Часть 7
Полдень. Капитан Серегин Сергей Сергеевич.
Ну вот наконец мы готовы к походу. Багаж и наполненные водой бурдюки навьючены на лошадей, хлопцы в седлах, кони бьют копытом, готовые отправиться в путь. Мадмуазель Волконская последней поднимается в седло. Настали последние минуты прощания. Птица, Матильда, Колдун, Профессор, Заяц, отец Александр… Мы знакомы всего-то неделю, не больше – а мне кажется, что я знаю их уже целую вечность, а то, что со мной было до того, еще в нашем родном мире, подернулось дымкой, и кажется уже, что было это очень давно – и не со мной, а с кем-то другим, а я всего лишь читал об этом в книге или смотрел кино. Умом я понимаю, что эти ощущения неестественны, но чувствам все равно не прикажешь. Я уже не совсем я – и это тоже факт.
Началось это с того момента, как мне удалось завалить Ареса. Конечно, его личность не перешла ко мне по наследству, но на той силе, которую мне подсунула Афина, осталось некое подобие его отпечатка или тени. Разумеется, я буду с этим бороться всеми своими силами, потому что мне совсем не нравится превращение в такого отморозка, каким был покойный – но не факт, что это у меня получится, и я сумею удержать в руках эту новую сущность. С другой стороны, права Афина, сказавшая мне, что или я овладею силой, или сила овладеет мной – третьего не дано. У меня все получится. Я просто я не имею права на то, чтобы не получилось. Возможно, я и стану иным, но этот иной все равно ничем не должен походить на Ареса.
Кстати, сегодня что-то случилось с Матильдой. Она не торопится подойти попрощаться, а как-то странно посматривает на меня издалека – вскинет глаза в мою сторону, и тут же отведет обратно, оглядывая окрестности, будто любуется окружающим пейзажем. То нос свой смущенно почешет, то рукой об руку потрет. Видно, что отчего-то ей очень неловко, и я даже опасаюсь делать предположения на эту тему… Однако, поди ж ты – прощаться она так и не подходит, а еще называется будущая жена…
Впрочем, это я так мысленно шучу с самим собой. Перемены в ней самой и в ее отношении ко мне бросаются в глаза так явно, что, наверное, это уже заметно всем окружающим, и в первую очередь Птице, от которой вообще не скрыть никаких человеческих эмоций. Видно, что девочка больше не пытается казаться более взрослой, чем она есть на самом деле. Сейчас Матильда – сама детская непосредственность, во всем очаровании своих двенадцати лет… Вон, рядом с ней, крутится наш Профессор – рот до ушей, и счастья полные штаны. Тут, как говорится, я могу только одобрить, ибо ничего хорошего из той ее затеи с нашей женитьбой явно бы не вышло. Пусть лучше Матильда будет моей приемной дочерью наравне с Зайцем, и любить я их обеих тоже буду как приемных дочерей.
Ну что ж, видимо, тут не обошлось без промысла малолетней богини Лилии… Хотя кто его знает. Я почти не сомневался, что рано или поздно произойдет нечто подобное – желание Матильды угаснет, и она обратит свое внимание на другие объекты, более подходящие ей по возрасту. А я даже и не буду интересоваться, замешана ли тут юная богиня со своим колдовством – пусть это навсегда останется для меня загадкой…
Я мысленно усмехнулся, чувствуя, как узы Гименея, тенью маячившие где-то в будущем, неотвратимо тают… А может быть, это лишь иллюзия. Потому что одна красивая и острая на язычок блондинка все чаще поглядывает на меня с откровенным интересом. Но по крайней мере Елизавета Дмитриевна (как она любит себя называть) – взрослая незамужняя девушка и офицер, вполне отдающая себе отчет в собственных поступках. Хотя некоторые ее действия позволяют думать, что отчасти она по-прежнему еще взбалмошная девчонка, которой в детстве недоставало хорошего отцовского ремня… ну, или вымоченных розог, которые у аристократов применяются для вразумления подрастающего поколения.
Ага… Матильда, пошептавшись о чем-то с Профессором, медленно направляется в мою сторону. Я вижу, что ей нелегко, но она полна решимости, как любят выражаться женщины – «внести ясность в наши отношения». Ее губы сжаты, брови сдвинуты, глаза смотрят виновато, но решительно. И нет уже в этих глазах урагана эмоций и вулкана страстей. Вот именно с таким выражением лица девушка обычно дает жениху окончательную и бесповоротную отставку…
Матильда подошла к моему вороному жеребцу, опустила глаза и, вздохнув, тихо сказала:
– Знаете что, Сергей Сергеевич… Я тут долго думала и решила, что с самого начала была неправа насчет нас с вами. Простите, я вела себя глупо. Неправильно, когда маленькая девочка набивается в жены к взрослому мужчине. Мне очень стыдно за свое поведение, но ничего уже назад не вернешь…
Она немного помолчала, и затем ее речь стала взволнованной и прерывистой:
– Наверное, это произошло потому, что вы вели себя по отношению ко мне… ну, и к нам всем так… ну, так по-доброму, по-человечески… И вы не посмеялись надо мной, не наказали… Знаете… – тут ее голос дрогнул, – вы навсегда останетесь для меня самым лучшим, но любить вас я буду только как моего приемного отца… а парня себе буду выбирать из мальчиков более близкого мне возраста, и постараюсь выбрать себе такого же, как вы – умного, храброго, сильного и доброго, – эти слова она уже произносила твердым и уверенным тоном, – а вы, если хотите, живите со своей Туллией, или найдите себе еще кого хотите, но только не обижайтесь, пожалуйста, на мои глупые выходки…
И она, теперь уже с облегчением вздохнув, подняла на меня свои глаза и робко улыбнулась.
Я понимал, что подойти вот так ко мне и объясниться – это был Поступок с ее стороны, и я оценил ее смелость, честность и прямолинейность. Ведь могла бы просто начать меня избегать, что было бы вполне естественно. Да… все-таки молодец девчонка. Внезапно я, глядя на ее улыбку и ожидающие, доверчиво распахнутые, глаза, ощутил прилив странного и непривычного, полного нежности, чувства – я вдруг понял, что действительно люблю эту девочку, и что она дорога мне – дорога как дочь; и мне казалось, будто я нашел своего потерянного ребенка, и теперь готов этого ребенка не только защищать от жизненных невзгод, но и поддерживать, и учить, и воспитывать со всей душевной теплотой, что еще осталась в моем сердце, и давать наставления, и относиться к нему с пониманием и терпимостью, прощать ошибки и поощрять начинания… А если кто посмеет ее обидеть, то собственными руками оторву мерзавцу голову и скажу всем, что так оно и было.
Столь несвойственная мне сентиментальность удивила меня самого. И я в растерянности молчал, слегка сдвинув брови, чтобы никто не догадался, что сердце сурового командира тает словно воск. Но все равно что-то сказать надо, и я чуть наклоняюсь к Матильде и так же тихо, не для посторонних ушей, говорю:
– Я не обижаюсь, потому что ты была искренняя, и я это чувствовал. Даже твоя дурацкая шутка с волосами Туллии была от обиды и непонимания, а не от настоящей злобы. Надеюсь, что твой мальчик будет полностью соответствовать твоему идеалу и сумеет сделать тебя счастливой.
– Он будет точно таким же, как и вы, Сергей Сергеевич, – просияв, доверительным шепотом ответила Матильда, – только за исключением возраста. Теперь и на всю жизнь вы – мой идеал настоящего мужчины…
После Матильды ко мне подошел Колдун и сказал, чтобы в случае чего в рукопашной я старался драться мечом Ареса. Эта тупая железка, мол, заколдована так, что всегда будет помогать своему хозяину, подправляя его руку, когда она неверна, и усиливая удары. И кроме всего прочего он, этот меч, чрезвычайно прочный и острый, ведь ковали его тевтонские кузнецы, которые научились применять магию, но и не забыли еще всех технологических секретов своих знаменитых предков. Правда, два заклинания с этого меча юный маг нейтрализовал, так как они были наложены жрецами херра Тойфеля и предназначались для порабощения владельца этого меча. А черта им с два.
Я попрощался с Колдуном, пообещав ему, что буду осторожен, и напомнил, что, так как отец Александр специалист только по чисто сатанинским силам, а Птица – маг разума и вообще против насилия, то в отношении отражения магических атак я оставляю лагерь именно на него, Колдуна. Мальчик он там или не мальчик, но всю неделю в этом мире он вел себя как настоящий мужчина, и теперь может этим гордиться.
– Знаете что, товарищ капитан, – ответил мне Колдун, – я тоже в принципе против насилия, но понимаю, что оно иногда неизбежно. Вы можете спокойно ехать, потому что, кроме меня, в лагере остаются богиня Афина и боец Кобра, которая, быть может, пока еще очень неопытная, но зато чрезвычайно мощная, и если кто на нас нападет, то потом сам себя будет винить в последствиях, если, конечно, останется жив, а не окажется развеянным пеплом по окрестностям.
Потом, хоть я этого и не ожидал, подошла Туллия – по своему обыкновению делая все молча, залила слезами и засморкала мне всю штанину, постоянно порываясь поцеловать сапог или совершить какую-либо еще глупость. Это она так провожала меня, как не совсем чужого ей человека, в дальний и опасный поход… Ее чувства так откровенно торчали напоказ, что мадмуазель Волконская даже презрительно оттопырила губу, всей своей аристократической утонченностью и выдержкой показывая презрение к показавшей чувства пейзанке. Но тут надо еще проверить, не прячется ли за выдержкой черствость, а за утонченностью снобизм. Ведь это очень близкие между собой виды эмоций.
После Туллии подошел Змей – пожать мне руку, и Птица – выразить уверенность в том, что все будет нормально, а за ней уже отец Александр. На этом поток провожающих иссяк. Остальные, наблюдавшие издалека, видимо, прощались со мной молча, но я был совсем не в обиде на их похвальную скромность.
И вот ритуал прощания был закончен, и можно было сказать «отошла кабель-мачта». Мы уходим в неизвестность, и это немного треплет нервы. Ручные рации не добьют дальше десяти-пятнадцати километров, так что наш путь лежит в полную безвестность. Ни мы не будем знать, что происходит тут, в лагере, на берегу реки; и так остающиеся не будут знать, что произошло с нами – до тех самых пор, пока мы не найдем и не пригоним к лагерю штурмоносец.
Не лежала у меня душа к этому походу, но он был нам остро необходим, потому что без штурмоносца мы слишком слабы и уязвимы, и вообще ужасное везение, что он оказался в пределах нашей досягаемости в тот момент, когда мы должны были делать выбор – доверяться ли Кибеле или еще какому вечному игроку в извечную местную игру, либо же сыграть абсолютно по-своему, послав всех богов к воронам и опершись на свои собственные силы, которые и сами по себе выходят немаленькими. Если верить нашим специалистам (так сказать, вообще) – у нас, что ни маг, то уникум, и это не нам надо бояться там всяких разных, а именно им надо бояться нас, поскольку буде плохое настроение – мы их всех из-за этого плохого настроения попревращаем в заносчивых квакающих лягушек или обугленные головешки. Пусть знают все. Мы идем!
Дима Абраменко, он же Димка, он же «Колдун»
Вот, не успел закончить с делами, перевести дух и хоть немного отдохнуть, как вокруг меня начала крутиться та самая посланница богини Кибелы, с которой и начался весь вчерашний и сегодняшний сыр-бор. Если присмотреться повнимательнее, то видно, что она совсем еще девчонка, всего года на три-четыре постарше меня, и больше всего напоминает голенастого, ощипанного и растерянного цыпленка, вызывая к себе жалость. Конечно, Анна Сергеевна объяснила мне весь расклад по поводу этого мудреного заклинания, носительницей которого являлась Агния, но все-таки расклад раскладом, а живой человек – это живой человек, со своим характером, судьбой и образом мыслей. А люди – они внимание и ласку любят, и чтобы с ними разговаривали и играли в разные игры. У взрослых, между прочим, тоже есть свои игры, только они этого не понимают, и называют свои забавы взрослыми делами. А еще мне очень хотелось самому разобраться с тем многослойным заклинанием…
Магия – это не какая-то там нудная география, ботаника или никому не нужная физкультура, магия – это очень интересно, потому что она вокруг тебя и ты сам ее часть, и разобравшись с каким-нибудь заклинанием, я уже могу его использовать. И еще – заключенный в мой камень дух-учитель всегда все объясняет так, что его никогда не скучно слушать – с примерами там и пояснениями из окружающей жизни. Даже юморит иногда. Не то что наши некоторые учителя, у которых на уроках можно только спать, потому что их объяснения занудны, скучны и непонятны, а иногда видно, что они сами понимают в своем предмете даже меньше, чем написано в учебнике. Кроме того, не будь я таким сильным, пусть пока и не очень умелым магом – разве же взрослые ко мне относились бы так серьезно, будто я действительно наравне с ними? И капитан Серегин, и Анна Сергеевна, и все остальные ведут себя так, будто я один из них, и в то же время закрывают глаза на некоторые мои шалости. Вот и сейчас я хочу лишь немного пошалить – не более того.
– Иди сюда, Агния, – поманил я рукой эту девчонку, – ты так крутишься вокруг меня, будто собачка, выпрашивающая кусочек колбасы. Ты лучше подойди и прямо скажи – что ты от меня хочешь?
Та стремительно подбежала ко мне и тут же бухнулась на колени.
– Не прогоняйте меня, мой господин, – срывающимся голосом заблажила она. – Я буду вашей верной рабой, буду ухаживать за вами и носить вас на руках, мыть ваши ноги и пить ту воду, только не прогоняйте…
Когда я взялся рукой за свой камень и посмотрел на эту Агнию особым, так называемым магическим, взглядом, то увидел что все эти прыжки – это работа наложенного на нее заклинания принуждения, которое каким-то образом (я так пока и не понял каким) потом должно было перейти на меня. Но этот момент мы уже обсуждали и с Анной Сергеевной, и с сидящим в камне духом моего учителя…
Кстати, о моем учителе. В прошлом, давным-давно, еще когда боги обитали в нашем мире, даже до начала общей известной всем истории, это был знаменитый маг, которого Кибела победила в магическом состязании, сковала таким же принуждающим заклинанием, а потом засунула работать духом этого камня. Когда он понял, что я не собираюсь так запросто подчиняться этой Кибеле, то обрадовался и предложил мне всю возможную помощь для одоления врага. На это я ответил словами известной песни, что Кибела мне и не друг и не враг, а так… короче, поглядим. Но как учитель он был классный – приятно учиться тому, что тебе самому интересно, у того, кто тоже знает и любит свое дело.
И вот теперь перед нами был предназначенный для меня «подарок» Кибелы, который уж явно добрым не назовешь. Я изучал заклинание своими глазами, а мой учитель из камня через меня. В этом деле я доверял ему даже больше, чем себе, потому что у него был многотысячелетний опыт с большим количеством похожих случаев, а у меня пока только мои сила и талант. Вот учитель-то первый и заметил один сомнительный момент.
– Знаешь что, Деметриос, – беззвучно проскрипел он своим старческим голосом, – а ведь это заклинание накладывала совсем не Кибела… Кибела бы все сделала не так – это не ее почерк. Это кто-то из молодых да ранних, кому не исполнилось и сотни лет. Уж очень это заклинание из себя все новомодно, вычурно и кучеряво… Тому балбесу, который все это делал, явно силу девать было некуда.
О как, значит… сто лет – это у них молодой да ранний, интересно, а я для них кто такой тогда?
– А тебе, юноша, – ворчливо ответил учитель на мой немой вопрос, – я надеюсь привить настоящий классический стиль, когда заклинание не имеет лишних ветвей и выглядит экономно, красиво и элегантно, как и любое изделие старых мастеров, и тогда никто про тебя не скажет, что ты молодой да ранний…
Я улыбнулся, не сомневаясь, что классический стиль – наилучший.
– Так все же, – спросил я, – если не Кибела, тогда кто же это делал?
– Кто делал, кто делал, – проворчал учитель, – так уж вестимо, что кто-то из старших жрецов. Таланта и опыта у таких людей чуть, зато способностей к интригам и самомнения хоть отбавляй, кроме того, под рукой всегда имеются младшие жрецы, из которых можно накачать столько силы, сколько требуется для всех этих бесполезных украшений на заклинании. А вот то, делалось ли это заклинание-ловушка с ведома и по поручению Кибелы или нет, этого я тебе не скажу. Для такого ответа в прошлой жизни я должен был бы быть не магом, а пифией-прорицательницей.
– Этого мне и не требуется, учитель, – ответил я, – потом разберемся. Вы лучше подскажите, как можно снять с Агнии эту пакость, да так, чтобы она осталась бы при этом в здравом рассудке. А то Анна Сергеевна только заблокировала это заклинание, а снимать его не спешит.
– Твоя Анна Сергеевна, – проворчал учитель, – тоже из молодых да ранних. Все сама, сама, сама, а опыта-то и не хватает. А тут надо действовать аккуратно, с чувством, с тактом, с расстановкой, просто так с наскоку ничего не выйдет… А тебе, значит, девчонку стало жалко, и ты решил вмешаться…
– Да, решил! – твердо сказал я. – Ведь это из-за меня ее так изуродовали, а значит, я обязательно должен ей помочь.
Высказав это моему учителю, я резким движением положил правую руку на жесткие взъерошенные волосы коленопреклоненной Агнии, левой рукой продолжая сжимать камень.
– Ой-вэй! – воскликнул учитель. – Что ты делаешь, мальчик? Нельзя же быть таким неосторожным. Теперь у нас нет пути назад. Или мы снимем с этой девчонки это дурацкое заклинание, или сами подпадем под его власть.
– Ну, – я постарался придать своему голосу как можно больше солидности, – с вашей мудростью и опытом, дорогой учитель, мы обязательно его снимем. Вы давайте начинайте, а я вас поддержу.
– Ну ладно, – неслышно вздохнул из камня польщенный учитель, – давай начнем. Но делать все мы будем не торопясь, медленно и печально… Я буду распутывать ту путаницу, которую накрутил тот полоумный жрец, а ты подключайся, когда надо будет применить силу. Ведь у тебя ее гораздо больше, чем у твоего старого учителя.
Я не знаю, сколько прошло времени – казалось целая вечность, а может быть, всего мгновение. Агнию под моей рукой била крупная дрожь, а из поднятых на меня раскосых глаз бежали крупные слезы. Очевидно, процедура удаления враждебного заклинания не была такой уж безболезненной, и девочка при этом испытывала очень неприятные ощущения. Но, как говорила моя мама-доктор – «горьким лечат, а сладким калечат» и вообще, если бы мы с учителем не сняли с нее эту пакость, то она в самое ближайшее время должна была бы погибнуть – сначала как человеческая личность, а потом и просто как живое существо.
Но вот все кончилось, и заклинание было полностью обезврежено. Теперь девочка Агния была только девочкой Агнией, как она есть – и больше никем и ничем. Я снял руку с ее головы и просто сказал:
– Давай, Агния, вставай, все уже кончилось.
– Что кончилось? – удивленно спросила девочка, поднимаясь на ноги и непонимающе оглядываясь по сторонам, – скажи мне, мальчик, где я нахожусь, и что тут произошло? Я ничего не помню. Кажется, мне нужно срочно бежать в храм Вечного Огня, чтобы получить наставления старшего жреца перед дальней дорогой…
– Она вообще в своем уме? – безмолвно спросил я у своего учителя в камне. – Мы ей лишнего случайно не отрезали?
– Она в своем уме, – также безмолвно, но уверенно ответил учитель, – просто все, что произошло после того, как на нее было наложено это заклинание, очень слабо запечатлелось в ее памяти. Она это вспомнит – но далеко не сразу, и отнюдь не все. Кое-что останется забытым навечно, потому что ее сознание не в состоянии вместить в себя это знание.
Тем временем Агния, покрутив головой, осматривала наш лагерь, телеги, лошадей, скотину, вооруженных спецназовцев, солидных взрослых женщин и говорливых подростков. Затем снова перевела на меня взгляд своих раскосых черных глаз.
– Кажется, я тебя помню, мальчик, – сказала она, – ведь именно тебе я должна была передать послание богини Кибелы.
– Да, – подтвердил я, – и ты его мне уже передала, большое спасибо, Агния. Думаю, что Кибела будет довольна твоей работой.
Та растерянно потерла свой лоб. Теперь в ней не было ничего общего с той несчастной, которая любой ценой стремилась приблизиться ко мне. Обыкновенная хулиганистая уличная девочка-подросток, старающаяся быть гордой и независимой от всех, кто старше, сильнее и богаче ее. Не была она похожа по своему поведению и на местных латинских подростков, всегда таких раболепных и приторных, будто остывший чай, в который всыпали слишком много сахара.
– Я ничего не помню, – расстроено произнесла она, – но если ты говоришь, что письмо было передано, то значит, оно передано. Кажется, после передачи письма я должна была остаться у тебя в услужении, чтобы днем помогать тебе по хозяйству, а ночью согревать твою постель.
– Агния, – произнес я, непроизвольно краснея, – мне не нужны слуги, ведь я совсем не калека и могу обслужить себя сам, и ночи сейчас совсем не холодные, так что согревать мою постель тоже не надо. А если ты имеешь в виду… гм… кое-что другое, то я для этого еще слишком мал, и ты, кажется, тоже… – эти слова я выпалил пулеметом, не глядя на нее и ковыряя землю носком кроссовка, – делать все это тебя хотели заставить, наложив одно очень хитрое и мерзкое заклинание, от которого мне тебя удалось успешно избавить. Между прочим, сделал это кто-то из жрецов вашего храма Вечного Огня тайком от Кибелы. Но, как бы там ни было, теперь ты – это только ты.
Тут я посмотрел на нее, радуясь, что успешно миновал важный момент в нашем разговоре.
Агния выслушала мои слова очень внимательно, а затем обвела меня взглядом с ног до головы и протяжно вздохнула.
– Я, честно говоря, тоже была бы не в восторге от того, если бы мне пришлось стать твоей служанкой… Спасибо, что избавил меня от этого заклинания, о юный мальчик-маг. Наверное, мне лучше оставить это место и удалиться куда глаза глядят, ибо если дорога назад к моим сестрам-послушницам для меня закрыта, то и оставаться здесь я не вижу для себя никаких причин.
– Что ты, совсем нет, – возразил я, энергично мотая головой, – если я не нуждаюсь в слугах и… гм… этих самых… постельных обогревателях… – говоря это, я опять покраснел и старался не глядеть на нее, – то это не значит, что я не нуждаюсь в друзьях. Например, я давно хотел… – тут я открыто посмотрел ей в глаза, радуясь, что щекотливый момент миновал, – хотел научиться стрелять из лука и можно мне попросить тебя… чтобы ты меня немного поучила этому мастерству? А я за это отплачу тебе парочкой каких-нибудь не очень сложных заклинаний на твой выбор. Пойдет моему учителю в зачет вместо практики. Ну как?
– Да?! – Агния склонила голову чуть набок, внимательно разглядывая меня, как будто только что увидела. – А ты знаешь, что в твоем возрасте уже никогда не достичь настоящего мастерства? За лук надо браться в тот момент, когда только начинаешь учиться ходить – вот тогда этот лук по-настоящему станет продолжением твоего тела.
– А я и не стремлюсь к совершенству, – ответил я, – просто хочу чаще попадать в цель. У меня раньше было плохое зрение, и я всегда промахивался…
– А ты интересный, маленький мальчик-маг, – тихо произнесла Агния, внимательно изучая меня взглядом своих необыкновенных китаистых глаз, – и я, пожалуй, поучу тебя стрелять из лука в обмен на твою дружбу и парочку заклинаний на выбор. Договорились?
– Договорились! – ответил я, весьма довольный договором и новым другом. – А теперь, Агния, идем – я познакомлю тебя со всеми нашими, кто сейчас в лагере. Жалко только, что уехал товарищ капитан и княжна Волконская, и еще несколько наших, но зато тут есть Анна Сергеевна, Ника, отец Александр и даже две богини – Афродита-Венера и Афина-Минерва… Вот!
Ася, она же Асель Субботина, она же «Матильда».
Ну вот, капитан Серегин уехал по своим делам, и вместе с ним была эта задавака, княжна Волконская. Подумаешь… Фи! Тоже мне – королева! У нас таких еще сто лет в обед всех перебили и на развод никого не осталось… Да ладно, я не жадная, пусть Серегин на ней женится и заново разведет эту породу. Я же вижу, какими глазами эта Волконская на него смотрит – как кошка на миску сметаны, а он на нее ноль внимания. Хотя были бы у меня такие сиси, как у нее – так все парни были бы моими. Но Серегина такими вещами не взять… Он к ним равнодушен – у той Туллии, с которой он сошелся, вообще два прыщика.
Да, собственно, меня их дела теперь не касаются. У меня теперь свой парень есть, Митька. Давно он в меня влюблен, еще с лагеря. Я с ним даже танцевала на дискотеке один раз. И понравился он мне тогда, но только я постарше парня хотела. И вот угораздило влюбиться в Серегина… Ну и дурой я была. Блин, стыдно до сих пор… А все равно я подошла к нему и объяснила все как есть – ну не смогу я его избегать! Извинилась, сказала, что вела себя глупо, и расторгла нашу помолвку. Кажется, он не очень расстроился – ну да, с чего бы, он меня и всерьез-то не воспринимал, и вся эта моя дурацкая любовь совсем была ему не нужна, и слава Богу. А мне зато так легко теперь, после разговора, и настроение хорошее. Все-таки очень умно они тогда поступили – Серегин с Анной Сергеевной – когда этот бзик попал в мою голову, ну насчет этой любови-моркови… Не ругались, не ужасались – вот честно, очень они меня удивили… Разрешили быть его невестой, офигеть! На тебе, пожалуйста – люби, будь рядом, он совсем не против. Они, наверное, догадывались, что я скоро остыну – ну правильно, что это за жених, с которым ни поиграть, ни побеситься… Прям весь всегда такой серьезный, весь в делах… Так неинтересно. Нет, я, конечно, люблю капитана Серегина, но совсем не так, как женщина любит мужчину. Я как отца его люблю. Моя милая подружка Лилия помогла мне это понять. Вставила мне мозги на место. И никакого тут колдовства – все по-честному. Просто поговорили с ней по душам – и как-то скучно мне стало быть невестой капитана Серегина, и я обратила внимание на Митьку, который все смотрел на меня грустно, все вздыхал… И куда раньше мои глаза глядели? Всем ведь он хорош, Митька – высокий, сильный, симпатичный, умный и очень храбрый, а еще веселый. Не зря девчонки в лагере в него многие влюблялись… Ах, какой Митя красивый, ах, какой Митя умный, ах, какая у него стрижка, ах, как он танцует… (а еще играет в шахматы, в баскетбол, и бегает быстрее всех)… А вот фиг вам! Теперь-то уж я не буду дурой и не упущу этого парня. Главное – не показывать ему, что я тоже к нему неравнодушна. Типа просто я с ним дружу – а то зазнается, знаю я этих мальчишек. А уж дружить с Митькой ох как интересно… Он почти как капитан Серегин, мой отвергнутый жених, только не такой, гм… суровый и озабоченный. Наоборот, он затейник, шутник и весельчак – мой Митька, вот только последнее время что-то приуныл. Но ничего, я надеюсь, ему не придется больше грустить.
Митька, между прочим, очень меткий стрелок (мы в лагере дротики кидали), и в оружии здорово разбирается. Настоящего оружия, правда, у него нет, но после боя в ущелье Серегин дал ему новенький эсэсовский кинжал и сказал, что мужчине негоже быть совсем безоружным. Ох и довольный же он был в тот момент, чуть не лопнул от гордости… И именно этим кинжалом Митька еще в горах выстрогал себе такую особую палку с раздвоенным концом, я такую видела в одном кино – там мужик ловил ею змей и брал у них яд, чтобы сделать из него лекарство. Я спрашивала у Митьки, зачем ему эта палка, а он сперва отмалчивался, а потом признался, что всегда мечтал стать змееловом, если, конечно, не получится быть военным – а вокруг нас ползает очень много пресмыкающихся, и такая палка действительно может пригодиться. Ну а что, змеелов – тоже очень хорошая профессия, главное, редкая… Вот он какой, Митька – даже профессию себе выбирает опасную, наверное, ему нравится быть героем…
А случай проявить героизм очень вскоре представился. Сегодня, когда мы с Митей гуляли вокруг лагеря после отъезда Серегина, играя в очень интересную игру «Угадай личность», неожиданно в траве что-то зашуршало. Я, леденея от ужаса, увидела, как прямо в нашу сторону с шипением ползут две большие черные змеи. Две страшные гадины стремительно приближались, разевая пасти и показывая устрашающие кривые зубы. От испуга я замерла на месте и так пронзительно завизжала, что, казалось, от этого визга с кустов начали осыпаться листья. Взрослые находились от нас хоть и в прямой видимости, но все же достаточно далеко и никак не могли нам помочь. Ближе всего к нам была Ника, но и она тоже не успевала нам на помощь. Когда змеи бросились в атаку, я уже обреченно думала, что сейчас мы с Митькой распрощаемся с нашими молодыми жизнями, но тут случилось то, чего я никак не ожидала.
Митька сделал резкий рывок вперед и принял бросившуюся на него змею на свою раздвоенную палку и тут же прижал рогатиной ее голову к земле, тем самым обезвредив. Тут мир передо мной закрутился, словно в цветном калейдоскопе, и я вдруг обнаружила, что вишу в воздухе! Да-да, я натурально висела между небом и землей, болтая ногами метрах в трех над зеленой лужайкой, будто какой-то невидимый великан взял меня за шкирку и поднял вверх. Было страшновато, но в то же время прикольно, и я, поахав от неожиданности, даже попыталась получить удовольствие от столь интересного положения… Как я потом узнала, никакого великана не было, а был наш великий колдун Димка – таким образом он спас меня от второй нападающей змеи, которую Ника сразу же, как я взлетела, застрелила из своей винтовки. Ага – пулей прямо в шею! Голова лежала отдельно – туловище и хвост отдельно, как в том садистском анекдоте про удава, где обезьянка предлагала отрубить тому хвост по самые уши.
Потом, пока Митя боролся со своей змеей, которая, неистово извиваясь, стремилась вырваться и всех нас покусать, к нам прибежали Анна Сергеевна, Ника, старшина Змей и богиня Афина со своим копьем, и именно этим орудием она и убила оставшуюся змею, после чего очень долго и очень громко ругалась на древнегреческом языке. А я этого языка не знаю, Димка научил меня только местной латыни, так что я висела в воздухе, как полная дура, дергая ногами и слушая выразительные, хоть и непонятные ругательства, пока этот хулиган потихоньку спускал меня обратно. Спустит, обязательно поймаю и расцелую, потому что он спас мою жизнь. Останься я на земле – и эта змея обязательно меня бы укусила.
Потом Анна Сергеевна перевела мне то, что говорила Афина, правда, не раскрывая смысл всех использованных бранных слов, а просто как содержание предыдущих серий. А вообще это было бы круто – вернуться в детдом, научившись материться по-древнегречески… Так любую воспетку или училку можно обложить матом с ног до головы, а она даже не поймет, что ее вообще обругали. Это здорово – вот так выражать свои эмоции на непонятном для других языке, лучше этого может быть лишь то, когда ты понимаешь чужой язык, а все думают, что ты ни фига его не понимаешь… Надо будет попросить Димку, чтобы он научил меня и этому языку – пригодится в жизни, ведь Афина на нем не только ругается, но иногда говорит и очень важные вещи, а для амазонок древнегреческий язык вообще как родной. Если я познакомлюсь с настоящими амазонками, то как я буду разговаривать с ними без помощи древнегреческого языка?
Оказалось, что эти змеи принадлежали богине Гере, мамаше того самого Ареса, которого замочил Серегин. Та посылала их разобраться со всеми, кто ей неугоден, и теперь Афина, действуя спокойно и невозмутимо (вот что значит, оказывается, выражение «с олимпийским спокойствием») собиралась послать трупы этих змей обратно Гере в знак того, что, во-первых, диверсия не удалась, а во-вторых, что мы знаем, кто подбросил нам в траву этих жутких опасных гадин. Афина говорила, что Гера не столько сильная, сколько подлая и трусливая богиня, интриганка и ревнивица, в основном отрывавшаяся на любовницах своего мужа Зевсия из числа смертных. Она сказала, что одно дело – гонять по Европе эту несчастную корову Ио, а совсем другое – нападать на нас, современных людей, которые, если что, и ответить могут совершенно не по-детски. Когда Серегин узнает, что здесь случилось, то он этой Гере покажет по первое число то место, где зимует мать Кузьмы. Он у нас вообще такого юмора не понимает и сразу начинает бушевать.
Слушая Афину, я узнала, что Митька, оказывается, совершил подвиг, почти равный подвигу Геракла – и ужасно загордилась. В общем, суть в том, что, когда Геракл был маленький, до него тоже докопались змеи Геры, чтобы убить своим ядом, но Геракл, не будь дурак, просто оторвал им их глупые змеиные головы. Если учесть, что Митя не полубог, как Геракл, и даже не колдун, как Димка, а самый обыкновенный мальчик, то его подвиг (успешная борьба со змеей Геры) стоит очень дорогого. Змея ведь была толстая, почти с мою руку, и очень сильная. Но Митя все равно не давал ей вырваться, удерживая изо всех сил. Вот каков мой обыкновенный необыкновенный герой, и я рада, что выбрала именно его, а не кого-то еще, хотя и выбора-то никакого не было, потому что Димка от девочек пока что еще бегает как от огня. Но это просто счастливый случай, что я попала с Митей в одну компанию. Ведь на его месте мог оказаться и кто-то другой – какой-нибудь противный пацан, каких полно в лагере. Впрочем, это вряд ли. Анна Сергеевна с противными не водится.
Анна Сергеевна Струмилина.
В ожидании ужина мы с Афиной, расположившись в благодатной тени, чинно и неторопливо, в несколько светской манере, общались, обсуждая последние события. Событий этих накопилось много, и не все они укладывались в рамки банальной логики, а, стало быть, требовали вдумчивого размышления и анализа. А кто сделает это лучше, чем две богини?
Мы сидели на каких-то тюках, которые приволокли нам услужливые подростки. Украдкой я любовалась на свою величественную собеседницу. Каким-то образом ей удавалось сидеть на неудобном тюке, демонстрируя изящество и поистине королевское достоинство – да уж, пришлось признать, что мне далеко до подобного уровня, ведь наверняка нужно прожить не одну сотню лет, овеянных славой и величием, чтобы выработать такие манеры… Я-то сидела по-простому, нога на ногу, и мне перед Афиной даже было как-то неловко за свои мятые и уже слегка испачканные шаровары, за свою выцветшую лиловую майку… Но она, будучи, видимо, аристократкой даже среди богинь, казалось, вовсе не обращает внимания на эти мелкие детали.
Глядя на нее, я, по своему обыкновению, пыталась сравнить ее хотя бы приблизительно с кем-то из своих знакомых, но нет – Афина являла собой столь уникальную личность, что вряд ли могла напомнить мне хоть кого-то. Ну а кроме того, меня занимала пикантная загадка, то и дело навязчиво всплывая в моем мозгу – почему дева-воительница так протестует против интимных отношений? Это сколько же ей тысяч лет – и неужели перед ней до сих пор не стоял вопрос «дать иль не дать»? Уму непостижимо. Хотя, возможно, она асексуалка. Жаль, ведь она очень красива, хоть и суровой, холодной красотой, и есть в ней то неуловимое, что так нравится мужчинам… Полная противоположность откровенно чувственной Афродите с ее кокетством и неуемным темпераментом. Впрочем, ладно, пусть вопросы секса останутся сугубо личным делом богинь.
Что касается самого разговора, то в первую очередь нас очень заинтересовала та история, когда Димке удалось Агнию. Осмотрев девушку и поговорив с ней, мы с Афиной пришли к единому мнению о том, что посланница Кибелы из биоробота, управляемого программой-заклинанием, превратилась в нормальную девушку-подростка с естественными для ее возраста человеческими реакциями. Общаясь с ней, конечно, нужно было помнить о ее происхождении от безбашенных амазонок, а также о том, что воспитание она получала при храме Вечного Огня (догадываюсь я, как там девочек воспитывают). Однако теперь, после снятия заклинания, Агния казалась совершенно адекватной девочкой, и просканировав ее мысли, я не нашла там ничего опасного. Поэтому мы и решили, что общение с ней не повредит моим гаврикам. К тому же Агния, наверное, единственный местный партнер по играм для наших ребятишек, который не вливает им в уши приторно-сладкую раболепную лесть о «великих белых господах».
Сейчас она под присмотром старшины Змея учит Димку, Митьку и Асю, стрелять из короткого кавалерийского лука. Пока эта игра их полностью увлекает, я могу спокойно посидеть в сторонке и поговорить с Афиной о наших профессиональных делах.
Кстати, даже сам факт того, что Димка смог расколдовать Агнию (не говоря уже и о том, как это было сделано) вызывал у меня сильное удивление. Да что там удивление – я просто была поражена. Я сама, например, никак не решалась взяться за эту работу, опасаясь наломать дров, хотя именно мне, как магу разума, вменялось в обязанность заниматься подобными вещами. А Димка просто взял и сделал это, и даже разрешения не спрашивал. Как он говорит, расколдовать Агнию он решился неспроста – тому была веская причина, ведь девочку заколдовали из-за него. А значит, снимать заклинание он тоже должен был сам. Такой вот у него, у Димки, ход мыслей. Конечно же, это все дурное влияние капитана Серегина на невинные детские души, с его проповедями о повышенной социальной ответственности мужчины… Но когда он узнает, что Димка поступил как его прилежный ученик, то будет очень доволен.
Что касается духа, заключенного в Димкином камне и сыгравшего в этом деле главную роль, то раньше мальчик о нем никому не рассказывал. Говорит, что и сам не знал, что в камне сидит заколдованный дух настоящего мага, а думал, что это там такое говорящее обучающее заклинание. Да и сам дух из-за длительного бездействия тоже был полусонный как сомнамбула. Спросят – отвечает, не спросят – молчит и не лезет с советами, будто его вообще нет. По-настоящему он проснулся только тогда, когда мы инициировали особые способности у Ники, и то только потому, что во время этой операции через камень было прокачано огромное количество энергии, что не могло не повлиять и на духа этого камня, превратив его из сомнамбулы в полноценную развитую личность, между прочим, обладающую огромным опытом в магии. Теперь Димка называет этого духа своим Учителем, восхищается им, и говорит, что если бы в школе все учителя преподавали свои предметы с такой изобретательностью и талантом, то и все дети, кроме самых законченных дебилов, тоже учились бы только на хорошо и отлично.
Еще одним поводом для бурных обсуждений стал установленный Димкиным Учителем факт того, что заклинание порабощения на Агнию было наложено не самой Кибелой, а одним из старших жрецов храма Вечного огня. Причем тот, кто накладывал заклинание, с самого начала не совсем представлял (а точнее, совсем не представлял), против кого именно оно нацелено, воображая, что волшебник, которого Кибела сочла годным для сотрудничества – это обязательно седобородый старец или, по крайней мере, взрослый и половозрелый мужчина. Отсюда и медовая ловушка в виде малолетней девицы, а не что-то более приемлемое для одиннадцатилетнего мальчика.
Но ведь мне было известно, что Кибела лично, пусть и магическим способом, уже встречалась с Димой и четко знала, что это всего лишь мальчик, пусть и намного более развитый, чем местные дети в его возрасте. Это наводило нас с Афиной на мысль о том, что пакостное заклинание было самодеятельной инициативой части тусующейся вокруг Кибелы жреческой верхушки, и что, возможно, это было сделано в интересах кого-то третьего. После того как Серегин обнаружил у Ареса меч явно тевтонской работы, заказчиком этого преступления мог оказаться даже херр Тойфель. А это значит, что нам просто необходимо как можно скорее напрямую связаться с Кибелой, минуя окружающий ее жреческий аппарат. Тоже мне, древнейшая богиня – развела вокруг себя гадюшник, что-то вроде Политбюро ЦК КПСС эпохи развала Советского Союза, о котором мне так много рассказывал мой дедушка-коммунист.
Посылать Агнию обратно с ответным письмом к Кибеле было бессмысленно. Ее убьют прямо в храме, не дав раскрыть рта (если она вообще доедет). Нет, у Афины есть еще одна идея – как она утверждает, почти неотразимая в исполнении – но этот замысел сперва надо обсудить с Серегиным, потому что десанты, внезапно сваливающиеся на головы противника – это как раз его прерогатива. Если, вернувшись из своей нынешней поездки, он возьмет на себя эту работу, то все выйдет просто замечательно, и те жрецы, которые уцелеют после его появления, еще долго будут отстирывать некую жидкую пахучую субстанцию со своих испачканных одежд. Какой мерой мерили, такой и отмерится вам, потом отверзнется и оттуда ка-а-ак дастся – и прямо по шее! А вот нечего накладывать такие гадкие заклинания, да еще и без санкции вышестоящего начальства.
А уже потом, имея в руках все козыри, можно будет потребовать связи с Кибелой, если она сама не примчится выяснить, кто это хулиганит у нее на заднем дворе. Вот тогда и поговорим, что называется, с позиции силы, и прямо на месте преступления. Отчего-то мне кажется, что это дело должно быть следующим сразу после того, как мадмуазель Волконской и капитану Серегину удастся взять под контроль штурмоносец. Но этого я пока Афине не сказала, не надо ей заранее знать о наших ближайших планах. А если капитан Серегин сочтет нужным поставить их об этом в известность, так пусть он сам и говорит.
Так мы беседовали с Афиной, пока к нам не подошла Афродита-Венера – вся довольная, сияющая, с развевающимися локонами и в венке из полевых цветов. Ее появление сразу принесло некоторую легковесность, и наш слишком уж серьезный разговор с Афиной перетек в милое щебетание. И хорошо – а то сидим, прям такие серьезные, словно два полководца… а поговорить о нашем, о женском? Глядя на Афродиту, я вдруг поняла, почему женщины поклоняются ей. Она вся была воплощением женственности. Когда она появлялась, невольно хотелось поправить прическу, подкрасить губы или принять более грациозную позу. От нее исходило нечто такое, что вызывало странное волнение, в голову лезли романтически-эротические мысли… Все это так ненавязчиво, медленно затягивая, окутывая томностью и неопределенными, смутными предвкушениями… Если себя контролировать, то это ощущение даже приятно, хотя и оставляет потом немного тоскливое послевкусие… Не знаю, у меня ли одной так, или у всех. Но одно бесспорно – в присутствии богини любви у любого кровь по жилам бежит быстрее, и глаза блестят ярче – будь ты хоть бог, хоть смертный.
Вот и сейчас, наблюдая за Афиной, я заметила, с какой настороженностью та смотрит на свою коллегу. Тень волнения едва уловимо проглядывала сквозь холодную сталь ее глаз. Я с трудом удержалась от секундного искушения заглянуть в ее мысли – ведь если засечет, то позору потом не оберешься… И тут же устыдилась своего порыва – это было бы все равно что в чужие трусы заглядывать. Как бы ни интриговала меня загадка Афининой девственности, есть вещи, в которые совать свой нос просто неприлично.
– Ах, девочки… – протянула Афродита, потягиваясь томно и грациозно, словно проснувшаяся кошка, – я вижу, что вам скучно без меня.
Сделав такое заявление, Афродита завела обычный женский разговор ни о чем на чисто женские темы, постепенно очень тонко и умело уводя беседу в определенное русло. Я не без удовольствия послушала ее рассуждения о мужчинах вообще и о капитане Серегине в частности. Собственно, если отбросить околичности, витиеватости и двусмысленности, основной посыл ее речи заключался в том, что Афина дура, если ее не впечатляет такой мужчина как Серегин. Дева-воительница едва заметно хмурилась, хотя и казалась бесстрастной с виду – она старалась не показать, что слова Афродиты ее задевают. А потом началось обсуждение отсутствующих… Это, похоже, вечный бич всех женских сообществ – и неважно, какой век на дворе, и без разницы, в каком из параллельных миров ты находишься – женщины отдаются этому занятию с таким пылом и страстью, словно получают от этого неземное удовольствие. Мне-то это занятие всегда было не слишком приятно, но из вежливости я сделала вид, что внимательно слушаю, время от времени кивая головой. Кстати, Афина с удовольствием преобразилась в злословящую сплетницу и поддержала Афродитино начинание перемыть косточки отсутствующей здесь мадмуазель Елизавете. Наверное, она была рада, что в теме, помимо нее самой, появился другой фигурант, на чей счет вы выражениях можно уже не стесняться в силу его отсутствия. Обменявшись мнениями, обе олимпийские кумушки пришли к выводу, что княжна Волконская – еще та штучка, слишком много о себе понимающая гордячка, и вообще – «за шо ей такое счастье?». А в чем именно заключается это самое счастье, мне как-то осталось непонятным, ну, точнее, логика-то этих богинь ясна, да вот только с отношениями Серегина и Волконской пока что никакой ясности.
Но как, однако, низко пали и деградировали в этом безнадежно провинциальном мире некогда могущественные боги и богини, что они на полном серьезе сплетничают о простых смертных, прибывших из верхних, можно сказать, столичных миров… Это печально. Впрочем, не стоит забывать, что у них может быть другой взгляд на многие аспекты жизни… Так что я вовремя себя одернула, напомнив себе, что свой устав следует применять исключительно в своем монастыре.
Кстати, невозможно было не заметить, что, избавившись от давления мужа-тирана, Афродита-Венера расцветает прямо на глазах, все менее становясь похожей на потасканную вокзальную жрицу любви, и все более – на дорогую светскую львицу немного распущенного поведения, которой она на самом деле и является.
Нашу Нику, кстати, обе богини опасались задевать даже языками, явно увидев в ней нечто большее, чем бойца нашего отряда с талантами мага огня. Пусть даже и очень мощного мага огня. Сами же присутствовали при ее инициации. Но все мои попытки поподробнее расспросить их на эту тему натыкались на глухой заговор молчания. Явно Ника с их точки зрения – это нечто большее, чем кажется, но вот насколько оно большее понять невозможно. А вот Лилия относится к Нике без какой-либо опаски, и это хорошо видно. Тоже загадка, которую желательно отгадать как можно скорее.
Кстати, Агния вчера что-то говорила про то, что увидела в Нике какую-то Темную Звезду. Надо будет немного попозже отозвать ее в сторонку и расспросить поподробнее, и лучше всего таким образом, чтобы Ника сама могла видеть и слышать весь рассказ. При этом сводить их лицом к лицу явно не стоит, потому что девушка может испугаться Ники и впасть в ступор, чего нам совсем не надо. Она и сейчас-то вздрагивает каждый раз, как Ника смотрит на нее хотя бы со стороны спины. Как я ни стараюсь – ни магическим взглядом, ни обычным я не могу увидеть в Нике того, что так пугает Агнию. Хотя ее все-таки готовили как будущую жрицу, развивая те стороны ее натуры, о которых я в силу своей необразованности в этой области даже не догадываюсь.
Бывшая штандартеноберюнкер СС Гретхен де Мезьер, дочь великого госпитальера Нового Тевтонского ордена.
Почти весь день я ходила, нетерпеливо изнывая от ожидания и не зная, куда себя деть. Русский гауптман уехал по своим делам, так ничего мне не сказав, и я уже терялась в догадках, не имея представления, о чем и думать. Если мое предложение будет отвергнуто, то я, скорее всего, просто убью себя каким-нибудь безболезненным способом, ибо незачем жить тевтону, когда у него нет достойного дела. Жить рабой и быть у всех на посылках – это совсем не по мне.
И становиться просто чьей-то женщиной мне тоже очень не хочется, тем более что все достойные мужчины уже разобраны этими самками человекообразных. Вот, к примеру, так называемая богиня Афродита – и то смогла огулять только двух самых худших из имеющихся здесь представителей мужского рода, потому что к остальным ее не подпустили и на выстрел из станкового арбалета. Вот и гуляла всю ночь с тем, кого смогла зацепить, но я для такого слишком гордая, и вообще – рано мне еще об этом думать. Тут надо решить, как мне жить дальше, и стоит ли жить вообще.
Нет, лучше достойная смерть, чем недостойная жизнь. Абсолютно не понимаю, почему русские бросились меня спасать, когда могли бы оставить умирать вместе с остальными моими сослуживцами, которых они так беспощадно убили. Добро бы меня потом допрашивали, чтобы узнать какие-нибудь тайны Ордена. Конечно, юный кадет бывает мало о чем осведомлен, но я дочь великого госпитальера Густава де Мезьера и довольно неплохо разбираюсь в хитросплетениях внутренней орденской политики. А там такой гадюшник, что любому серпентарию сто очков вперед даст, как говорил мой папа. Но и эта информация русских тоже пока не заинтересовала, или они посчитали ее для себя неважной. Вот как кинусь в омут вперед головой – так сразу поймут, что для них важно, а что нет, когда спросить будет уже не у кого.
А пока я сижу и пытаюсь из куска выданной мне грубой хлопковой ткани сшить себе хотя бы примитивные штаны, ибо не хочу и дальше ходить считай что голой. Но получается пока плохо, то есть медленно. Пусть я, как и любая молодая тевтонка, неплохо владею иголкой и ниткой, но одно дело зашивать распоровшийся шов, и совсем другое – попытаться сшить совершенно новую вещь одной только ниткой с иголкой. Стежок за стежком, стежок за стежком, искалывая пальцы иголкой, и при этом внимательно смотря за тем, чтобы все не пошло вкривь и вкось.
Хорошо хоть фройляйн Анна с девочками сняли с меня мерку и сделали выкройку для брюк, которые по виду должны быть очень похожими на те, что носит сама фройляйн Анна и девочка по имени Янхен. Только цвет у них будет не синий, и не горчичный, а желтовато-серый – как и того куска ткани, который был выделен мне на пошив. Правда, фройляйн Анна обещала потом покрасить готовые штаны любой доступной нам краской, но я все же думаю, что лучше будет, если любой доступный нам цвет окажется черным. СС я или не СС?!
После ужина я продолжила свои упражнения с иголкой и ниткой – дело у меня двигалось, но очень медленно, и я едва успела дошить эти штаны до заката. Пальцы у меня были сильно исколоты иглой, распухли и сильно болели, но я все-таки смогла привести себя хотя бы приблизительно в цивилизованный вид, чтобы не отсвечивать голой задницей при каждом порыве ветра. Но не бывает счастья без маленькой доли несчастья. Наверно, фройляйн Анна чуть ошиблась в выкройке и штаны получились такими узкими, что с трудом налезли на мою, в общем-то худую, попу – но во всем остальном, за исключением цвета, они были для меня выше всяких похвал. Оставалось еще сшить что-то вроде куртки, но это уже было посложнее штанов, а пока для верха сойдет и хитон. Надо будет только обрезать его по подолу, чтобы низ больше не мел по земле, а оказался на середине бедра.
Порадовавшись немного своим новым штанам, я села и снова загрустила. Но тут ко мне подошел жрец Единого бога, которого русские звали падре* Александр.
(Прим. авт.: падре* – по латыни значит «отец».)
– О чем печалишься, дочь моя? – тихим проникновенным голосом произнес он, присаживаясь рядом на бревно. – Если ты хочешь, то мы можем попечалиться об этом вместе.
Я подняла глаза и снова, как в тот раз, когда я лежала при смерти (ну, тогда, когда от меня сбежала частица херра Тойфеля), увидела, что этот жрец Единого как бы состоит из двух сущностей. Одна из них – материальная – сидит рядом со мной, дышит, говорит и совершает все то, что положено совершать живому человеку; зато другая – призрачная, обладающая могуществом, которому не могут противостоять даже боги, облекает собой живое тело как плащом. Только сегодня это был не грозный воин, как в тот раз, когда он прогнал от меня херра Тойфеля, а добрый любящий дядюшка, готовый выслушать рассказ о моих горестях и утешить мою растревоженную душу.
А на душе у меня было не очень хорошо и помимо мыслей о пожирающем мой народ херре Тойфеле, а также планов перейти на службу к русским, и возможном самоубийстве. Глодало меня какое-то ощущение неправильности и внутренней пустоты, как будто изнутри меня выдрали что-то важное, да так и оставили эту рану открытой, чтобы из нее истекала кровь. Быть может, мне и в самом деле станет легче, если я сейчас раскрою свою душу даже не перед жрецом, а перед тем божеством, которому он служит. Кажется, раз он назвал меня своей дочерью, правильно будет обратиться к нему как к отцу. Вот с кем я ни за что бы не стала откровенничать, так это с жрецом херра Тойфеля. Смертельно опасное занятие, от которого совсем недалеко и до жертвенного алтаря.
– Отец, – наконец набравшись храбрости, произнесла я, – душа моя в смятении, а сама я не знаю, что мне делать. После того, как из меня изгнали херра Тойфеля, внутри меня образовалась странная кровоточащая пустота, требующая немедленного заполнения и утешения души, и я не знаю, что мне с этим делать. Фройляйн Анна пытается заполнить эту пустоту и дать мне свое утешение, но пока у нее мало что получается, и я страдаю, не зная, что со мной происходит.
Жрец некоторое время молчал, изучая меня внимательным взглядом, и при этом я знала, что, поскольку его божество тоже сосредоточило на мне свое внимание, то для него сейчас не является помехой ни сгущающаяся темнота, ни смятение моей души, которую он видел насквозь.
– Дочь моя, – задумчиво произнес жрец, наконец прервав свое молчание, – ты полностью права. Удаление из тебя сатанинского паразита не прошло без последствий для твой души, оставив в ней незаживающую пустоту, и я даже и не знаю что тут делать. Не было еще такого ранее, чтобы паразит был удален, а тело, вмещавшее его, при этом продолжало бы жить и сохранило свою душу. Сказать честно, твой случай первый такой за все время моей практики и я должен как следует подумать о том, что я могу сделать в этом случае. До этого все одержимые при избавлении от пожирающего их паразита или умирали, или сходили с ума.
Вспыхнувшая во мне надежда тут же угасла, жрец Единого Бога, как оказалось, тоже был не в состоянии мне помочь – и слезы хлынули из моих глаз. Но падре Александр никуда не ушел, а, приобняв меня за плечи, участливо сказал:
– Поплачь, дочь моя, поплачь, легче станет.
– Я совсем не ваша дочь, – рывком высвободившись из его объятий, ответила я, – я дочь моего отца Густава де Мезьера, великого госпитальера Нового Тевтонского Ордена и его законной жены Марты, в девичестве фон Штиглиц – и более никого. Единственная дочь и наследница, между прочим, поскольку многочисленные бастарды, рожденные отцом от прислуживающих в доме самок недочеловеков, тут совсем не в счет.
– Тс-с-с-с, дочь моя, успокойся, – ответил мне священнослужитель, и мурашки пробежали по моей коже – я явственно почувствовала, что сейчас со мной говорит нечто гораздо большее, чем смертное существо. – Все вы – мои дети, даже когда вы это отрицаете. И нет среди вас для меня любимых и нелюбимых чад – все одинаковы – только одни более послушны, а другие менее, третьи же вообще такие обормоты, что за них бывает и стыдно и больно, но они все равно любимы и не обойдены заботой. В общем не обойдены, ибо не мое дело вытирать миллионы носов и готовить миллионы порций манной каши на завтрак. Грешно возлагать на бога то, что люди должны делать для себя сами.
– Неужели, падре?! – сквозь слезы воскликнула я. – А я как раз и думала, что мы, тевтоны – никому не нужные пасынки, брошенные в этом мире на съедение тому, чье имя вы и вслух-то стесняетесь произносить, называя его сатанинским отродьем. К тому же вы сами только что сказали, что не в силах помочь лично мне, а потому, будьте добры, оставьте меня, пожалуйста в покое, для того, чтобы я смогла собраться с духом и покончить с этой никчемной жизнью, не дожидаясь момента, когда пустота полностью сожрет меня изнутри.
– Нет, дочь моя, – прозвучал решительный ответ, – так дело не пойдет! Самый легкий выход – всегда самый неверный. Легче всего покончить счеты с жизнью, а не бороться за свое счастье.
– Как мне бороться, падре?! – воскликнула я. – Вся моя прошлая жизнь была мороком и обманом, когда я находилась под властью злой силы, использующей мой народ в своих интересах и питающейся жизнями его людей, и я из-за этого испытываю сильную боль. Мне больно и оттого, что мое теперешнее существование бесцельно и бессмысленно проходит среди самок низших существ, достойных лишь быть слугами настоящим чистокровным арийцам, как я. Когда я через фройляйн Анну предложила гауптману Серегину свой меч и свою верность, чтобы я могла вместе с ним и его людьми бороться с той злой силой, что поработила мой народ – он уехал, ничего мне не ответив, и тем самым показал мне, насколько я низко стою в его глазах.
– Да, – вздохнул русский священник, – вот этого я и боялся. Сорную траву мы с Дмитрием выпололи, а корни, из которых она произрастает, остались.
– Что вы имеете в виду, падре Александр? – сквозь слезы спросила я. – Неужели я сама виновата в том положении, в котором оказалась сейчас?
– И да, и нет, – ответил падре Александр, – ты не виновата в том, что родилась в своей семье и среди своего народа, и с первого же вздоха своей жизни оказалась одержима как херром Тойфелем, так и всеми теми комплексами и предрассудками, которые присущи народу тевтонов. Нет высших и низших рас, все люди от рождения равны в своем происхождении. Бывают только сильные и слабые культуры, одни из которых способны к быстрому развитию, другие пока застыли в своем единении с вмещающим ландшафтом. Но и эти, последние, однажды обязательно проснутся от спячки, чтобы дать миру поэтов, героев и мудрецов, и явить новые, более совершенные, образцы общественного устройства. Или они уже были такими в прошлом и теперь отдыхают, чтобы накопить силы для новых подвигов во славу цивилизации. Твоя вина в том, что ты не учишься этой мудрости у тех людей, которые, сохранив твою жизнь, вылечили и приютили тебя в своей среде, несмотря на то, что ты была среди тех, кто шел на них с оружием в руках, желая убить или обратить в рабство. И как после этого капитан Серегин мог доверить тебе оружие и поставить в общий строй, когда он даже не знает, чего от тебя ждать сегодня и чего завтра?
Мне осталось только повинно опустить голову. У гауптмана Серегина были все основания не доверять бывшему врагу, ведь я так и не смогла понять мысли и чувства тех, вместе с кем собиралась встать в один строй. Неужели такие истинные арийцы, как русские, способны как к равным относиться к местным недочеловекам?
Мать моя, например, никогда не ревновала отца, когда он укладывал на спину какую-нибудь служанку или горничную, и с гордым безразличием относилась к появляющимся время от времени в нашем доме бастардам. Впрочем, при этом она отнюдь не забывала сплавлять только что оторванных от материнской груди мальчиков в специальные питомники, где из них вырастят будущих кнехтов, а девочек в храмовые лагеря, где из них воспитают достойных будущих невест херра Тойфеля, специально предназначенных быть принесенными в жертву на его алтаре. Одна такая специально подготовленная жертва, имеющая в своих жилах половину нашей крови, способна заменить на алтаре трех-четырех глупых местных рабынь, которых можно было бы с пользой употребить по хозяйству.
Но теперь, увидев, как работают русские маги и поняв, силы какого порядка они привлекают для своих заклинаний, не принеся при этом ни одной человеческой жертвы, я поняла, что по сравнению с юным мальчиком Дмитрием и с фройляйн Анной все наши жрецы херра Тойфеля и могущественные маги – не более чем обыкновенные мясники. Они ему – взятку в виде человеческой жертвы, а он им – часть своей силы, чтобы в будущем этих жертв было бы куда больше, чем сейчас. Русские маги, наоборот, пользовались силой напрямую, не нуждаясь в посредничестве никаких божеств, и поэтому имели перед нашими жрецами подавляющее преимущество как в самой мощи, так и в скорости ее применения.
Склонив голову еще ниже, я покаянно произнесла:
– Наверное, вы правы, падре, я глупая, абсолютно бесполезная девчонка, не способная понять самых элементарных вещей, и мое место в самом низу, рядом со слугами и рабами. К тому же одолевающая меня душевная болезнь скоро сделает бесполезными все ваши хлопоты, и я убью себя только для того, чтобы не терпеть больше таких ужасных мучений.
– Ну вот, опять за рыбу гроши, – вздохнул тот, – что касается твоих страданий, то мы обязательно найдем, как тебе помочь, ибо нет таких твердынь, которые не могли бы взять истинные… гм, большевики. Впрочем, эта история уже совсем из другой оперы. Душевная болезнь – она и лечится душевно, быть может тебе, дочь моя, почаще разговаривать с людьми, чтобы не чувствовать своего одиночества, и чтобы они привыкли к тебе, а ты к ним.
– А можно, падре, – сказала я, – я буду разговаривать именно с вами, а не с кем-нибудь еще? Фройляйн Анна, конечно, хорошая девушка, но она слишком непонятна для меня, а фройляйн Ника пугает меня своей скрытой силой, и, говоря с ней, я не могу отделаться от мысли, что в любой момент она может испепелить меня всего одним лишь взглядом. Кроме того, она очень плохо знает наш язык, как и остальные ваши кнехты. О детях я вообще молчу, потому что я не понимаю то, что они говорят мне, а они не понимают то, что говорю им я. С гауптманом Серегиным я могла бы разговаривать вполне свободно, он говорит как прирожденный тевтон, но он смотрит на меня так, что по моей шкуре бегут мурашки, величиной с откормленных полевых мышей.
– Хорошо, дочь моя, – произнес священник, – ты можешь разговаривать со мной в любое удобное для тебя время, как только тебе станет грустно, печально, неуютно или опять потянет свести счеты с жизнью. Я уже почти точно знаю, что может тебе помочь, но если я это сделаю, то тогда тебе придется вместе с нами покинуть этот мир… ибо таков договор, заключенный мною некоторое время назад с местными богами.
– Ничего не понимаю, – спросила я, – почему я буду должна покинуть этот мир, в том случае, если вы окажете мне помощь?
– Понимаешь, Гретхен – с нами, богами, все обстоит точно так же, как с употреблением алкоголя. По ходу процесса ни в коем случае не стоит понижать градус, иначе все будет слишком плохо. Речь тут идет не о качества божества, а о его силе. Так уж получилось, что местные античные божки деградировали в этом заповеднике настолько, что опустились в самый низ турнирной таблицы. Ниже их только мелкие демоны и стихийные духи, но те в человеческом поклонении почти не нуждаются, а потому не ищут себе паствы, которую можно было бы окормлять, пока вдруг не решат подняться на следующую ступеньку…
Он на мгновение замолчал, как бы собираясь с мыслями, а потом продолжил:
– Так уж получилось, что та девушка, которую ты называешь фройляйн Анной – молодая, только что инициированная, магиня, и именно по причине своего происхождения из верхних миров она по силе превзошла почти всех так называемых олимпийских богов и оказалась способна принимать у них паству без особого ущерба для себя, так как она больше или равна тем, у кого принимает верующих. Все наши латиноговорящие женщины, девушки и юноши находятся как раз под ее опекой, и не испытывают от этого особого дискомфорта. Она смогла принять на себя даже душу посланницы Кибелы, а это, скажу я тебе, еще та штучка с выкрутасами. Но херр Тойфель все-таки значительно больше фройляйн Анны, и она не может полностью заполнить ту пустоту, которую он оставил после себя. Эта пустота и пожирает тебя заживо, и мне не остается ничего иного…
– … как посвятить меня какому-нибудь божеству, которое хотя бы слегка больше херра Тойфеля? – неуверенно подхватила я его мысль.
– Вот именно. Но вот только при всем богатстве выбора, как говорится, другой альтернативы нет. Единственное божество, которое больше херра Тойфеля – это то, которому служу я сам. Других таких просто не существует. Но те, кто верят в Единого бога, согласно заключенному с олимпийскими богами договору, не должны жить в этом мире-заповеднике, ибо если здесь заведется всего один такой верующий, то вскоре их будет так много, что они превысят число поклонников всех остальных богов и сделают меня владыкой этого мира, как это произошло в верхних мирах. Конечно, с человеческой точки зрения, это произойдет далеко не сразу, но для бессмертных богов пройдет всего один миг, а их уже зачислят в злобные демоны.
– Понятно, падре, – кивнула я и спросила: – А каково это – быть посвященной Единому Богу? Наверное, это страшно, больно и ужасно скучно?
– Да нет, совсем нет, – тихо ответил падре Александр, и тут та сущность, которая облекала его, будто плащом, вытянула ко мне свою призрачную руку и погладила меня по голове.
Все мое тело при этом будто пронзило молнией, я вздрогнула, охнула, приподнявшись с бревна, и тут на меня, будто радостный водопад, охватило неземное блаженство от успокоения растревоженной души, которую охватили мир, покой и благорастворение в воздусях. Но вот божество убрало свою руку, и ощущения радостного праздника стали растворяться в текущих заботах, все же оставив после себя какую-то особую приподнятость души и ощущение того, что после этого прикосновения я стала значительно добрее и чище в своих помыслах. Снующие то тут то там местные латинки уже не казались мне двуногими животными – самками, годными только в качестве постельной утехи или же в качестве объектов жертвоприношения. И это было только одно касание. А что будет, если русский священник и в самом деле посвятит меня своему богу, и я стану такая же умная, добрая и хорошая, как фройляйн Анна и фройляйн Ника. Эта мысль и пугала меня, и возбуждала.
И тут мне в голову пришла одна мысль:
– Да, падре, – сказала я, – а что будет с моими соплеменниками, которых вы хотите освободить от власти херра Тойфеля? Им, вероятно, тоже придется менять его на нечто большее, а не меньшее, не говоря уже и о том, что фройляйн Анна, как начинающая богиня, просто не сможет принять такой поток неофитов.
– Да, – ответил он, – о последнем я и не подумал, и о предпоследнем тоже. Но выход тогда, фройляйн Гретхен, только один – вывести отсюда весь твой народ тевтонов, ведь по всем нашим первоначальным договоренностям с олимпийскими богами ему здесь совсем не место. Знаешь что – расскажи мне, пожалуйста, о том, что значит быть тевтоном или тевтонкой, о вашей жизни под властью херра Тойфеля, о том, во что вы верите и к чему стремитесь? Мы же об этом почти ничего не знаем.
Я на какое-то время задумалась, но чувство умиротворения и неги еще не до конца меня оставили, и я, запинаясь на особо трудных или страшных моментах, начала рассказывать падре всю историю моей жизни. О доме, о семье, о кадетском училище СС, о храмах херра Тойфеля, и о наших жрецах, отправляющих в его честь особые мистерии с человеческими жертвоприношениями.
Когда я сама была тевтонкой в полном смысле этого слова и носила в себе частичку этого злобного чудовища, то все это казалось мне нормальным и обыденным. Но сейчас, сидя рядом с представителем божества совершенно противоположного толка и рассказывая ему о наших порядках, я медленно, но верно проникалась ненавистью и отвращением по отношению к моему к прошлому образу жизни. Теперь эти мистерии с жертвами, мучительно умирающими на алтаре, вызывали у меня не приступы восторга и сопричастности к чему-то высшему и великому, а одно только омерзение и жалость к несчастным жертвам, которые как минимум наполовину были той же самой тевтонской крови, что и я сама.
– Где твои сестры, Гретхен? Где твои братья? – грозно спрашивало стоящее за спиной отца Александра божество, а я и не знала, что ему на это ответить. Мои единокровные сестры будут на алтаре принесены в жертву херру Тойфелю, мои сводные братья отдадут за него жизни на поле боя… Мой отец не глядя делал детей многочисленным служанкам, моя мать творила зло, даже не ведая об этом – но зачем мне в таком случае жизнь, если мне стыдно смотреть в глаза настоящим людям и истинным арийцам, способным из грязи обыденности подняться до вершин богоподобия…
И тогда я разрыдалась во весь голос, оплакивая всех тех, кто отдал жизнь ради существования такого урода, как херр Тойфель, и на этот шум прибежали и фройляйн Анна, и фройляйн Ника, и другие женщины из местных, которых я уже могла воспринимать как людей, а не как говорящих животных. А падре Александр сидел рядом, гладил меня по спине и говорил:
– Поплачь, девочка, поплачь. Так тебе будет легче.
Княжна Елизавета Волконская, штурм-капитан ВКС Российской Империи.
За полдня мы отмахали, наверное, километров пятьдесят, не меньше, каждый час пересаживаясь на заводную лошадь, и при этом ни разу не сбившись со следа, оставленного караваном амазонок, некогда, почти что в прошлой жизни, захвативших в плен меня и прапорщика Пихоцкого. Я пока не пыталась повторять свой опыт с захватом сознания парящего в вышине стервятника, но при приближении к месту посадки штурмоносца обязательно попробую это сделать. Соваться к машине без воздушной разведки может оказаться опасным, ведь амазонки могли оставить там засаду из десятка-другого своих бойцыц. Как говорит в таких случаях капитан Серегин, лучше перебдеть, чем недобдеть. Конец цитаты.
Пока же за все время нашей поездки нам не встретилось никакой, даже самой малейшей опасности, если, конечно, не считать таковой встреченное нами под вечер стадо голов в двадцать огромных, ростом в холке с трехэтажный особняк, длинношеих животных, грациозно передвигающихся на длинных толстых ногах, и выглядящих как помесь жирафа с бегемотом. С жирафом их роднило то, что вытянув свои длинные шеи, они меланхолично объедали листья с верхних ярусов веток растущих повсюду раскидистых одиночных акаций. Я представила, сколько листьев в сутки надо одной такой туше, и вздрогнула. По сравнению с этим животными даже слон казался бы недомерком – ближе всего по своим размерам они стояли к гигантским динозаврам типа диплодоков. Возле двух таких гигантов (очевидно кормящих самок) околачивались особи размером поменьше, примерно так с хорошего рыцарского коня. Как я поняла, это был приплод этого года, пока еще питающийся материнским молоком.
Не успели мы подъехать поближе, как были замечены доминирующим самцом, который повернул в нашу сторону свою огромную голову, дожевал очередную порцию листьев и издал ужасающий трубный рев, тут же подхваченный всем стадом. Было похоже, будто одновременно клаксонами загудели несколько тысяч мобилей, попавших в пробку где-нибудь на въезде в большой Нью-Йорк. Очевидно, эти звери ранее уже встречались с людьми, и эти встречи оставили у них о себе не самые приятные воспоминания.
Капитан Серегин озабоченно пожал плечами и приказал повернуть лошадей, чтобы обойти растревоженное стадо по широкой дуге. И в этот момент я вспомнила, где уже видела подобных животных, а точнее, их анимированные чучела. Было это в Санкт-Петербургском музее естествознания, и чучела представляли индрикотериев – самых крупных млекопитающих, когда-либо существовавших на земле, чьи останки были найдены на территории Туркестана, в окрестностях Аральского моря, еще в 1915 году. Это были точно такие же звери, как и в музее, или же очень на них похожие, но эта разница могла быть объяснена неточностями в реконструкции. Интересно, что это за мир, если тут свободно разгуливают гигантские звери, которые в нашем мире вымерли примерно пятнадцать-двадцать миллионов лет назад… И интересно, какими должны быть хищники, для того чтобы они могли охотиться на этих гигантов? Не хотела бы я повстречаться с таким зверем, по сравнению с которым африканский лев выглядит кем-то вроде обычного домашнего кота.
После того как я поделилась этими соображениями с Серегиным, он рассказал мне, что в самом начале своей эпопеи в этом мире они уже встречались с такой же древней гигантской хищной свиньей, которую опознал один из мальчиков. Упокоить этого весящего около тонны зверя им удалось только хорошей пулеметной очередью почтив в упор, потому что автоматные пули не пробивали ни костей его черепа, ни толстого слоя подкожного сала, подобно броне облекающего его бока и грудь. А в дополнение ко всему внутри животного, в его желудке, были найдены останки человека – скорее всего, местного охотника, незадолго до того съеденного хищником где-то неподалеку от места свой будущей смерти.
Кстати, подобный или точно такой же пулемет, какой висел на ремнях поперек груди у Зоркого Глаза, я тоже однажды видела в музее, но только не естествознания, а русской императорской армии, и табличка рядом с этим оружием утверждала, что это единый пулемет Печенег, который, наряду с более распространенным пулеметом «Максим», состоял на вооружении элитных частей лейб-гвардейской морской пехоты во времена царствования государя-императора Михаила II. В других источниках прямо утверждалось, что этот пулемет стоял на вооружении так называемых частей «старших братьев», с которых и пошла вся наша современная легендарная и победоносная армия.
«Все страньше и страньше, господа», – словами Алисы подумала я, на мгновение пожалев о том, что раньше не особо интересовалась нашим легендарным прошлым, ведь папенька имел допуск к самым секретным архивам и мог бы неплохо мне помочь в разгадке этого секрета. Но это потом, если (или когда) мне удастся попасть в свой родной мир и добраться до дома. А пока едем за штурмоносцем, крутим головой на все триста шестьдесят градусов, а все увиденное мотаем себе на отсутствующий ус.
На ночь мы остановились у того же колодца, у которого караван амазонок ночевал три ночи назад. Я тогда хорошо запомнила это одиноко стоящее пышное дерево, раздваивающееся почти от самых корней, и заросли колючего кустарника, покрытые ароматными белыми цветами вперемешку с душистыми черными ягодами. До сих пор гадаю – куда нас везли и кому собирались продать – да наверное, это и неважно. Всем отмерим полной мерой, а некоторым еще и двойную порцию.
Комфорта на этот раз было, конечно, неизмеримо больше, ведь мы с прапорщиком являлись не пленниками, а полноправными членами отряда и относились к нам со всем уважением, а ко мне еще и галантно, как положено по отношению к лицу слабого пола. Правда, солдат откуда-то с Кавказа по прозвищу Ара все время пытался расспрашивать смущенного Андрюшу Пихоцкого о том, каково это было – на пару с другим мужчиной провести ночь с самой богиней любви и красоты.
Но все эти подначки, при которых нагло игнорировалось мое присутствие, продолжались до тех пор, пока на шутника не шикнул сам капитан Серегин. После этого Ара уделял больше внимания котлу с кипящим в нем кулешом, чем несчастному Андрюше. Хотя, если Афродита-Венера, обосновавшаяся у нас в отряде, не пропустит через себя всю его мужскую часть, то такие подначки в дальнейшем будут сыпаться на Андрюшу постоянно и тут не поможет никакой капитан Серегин. Уж слишком громкое имя у его партнерши, и слишком резонансно она вызвалась поиметь их с Антоном… Тому-то явно проще – во-первых, он первостатейный шпак, с которого взятки гладки, а во-вторых, он их старый знакомый, из одного с ними мира, с которым они вместе сюда попали, и к которому уже привыкли. А Андрюша – он совсем новенький, пусть и гордый шляхтич, но при этом технарь-очкарик, и к тому же только что освобожденный из плена. Правда, к чести людей Серегина я должна была признать, что все подколы были достаточно беззлобны и предполагали не смех над прапорщиком Пихоцким, а смех вместе с ним над сложившейся ситуацией.
Чуть позже, хлебая горячий кулеш из походного котелка, я присматривалась к капитану Серегину и еще раз пыталась понять, что это за человек. С одной стороны, он все сильнее нравился мне. Такие хорошие командиры – редкость даже в нашей армии, и как человек он тоже неплох – выдержанный и предупредительный даже в тех условиях, в которых оказался. К тому же в его пользу работало то, что, узнав о нашем с Андрюшей существовании, он, ни минуты не колеблясь, бросился нам на помощь и освободил из унизительного плена.
Конечно, в значительной степени это случайность, но в этом мире, пропитанном магией, как губка водой, и пронизанном желаниями множества различных божеств, случайностей в чистом виде не бывает, и остается только гадать, кто из олимпийцев завлек нас сюда и кому было выгодно наше освобождение. От Афины с Афродитой я уже знаю, что такие игры-интриги тут вполне в порядке вещей, и отдаются им олимпийские боги с тем же азартом, с каким наши картежники разыгрывают партии в преферанс.
С другой стороны, Серегин по происхождению самый настоящий хам, а по поведению такой же натуральный нахал. Но, несмотря на это, он нравится мне все больше и больше. И как командир, и как человек, и даже как мужчина. Да-Да. Примерив его на роль возможного любовника, я осталась при убеждении, что по чисто женской части была бы им вполне удовлетворенной. Он привлекателен, вежлив, аккуратен и чистоплотен, и поэтому я не испытываю по отношению к нему никакого отторжения, а напротив – все более и более развивающееся влечение. Можно сказать, что я влюбилась в Серегина как девчонка, но на самом деле это не так, ведь мое чувство развивалось исподволь с момента нашей первой встречи, когда он показался мне отвратительным нахалом, и до сего момента, когда он кажется мне тоже нахалом, но уже вполне очаровательным.
После ужина мы еще немного посидели, точнее полежали, негромко переговариваясь и глядя на звездное небо, проглядывающее сквозь извечный покров высоких перистых облаков. Док высказал мысль, что скорее всего именно из-за них у этого мира такой мягкий тепличный климат, после чего мы еще полчаса все вшестером трепались на околонаучные темы, пытаясь хотя бы в первом приближении разгадать загадку этого мира, и вообще обозначившегося континуума множества в чем-то параллельных миров. Бойцы Серегина оказались неплохо образованны и довольно смело высказывались на такие темы, в которых откровенно плавал мой Андрюша. Вот те раз – нижние чины учат офицера, пусть даже самого младшего в чине. Позора не оберешься…
Потом мы легли спать, оставив дежурить одного Дока, которого должны были по очереди сменить Зоркий Глаз, Ара, и уже перед самым рассветом, в самое тяжелое время – капитан Серегин. Мы с Андреем, как гости команды, от необходимости дежурить были избавлены и могли дрыхнуть хоть всю ночь. Спалось мне весьма неплохо, сны были приятные, тем более что я чувствовала себя среди своих и смогла расслабиться даже лучше, чем в прошлую ночь, потому что тогда мне пришлось спать абсолютно голой, укрывшись только тонкой простынкой, получившейся из снятого хитона. Уже под утро мне приснился папенька – он сидел у нас дома в библиотеке и читал одну из своих любимых исторических книг об эпохе столетней давности. Кажется, это был «Петербургский рубеж». Почувствовав мое присутствие, он опустил книгу, поднял голову и произнес:
– Так-так, дорогая дочь, будешь поблизости – обязательно заходи. И жениха своего нового тоже обязательно пригласи. Интереснейший человек, понимаешь. Это я тебе говорю как специалист…
И в этот момент я проснулась в холодном поту и с отчаянно бьющимся сердцем. Все еще спали, только капитан Серегин сидел, отвернувшись от костерка, а на востоке вовсю разгоралось зарево утренней зари. Начинался новый день, который нес с собой новые радости и новые заботы.
День восьмой. Утро. Капитан Серегин Сергей Сергеевич.
А поутру они проснулись… это я в смысле того, что такое зрелище, как сон и пробуждение мадмуазель Волконской – это явление явно неординарное, и его можно было бы показывать за деньги… Шучу, шучу. Спала мадмуазель Елизавета в общем-то спокойно, и сон ее ничем не отличался от сна других людей, но вот под утро, когда уже над миром простерла свои руки розовоперстая Эос*, Волконская начала ворочаться на своей пенке, затем подтянула колени к груди, будто замерзла, пробормотала во сне несколько неразборчивых фраз, потом вдруг вскинулась, глядя на меня совершенно ошалевшими испуганными глазами и глубоко дыша, будто только что галопом пробежала метров триста-пятьсот.
Примечание авторов.: Розовоперстая Эос* – у древних греков богиня утренней зари.
– Приснилось что-то, Елизавета Дмитриевна? – вежливо осведомился я, когда та немного успокоилась.
– Да, Сергей Сергеевич, приснилось, – немного раздраженно ответила та, но потом смягчилась и добавила, – папенька приснился, просил заходить, причем заходить вместе с вами; сказал, что вы для него очень интересный человек. Странно…
– И что же тут странного? – удивился я.
– Мой папенька, – пояснила она, – действительный статский советник Дмитрий Николаевич Волконский, служит следователем по особо важным делам в Главном Управлении Государственной Безопасности. Занимается он в основном делами о коррупции и экономических преступлениях. Чинуши наши и всякие гешефтмахеры боятся его до икоты, колик в животе и дрожи в коленках. Не понимаю, чем вы-то могли его заинтересовать?
– Так это же был только сон, – пожал плечами я.
– Сергей Сергеевич, – удивленно протянула белокурая мадмуазель, – для людей нашего с вами магического сословия, как я понимаю, сны – это не только сны, а как бы нечто большее. Есть тут, знаете, какой-то определенный намек, что в наш мир мы сможем попасть гораздо легче, чем в ваш.
– Поживем – увидим, Елизавета Дмитриевна, – сказал я и начал раздувать костерок, чтобы вскипятить на всю компанию крепкий тонизирующий травяной сбор от Птицы, заменяющий тут нам обычный чай.
Впрочем, как объяснила мне сама Птица, в этот сбор входили и чуть подсушенные почки и верхние листья какого-то ближайшего дикого родственника нашего домашнего чайного куста, иначе именуемого китайской камелией, поэтому в дальнейшем будем называть этот напиток просто чаем, который по вкусу ближе всего находился к классическому китайскому зеленому чаю. Мы все тут не особые любители этого восточного напитка, но как говорится, на безрыбье и сам раком станешь, потому что изготовить классический черный чай на коленке в походно-полевых условиях просто невозможно, так что пьем, что есть и хвалим, хвалим, хвалим.
Я бросил во вскипевшую воду пригоршню травяного сбора, вслед за тем снял его с огня, и тихим командирским рыком пробудил моих архаровцев от глубокого сна.
Быстро позавтракав остатками вчерашнего кулеша, мы оседлали коней и снова двинулись вперед по следам каравана амазонок. По моим расчетам, за вчерашний день мы прошли примерно две трети пути, теперь с утра нам оставалось проехать только одну треть или около тридцати-сорока километров. Это только крупное кавалерийское соединение перемещается фактически со скоростью пешехода по тридцать-пятьдесят километров в сутки, а небольшая группа, путешествующая одвуоконь с вьючными лошадьми вместо обоза может покрывать в день значительно большие расстояния – до двухсот километров в сутки.
Чем ближе мы были к цели, тем больше меня одолевало беспокойство, что сейчас мы припремся, такие нежданные – а там нас будет ждать целый комитет по встрече, делящий почти уже нашу собственность. Местность тут, в предгорьях – мягко выражаясь, пересеченная, пусть и без больших оврагов и хребтов, но вся в увалах и ложбинах, так что людей издали можно было заметить, только если они находились на гребне увала, а стоило спуститься в ложбину – и видимость падала до каких-то нескольких сотен метров. С одной стороны, нам это удобно. Поскольку позволяло остаться незамеченным, с другой стороны, незамеченным может остаться и наш вероятный противник, а это уже хуже. Тем более что сам штурмоносец, по словам его капитана, стоял на дне ложбины и не был заметен издалека.
Выслушав мои соображения, мадмуазель Волконская кивнула.
– Наверное, вы правы, Сергей Сергеевич, – сказала она, – мне надо попробовать поработать для вас воздушным разведчиком.
Не успел я ничего сказать, как она подняла глаза к небу, нашла там парящую в вышине, почти над самыми нашими головами, точку стервятника и закрыла глаза. Тело ее как-то обмякло и чуть покосилось, из-за чего мне показалось, что мадмуазель Волконская сейчас вывалится из седла. Но ничего страшного с ней не произошло – очевидно, сказалась отличная верховая подготовка, обычная для титулованной аристократки в том мире. Не то что мы, грешные – ездим на прекрасных лошадях, а сами не лучше мешков с мусором. Типа – упадет и не жалко. Вместо того, чтобы переживать за княжну, я попытался оценить высоту, на которой парила выбранная ею в качестве реципиента птица. Получилось достаточно много – уж километр высоты птица имела точно, а значит, радиус ее видимого горизонта был что-то около ста десяти километров. По всем расчетам мадмуазель Волконской штурмоносец находился значительно ближе и должен был быть отчетливо виден с такой высоты.
Минут через пять такого транса княжна открыла глаза, встряхнула головой и потянулась всем телом, при этом часто моргая, словно бы приходя в себя.
– Замечательно, Сергей Сергеевич, – сказала она с несколько мечтательным выражением, и, увидев на моем лице немой вопрос, поспешила поправиться, – это я об ощущении полета, когда находишься в птичьем теле. Просто восхитительно… А так дела обстоят так себе. То, что штурмоносец я нашла, и совсем недалеко от нас – это хорошо. То, что вокруг него целая толпа народу – это плохо. Тихо прийти, открыть люк, забраться внутрь и улететь у нас явно не получится…
– Толпа – это понятие неопределенное, – выдал я сентенцию, – Елизавета Дмитриевна, вы лучше скажите, какого размера эта толпа хотя бы примерно, в штуках или в головах?
– Ну, – сказала она, показав мне кончик розового языка, – голов тридцать. Точнее понять было сложно – пусть у стервятника весьма острое зрение, но расстояние было все же достаточно велико, не менее десяти километров, а перескакивать на ту птицу, что кружится почти над самим штурмоносцем, я не стала, потому что пока мы будем приближаться к тому месту, обстановка может и перемениться…
– Все правильно, Елизавета Дмитриевна, – сказал я, – но должен сказать, что теперь вам, пожалуй, надо будет почаще поглядывать на окрестности сверху. Не хотелось бы уже недалеко от цели случайно наткнуться на группу злых амазонок, поэтому слушай мою команду, – это я уже произнес погромче, обращаясь ко всей группе, – порядок передвижения походный. Док – головная застава, за ним Зоркий Глаз, Ара, Прапор, мадмуазель Волконская и я в арьергарде. Елизавета Дмитриевна обеспечивает воздушную разведку, но и остальным мух тоже не ловить – смотреть в оба. А теперь вперед, и пусть пребудет с нами леди Фортуна.
Княжна Елизавета Волконская, штурм-капитан ВКС Российской Империи.
Еще немного – и мы у цели. Я даже видела уже нашего красавца, правда, не своими собственными глазами, а глазами гигантской птицы – но это почти ничего не меняет. Штурмоносец – это комфорт, штурмоносец – это цивилизация, штурмоносец – это защита и в то же время огромная мощь для нападения. Теперь я уже не буду такой дурой, которая может сунуться к незнакомым людям без оружия, тем более что теперь рядом со мной капитан Серегин со своими людьми, а это значит хотя бы относительную безопасность в подобных ситуациях. Уже понятно, что местные интриги еще не раз и не два поставят под угрозу выживание нашей объединенной команды. Штурмоносец без десанта теряет две трети своих возможностей, десант без штурмоносца тоже, так что Серегин взойдет на борт корабля, как полноправный командир десантной роты, единственно, что плохо – так это то, что в этой роте народу едва наберется на стандартное отделение, тем более что отец Александр и Птица – некомбатанты. Но даже очень небольшой десант – это лучше, чем никакого, а подготовка у людей Серегина, как я уже отмечала, ничем не уступает той, которая имеется у егерей Дальней Разведки.
За все время нашего продвижения к тому месту, где я оставила свою «птичку», мне пришлось несколько раз поднимать свое сознание в воздух, вселяясь в парящих на широких крыльях местных стервятников. Что-то уж слишком много собралось их в этой местности… Так обычно бывает, когда в степи готовится издохнуть какое-то большое животное – любители дармовщинки слетаются на грядущий пир со всей округи. Сначала они кружат в отдалении, постепенно снижаясь и присматриваясь к судорогам умирающей туши, потом, когда та затихнет, опускаются на землю чуть в отдалении, и осторожными прыжками приближаются к мертвому телу в готовности при первых признаках его оживления немедленно взмыть в воздух. И лишь потом, когда самый храбрый вырвет из мертвой туши первый клок плоти, все остальные падальщики разом накидываются на дармовое угощение, торопясь поскорее насытиться, потому что у них еще есть куда более мощные, но медленные, наземные конкуренты вроде гиен.
Сейчас птицы изображали первую фазу этого процесса, но я пока не видела к тому никаких оснований, потому что вряд ли их заинтересовал распростертый на земле штурмоносец, созданный не из живой плоти, а из дюраллоя*, титана и углепластовых композитов.
Примечание авторов: дюраллой* (фантастич.) – конструкционный металлический сплав превосходящий по своим свойствам титан и является следующей за ним конструкционной технологией.
Мы приблизились к цели до расстояния примерно в километр, счастливо избегнув встречи с несколькими патрулирующими местность амазонскими парными разъездами, а один из них полностью уничтожив из бесшумного оружия людей капитана Серегина. Ара и Док спешились и, пригибаясь, поднялись на увал. Почти бесшумно хлопнули выстрелы – и две злобные стервы – одна уже битая жизнью, а другая совсем молоденькая – упали на землю и остались недвижимыми.
Возвращаясь, Док ворчал, что ту, которая постарше он бы с удовольствием приласкал, а младшая так и совсем почти ребенок; но капитан Серегин сказал, что пока амазонки – наш противник, надо убивать их без всяких внутренних содроганий, потому что иначе они убьют тебя. Кроме того, где-то рядом крутится тот мерзкий тип, который обожает накладывать на людей очень гадкие заклинания подчинения, под которым человек перестает быть самим собой, превращаясь в послушный воле заклинателя механизм. Тут я с Серегиным была полностью согласна – таких козлов надо жечь напалмом без всякой жалости и пощады.
Тем временем кружащиеся стервятники опустились до высоты пары сотен метров – они знали, что так их не мог бы достать ни один самый мощный арбалет. Я поняла это вот каким образом – когда я опускала птицу ниже, то у нее возникало чувство опасности, а здесь, на этой высоте, все вроде как было в порядке. Но пара сотен метров – это совсем уже бреющий полет, и вид оттуда, как на ладони. Вникнув в очередной раз в сознание стервятника, я наконец разглядела во всех подробностях то, что творилось вокруг штурмоносца.