Глава 18. Одна капля мужества

Удивительно – как быстро может меняться восприятие человека.

Всего с месяц назад Пулий бросал собакам не до конца обглоданные кости, чурался сослуживцев, которые пропускали банный день, а теперь – совершенно не замечал зловония своих товарищей по несчастью. За пару недель эти люди стали ему самыми близкими во всем мире. Да и может ли быть иначе, когда пьешь из одного бурдюка, делишь на всех один кусок хлеба и справляешь нужду спина к спине? Холодными ночами Пулий прижимался к другим пленникам, чтобы хоть чуть-чуть согреться, а утром, не менее рьяно, чем прочие бедолаги, сгребал с пыльной земли помои и объедки.

Затем головорезы выстраивали рабов в шаткую шеренгу и гнали целый день напролет. Если кто-то падал, остальным невольникам приходилось тащить его – все они были привязаны к одной веревке, а веревка – к седлу охранника.

Лишь двое спутников говорили на лигурийском: девушка, за которую Пулий совершенно неразумно попытался заступиться перед Сиплым (ее звали – Далила), и юнец с голым торсом. От них Пулий узнал, что его товарищи по несчастью были слугами в караване, который разграбили бандиты незадолго до случайного путешествия на Перешеек самого Пулия. Опасаясь преследования хозяев тутошних территорий – гномов, разбойники направлялись в город под названием Арджубад, а оттуда собирались податься в Свободные королевства. Это удалось подслушать девушкам – почти каждую ночь кто-то из бандитов приходил, чтобы позабавиться с ними.

Недружелюбного здоровяка, с которым Пулию ежедневно приходилось соперничать за еду и воду, звали Сабир. Среди рабов также оказался его отец – хромой старик, гораздо более доброжелательный, чем сын. Ему, пожалуй, приходилось хуже всех: кроме сильной хромоты, Сабира мучил зверский кашель, который он с трудом мог подавлять лишь на несколько минут. Юноша с голым торсом назвался Ахимом. Торговец, которому он прислуживал с самого детства, обучил его грамоте и искусству говорить на шести языках. Мальчишка чрезвычайно гордился этим. Возможно, не зря – такой помощник наверняка приглянется богатому купцу. Другой парень все время молчал – оказалось, разбойники вырвали ему язык горячими щипцами, когда пировали после грабежа. Может, ляпнул что-то лишнее, а может – шутки ради. Как теперь узнать? Еще двое – грузные темнокожие мужики – были братьями и носильщиками. Это все, что о них знали – даже Ахим не понимал их речь, а сами они знали всего пару фраз на гномьем.

Вторую девушку звали – Нар. Вместе с Далилой они прислуживали одному из торговцев. До того как того вздернули и выпустили ему кишки. Вначале девушек было трое, но первой же ночью после грабежа кто-то из насильников в пылу страсти забил одну до смерти. Тогда Гнут запретил трогать девушек – он рассчитывал выручить за них хорошие деньги на невольничьем рынке. А тому бандиту сперва хозяйство отрезал, а потом и голову.

Но запрет продержался всего пару ночей. Как только банда останавливалась на ночлег, особо соскучившиеся по женской ласке разбойники договаривались со стражниками, и те закрывали глаза на время.

Был еще один пленник.

Рыжеволосый паренек, лет двенадцати. Пулий видел его лишь однажды. Этого раба Гнут держал подле себя. Даже спал мальчонка в его палатке. Видать – важная птица. Говорили, что он сын богатого торговца или ангардийского аристократа, за которого светит огромный выкуп. А пару раз Пулий слышал, как охранники шутили, что парнишка просто приглянулся их командиру, и тот решил оставить его себе.

На третью ночь, как Пулий стал рабом, умер отец Сабира. Старик просто не проснулся утром и лежал весь такой окоченевший, но с улыбкой на устах. Пулий ему даже завидовал немного: отмучился свое. Да и смерть оказалась легкой, а возможно – даже приятной. Может, ему снилось, что он отъедается на пиру и развлекается с девицами. Пулий сказал это Сабиру. Далила перевала слова, но здоровяк обиделся и двинул ему кулаком в ухо. Удар у парня был что надо – голова потом до вечера гудела.

Каждый новый день ничем не отличался от предыдущего. Ушибы и ссадины, ожоги от солнца, пекло днем, холод ночью, протертая до дыр одежда, вечно норовящие залезть в глаза и рот мухи, вонь, жажда, тухлая еда, мелкие стычки с Сабиром, постоянный страх, а самое ужасное – понимание, что худшее еще впереди и назад пути нет.

Они все шли. Одна нога, затем вторая. Одна… вторая.

Перед тем как скрыться за горизонтом, солнце окрасило небо в розово-пурпурный и засыпало багрянцем пару случайных облачков. Пулий смотрел на закат, удивляясь тому, как мог считать это зрелище красивым в их первый с Ивой день здесь.

Ива.

И дня не прошло, чтобы его мысли не возвращались к ней. И ночи не минуло, чтобы она не явилась ему во сне. Иногда она плакала кровавыми слезами и просила вернуться. Иногда называла трусом и проклинала. Порой – наклоняла голову и требовала нанести удар, тот, на который он так и не решился. Но хуже всего было, когда она просто стояла и смотрела тем самым взглядом, со смесью укора и нежности. А прошлой ночью Пулий увидел ее мертвой. Стервятники исклевали ей глаза и щеки, а шакалы выгрызли внутренности.

Остались ли от нее сейчас хоть кости? Сколько дней прошло? Он попытался сосчитать, но быстро сбился. Пулий помотал головой, сдерживая слезы. Не слишком успешно, как и всегда, когда думал о ней.

– Скучаешь по своей женщине?

От неожиданности Пулий вздрогнул. Далила протянула ему бурдюк с водой. Вторую девушку только что очередной головорез увел в «любовный шатер» (так бандиты прозвали палатку для своих утех). Ахим свернулся калачиком и безмятежно спал, утомленный тяжелым переходом. Сабир сидел угрюмой горой, погруженный в собственные мрачные мысли. Братья вели тихую беседу на родном языке. Молчун изучал небо.

Пулий вытер глаза и взял мех. Он сделал большой глоток.

– Да, то есть, нет… Все сложно.

– Я тоже скучаю по Серрану, – сказала девушка, и ее глаза подернулись легкой дымкой воспоминаний, а уголки губ на миг приподнялись. Но тут же в больших глазах заблестели слезы.

Пулий передал бурдюк дальше, Сабир выхватил, едва не оторвав руку.

– Твой парень?

Далила кивнула. Всхлипнула и утерлась плечом.

– Он охранял караван.

Дальше можно было не рассказывать. Пулий уже знал о том, что все наемники, сопровождавшие купцов, погибли. Значит и парень Далилы пал в том бою. Умер как мужчина, защищая свою возлюбленную… а не обрекая ее на одинокую смерть от жары или хищников.

Снова и снова Пулий прокручивал в голове череду событий до того момента, когда он, трус последний, сбежал от ответственности за свои поступки. Если бы только вернуться назад! Он мог пройти мимо проклятых эльфийских ворот и искать спасения на болотах. Оказавшись в пустыне, мог пойти в другую сторону – возможно сейчас они были бы в гномьем городе. Мог…

Тут вернулся головорез, таща за волосы подругу Далилы. На ее щеке красовался свежий синяк. Он швырнул девушку к остальным пленникам.

– Эй, у этой шлюхи кровь между ног, – обратился он к стражнику. Сегодня это опять был одноухий бородач. – Все знают: нельзя трахать бабу, когда у нее лунная кровь – не то первенец уродом родится.

Одноухий оскалился.

– Тебе-то что за разница? Твой по-любому уродом будет. Не сомневайся! И первый, и второй, и десятый. Папаша-то – страхолюдина, каких поискать.

Одноухий был недалек от истины: тот бандит, пожалуй, вошел бы в список из десяти самых уродливых людей, надумай Пулий такой составить. Нос – что картофелина здоровая, уши торчком, лоб плоский, скошенный, один глаз – с красным вывернутым наружу веком.

Второй охранник громко заржал. На его беду, он только что откусил большой кусок колбасы, который не успел проглотить. Толстяк поперхнулся, закашлял, согнувшись почти пополам, и его лицо стало фиолетовым. Пулий успел испытать мимолетную надежду, что ублюдок задохнется, но тут Одноухий саданул друга кулаком промеж лопаток. Изо рта толстяка вылетел застрявший кусок, к лицу вернулся обычный желто-серый цвет.

– Я возьму другую, – вытаращил свой налитый кровью глаз Плосколобый.

Одноухий посмотрел по сторонам.

– Валяй. Только заплатить не забудь.

Плосколобый нахмурился.

– Это ж с какого еще хрена?!

– Две девки – две оплаты, – Одноухий даже бровью не повел.

Глаза бандита полезли на его плоский лоб, а изуродованное веко задергалось.

– Но я ж ничего не сделал.

– Твои проблемы. Две девки – две оплаты, – Одноухий положил ладонь на рукоять кинжала.

Плосколобый забормотал на гномьем. Догадаться, что это ругательства, было несложно. Взгляд бандита метался между Далилой, клинком Одноухого и его напарником. Толстяк, как бы невзначай, достал собственный кинжал, отрезал им от колбасы тонкий ломтик, который отправил в рот.

– Тогда гони мои деньги обратно, – Плосколобый облизнул губы.

Одноухий начал привязывать Нар к кольцу, не сводя глаз с уродца.

– Ты заплатил за девку и получил ее. Ну, а коли у тебя не встал – проблемы твои, не мои.

Ноздри на картофельном носу Плосколобого раздулись. Бандит зыркал глазами. Его рука потянулась к поясу. С одной стороны были ножны, с другой – кошелек. Пулий затаил дыхание. Толстяк бросил свою недоеденную колбасу на землю, но кинжал не убрал, наоборот – перехватил поудобнее.

Плосколобый снова выругался, подумал, наконец плюнул в ноги Одноухому и выудил монету из потертого кошеля.

– Каждому, – Одноухий указал на своего пухлого напарника, который угрожающе стоял с обнаженным клинком.

Плосколобый побагровел, его лицо стало точь-в-точь в цвет заходящему солнцу. Но, поняв безысходность своей ситуации, он достал еще одну монету.

– Боги вас обоих покарают, – злобно процедил он.

– А тебя покарает Гнут, если не поспешишь, – парировал Одноухий. – Живее давай!

Плосколобый подошел к Далиле. Его лапа легла на плечо девушки. Та встрепенулась. Пулий посмотрел на лицо Нар со свежим синяком. На дрожащие губы Далилы. На ухмыляющуюся рожу бандита. Как же хотелось быть хоть чуточку смелее.

Всего лишь капля мужества отделяет честь от бесчестия.

– Оставь ее, – громко сказал Пулий, встав на ноги.

Или капля глупости.

Едва слова соскочили с губ, как он раскаялся в них. Но было поздно – негодяи, каждый страшнее и опаснее предыдущего, уставились на него тремя парами глаз. И там, где обычно у людей таится капелька милосердия и сострадания, у этих не было ничего похожего. Лишь злоба и жажда крови.

Пулий сглотнул.

– Оставь ее, – повторил он, с удивлением обнаружив, как крепок голос.

На этот раз на него посмотрели все вокруг. Даже Сабир, его вечный обидчик, и тот глядел с одобрением. Люди любят смотреть на храбрецов. Хотя… они не прочь посмотреть и на то, как храбрецам ломают ребра.

Плосколобый повернулся к охранникам, но отпустить свою жертву и не подумал – кожа на плече Далилы побелела под его пальцами. Лицо девушки скривилось от боли.

– Что протявкал этот пес?!

Одноухий шагнул в сторону Пулия.

– Ты иди, делай дело свое, – от одного только взгляда колючих глаз бандита из-под нахмуренных бровей жутко захотелось по нужде, – а я прослежу, чтобы собака знала, когда голос подавать.

Бандит с красным веком осклабился, обнажив кривой ряд зубов с прорехами, и принялся отцеплять Далилу от кольца.

– Оставь девушку или пожалеешь, – отступать было поздно, хоть от страха и выступила испарина.

Одноухий ухватил Пулия за край потрепанной туники.

– Мне уже тебя жаль, – процедил он и замахнулся, чтобы как следует врезать.

– А когда я расскажу Гнуту о вашем небольшом предприятии, станет жаль себя! – успел выпалить Пулий и зажмурился.

Он слышал громкое сопение разбойника, а его кислое дыхание обдавало жаром. Но удара не следовало.

Пулий осторожно приоткрыл глаз.

Кулак бандита застыл в воздухе. Желваки Одноухого надулись и ходили ходуном так, будто он пытался деревяшку перегрызть.

Медленно длань, держащая его за одежду, разжалась. Пулий выдохнул.

– Уфф! – кулак врезался ему в живот, заставив согнуться пополам.

– Забирай свои деньги и проваливай, – проскрежетал искаженный злобой голос Одноухого.

– Но… – заговорил Плосколобый.

– Проваливай, я сказал! – от второго удара Пулий упал и теперь мог лишь кряхтеть, пожирая пыль.

Он услышал поток отборной брани и звук удаляющихся шагов.

– Не позволишь же ты этому сучонку… – послышался голос Толстяка.

– О, нет, – Одноухий произнес последние слова не только со злобой, но и с коварством. И это пугало гораздо сильней. Не стоило набиваться в герои.

Крепкая рука ухватила его за волосы и вздернула в полусидячее положение. Пулий охнул, все еще не в состоянии нормально дышать после удара в брюхо.

– Ублюдок, – выдавил Одноухий, доставая свой нож.

Сердце замерло.

– Не собираешься же ты его просто прирезать, – голос Толстяка, казалось, дрогнул, – Гнут с тебя шкуру спустит…

– Не спустит, – Пулий снова зажмурился. Сердце заплясало бешеную пляску.

«Да простят меня все те, кого обидел я намеренно или случайно, да искупятся мне мои прегрешения, а память обо мне останется светлой…», – слова молитвы неожиданно всплыли в памяти, и он не мог понять, рад им или нет.

Но сталь лишь аккуратно скользнула между связанными руками и тяжесть пут исчезла. Пулий открыл глаза и не поверил увиденному. Руки свободны! Толстяк таращился так, что его лицо стало похожим на вареную репу. Но Одноухий был больше похож на приготовившегося ужалить скорпиона.

– Надо же, – он повернулся к напарнику, – этот попытался бежать. И где только подлец нож раздобыл?!

А затем уставился прямо в глаза Пулию и вместе с ним смотрела Смерть:

– Беги, – прошипел он.

И Пулий побежал.

Бежать!

Но куда? Кругом палатки. Темнеет. Где край лагеря – одному демону известно.

– Держи беглеца! – крик Одноухого сделал все эти вопросы совсем не важными.

Бежать!

Каждый день в любую погоду, а точнее сказать – непогоду, на протяжении первых шести месяцев службы, Пулия, в числе других новобранцев легиона, заставляли преодолевать по сотне стадий северных лесов и болот. Тогда он люто ненавидел своего центуриона, которому редко хватало одной охапки розог. Ненавидел каждый миг этой пытки, называемой маршем. Ненавидел свои тяжеленые доспехи и меч, который постоянно натирал бедро. Ненавидел сослуживцев, которые также пыхтели и обливались потом рядом с ним.

Сейчас он не отказался бы и от веса доспехов и от меча в руке. Безумно скучал по своим сослуживцам, а благодарность озлобленному центуриону не знала границ – лишь благодаря его урокам он до сих пор дышал.

Пулий споткнулся о веревку держащую шатер. Устоял. Перепрыгнул дымящийся костерок, нырнул под рукой высокого разбойника, поймал десяток удивленных взглядов и помчался дальше. Он несся, не оборачиваясь и не смотря по сторонам. Свернул с одной улицы лагеря на другую – уже предыдущей.

Еще одна кучка бандитов вскочила на ноги, но Пулий оказался быстрее.

Бежать!

Он снова свернул.

На этот раз неудачно. Все, что Пулий успел сделать – это выставить плечо. Бандит успел и того меньше – лишь выпучить удивленно глаза.

Должно быть, боги, что правят в этих краях, те еще весельчаки. Человеком, которого сбил Пулий и рядом с которым теперь валялся в пыли, оказался Сиплый. А вскоре подоспели преследователи – Одноухий и дюжина других разбойников, которые не придумали лучшего развлечения на этот вечер, чем гоняться за беглым рабом.

Одноухий хрипел. Видимо, его не учил бегать центурион с розгами. Бандит сплюнул и вытер рот. В кулаке блеснул клинок. Пулий попятился.

– Эй, что тебе нужно от моего раба? – между ним и Одноухим встала жилистая фигура Сиплого.

Одноухий осклабился.

– Ублюдок пытался бежать.

Сиплый бросил косой взгляд через плечо на Пулия и невзначай засунул большие пальцы обеих рук за пояс, поближе к рукояти собственного кинжала.

– Ну сейчас, я смотрю, все в порядке.

– Хрена с два! – Одноухий перехватил нож, – вот выпущу ему кишки, тогда будет.

Клинок появился и в кулаке Сиплого.

Одноухий отхаркнул и плюнул в защитника Пулия.

Не попал, но Сиплый правильно истолковал намек. Бандит зарычал, в его исполнении это было больше похоже на шипение гадюки, и бросился на обидчика. Мужчины покатились по земле, пиная и колошматя друг друга, а заодно – пытаясь достать ножами. Остальные разбойники разделились на две половины и принялись подбадривать дерущихся.

– Давай, бей по ребрам!

– Следи за ножом!

– Осторожно! Коленом его!

– Так!

И тут Пулий понял, что никто не смотрит на него. Все глаза поблизости были устремлены на сыпящий ругательствами и проклятиями комок из двух мужских тел.

Пулий медленно сделал шаг назад.

Еще шаг. Он затаил дыхание.

– Хороший бой, – рядом раздался тихий и приятный голос.

Пулий едва не подпрыгнул, а говоривший положил руку ему на плечо.

– На кого ставишь, легионер? – спросил Гнут.

Предводитель разбойников улыбался, будто только что встретил старого приятеля, а не пытавшегося сбежать раба.

Тут со стороны дерущихся раздался громкий хрип и мужчины расцепились.

Одноухий вскочил на ноги. Глаза горят, половина лица полыхает бордовым, в руке – окровавленный кинжал. Сиплый остался лежать. Или, вернее сказать, кататься, шипя проклятия и в агонии стуча ногами по земле. Обеими руками он пытался зажать рану на животе, но красная сила стремительно покидала его.

Пулий видел, как огрубелое лицо бледнеет. Растрескавшиеся губы становятся почти синими. Сиплый посмотрел на Пулия – и в этот миг взгляд его застыл. По спине побежал холодок. Теперь никто не встанет на защиту. Он бы попятился, не будь руки Гнута, которая держала плечо как в клещах.

Одноухий вытер расквашенные губы и застыл, увидев, кто стоит рядом с Пулием.

– Капитан, я… Этот раб сбежал… я… мы…

– Тсс, – Гнут приложил палец к губам.

Его цыканье больше напоминало звук, издаваемый хвостом гремучей змеи. Одноухий, похоже, был такого же мнения – сделал шаг назад. А вместе с ним и остальные головорезы.

– Значит, – голос Гнута железом зазвенел в наступившей вдруг тишине, – ты позволил сбежать рабу, а потом поднял на ноги половину лагеря и убил моего… друга? – предводитель бандитов презрительно и совсем не по-дружески толкнул носком своего остроносого сапога тело Сиплого.

Пулий увидел, как поднялся и опустился кадык на горле Одноухого, а Гнут продолжал:

– Некоторые привыкли решать все проблемы с помощью стали. Ищут любой повод пустить ее в ход, – Одноухий выронил окровавленный нож, будто тот был проклят. Гнут этого, казалось, даже не заметил, – но тот, кто везде ищет драку, должен понимать – во всех не победить.

Одноухий еще раз сглотнул. Пулий готов был поклясться, что чует его страх.

– Дайте ему меч, – скомандовал Гнут.

Тут же один из головорезов сунул в скрюченную руку Одноухого клинок. Тот облизнул губы и уставился на оружие, явно не понимая, что делать дальше: продолжить вымаливать прощение или сражаться.

Гнут решил за него. Его собственный клинок будто сам по себе покинул ножны, и теперь смотрел острием вниз, вдоль ноги своего владельца.

Лицо Одноухого стало пепельным. На внутренней стороне его штанов появилось темное пятно. Мерзавец был так напуган, что не смог удержать выпитое внутри себя. Пулий злорадно ухмыльнулся.

Что-то капнуло с меча Гнута и осталось бурой кляксой в пыли.

И только тогда Пулий увидел, что на бедре одноухого разбойника появился разрез, вокруг которого, и расползается то самое пятно, уже пропитавшее всю штанину. Теперь кровь бандита обильно удобряла пылюку.

Пулий не мог поверить тому, что увидел. Если он вообще что-то увидел. Все действие уложилось в промежуток времени между двумя ударами сердца. Гнут успел оголить клинок и нанести противнику смертельную рану – прямо в бедренную артерию. Выходит, в тот раз, когда он проверял Пулия боем, разбойничий капитан лишь забавлялся.

Тем временем Одноухий стал таким же белым, как первый снег. Он уже был мертв, но еще не понял этого: сделал шаг, другой, выронил меч. Раненая нога подломилась, и бандит рухнул, как сноп. Вокруг него продолжала разрастаться кровавая лужа.

Гнут вскинул вверх обе руки.

Остальные бандиты наперебой принялись восхвалять своего капитана, стараясь перекричать один другого. Тот кивал и улыбался, подобно артисту после успешного представления, а затем обратил взгляд на Пулия. Рот по-прежнему продолжал улыбаться, но глаза смотрели с таким холодным безразличием, что Пулий почувствовал, как яйца сжались, будто он решил помочиться на лютом морозе.

– Ты стоил мне двух бойцов, легионер, – сказал Гнут почти дружеским тоном, но слова были совсем не добрыми, – оба, конечно, были отбросами, но вчера они служили мне, а сегодня их нет. Молись, чтобы за тебя хорошо заплатили.

Пулий не нашелся с ответом и лишь кивнул.

– А это – за то, что доставил хлопоты.

Пулий хотел возразить, но, прежде чем с губ сорвался хоть звук, лицо чем-то обожгло. От щеки до лба. Боль была не слишком сильной – бивали его и похуже.

– Боец должен выглядеть свирепо, – Гнут усмехнулся и небрежно вытер клинок о плечо Пулия. – Верните его к остальным, – распорядился он и чуть тише, все таким же дружеским тоном, добавил, – в следующий раз отрежу тебе уши и язык. Сражаться можно и без них.

Толстяк все еще сторожил пленников. Он привязал Пулия к кольцу.

– Небось радуешься, тварь? – спросил охранник.

Пулий потрогал начавший ныть разрез на лице и посмотрел на окрашенные алым пальцы.

– Радовался бы больше, если б мне рожу не распахали.

Толстяк двинул ему в зубы.

Пулий хотел бы сказать, что он упал специально, но, откровенно говоря, от удара у него чуть башка не отлетела. Он медленно сел, утер разбитую губу, сплюнул кровь и тут же скривился. Порез, оставленный Гнутом был глубоким. Толстяк наклонился и двинул ему снова. На этот раз один зуб не выдержал – передний снизу. Пулий застонал.

– Ты свое еще получишь, обещаю, – толстяк выпрямился и оставил его в обществе боли и остальных пленников.

Едва стихли его шаги, над Пулием склонилась Далила. Прикосновения нежных пальцев на миг заставили забыть о страданиях. Но только на миг. С ее помощью он сел.

– Ох, – только и сказал Пулий.

Сегодня он истратил как минимум годовой запас мужества – теперь из чувств остались только боль и жалость к себе.

– Спасибо тебе, – быстро заговорила девушка. – Не знаю, чем отблагодарить тебя… Спасибо, спасибо! – она принялась целовать ему руки.

Вторая девица тоже что-то бормотала, но Пулий не понимал ни слова.

– На! – прогромыхало из-за спины, и Пулий вздрогнул.

А когда обернулся – увидел, что Сабир протягивает ему припрятанную краюху хлеба (ту самую, которую отнял не далее как сегодня утром), усомнился в надежности своих глаз.

– На, – повторил здоровяк.

Похоже, это слово составляло существенную часть его знаний лигурийского.

Пулий с опаской взял хлеб.

Сабир сказал несколько фраз на гномьем.

– Он говорит, ты совершил отважный поступок сегодня. Он восхищен твоей храбростью и ему стыдно, что он не так смел.

– Или глуп, – буркнул Пулий себе под нос.

Сабир снова заговорил.

– Он говорит, что больше не будет отнимать у тебя еду и просит прощения.

Парень протянул свою толстенную руку. Поколебавшись мгновение, Пулий сжал его предплечье. Сабир улыбнулся.

– На! – радостно провозгласил он и хлопнул Пулия по плечу.

Пулий повертел кусок хлеба. Он уже хотел укусить его, как поймал на себе голодный взгляд мальчишки – Ахима. Остальные поди голодны не меньше его самого. До конца не понимая, зачем делает это, он разломил хлеб пополам. А затем каждую половину еще раз и еще, пока не получилось восемь крошечных кусочков.

Раздав каждому его долю, Пулий закинул свою порцию в рот.

И этот крохотный кусочек черствого хлеба показался ему вкуснее и сытнее целого обеда. Пулий улегся поудобнее, прижавшись к широкой и теплой спине Сабира.

Вскоре он заснул. И впервые с тех пор, как оказался в плену, ему не снилась Ива.