала я, как всегда в таких случаях, была очень напугана произошедшим, но потом сумела немного разобраться в ситуации за те несколько дней, что прошли в компании капитана Серегина, княжны Волконской, Анны Сергеевны, которую Серегин зовет Птицей, могущественнейшей магини огня Кобры, которая на самом деле очередная реинкарнация богини победы Ники, отца Александра, который изнутри больше, чем это кажется снаружи, деммки Зул бин Шаб, которую все зовут чертовкой, и мальчика Дмитрия, который на самом деле является одним из могущественнейших колдунов всех миров и народов. Где-то я осторожно расспрашивала, а где-то просто подсматривала и подслушивала, ибо тот язык, который я считала для себя окончательно забытым, снова напомнил о себе привычным с детства звучанием.

Как я испугалась тогда в храме, когда поняла, что люди, которые так грубо меня схватили, между собой говорят на языке, забытом мною, казалось, уже давно-давно. Я чуть не умерла от страха раньше, чем от меча, когда Серегин поднял меня, упавшую, с пола и начал задавать вопросы – по счастью, на койне, потому что он принял меня за местную и, к моему счастью, продолжает принимать до сих пор. Только мне кажется, что и Анна Сергеевна (сильнейший маг разума, не применяющий ко мне свои способности только из-за своей врожденной деликатности), и магиня Кобра (сразу оказавшая мне почести как равной себе, хотя я в тот момент была всего лишь посудомойкой), и сам капитан Серегин, бдительный как Торквемада, и княжна Волконская, которая совсем из другого мира – все они подозревают, что я совсем не та, за кого себя выдаю, а отец Александр знает это точно, но молчит, потому что ему еще не дозволено говорить.

А ведь это и в самом деле почти так, потому что в первой моей жизни, о которой я никому не рассказываю, у меня были папа и мама, старшие сестры Ольга, Татьяна и Мария, и любимый младший братик Алеша… Та жизнь закончилась в одночасье выстрелами из наганов и я даже не знаю, что меня спасло – то ли семейные бриллианты, зашитые в девичий корсет, то ли внезапно пробудившиеся магические способности, бросившие мое бесчувственное тело через бездну времени и миров, и возродившие меня здесь, на изнанке Мироздания.

Придя в себя в открытой степи, где я первый раз возродилась к жизни после смерти, я, как была – босая, израненная и в порванном платье – побрела куда глядят глаза и мне очень повезло, что вместо одного из ужасных местных хищников, по сравнению с которым и лев выглядит котенком, меня встретил разъезд амазонок, патрулирующих эту местность. Они были очень добры ко мне, напоили водой, накормили, а потом посадили на заводную лошадь и отвезли в храм Текущей воды.

Так началась моя вторая жизнь – сперва послушницы, а потом и жрицы стихий воздуха и воды, когда старшая жрица проверила меня и обнаружила соответствующие способности. Без этого нельзя было стать жрицей, и за восемь последующих лет я сделала в храме головокружительную карьеру, поднявшись в его иерархии с места привратницы, встречающей паломников и паломниц и осведомляющейся об их нуждах, до второй по старшинству жрицы, перед которой через пять-десять лет было бы открыто место старшей, самой главной, жрицы со всеми прилагающимися к этому посту почестями и привилегиями.

Но я не смогла. Не выдержала испытания любовью стареющей женщины с нерастраченным девством к молодому смазливому красавчику – и в результате я, забеременевшая, бежала вместе с ним из ставшего мне родным храма. В тот день я снова умерла, потеряв все, что имела, и возродилась несколько месяцев спустя в виде поломойки в храме Вечного огня. Рождение дочери, унаследовавшей мои способности, чуть приподняло мой статус, но все равно он оставался таким низким, что ничтожнее меня были только рабы, чистящие нужники, и выбрасывающие в выгребные ямы разную падаль.

Я уже думала, что это положение у меня навсегда, до самой моей смерти, как тут в храм Вечного Огня нагрянул капитан Серегин со своей командой и перевернул тут все вверх дном. И снова, как это уже много раз бывало, первые стали последними, а последние первыми. Конечно, то место, какое я занимаю в отряде, не идет ни в какое сравнение с тем, каким оно было во второй, а тем более в первой жизни, но все равно, быть равной среди равных среди людей, которых никто не обвинит в слабости и неуспешности – это совсем не то, что быть храмовой поломойкой, то есть существом, об которое каждый по определению норовит вытереть ноги.

Но все равно я каждую минуту боюсь, что меня спросят: «Кто вы, госпожа Анастасия?» – а Анна Сергеевна посмотрит на меня своим пронизывающим взглядом, и тогда я должна буду или рассказать им все как есть или покинуть их команду, потому что я уже знаю, что капитан Серегин абсолютно не терпит лжи – ни в каком виде. А правду я им говорить просто боюсь, потому что если по какому-то странному стечению обстоятельств для меня прошло не более десяти лет, то в том мире, откуда родом и я, и Серегин с Анной Сергеевной и всей их командой, минуло уже почти сто. Там я должна была уже умереть и рассыпаться в прах, и я боюсь, что если я признаюсь в принадлежности к тому миру, то он предъявит на меня свои права – и тогда я обязательно погибну, как чуть не погибла в подвале того дома в Екатеринбурге.

Я и хочу сказать правду – и боюсь это сделать, потому что чем больше я узнаю об истории того мира после гибели моих родных и моего собственного исчезновения, тем больше мне хочется кричать от ужаса. Не хотели мы такой судьбы ни себе, ни стране – и будь даже все мы прокляты, все равно это наказание окажется совсем недостаточным по сравнению с теми бедствиями, какие наша семья принесла России. Каждый раз, когда я вижу Серегина, то хочу заговорить с ним, но каждый раз сгораю со стыда и не смею даже открыть перед ним рот. Единственно, что мне остается, это прийти на исповедь к отцу Александру и исповедаться ему, излив перед ним свою бессмертную душу, которая никак не дает умереть моему бренному телу.

– Грешна я, отче, – скажу я ему, – грешна, грешна, грешна, и за грехи мои платят те, кто никоим образом в них не повинен. Назначь мне епитимью, соразмерную тяжести моих грехов – и если я ее выдержу, то скажу тебе спасибо, а если нет, то сойду в ад уже успокоившейся, и оттого почти счастливой.

Забывшись этой молитвой израненной души, я как-то совсем не заметила приближения того, о ком сейчас были все мои мысли. Не успела я даже испугаться, а отец Александр уже стоял передо мной.

– Ты чем-то обеспокоена, дочь моя? – участливо спросил он у меня, меланхолично перебирая бусины своих настоящих самшитовых четок.

В моей душе страх разоблачения снова начал бороться с желанием рассказать отцу Александру всю правду, какая она есть. Поверит ли он мне – совсем другой вопрос, но излив душу священнику, я наконец-то избавлюсь от всего обременяющего ее ужаса, а исполнив епитимью, смогу считать себя еще и полностью очищенной от всех тех грехов, что облепили меня, подобно тому как мухи облепляют кусок гниющей плоти. В конце концов желание сказать правду победило. Лучше уж ужасный конец, чем бесконечный ужас, и я не зря тогда просила капитана Серегина поставить точку в моей никчемной и несчастной жизни одним ударом своего волшебного меча.

– Грешная я, отче, – сказала я ему, – и грехи мои тянутся за мной, цепляясь один за другой, и нет им конца и края, как мне нет от них никакого спасения. Примите же мою исповедь и назначьте мне епитимью, или я скину свои одежды и уйду голой в пустыню, чтобы сожрали меня там дикие звери в том виде, в каком я пришла в этот мир (в смысле – родилась), дабы не пришлось мне еще отягощать свою душу грехом самоубийства.

Да, дадут тут уйти в пустыню, хоть голой, хоть одетой – черта с два! Сперва отец Александр как следует, с песочком, продраил меня за мои слова о самоубийстве, сказав, что если я не выкину эти мысли из головы, то потом, когда мне придет пора умирать, я испытаю такие муки, что мне и обычный ад покажется самым настоящим раем. Потом он очень внимательно выслушал мою исповедь, лишь изредка задавая наводящие вопросы. Когда я закончила, то он на некоторое время погрузился в раздумья.

– Значит так, дочь моя, – сказал мне отец Александр, – делай что должно, и да свершится что суждено. Раз уж ты попала в эту компанию, то значит, она и есть твоя епитимья. Пройди с ними до конца их пути и тогда ты узнаешь, что тебе делать дальше, но думаю, что это тебе не понадобится. Не в молитвах и посте твое спасение души, а в любви к людям и проявленном по отношению к ним терпении и милосердии. Каждое твое доброе дело будет снимать с тебя по греху и думаю, что ты скоро почувствуешь, как душа твоя воспаряет к небесам.

– Простите меня, отче, – произнесла я, склонив голову, – но разве то, чем я буду вынуждена заниматься в их компании, не греховно само по себе? Я имею в виду занятие магией и всем, что с ней связано, что издавна считалось нечестивым занятием. Ведь ведьм сжигали на кострах еще за много веков до пришествия Христа…

– Сжигали и топили в воде отравительниц, – поправил меня отец Александр, – а позднее имела место терминологическая путаница. Впрочем, тебе не грозит быть ни сожженной, ни утопленной – у тебя же совсем другая судьба. Ведь ты добрая женщина и будешь творить только добро, в противном случае ты никогда не обратилась бы ко мне за помощью.

– Да, отче Александр, это так, – сказала я, – но разве вы не знаете, что капитан Серегин хочет использовать меня как мощнейшее оружие, для того чтобы вызывать по желанию бури, грозы, ураганы, наводнения и другие стихийные бедствия, связанные с воздухом и водой. Если я буду выполнять эти его желания, то окажусь ответственной за гибель множества людей, и мне опять не будет прощения, в первую очередь со стороны самой же себя.

После этих моих слов в голосе отца Александра появились пугающие грохочущие нотки, которые вызвали у меня дрожь в коленках.

– Глупая женщина, – произнес он, – разве ты не знаешь, что горьким зачастую лечат, а сладким калечат? Иногда наступают такие времена, что от гордыни, тщеславия, алчности и злобы горьким лечить приходится целые народы – и тогда становятся незаменимыми такие как Серегин, не знающие сомнений и делающие что должно. Не должна знать сомнений и ты, делая все по его приказу; если он прикажет тебе сделать грозу – делай грозу, если прикажет раздеться и возлечь с ним на ложе – раздевайся и ложись, если прикажет петь и смеяться – пой и смейся. Есть время разбрасывать камни и есть время их собирать. Помни об этом. Впрочем, вскоре ты сама увидишь, что все, что бы вы ни делали, будет делаться к лучшему, ибо там, куда я вас пошлю, хуже уже быть не может. А теперь, дочь моя, вот тебе мой аванс… благословляю тебя на этот подвиг, будь счастлива, Анастасия.

С этими словами отец Александр сделал шаг назад и размашисто перекрестил меня, отчего душа моя успокоилась и наполнилась тихим неземным блаженством, подобным тому, который я испытывала в раннем детстве, когда меня благословлял отец Иоанн. Только на этот раз чувство было и глубже и сильнее, как будто передо мной стоял не обычный священник с весьма необычным даром, а сам наш Небесный Отец. И пусть и Кобра-Ника и Анна Сергеевна говорили нечто такое вполне уверенно, но все же прежде я была склонна считать, что отец Александр – это всего лишь талантливый магнетизер, вроде ранее знакомого мне старца Григория. Теперь я вижу, что это не так – и каюсь, каюсь, каюсь.

Ну вот, набилось в нашу компанию магов, что от них стало просто тесно. Набились, понимаешь, как сельди в бочку и сидят друг у друга на голове. Я – маг, Ника – маг, Зуля (милейшая женщина, хоть и чертовка) – маг, мадмуазель Волконская – не очень сильный, но маг, Анастасия – тоже маг, причем может такое, что мне иногда становится страшно. То, как по ее слову и жесту разверзаются хляби небесные, мы уже видели, но это были пока что только игрушки. Вот она подучится немного, поднаберет сил и устроит всем нам настоящий библейский Всемирный Потоп, особенно если Ника согласится поработать для нее магическим аккумулятором. Но это я так, утрирую – Анастасия тоже милейшая женщина, еще более мнительная, чем я, по поводу непричинения зла своему ближнему, и поэтому ждать от не Всемирного Потопа без какой-то особой необходимости, я думаю, не стоит.

Кстати, об Анастасии. Сегодня по совместной просьбе Сергей Сергеича и отца Александра я, Лилия и Зуля, которая тоже сведуща в женской магии омоложения и красоты (есть, оказывается, и такой раздел), собрались на консилиум по поводу ее внешности и состояния здоровья. Я должна была попробовать уврачевать ее душу, Лилия тело, а Зуля – вернуть Анастасии блеск красоты и очарование юности. Зачем нужно последнее, я уж не знаю, потому что любая здоровая и внутренне сбалансированная женщина всегда выглядит уж если не прекрасной, то уж точно привлекательной.

Для этого медицинского осмотра под огороженном ширмами (чтобы не подглядывали мужчины) шикарным цветастым пляжным тентом был оборудован небольшой смотровой кабинет – с кушеткой, шкафом, двумя роскошными креслами и стоящим между ними журнальным столиком, а также вешалкой для одежды, письменным столом и несколькими жесткими стульями. Когда вошла Анастасия, мы все втроем сидели и ждали только ее. Лилия, одетая в белый, с короткими рукавами, халат прямо на голое тело, и в белую же шапочку, сидела на месте врача за столом, а мы с Зулей, напустив на себя строгий вид, пристроились по обе стороны от нее.

Анастасия прошла на середину этого импровизированного кабинета и остановилась, растерянно переминаясь с ноги на ногу и не зная, что ей делать дальше.

– Раздевайтесь, больная, – важным тоном произнесла Лилия и это получилось так уморительно похоже на то, как дети играют «в больницу», что я чуть не прыснула от смеха. Но сдержалась.

Анастасия (явно ведь не местная, происхождения не скроешь) почему-то приняла это абсолютно всерьез, без всякого юмора, и начала расстегивать ремень на своей джинсовой юбке ниже колена, которую вместе с клетчатой рубашкой коричнево-горчичного цвета я подобрала ей для повседневного ношения. Ну, джинсой я это изделие называю чисто по привычке, поскольку фактура ткани, покрой и металлические заклепки (не декоративные, а самые настоящие) располагались на своих положенных местах, зато цвет у нее был не синий и не голубой, а какой-то зеленовато-табачный. Не так красиво, но зато прочно, аккуратно и не марко. И вообще масспошив того мира, если не считать специальной пляжной одежды, весь окрашен в неяркие маскирующие цвета.

Еще одной приметой сходного с нами происхождения было то, насколько легко и естественно она освоила ношение этих вещей, правда, пока наотрез отказываясь надевать джинсы-брюки, говоря, что это неприлично. Местные же женщины – хоть завербованные амазонки, хоть оставшиеся с нами латинянки – ходят в нашей одежде примерно с той же грацией, что и дрессированные медведи в цирке. И с расстегиванием-застегиванием пуговиц у местных тоже возникают определенные напряги, а вот Анастасия справляется с этим свободно, даже не задумываясь о том, что она делает, как и с ношением нижнего белья, которое у местных начисто отсутствует. Но это все детали, с которыми мы разберемся чуть попозже, а пока Анастасия полностью разделась и снова, неловко переминаясь босыми ногами, встала перед нами на специальном коврике, прикрывая ладонями интимное место. Ишь ты, какая стеснительная – тут ведь одни женщины, а она все равно прикрывается.

– Так, больная, – сказала Лилия, вставая из-за стола и вставляя в уши дужки стетоскопа, – вытяните руки по швам и приступим. А вы, девочки, смотрите, как делается настоящий медицинский осмотр. Дышите, больная… Не дышите… Повернитесь… Дышите… Не дышите…

Пока Лилия выслушивала Анастасию, Зуля изучала ее обнаженную фигуру примерно так же, как скульптор изучает кусок глины, из которого он должен вылепить прелестную статуэтку. Пока это всего лишь грубая заготовка, не лишенная, правда, определенного врожденного очарования – но Боже ж ты мой, как ее поломала жизнь… Шрамы огнестрельные, совсем застарелые, шрамы резаные, значительно свежее, шрамы от плети на спине и наверняка большое количество шрамов в ее несчастной душе.

Но первой бедняжку в свои руки получила все же Лилия – и сейчас она вертит ее, как модель на подиуме, заставляя то выпрямляться, поднимая вверх руки, то становиться спокойно с ногами на ширине плеч и опущенными свободно руками, то согнувшись садиться на корточки, то наклоняться вперед, берясь кистями рук за лодыжки выпрямленных ног (не у каждого получится, нужна гимнастическая растяжка и постоянные тренировки). При этом наша девочка-богиня, как заправский доктор, прощупывает Анастасию своими тонкими пальцами и лишь иногда спрашивая о том, где и что у нее болит. Со стороны это выглядит как истинное шарлатанство пополам с гипнозом, но я-то знаю, что пальцы Лилии работают лучше любых наших медицинских диагностических приборов, а странные позы нужны только для того, чтобы расслабить или напрячь определенные группы мышц, пострадавшие от проникающих ранений, и поставить в различное положение те или иные внутренние органы, чтобы определить, насколько сильно на них отразилось столь варварское обращение с этим телом. Бедная Анастасия аж взмокла, а Лилия все продолжа над ней свои манипуляции, лишь иногда прерываемые короткими вскриками боли несчастной женщины.

– Ну, вот и все, – сказала, вздохнув, Лилия, наконец оставив в покое бедную женщину, – ничего страшного у тебя нет, милая. Знаю, что обследование далось нелегко, поэтому садись вон на тот стул и переведи дух, а я пока заполню твою анкету.

Сказав это, юная богиня вернулась за стол и раскрыв большую толстую тетрадь, взяла перьевую ручку и начала быстро что-то писать по латыни, заполняя лист мелким убористым почерком – при этом она либо создавала у пациентки ощущение «настоящего врача», либо действительно записывала результаты обследования. Анастасия, которая находилась в состоянии, чрезвычайно похожем на транс, подошла к указанному стулу и уселась на него, выпрямив спину. Положив руки на плотно сдвинутые колени, она ожидала вердикта. Лилия старалась над своей писаниной еще минут пятнадцать – слишком долго для простой показухи. Наконец она остановилась, и, подняв голову, посмотрела на свою пациентку.

– Значит так, – сказала Лилия, – повреждения у тебя средней тяжести, раны заросли вкривь и вкось, наследственность тоже не самая лучшая – скажи спасибо прабабке со стороны матери, да и к своему телу ты относилась довольно похабно, и изношено оно у тебя гораздо выше среднего. Но у тебя нет ничего такого, с чем не могла бы справиться старая добрая маготерапия. Заклинание регенерации на тебя наложит наш юный друг Деметрий, а потом я, направляя силу его заклинания, за десять сеансов каждые три дня я сделаю так, что твое тело станет как новенькое. Будешь ходить ко мне на лечение вместе с госпожой Ефимией…

При этих словах Лилии Анастасия чуть не грохнулась в обморок – не знаю, что она там себе вообразила, но было видно, что сочетание слов «на тебя наложат заклинание» было для нее само по себе страшнее смертного приговора. Бедная женщина. Кто же ее напугал и когда, неужели в детстве, когда она могла наслушаться страшных сказок о злых колдунах, накладывавших самые мерзкие заклинания на молоденьких девочек. И вот сейчас бедняга трясется от страха, даже не подумав, что регенерация – это не страшное, а очень полезное заклинание, не только укрепляющее здоровье, но еще и продлевающее жизнь и молодость женщины, сколько бы ей ни было лет. Большинству из нас еще рано задумываться о продлении молодости и красоты, но однажды это время придет – а заклинание регенерации не имеет ограничения по сроку своего действия.

Лилия тоже заметила этот страх и недовольно поморщилась.

– Только без комплексов, моя дорогая, – сказала она, – в заклинании регенерации нет ничего страшного или болезненного, просто оно будет поддерживать твое тело в оптимальном состоянии, соответствующем полностью развитой генетической норме. Для твоего вида это примерно соответствует возрасту от двадцати до двадцати пяти лет. Вместе со мной с вами обеими будет работать госпожа Зул, которая теми же методами будет приводить ваши тела к оптимальным эстетическим показателям, свойственным вашему виду.

– Внешности супермодели тебе не обещаю, – высоким голосом произнесла Зул бин Шаб, – но мужчины на улицах на тебя оглядываться будут – это фирма гарантирует. Задатки у тебя есть, и неплохие – не то что у твоей напарницы Ефимии, которая по фактуре похожа на ручку от метлы. Но даже ручку метлы можно довести до такого совершенства, что ваши самцы будут кидаться на нее с диким голодным рычанием. Почему-то наш господин и повелитель желает, чтобы все дамы и девицы в этом отряде выглядели не хуже, чем женская эскорт-гвардия нашего императора всех деммов.

При упоминании об императоре Анастасия вполне заметно вздрогнула, и у меня начали появляться некоторые сомнения – или скорее подозрения. Да нет, не может быть – несмотря на ужасное состояние своего тела, Анастасии никак не больше тридцати лет, а с тех времен, как загадочным образом бесследно пропала ее августейшая тезка, прошло уже почти полное столетие. Или мне и в самом деле влезть к ней в голову по полной программе – ведь все равно, не установив причины ее неврозов и комплексов, я не смогу добиться и их излечения. Но только заниматься этим надо не в такой обстановке, когда обнаженная пациентка смущена и зажата, а в атмосфере доверия и дружбы, чтобы душа несчастной Анастасии, свернувшаяся в клубок подобно колючему ежику, доверчиво раскрылась передо мной, показав свое мягкое белое брюшко.

– Значит так, уважаемые Лилия и Зул бин Шаб, – решительно произнесла я, – если вы уже закончили с нашей пациенткой, то позвольте ей наконец одеться и оставьте нас с ней наедине – для очень личного разговора.

– Но, Анна Сергеевна, – обиженно протянула Лилия, – я тоже хочу посмотреть, как ты работаешь. Я же ведь показала тебе все-все-все, так что это будет по-честному. И скажи мне, пожалуйста, зачем Анастасии одеваться, ведь сейчас же совсем не холодно, и если она хочет, то мы с Зул тоже можем раздеться. Вот!

Тут в воздухе что-то хлопнуло, и Лилия вмиг оказалась обнаженной.

– Не надо создавать тут атмосферу женской бани, – напустив на себя строгость, а на самом деле подавляя приступ смеха, махнула я рукой в сторону Лилии и Зул, которая уже начала расстегивать пуговицы на своей кожаной безрукавке, – неприятие наготы с ее стороны – это вопрос культуры и воспитания, а не стеснение раздетой женщины перед одетыми.

– Все это глупые комплексы, которые надо лечить, – поворчала Лилия и с таким же хлопком облачилась в свой привычный белый хитон, – в наготе человеческого тела нет ничего неприличного, и совершенно напрасно дядюшка распространяет эти глупости между своими последователями.

– Это не он, – ответила я Лилии, – это сами люди выпрямляли кривое перегибанием в другую сторону и слегка перестарались. Ведь оргии, групповые совокупления, публичные испражнения и прочие извращения, в которых погряз тот старый мир, уже не знающий как удовлетворить свою гипертрофированную чувственность, находятся по ту сторону добра и зла, когда все меняет свой знак и нагота человеческого тела становится отвратительной, а монашеская скромность очаровательной.

– Я бы этих извращенцев… – Лилия сжала кулак и в воздухе будто бы раздался хруст ломающихся костей и мягкое чавканье прокручиваемой через мясорубку плоти.

– Не надо так, – покачала я головой, – достаточно сделать их смешными и маргинальными, серьезно карая лишь за случаи насилия. Но мы сейчас разговариваем, собственно, не об этом, а о том, что моей пациентке необходимо одеться и создать комфортную обстановку для уединенной беседы…

– Все, поняла, – всплеснула руками Лилия, – конечно, пусть наша пациентка оденется, а я молчу-молчу и удаляюсь прочь. Зул, пойдем тоже со мной, я покажу тебе совершенно потрясное заклинание для удаления морщин…

И зачем Лилии удаление морщин, ведь она же вечная девочка? Или их божественность еще где-то подрабатывает на стороне в косметическом салоне для молодящихся богатеньких старушек? Тогда да, с голоду при таких талантах она точно не умрет.

Тем временем Анастасия, едва только услышав, что ей разрешают одеться, стремглав подбежала к вешалке и первым делом схватилась за свои трогательные трусики-боксерки, которые, наверное, больше всего напоминали ей привычные панталоны. Рывком натянув их на свое тело, она начала одеваться так стремительно, как будто хотела побить мировой рекорд по этому делу, и от излишнего усердия даже опрокинула стул, покраснев при этом от осознания своей неловкости. Вскоре Анастасия уже стояла передо мной почти что навытяжку, полностью одетая и обутая, и только нервно сжимающиеся и разжимающиеся пальцы выдавали ее душевное волнение.

– Анна Сергеевна, – неожиданно произнесла она срывающимся голосом, – скажите, почему вы все так возитесь со мной? Сначала Кобра-Ника, потом капитан Серегин, Сергей Сергеевич, теперь вы трое… За что мне такое внимание и честь, неужели только за мои красивые глаза и некоторые магические таланты?

– Присядь и расслабься, – кивнула я в сторону одного из кресел, сама опускаясь во второе. Пойми, Анастасия – хочешь ты этого или нет, но ты теперь член нашей обшей команды, а капитан Серегин – он такой человек, что, говоря его языком, за своего бойца кому угодно пасть порвет, и глаз на задницу натянет, заставив моргать. А тут ничего рвать и натягивать не надо, надо одеть, обуть, накормить, напоить, а также привести здоровье в оптимальное состояние. Вот так он понимает свои обязанности командира, честь ему и хвала. Не даром же подчиненные зовут его Батей. Отец он наш, строгий и справедливый.

– Но почему, Анна Сергеевна?! – воскликнула Анастасия, опускаясь в соседнее кресло, – Почему вы взяли меня в свою компанию? Чем я заслужила такую честь, ведь у вас тут маги один другого сильнее и рядом с вами даже присутствует сам…

– Да, – ответила я, – мы, наверное, единственные, кто может начертать на своем знамени девиз «С нами Бог!» – и это будет абсолютной правдой. Кстати, кроме тебя, мы «возимся» с семейством чертовок, с отставной жрицей Ефимией, с бывшей пленной тевтонкой Гретхен и бывшими жертвенными овечками херра Тойфеля, возились с женщинами-латинянками, которых спасли от жертвоприношения, и продолжаем возиться с теми из них, которые не захотели с нами расставаться. Так что, твой случай далеко не уникален.

– Наверное, вы правы, Анна Сергеевна, – кивнула Анастасия, – и мой случай действительно не уникален. Но все же мне кажется, что вы уделяете мне несколько больше времени, чем всем остальным, даже вместе взятым. Почему вы вообще взяли меня в свою команду, а не оставили мыть полы в храме Вечного Огня, если уж Сергей Сергеевич не захотел меня убивать?

– Знаешь, Анастасия, – сказала я, начиная уже уставать от такой настойчивости и упрямства, – с самого начала мы заподозрили, что родом ты не из этого мира, что оказалась ты тут не по своей воле, что тебе тут неуютно, и ты чувствуешь себя среди этих людей совершенно чужой. Для этого вовсе не требовалось читать твою память и сознание. Это у тебя было написано буквально на лбу, и чтобы прочесть эти письмена, не пришлось даже особо стараться.

– Ой! – пискнула она, машинально прикрыв свой лоб рукой, – Анна Сергеевна, неужели это так заметно?

– Заметно, заметно, – проворчала я, – только теперь, когда ты уже в нашей команде, все это не имеет никакого значения. Дело в другом. Сергей Сергеевич поручил мне поправить твое душевное здоровье, избавив от неврозов и комплексов, в том числе и от комплекса неприятия наготы. В самом по себе здоровом и чистом теле женщины нет ничего дурного, иначе почему Бог создал нас, женщин, такими, какие мы есть, а не какими-то иными?

– Не знаю, – пожала плечами Анастасия, – все это для меня слишком непривычно. Я бы предпочла сохранить то воспитание, которое в детстве получила от родителей, и, наверное, потому и предпочла оставаться в храме Текущей воды, потому что образ жизни его жриц напоминал мне наш православный монастырский устав…

Анастасия сказала это и осеклась, очевидно, поняв, что проговорилась. Но мне этого было недостаточно – ведь от хорошей жизни в монастырь не прячутся, и если это и в самом деле та самая Анастасия – пусть даже и не из нашей мировой линии – то после всего произошедшего с ней и ее семьей неврозов и комплексов на у нее должно быть не меньше, чем блох на бродячей барбоске. Кстати, ее имя в переводе с греческого означает «возвращенная к жизни», что тоже наводит на определенные размышление. Но наверное, если я действительно хочу знать, кто эта женщина на самом деле, для того чтобы помочь ей, то у меня остается только одно средство – общее сканирование сознания, как бы я ни ненавидела это занятие. Ведь я буду делать это совсем не для того, чтобы удовлетворить свое любопытство, а лишь для того, чтобы помочь этой женщине.

Успокоив таким образом свою совесть, я наконец решилась и низким размеренным голосом произнесла:

– Анастасия, посмотри мне в глаза, смотри внимательно, не отрываясь… Я вижу тебя насквозь, но ты не бойся меня, потому что я твой друг и хочу тебе помочь.

Анастасия, чисто машинально глянувшая на меня после первых слов, попыталась было отвести взгляд, но было уже поздно. Я вошла в ее сознание медленно и осторожно, стараясь не причинить боли, и в то же время с той неодолимой силой, какую дает подавляющее превосходство сильного мага разума над обычным человеком. Первое, что я ощутила, попав внутрь – это холод, сквозняки и промозглая сырость. Сопротивление личности Анастасии почти сразу же было подавлено, ее эго, поняв что ему не удастся мне помешать, свернулось в клубок и захныкало в пыльном захламленном уголке.

– Бедная-бедная-бедная я, – донеслось оттуда, – никто меня не любит, все обижают. ПаПа и МаМа, заберите меня отсюда, я не хочу так больше жить, мне очень страшно и плохо без вас… ну пожалуйста, заберите меня отсюда…

На воображаемой стене – такой же пыльной и заросшей паутиной, как и тот уголок, где свернулось в клубочек хнычущее эго – висят такие же запыленные портреты, украшенные черными креповыми лентами. Три девочки, портреты которых были подписаны «Ольга», «Татьяна», «Мария», юноша, почти мальчик с именем «Алексей», взрослые мужчина и женщина с табличками «папа» и «мама», и одна пустая рама, табличка перед которой гласила «для меня». Я ни черта не помню, как выглядели царские дети и даже императрица (которая, как говорил один мой приятель, своей тупостью и упрямством свела в могилу не только себя, но и огромную страну), но не узнать последнего «хозяина земли русской» не смогла. Было видно, что когда-то перед портретами курили благовония и жгли свечи, но сейчас все давно заросло грязью и паутиной. Единственный уголок в сознании, где царил хоть какой-то уют и порядок, был посвящен дочери. Там стояла колыбелька, было тепло от огня, горящего в очаге, и светло от расставленных повсюду свечей. Последнее остававшееся в ней душевное тепло Анастасия вкладывала в свою дочь. Девочка была последним рубежом перед надвигающейся на женщину серой волной отчаяния.

Но нет, мы будем драться и враг не пройдет. В первую очередь надо тут прибраться, смести паутину, выкинуть весь мусор, протереть тряпкой пыль и снова зажечь перед портретами поминальные свечи. Пусть царь был, как о нем говорят некоторые, умный, но безвольный и безынициативный; пусть императрица, напротив, была дурой с инициативой и жестким характером, которая, подавив супруга, привела страну к катастрофе. Пусть все это так – но при том эти люди для Анастасии – самые родные, а ее сестры и брат вовсе не были виновны ни в чем, кроме того, как родились именно в этой семье.

Погладив эго по его нечесаной головенке (ибо внутри себя Анастасия так и осталась семнадцатилетней девушкой), я взяла в руки воображаемую метлу и принялась за войну с паутиной и пауками…

Но я недолго оставалась там в полном одиночестве, вскоре в большом камине ярко запылал огонь, отчего сразу стало тепло и немного жарко – и рядом со мной оказалась, собственной персоной, сержант Ника в мундире с закатанными до локтей рукавами, которая тут же включилась в процесс уборки. Вслед за Никой появился Дима Колдун, принявшийся стирать пыль с портретов, а вслед за ним вдвоем появились капитан Серегин и мадмуазель Волконская. Внутри маленькой и тесной комнатки, изображавшей сознание несчастной Анастасии, оказалась практически все маги, волшебники, боги и полубоги нашего отряда. Не хватало только Лилии, Зул и Гретхен, но что им наша история, семья Романовых, судьба империи и прочие дела, которые касаются только русских… Вскоре уборка была закончена, эго, охотно откликающееся на имя Настасья, успокоено, умыто, причесано, переодето в белое чистое платье и напоено чаем.

Волконская зажгла перед портретами свечи, а капитан Серегин сказал:

– Они умерли, прости их и отпусти, Анастасия. Они были бы рады, если бы знали, что у тебя все хорошо.

– Да, – сказал вошедший последним отец Александр, – отпусти их. Они не были святыми, как думают о них некоторые люди, но не были и грешниками, намеренно бросившими страну в водоворот кровавых событий. Поэтому они прощены и не будут гореть в огне. Даруй же им покой, Анастасия, пусть покоятся с миром…

– А как же их убийцы, Отче? – скромно спросило эго, – неужели эти люди уйдут безнаказанными?

– Никто не ушел от моего суда, – ответил тот, кто говорил голосом отца Александра, – ибо там прошло сто лет, и кости жертв перемешались с костями палачей. Кто раньше, кто позже получал свое воздаяние, и совсем немногие из тех, кто кричал: «распни его, распни», умерли от старости в своих собственных постелях. Террор – это такая штука, что стоит его начать, как машина начинает засасывать в себя тех, кто ее когда-то запустил. Человек, отдавший приказ убить твою семью, умер меньше чем через год, насмерть избитый; другие ушли кто раньше, кто позже, но чаще всего из-за того, что каждый новый этап кровавой драмы требовал новых жертв, и бывшие товарищи подходили на эту роль куда как лучше. Вспомни, как это было во Франции.

– Хорошо, – сказало эго, – я их отпущу и дам вечный покой. Но и вы отпустите меня, ибо без них я не смогу жить.

– Нет, – сказал священник, – тебе еще рано уходить. Прощение и покой даны им авансом, и отработать этот аванс должна именно ты, как последняя оставшаяся в живых. Кроме того, у тебя есть шанс искупить их грех, сделать столько добрых дел, что все вы – и ты, и они заслужите не только прощение, но и блаженство. Но сразу тебе скажу – путь этот ведет не в монастырь, а в мир, и это путь меча. Жить ты должна горячо и яростно, чтобы ни живой, ни мертвой тебе бы не было стыдно за бесцельно прожитые безвозвратно ушедшие годы.

– Да, – сказал капитан Серегин, – живи и сражайся, а мы тебя защитим.

– Мы тебя поддержим, – сказала Волконская.

– И поможем, – добавил Димка, – ты только нас не бросай, а уж мы за тебя горой.

– Да, – произнесла Ника, – вместе мы сила.

– Если с тобой что-нибудь случится, – добавила я, – то мы воспитаем твою дочь. Воспитывать я умею. Это я тебе обещаю. Ведь мы теперь твоя новая семья, твои братья и сестры, твои три мушкетера, которые один за всех, и все за одного.

Эго заплакало слезами счастья, потом, шмыгая носом и вытирая сопли, произнесло:

– Спасибо вам всем, я обещаю, что остаюсь. А теперь оставьте меня, пожалуйста, одну, мне надо подумать…

– Анна Сергеевна, Анна Сергеевна, – сквозь полудрему-полубред услышала я голос Анастасии, – очнитесь, пожалуйста, я очень вас прошу.

– А!? – открыла я глаза, – извини, Настасья, что-то меня разморило. Мне снился странный сон, что я влезла в твое сознание и привела туда всех наших…

– Это был не сон, – серьезно кивнула Анастасия, – вы действительно там были, помогли мне простить и отпустить моих папу и маму, навести порядок в своих мыслях и разобраться в самой себе, а также показали мне, как вы меня любите и поддерживаете, и этого я никогда не забуду. Честное слово, Анна Сергеевна.

Сказать честно, до прошлой ночи еще ни одна женщина сама не делала мне предложение руки и сердца. И тем более ни разу это не происходило таким оригинальным способом, как это сделала мадмуазель Волконская.

Конечно, во время оно Клавдия и Феодора чуть не передрались между собой за право моей первой ночи, но это было совсем другое – любовь-благодарность за спасение, без всяческих дальнейших обязательств. Тогда я просто впал в позу буриданова осла – я желал попробовать неумеренно пышных прелестей Клавдии (такой бюст – без всякого силикона – я видел впервые в жизни), но и Феодора, непривычно рыжая в этой компании смуглых брюнеток, привлекала мой глаз своей необычностью и утонченностью, не свойственной местным деревенским дамам. Правда, приз выиграла третья красотка, Туллия, которая увела меня прямо из-под носа соперниц, когда они погрязли в скандале, не желая уступать друг другу. Но все это было совсем не то, потому что Туллия тоже в тот момент не желала ничего большего, чем просто приятно провести время с главным самцом стаи, подняв при этом попутно свою самооценку. А тут, понимаешь – «хочу я замуж, замуж хочу».

Не, товарищи, нельзя же так негуманно поступать с мужчинами – от этого они вполне могут на всю жизнь остаться заиками и импотентами. А то что это получается – спал человек совсем мирно, никого не трогал, никого не пытался соблазнить. Знаете ли, когда командуешь чисто бабским коллективом, то все эти половые различия начинают как-то приедаться. Амазонки – они в обеденный перерыв и вечером в море вообще без ничего купаются, пусть даже мы и распотрошили контейнер с пляжными принадлежностями. Надувной матрас под себя подстелить, или грибочек от солнца поставить – это они завсегда пожалуйста, а вот купальники… Так что голые сиськи, попки и прочие интимные места у девочек элитного разлива я наблюдаю регулярно и почти в неограниченном количестве. Они и на зарядку-то выходят по форме «голый торс, в одних трусах» – впрочем, все по уставу. А позволь я им, то бегали бы они у меня и вообще голышом, благо погода позволяет, но тут я не позволяю, и все тут. Хватит с меня одного пляжа. И попробуй им что-нибудь скажи по этому поводу – мигом отбреют.

Та же Агния: