3. Год спустя
– …И вот что я вам скажу, уважаемый Андрей Павлович, – проговорил господин штабс-капитан между двумя ложками стерляжьей ухи, коею поглощал с завидным аппетитом, – планёр – чудесная вещь, но не имеет будущего. Что нам нужно: либо на дальние расстояния и большой грузоподъёмности, а это, без сомнения, цеппелины. Грузовые и пассажирские. Либо быстро и невысоко, с хорошим обзором. Чтоб посмотреть всё внимательно и по инстанции доложить. Это – аэропланы. А что планёры? – спорт. Хотя не спорю – преувлекательнейший!
В ресторацию они пошли по инициативе Селивёрстова. Сосновцев вполне обошёлся бы более скромным заведением. Например, трактиром, что на углу Покатной и Малой Ильинской. И от дома недалеко – на извозчика тратиться не придётся, – и кормят вполне прилично. Однако Никодим Митрофанович настоял. Когда хотел, он мог быть невыносимо упрямым и неотразимо убедительным. В итоге – обед из деликатесов со сменой красного и белого вина. Такое меню могло болезненно отразиться на содержимом его, Сосновцева, бумажника. Одно успокаивало – за обеды, устраиваемые время от времени, Селивёрстов, как правило, платил сам.
– Я и не говорю, господин штабс-капитан, что едино планёрами будет удовлетворяться наше устремление в небо. Кто ж спорит о необходимости дирижаблей и аэропланов? Вопрос саморазумеющийся. Но иногда, в некоторых особенных случаях, хороши и планирующие летательные аппараты. Они бесшумны, экономичны, недороги в постройке. И потом, для планёра необязательны фюзеляж и хвостовые рули. Вы не задумывались об этом?
Селивёрстов даже ложку опустил, столь удивили его слова визави:
– То есть как это? Объяснитесь, милостивый государь.
– А вот так, дражайший Никодим Митрофанович. Крылья, и всё! Конечно, форма их будет несколько иной, непривычной глазу. И материалы понадобятся соответствующие, но как раз с этим, я думаю, загвоздки не будет…
Конечно, с самолётостроением у них пока туго, размышлял Сосновцев. Отсюда и отношение – разведывательные машины, других функций пока не предполагается. Не верят в будущее авиации, на флот упор делают, на артиллерию. Ну да ничего, когда-то всё тоже с планеров начиналось, а во что потом вылилось? В «Ю-87», пикирующих с душераздирающим воем на колонны беженцев? В «Б-29» с «Малышом» на борту? Что бы ни говорил Постышев, а основные повороты истории должны произойти. Впрочем, об этом он как раз упомянул.
Кстати, по части материалов… Прочная парусина, шёлк и вискоза, пропитка лаками, лёгкие, но прочные сплавы – всё это здесь найти можно. Но вот до дельтаплана они пока не додумались. Что ж, удивим господина штабс-капитана.
Андрей вытащил карандаш, всегда носимый во внутреннем кармане сюртука, и набросал на салфетке абрис треугольного крыла. Объяснил, как держаться, и как управлять.
– Вы думаете, это полетит? Да ещё понесёт человека? – В голосе Селивёрстова слышалась хорошая доля скепсиса.
– Не думаю, а знаю, – убеждённо откликнулся Сосновцев, переходя к жаркому из дичи со сложным гарниром. – Более того, мы с вами построим подобный аппарат и поднимемся в воздух.
– Шутите, любезный Андрей Павлович, – приподнял бровь штабс-капитан, подвигая к себе салат из зелёных овощей, но глаза его уже заблестели. Загорелись глазёнки-то, отставник! Эк легко тебя завести, с пол-оборота, чес-слово…
– А вот увидите, – пообещал Сосновцев. – Сделаем, выберем день с ясной погодой и лёгким, попутным ветерком и… полетим!
– Слово?! – даже подался через стол Селивёрстов, чуть не макнув в салат свой дорогой галстук.
– Честное благородное, – ответил Андрей.
Серьёзно ответил, серьёзней некуда. Потому что в этой России «честь» и «благородство» не пустые слова. В прошлой своей жизни Сосновцев мог солгать «во спасение». Или замаскировать враньё красивыми словесами: мол, правда, ребята, это такая штука, что произносить её вслух не всегда возможно. Или удобно. Или полезно. Теперь всё проще, но и труднее. Для него, во всяком случае. Солгал – лишился звания честного, то есть порядочного человека. И отношение к тебе будет соответствующим. То же самое касательно благородства.
Привык он к этому? Да, привык. Было время.
Для начала Сосновцеву предложили ознакомиться с новыми реалиями, присмотреться к здешней жизни. На деле всё это вылилось в этакий «курс молодого бойца» с ускоренным освоением быта, традиций и современного положения в мире. Поселили его на Шишовой улице, что отходит от Базарной площади, в небольшом домике. Помимо него здесь обитал ещё Афанасий, по совместительству дворник, истопник, и вообще, на все руки мастер. Силушки мужик был недюжинной, и как позже понял Андрей, подмечал всё вокруг и умом обладал острым. Не прост, короче говоря, был Афоня, и приставили его к заселённому визитёру тоже неспроста.
Но главной в доме считалась, конечно, фрау Гроссбауэр. Сухопарая немка с усатой верхней губой, седыми, стянутыми в узел на затылке волосами и командирскими повадками. Говорила она с едва заметным акцентом, громким голосом, и Афанасий только что не тянулся перед нею во фрунт. Да и сам Сосновцев поначалу слегка робел в присутствии грозной фрау. Но вскоре понял, что она-то и есть его наставница, лоцман в этом новом, неизведанном пространстве. И принялся, словно губка впитывать знания об удивительном времени, в которое попал.
Всё что касалось моды, этикета, да и обычных бытовых мелочей фрау Гроссбауэр преподавала Андрею в практическом виде. Выражалось это в походах в магазины мужской одежды, посещении рестораций, художественных салонов, выставок и театров. Не было женщины равной фрау в умении подобрать галстук к сюртуку, вино к обеду или цветы для свидания с дамой, и всё это оказалось чрезвычайно полезным. Сосновцев, в прежней жизни не слишком-то обращавший внимание на свой внешний вид, вынужден был учиться хорошим манерам. Встречали здесь по одёжке, а до проводов было ещё далеко.
Одновременно изучались табель о рангах, чтобы не попадать впросак при обращении к чиновникам в присутственных местах, правила заполнения различных прошений и ходатайств, прочей бумажной мелочи, которая в повседневности не заметна, но незримо влияет на жизнь человека очень существенно.
Отдельно фрау преподавала основные законы империи, а так же неписаные правила поведения и традиции, принятые в обществе. И даже дала нечто вроде справочника-энциклопедии, книжицу, в которой имелась масса полезных вещей: начиная с принятой системы мер и весов, и заканчивая ценами на сахар и расписанием поездов до Москвы и Санкт-Петербурга. Порадовало то, что помимо встречающихся ещё фунтов и саженей, большей популярностью пользуются привычные килограммы и метры. Рубль имеет непривычно высокую цену и стабилен. А допотопный автомобиль, увиденный в первые часы пребывания во Владимире, оказался детищем Карла Бенца, модель «Виктория» от 1893 года.
Постепенно Андрей понял, что основной целью наставницы было сделать визитёра не выделяющимся из толпы обычных подданных империи. Добиться того, чтобы человек другого времени не бросался окружающим в глаза, а в обществе при общении его воспринимали бы как своего. Нужно сказать, это у неё получалось. Однако когда дело дошло до политического положения в мире, Сосновцев категорически отказался читать какие-либо учебники, тем более выслушивать лекции немки, а затребовал газеты за последний год. В том числе и немецкие, читать которые ему помогла фрау.
Изучая прессу, Сосновцев одновременно припоминал школьную программу и занятия по истории и политэкономии в училище. Складывая в уме мозаику из событий, международных договоров, заявлений политических лидеров и прочих газетных новостей, Андрей воссоздавал дух эпохи, старался увидеть тенденции и возможное развитие событий в ближайшие годы. И всё отчётливее понимал, что процессы, приведшие к первой большой войне, не исчезли. Они жили и работали, выстраивая линию мировой истории вполне определенным образом.
Европа кипела. Германская империя с Кайзером Вильгельмом II во главе, недовольная разделом колоний между Англией и Францией, активно наращивала мускулы. Уже решительный Бюлов сменил на посту канцлера более умеренного Гогенлоэ и протолкнул в рейхстаге морскую программу, призванную вывести германский флот вровень с самым мощным флотом того времени – британским. Англичане этому не обрадовались, но в Тройственном союзе с Австро-Венгрией и Италией, созданном ещё в 1882 году, Германия всё увереннее занимала лидирующие позиции.
Всё это резонировало в Европе: военный союз России и Франции от 1893 года действовал, Англия вела активную политику и в Европе, и на Ближнем Востоке. Не за горами трогательное единение англичан с французами, которое назовут красивым французским словом «Антанта». Трещала по швам Османская империя, а рядом тёрлись те же англичане, недавно освобождённые Румыния, Болгария, Сербия. И все с амбициями!..
На Дальнем Востоке интриги китайской императрицы Цысе уже привели к вторжению международного экспедиционного корпуса. В августе был разгромлен Пекин, показывая всему миру силу – в том числе – и германского оружия, а также крепость немецкого боевого духа. А внутри страны, на фоне разыгравшегося экономического кризиса, рождались и крепли монополии: сталелитейный концерн Круппа, Рейнско-Вестфальский угольный синдикат, разрастались АЭГ и Сименс.
Нет, экономические интересы просто так не отбросишь, а политика есть продолжение экономики. Что б там ни говорил особый агент о мире, в котором живёт он, исходя из целесообразности и следуя естественному ходу вещей, ход этот вполне определённо может привести к войне и в этот раз. Как и много лет назад. И что ж ему, Сосновцеву, идти на фронт, когда час пробьёт?
Но поделиться своими мыслями Андрею было не с кем. Попробовал с фрау Гроссбауэр, но в ответ услышал:
– Что вы, господин Соснофцефф! Российская и Германская империи находятся в состоянии искренней дружбы! Здесь много немцев, и я со многими знакома, уверяю вас – никто не помышляет о войне с Россией!
Да, пока не помышляют. Посмотрим, как лет через пять-семь дело повернётся. Хорошо хоть, до четырнадцатого года далеко, вздыхал про себя Андрей.
– …Андрей Павлович! Вы меня совсем не слушаете, уважаемый! Замечтались? Уж не влюбились ли часом? – Круглые глаза Селивёрстова на вытянутом лице с залихватски загнутыми кверху усами и в обрамлении пушистых бакенбард смотрели прямо на него.
– Прошу прощения, любезный Никодим Митрофанович, действительно задумался. Так вот, крылья эти обязательно полетят. А ещё – вот интересная мысль. К крыльям – назовём их… ну, к примеру, «орланом», тот тоже парит, высматривая добычу, – можно приделать пропеллер. Только вот двигатель нужен очень лёгкий, типа как от мотоцикла…
– Ну, это вы батенька хватили! – рассмеялся господин штабс-капитан. – Ладно – планировать, но летать на такой вот конструкции с пропеллером?!
Честно говоря, армейская бытность Селивёрстова давно канула в Лету. Служил он в инженерных войсках, но бросил службу лет этак десять назад. Дядюшка Никодима Митрофановича имел не баснословное, но значительное состояние, и когда почтенный родственник почил, выяснилось, что он заблаговременно успел вписать любимого племянника в завещание. Тот мигом подал в отставку и с тех пор жил, ни в чём себе не отказывая.
Натуру бывший штабс-капитан имел непоседливую и слегка авантюрную. Если понимать слово «авантюра» в хорошем, первозданном его значении. То есть, как приключение. Он совершенно не был приспособлен к тихой, домашней жизни и постоянно что-то придумывал. Аглицкий бокс, коим занимался с превеликим усердием, фехтование, верховая езда, стрельба из лука и ружья.
Все перечисленные умения Селивёрстов считал обязательными свойствами настоящего мужчины и тренировал как обязательную программу. Может быть поэтому, несмотря на отставку, для Андрея он оставался офицером. Хоть и сквозила шутливая нотка в его обращении «господин штабс-капитан», или на немецкий манер «герр гауптман», – всё-таки офицером.
Было время, Селивёрстов увлекался бегами, но быстро понял, что волнует его азарт иного рода. Не денежный, карточно-рулеточный, а тот, что заставляет кипеть от адреналина кровь в жилах. В мире Сосновского таких называли экстремалами. В тутошней России подобных личностей тоже хватало. По-видимому, они встречаются во все времена и под любыми широтами.
Андрею нравилось это качество штабс-капитана. С ним было легко, весело и непредсказуемо.
В день, когда фрау Гроссбауэр объявила, что Пётр Афанасьевич подыскал ему, Андрею, недорогое, но приличное жильё, а также устроил его учителем черчения в Мальцевское ремесленное училище (с вполне приличным окладом, между прочим!), Сосновцев внутренне возликовал. Кончился этап нудного ученичества. Теперь можно с головой окунуться в новую, неизведанную жизнь! Да и надоели, если честно, зыркающие взгляды Афанасия и вечный менторский тон фрау. Ясно же, что он под опёкой! Но теперь…
А тут ещё приятная неожиданность. На второй день после заселения в Зелёном переулке, Андрей вышел за газетами. И нос к носу столкнулся с Селивёрстовым. Это был единственный знакомый ему в чужом городе человек. Более того, человек принявший участие в его судьбе. И Сосновцев испытал к нему искреннее дружеское чувство.
– Никодим Митрофанович, какими судьбами?! – заорал он чуть не на всю улицу, улыбаясь до ушей.
– Андрей Павлович, вот так встреча! – казалось, отставник удивлён не менее, но вёл себя более сдержанно. – Я, собственно, здесь живу, – он указал на двухэтажный особняк напротив. – А вы тут как очутились?
– Так и я – живу, – продолжал радоваться Сосновцев. – Пока, правда, в меблированной комнате, но это временно…
– Конечно, временно. Постепенно, я уверен, найдёте себе более достойное жильё. Получается, мы соседи? – Он довольно улыбнулся. – А чем собираетесь заниматься, уважаемый Андрей Павлович?
– Буду преподавать в Мальцевском ремесленном училище, что на Большой Мещанской.
– Рад за вас. Хорошее дело. Ну а досуг?
– Не знаю, пока. Нужно оглядеться.
– В этом я вам помогу, мой друг, – улыбнулся штабс-капитан. – Помните, вы обещали показать приёмчики, что так лихо применили против меня у оврага?
– Да, действительно, обещал… – Андрей несколько смешался. Честно говоря, за всеми событиями, что навалились на него, обещание как-то вылетело из головы.
– И не только приёмы, – Селивёрстов тронул его за плечо. – Чувствую, нам будет, чем заняться!
В отставнике Андрей нашёл родственную душу. С неподдельным воодушевлением Селивёрстов таскал Сосновцева в манеж, в фехтовальные и спортивные залы, в тир. Любимой его одеждой оказались полувоенный френч, галифе, и высокие офицерские сапоги. В день первой встречи он направлялся в гости, лишь этим объяснялись сюртук и штиблеты.
На стрельбище Андрей открыл для себя ещё одно развлечение. Раньше пулевой стрельбой он не увлекался. В армии сдавал необходимый стрелковый минимум, но гораздо больше времени отводилось строевой подготовке и политзанятиям. А то и на строительстве генеральской дачи приходилось потаскать раствор денёк-другой. И случалось это не так редко. Поэтому до оружия солдатиков допускали строго по расписанию.
Зато в тире при офицерском собрании, для «своих», имелся целый арсенал и Селивёрстов с удовольствием показывал и рассказывал, а Андрей слушал и рассматривал образчики здешнего оружия. Револьверы, коих было большинство, поражали разнообразием марок и моделей: американские кольты и смит-вессоны, легендарные наганы, живо напомнившие фильмы о гражданской войне, прочие модели – бельгийские, французские, немецкие. Многих он не знал, не слышал о таких и даже не догадывался, сколь изобретателен человек в изготовлении орудий убийства себе подобных.
С особым восхищением Сосновцев накинулся на знаменитый «Маузер К-96», пистолет большевистских комиссаров и красных балтийский матросов. Брал в руку, покачивал на ладони, целился. Оружие было тяжёлым, но порождало ощущение силы и мощи, несравнимое с каким-нибудь малюсеньким браунингом.
– Что ж мы всё смотрим, Андрей Павлович? – воскликнул штабс-капитан. – Сейчас возьмём патронов да постреляем от души! Это занятие мужское, достойное. Каждый мужчина – воин, каждый должен уметь постоять и за Родину и за себя.
– Да, за Родину постоять, это дело святое. Иногда мне кажется, Никодим Митрофанович, что умение драться может понадобиться многим подданным империи. И в недалёком времени…
– Я понимаю, о чём вы, – неожиданно резко прервал Селивёрстов. – Появление визитёров с некоторых пор наложило на нашу жизнь особый отпечаток. Ну действительно, рядом находятся люди, знающие всё наперёд. От такого, знаете ли, оторопь берёт и мороз по коже. Когда-то подобными знаниями могли похвастаться разве что оракулы, да великие провидицы навроде Кассандры. А ныне… Потому появляются в обществе всяческие слухи, сплетни, пересуды. И более всего – о войне. Вы ведь это имели в виду, Андрей Павлович? – Он строго посмотрел на Сосновцева. – А в противники нам прочите германцев?
Андрей замялся. Прямого закона, запрещающего делиться знаниями, коль скоро они не несут опасности монархии или государству, в империи не было. Но Постышев при первой встрече ясно дал понять – никаких прогнозов, а тем более пророчеств, от визитёров здесь не примут. И даже нежелательно это крайне – пророчествовать. Такой подтекст отчётливо прозвучал в словах специального агента.
Да, Правовая коллегия в лице Главного Эксперта не признала в Сосновцеве носителя опасных знаний и идей, разрешила ему ассимиляцию и проживание в империи с условием, что он займётся простым и праведным трудом. Но так и перейти в разряд нежелательных элементов недолго, если кричать на каждом углу о грозящих бедствиях. Не зря Селивёрстов помянул греческую вестницу несчастий, и чем всё для эллинов закончилось – хорошо известно.
И вдруг перед внутренним взором ясно встал бугристый лёд, чёрная, крутящаяся водоворотами стылая вода промоины, и крик: «Андрюха!.. Помоги!..»
Тогда он тоже не смог принять решения, промедлил, испугался, и друга унесло под лёд. Иногда приходило в голову, что и парашютом, и планеризмом он увлёкся не просто так. Сидело где-то в подсознании стремление доказать самому себе, что он не трус. Что он способен шагнуть в проём самолётного люка, в свистящие и непердсказуемые воздушные потоки. Или воспарить в небо на хрупкой конструкции дельтаплана, и всё ему нипочём. Лишь бы не услышать опять того жуткого крика, мольбы о помощи…
Он гнал от себя такие мысли. Случилось непредвиденное, несчастный случай. От него ничего не зависело, он не смог бы помочь другу, только провалился бы в ледяную воду следом. Но в трудные, опасные моменты жизни появлялся перед глазами тот заснеженный берег, и та бурливая, затягивающая вода.
– Поймите меня правильно, геноссе, – решительно начал Сосновцев. В школе ему преподавали немецкий язык, в отличие от повального и повсеместного изучения английского, и поэтому на язык порой подворачивались немецкие обращения. – История имеет особенность повторяться и без чудесных провалов человека во времени. Я слежу за тем, что твориться в мире, и уверяю вас – так уже было. И начиналось исподволь, в начале века тоже никто не думал о войне. Но в Европе неспокойно, политические расклады устраивают не всех игроков, а тенденции таковы, что обиженными и ущемлёнными чувствуют себя как раз немцы…
– Но у нас с Германией хорошие отношения, – возразил Селивёрстов искренне. – Готовятся русско-германские переговоры, напряжённости в дипломатии нет. С чего вы взяли, что всё это может вмиг перевернуться?
– Не вмиг, постепенно… – подыскивал слова Сосновцев. – Но даже если не брать в расчёт, что я попал к вам из будущего, если принять, что история может изменить свой ход, а события будут происходить совершено по-другому, даже тогда простой анализ показывает…
– Анализ показывает, дорогой друг, что у кормила власти в империи стоит мудрый монарх, и рядом с ним умные и дальновидные помощники. Право слово, давайте не будем о политике. Решать государственные вопросы найдётся кому и без нас. Давайте лучше потренируемся в стрельбе. Ну-с, берите оружие. Что вам любо, маузер? Милости прошу. Вот и патроны…
Селивёрстов показал, как загнать десять патронов в пистолет. Сосновцев молча смотрел, как это делается. От разговора остался неприятный осадок. Никого он здесь ни в чём не убедит, это ясно. Что ж, время ещё есть. Доживём до русско-японской войны, поговорим снова. Может быть, к его словам отнесутся более серьёзно…
Они вышли к рубежу огня. Изготовились. Неожиданно Селивёрстов проговорил:
– Вы взрослый человек, Андрей Павлович, должны понимать, что визитёра, даже если Коллегия признала его безопасным для общества, совсем без пригляда не оставят. Прикрепляют к такому человеку кого-то вроде куратора. Николай Афанасьевич попросил об этом меня, и наша встреча была не совсем случайной. Такое не принято говорить, и инструкциями это не рекомендуется, но мне неприятно с вами лукавить. Вы мне симпатичны, право слово. Поэтому впредь прошу вас подобные беседы со мною не затевать.
И поднял револьвер.
Настрелялись они вволю. Опробовали и револьверы, и пистолеты. Не обошли вниманием и трёхлинейку Мосина. Селивёрстов только похохатывал, глядя на Сосновцева – наша косточка. Вот это нашёл он себе приятеля! Сосновцев тоже успокоился. Стрельба разрядила, сняла напряжение. Куратор, так куратор, решил он для себя. Вообще говоря, мера вполне логичная, странно, если бы о нём вот так взяли, да забыли. Бултыхайся сам, как хочешь. Так что, будем дружить, осваиваться в новом времени, а там видно будет.
В манеже успехи Андрея оказались намного скромнее. Взобраться на лошадь у него получалось, но вот потом приходилось прилагать массу усилий, чтобы удержаться в седле. До джигитовки ли тут?
А вот фехтование понравилось. Ни о какой классической итальянской школе речи не шло, для её освоения нужны годы, но Селивёрстов объяснил новому товарищу, что есть собственно фехтование – приёмы с отточенной техникой, постановкой ног, корпуса, рук и прочая. С экономными движениями в нападении и защите, где все рассчитано и отработано до миллиметра. А есть рубка, где на первое место выходят напор, сила, тяжесть оружия. И ловкость бойца.
Андрей, научившийся владеть своим телом и в рукопашном бою, и при полётах на дельтаплане, быстро оценил преимущество такой манеры ведения боя. С рапирой он лишь слегка поиграл, восхитился изяществом оружия, но быстро отложил в сторону. А вот сабля пришлась ему по вкусу. Тяжёлый клинок со свистом рассекал воздух, с одного удара разваливал пополам крепенький кочан капусты. Это было оружие настоящего мужчины. Недаром к парадной форме жандармов придавалась сабля – это был не только символ…
Никодиму Митрофановичу рукопашный бой, коим худо-бедно владел Сосновцев, не понравился. Больно много выкрутасов, заявил он, и остался верен любимому аглицкому боксу. Но помочь Андрею овладеть искусством саблиста согласился, и теперь Андрей регулярно появлялся в фехтовальном зале. Упражнялся с оружием, или проводил тренировочные бои с наставником на эспадронах.
Работа в Мальцевском ремесленном училище много времени не занимала. Сосновцев проводил несколько уроков с молчаливыми, старательными отпрысками из небогатых семей, мечтавшими стать столярами и плотниками. Мальчишки, сопя, выполняли чертежи, Андрей поправлял, ставил оценки, да и отпускал недорослей восвояси. Основная их учёба происходила в мастерских, под присмотром опытных мастеров.
А вот вторая половина дня полностью принадлежала Андрей, и он проводил всё своё свободное время со штабс-капитаном. Это устраивало Сосновцева. Ну к кому бы он ещё пошёл в этом чужом для него мире? Не к Постышеву же, право. На чашку чая. А Селивёрстов водил Андрея по Владимиру, показывал старинный город. Досуг его был неограниченным, знания о родном городе – энциклопедическими. Всё складывалось как нельзя лучше, но однажды…
Как-то в воскресенье, Андрей уговорил-таки Никодима Митрофановича сводить его к эллингам. Аэродром располагался за Солдатской слободой, севернее Вокзальной рощи. Это была закрытая зона, а вот в стороне, за Стрелецким оврагом, власти выделили поле для любителей планеризма и прыжков с парашютом. Место это во Владимире называли авиапарком, и открыт он был лишь по выходным. Серьёзно парашютизмом или планёрами здесь не занимались, всё ограничивалось аттракционами. Но народу, по слухам, всегда было множество. А у Сосновцева душа зудела, так хотелось вновь – пусть ненадолго, пусть шуточно – окунуться в воздушную стихию! Почувствовать парение, свободный полёт…
– Глупости всё это, Андрей Павлович, – морщился Селивёрстов. – Идёмте-ка лучше в спортзал. Или на стрельбище…
– Но ведь вы там никогда не были! – восклицал Андрей. – А кто говорил, что попробовать нужно всё?
– Имелись в виду серьёзные вещи, достойные настоящего мужчины, – строго поправил штабс-капитан.
– Я слышал, сейчас в армии появляются десантно-парашютные части, – как бы мимоходом проронил Сосновцев. – Сбрасывают бойцов с парашютами в тылу врага, проводят операцию. Для противника всё это, естественно, совершеннейшая неожиданность…
Ничего о подобных подразделениях на самом деле он не знал, может, и не было ещё таких. Но ход был беспроигрышный. Всё, что касалось армии, для Селивёрстова представлялось крайне серьёзным.
– Хорошо, уговорили, – чуть раздражённо ответил он. – Но не надолго, только посмотрим и пойдём обедать.
– Договорились, – облегчённо выдохнул Андрей.
Собственно, аттракционов было два. Первый – двухместный планер, установленный в направляющем желобе. К аппарату были приделаны пружинные тяги. В планер садились двое – желающий из публики и инструктор. Служащие натягивали лебёдками пружины, и словно из гигантской рогатки выстреливали лёгкий самолётик. Поскольку желоб имел положительный угол наклона, планер взлетал и парил недолгое время над авиапарком.
Особого управления летательный аппарат не требовал, высоту набирал небольшую, а садился на специально оборудованную площадку. Аттракцион был совершенно безопасен, но пассажиры, как правило, визжали от восторга.
Вторым номером значилась сорокаметровая вышка. Наверху был закреплён раскрытый купол парашюта. Посетитель, закрепив на себе лямки со стропами, прыгал с вышки и получал иллюзию парашютирования. Там тоже слышались визг и смех. У обоих аттракционов толпились смеющиеся люди.
– Ну что, Никодим Митрофанович, с чего начнём? – азартно спросил Сосновцев.
– Но милостивый государь, это ж ерунда полная! Притом, небезопасная, на мой взгляд.
– Ни малейшего риска, господин штабс-капитан. Да и когда это опасность останавливала русского офицера?!
Такой подход возымел действие. Да тут ещё на виду у друзей приземлилась барышня, хохоча и повизгивая от переполняющих чувств. На девушке были бриджи, высокие ботиночки и жакет: пришла сообразно одетой, видно, прыгать ей уже доводилось. Щёки её разрумянились, глаза блестели, волосы растрепались.
Это добило Селивёрстова.
– Ну, раз дамы… – пробурчал он себе под нос и решительно отправился к вышке.
Да, всё-таки в каждом мужчине до седых волос сохраняется частичка мальчишки-сорванца, сигающего с забора. Андрей видел, как летел отставник – развевались бакенбарды, топорщились усы, но круглые глаза были полны столь неподдельным восторгом, так сияли, что Сосновцев понял – он только что заразил Селивёрстова небом. Заразил на всю оставшуюся жизнь.
– Это ж… это как птица! – восторженно причитал тот, приземлившись. – Свободный полёт!..
Потом штабс-капитан прыгал ещё, и ещё. Потом сел в планер. Андрей тоже совершил несколько прыжков с вышки. Об обеде забыли, а к вечеру Селивёрстов взял с Сосновского слово, что тот научит его настоящим прыжкам с парашютом. С аэростата, как положено.
– Погодите, геноссе, я вас ещё кое-чем порадую. И в ближайшее время, – пообещал Андрей.
Уже на следующий день друзья обошли пол-Владимира, но нашли в магазине подходящий, крепкий щёлк. Следующим шагом была мастерская, где по чертежам и размерам подрядчик взялся изготовить парашют.
В пределах Владимира сохранилось большое количество валов. Когда-то их нарыли для обороны города, но было это во времена седой старины. Сейчас валы порядком осыпались и более напоминали обычные холмы, но высота некоторых достигала двадцати-тридцати метров, а то, что склоны стали пологими, было даже хорошо.
Не откладывая в долгий ящик, пользуясь погожими деньками, стоявшими последнее время, Андрей повёл Селивёрстова к Стрелецкому валу, что расположился неподалёку от дороги на Юрьев. Они взобрались на верхушку. Сосновцев разложил купол особым образом, закрепил на себе лямки, ухватил стропы. Поймав попутный ветерок, он резким движением поднял купол, затем разбежался и подпрыгнул. Дальше купол понёс его по воздуху.
– Андрей Павлович, да это просто чудо! – надрывался внизу Селивёрстов, бежавший следом: спотыкаясь, чуть не падая, но не отрывая при этом восхищённых глаз от летящего Сосновского.
Пролетев метров пятьдесят, парашют спланировал вниз. Андрей приземлился на ноги, чуть пробежался и остановился. Принялся гасить купол.
– Это называется параплан! – крикнул он радостно изумлённому отставнику. – Ничего сложного, Никодим Митрофанович, я вас обязательно этому научу…
Всё, майн либер фройнд, пропал ты, подумал Андрей. Теперь тебе без неба никак.
В своё время, преподавая в школе рисование и черчение, Андрей тосковал. Душа требовала другого – ветра в лицо, острого и знобкого чувства опасности, как у канатоходца над пропастью. Что может в этом плане обычный городской житель – сплавиться на плоту по горной речке, заняться планеризмом и спортивным парашютом. Ещё был спортзал, где кучка энтузиастов осваивала приёмы рукопашного боя. Всё это Андрей прошёл в прошлой жизни.
Здесь же было другое. Планеризм и парашютный спорт – всё это бурно развивалось, привлекало горячие головы, считалось делом новым, свежим и авантажным. Барышни смотрели на покорителей небес как на героев, обыватели благоговели от вида дирижаблей и аэропланов, и ещё более того – от вида пилотов. А ему было чем подивить народ: дельтаплан, мотодельта, со временем, может быть, парашют – свуп и фрифлаинг! Погодите, герр гауптман, отведаете такого, что за уши не оттащишь!
Сосновцев с наслаждением добил сочную свиную отбивную. Готовили в ресторации всё-таки отменно. Не отставал и Селивёрстов.
– Кстати, – вещал он между ликёром и сигарой, – ваша идея напомнила мне статью в одной из газет. Представьте, некий чудак предложил проект – установить на лёгкий планер – над фюзеляжем – небольшой двигатель с таким запасом топлива, который позволил бы набрать значительную высоту. После чего от двигателя избавляются посредством мощной пружины, и далее аппарат планирует на далёкое расстояние. Безусловно, проект этот вызвал более улыбку, чем серьёзное к себе отношение. Ну кто же позволит выбрасывать с высоты дорогостоящий мотор?! Тем не менее…
– А если планер набить динамитом? – из простого озорства спросил Сосновцев.
– Зачем? – не понял штабс-капитан.
– И направить его на позиции противника…
– А если промажете? Или не заладится что? Упадёт такой, с позволения сказать, аппарат на своих же солдатиков, что тогда?
– Ну, можно иначе… Например, реактивный движок на твёрдом топливе, компактное хвостовое оперение и плоскости… Или просто…
– Как вы сказали? Какой движок? – Глаза собеседника, круглые от природы, округлились ещё более.
– А что я сказал? – опомнился Андрей.
– Какое-то странное название…
Но Сосновцев уже не слушал. Чёрт побери! Как он раньше об этом не подумал?!
Журнал! «Техника молодёжи» за прошлый год. Нет, теперь уже за позапрошлый. Что-то ему было интересно в том журнале, сейчас и не вспомнить. Он брал его, чтоб подложить на сырую лавку. Потом забросил в кучу щебня, и думать о нём забыл. Но сейчас Андрей словно воочию увидел журнальный разворот со статьёй о реактивных снарядах и знаменитой «Катюше».
Да, до полноценной авиации здесь дорастут нескоро, для этого нужны годы. Братья Райт ещё только строят планеры, их первые самолёты полетят через три года. Ещё удивительно, откуда взялся «француз», столь похожий на «Блерио-11», но таких, похоже единицы. А китайцы делают свои петарды в течение веков! И с тех же времён используют упаковки, похожие на системы залпового огня! И никто! никто не догадался пока о военном применении подобных штуковин! А он случайно обрисовал нечто похожее на «Фау-1»…
– Послушайте, Никодим Митрофанович, – наклонившись через стол, Сосновцев перешёл на заговорщицкий шёпот, – у меня к вам неотложное дело чрезвычайной важности. Обещайте, что выслушаете меня.
– Да что уж, уважаемый Андрей Павлович, выкладывайте. Заинтриговали, право слово!
– Выслушаете, и отнесётесь к сказанному очень серьёзно, – продолжал напирать Сосновцев. – И никому покамест рассказывать об этом не будете.
– Только если поверенные вами тайны не будут нести угрозы Отечеству! – воинственно вздёрнул подбородок господин штабс-капитан. – И будут согласны с моей честью и достоинством.
– Об этом не тревожьтесь, герр гауптман. Речь пойдёт о том, чтоб напротив – послужить Отечеству. Впрочем, об этом не здесь. И в другое время. Мне необходимо съездим кое-куда. Мы с вами там уже бывали…
