Лейле требовался какой-нибудь грек.

Задача должна быть несложной, когда их столько вокруг. Убегающих, прячущихся, тех, кого вытаскивают из подвалов и дыр. Многие были мертвы, разумеется, особенно старики или совсем юные, и потому не имеющие ценности, – вместе с теми, кто выказывал хоть малейшее желание сопротивляться. Таких было немного, сейчас, когда сквозь проломы в стенах и любые проходы в город текла вся армия султана.

Лейла, во главе двадцати гвардейцев Мехмеда – пейиков с алебардами, нагрудниками, желтыми тюрбанами и бронзовыми щитами, – ждала у Харисийских ворот, ближайших к ее цели, и собиралась выдвинуться как можно раньше. Толпы разбегались перед отрядом воинов в доспехах. Но многие опередили ее, и еще больше прорвалось через морские ворота, опередив сухопутную армию. В безумии последующих убийств и грабежей все превратилось в хаос; и хотя у Лейлы была карта, нарисованная Григорием, изогнутые улицы, заполненные воплями, сразу смутили ее.

Ей требовался проводник – и она искала его на площади перед церковью, где сидели на корточках десятки горожан, опустив головы на колени, избегая смотреть на то, что происходит вокруг; многие громко молились, пытаясь заглушить звуки, пока их не избили охранники. Пленников пытались связать вместе, но веревки и цепи быстро закончились. Большинство удерживали шелковые ленты, нарезанные полосками одеяла или порванные простыни. Многие могли легко разорвать эти путы. Но бежать было некуда. За пределами этой площади ждала смерть, и вряд ли быстрая, судя по доносящимся крикам. Предстоящее же рабство было жизнью. Во всяком случае, ее подобием.

Лейла взглянула поверх ошеломленной толпы. Двери церкви, наполовину сорванные с петель, свисали у входа, из которого валил дым. Кто-то был неосторожен с огнем или излишне вдохновлялся Аллахом. Другие, возможно не такие пылкие, вытаскивали из церкви все, имеющее хоть какую-то ценность. Лейла видела иконы, ангелов и апостолов в деревянных рамах, валяющиеся на ступенях. Другие, с инкрустациями из серебра или драгоценных камней, были изрезаны ножами, металл выковырян, раскрашенные лица отброшены в сторону. Пока она смотрела, несколько мужчин выскочили наружу с гробом, радостно выломали железные защелки, сдернули крышку, рассчитывая на сокровища внутри… но увидели только кости, завернутые в ткань, которую покрывали греческие буквы и символ креста. Азапы в ярости разломали ящик, ища потайное отделение, и, ничего не найдя, разбросали мощи святых города по окровавленным булыжникам.

Лейла вновь посмотрела на пленников. «Подождите здесь», – сказала она командиру пейиков и начала пробираться между людьми. Немногие встречались с ней взглядом; лица вжимались в колени, плечи напрягались в ожидании удара. Один молодой мужчина смотрел, как она идет. Одежда на нем была лучше, чем на других, хотя такой же грязной и запятнанной. Лоб закрывала окровавленная повязка. Он отвел глаза, потом вновь встретился с ней взглядом, когда она подошла ближе.

– Ты, – тихо спросила Лейла на греческом, присаживаясь напротив, – умеешь читать?

Он уставился на нее, возможно удивленный женским голосом из-под маски, ибо на ней сейчас была мужская одежда, дублет и свободные шаровары, все черное. На голове Лейлы был высокий шлем, ее единственный доспех, а за спиной висел арбалет.

– Ты умеешь читать? – повторила она.

Слабый кивок. Женщина достала из сумки карту, развернула ее так, чтобы он мог прочесть.

– Ты знаешь это место? Можешь отвести меня туда?

Он уставился в карту, прочел. Мгновение спустя снова кивнул.

– А говорить ты умеешь? – спросила Лейла.

Грек попытался, но издал только бульканье. Потом откашлялся, попробовал заново.

– Умею, – тихо сказал он с произношением образованного человека. – Я живу рядом с… этим местом. Я могу отвести тебя туда.

Лейла кивнула. Затем вытащила кинжал, перерезала шнур, который стягивал его запястья.

– Вставай, – сказала она. – Иди за мной.

Когда мужчина встал, Лейла повернулась. Но ей заступил дорогу другой, намного крупнее, с заросшим бородой лицом.

– И чем это ради моих волосатых яиц ты тут занят?

Гортанный голос, жесткий акцент. Валах или болгарин, подумала она.

– Этот раб нужен. По делу султана.

– На хрен его дело. Этот раб – мое дело. Эй! – Он схватил Лейлу за плечо, когда та попыталась обойти его. – Ты так просто…

Он не успел закончить. Лейла схватила его за кисть, выкрутила, и ему пришлось резко наклониться, чтобы избежать боли.

– Послушай, – сказала она на валахском, почти ему в ухо. – Я готова заплатить. Видишь?

В руке, которую держала Лейла, вдруг оказалась серебряная монета. Отец учил ее фокусам с тех пор, как она начала ходить. Полезное дополнение к ее ремеслу.

Мужчина скорее оскорбился, чем поразился. И она верно угадала его национальность.

– Он стоит в три раза больше, – ответил валах на том же языке, сплюнул и растер кисть.

– К полудню в Константинополе будет столько рабов, что ты не сможешь продать его и за полцены, – сказала она. – Поэтому возьми монету и дай мне пройти.

Мужчина, словно собираясь еще раз схватить ее, но на этот раз получше, глянул по сторонам.

– Давай-ка я позову пару друзей, и мы обсудим это, – уже громче сказал он.

– Хорошо, – ответила Лейла. – Ты позовешь своих друзей, а я, – она указала ему за спину, – позову своих.

Валах обернулся, побледнел под бородой.

– Гвардия султана. Дело султана. Конечно. – Он отошел в сторону, пытаясь улыбнуться. – Любая услуга нашему славному вождю, хвала его великолепию.

Лейла молча повела пленника сквозь толпу туда, где ждали пейики.

– Этот человек отведет нас туда, – сказала она командиру и обернулась к греку. – Поскорее. И не пытайся бежать.

– Бежать… куда?

Молодой мужчина повернулся и повел их вокруг площади и вверх по крутой улице справа от церкви.

Неужели она совершила ужасную ошибку? Неужели ее покойный муж был прав и следовало остаться в доме, прикрываясь синим флагом?

Людей было ужасно много, они заполняли каждую улицу и проспект, и чем дальше двигалась София со своими детьми, тем гуще становилась толпа. Женщина вела свое семейство через сады, стараясь не выходить на открытое место. Из каждого второго дома, мимо которого они проходили, слышался грохот, крики бешенства или ужаса. София отказалась от попыток уберечь детей от жутких сцен – слишком много их было. Такос почти все время смотрел перед собой – лицо белое, бормочет молитвы, в которых различимо только слово «отец». Минерва смотрела на все, но на ее лице ничего не отражалось.

– Тсс, – прошипела София.

Она подняла руку, приказывая всем остановиться, и осторожно подошла к последнему зданию в переулке. Выглянув, с облегчением узнала рыночную площадь. По ту сторону, напротив выхода из переулка, шла узкая улочка. София почти привела их к Святой Марии; до убежища, о котором она молилась, было не больше двух сотен шагов.

София колебалась. Здесь, в тени здания, их не видно. Крики и грохот, кажется, немного отдалились. Лавки и дома, выходящие на форум, выглядели так, будто их уже разграбили – двери выбиты, ставни сорваны. На земле лежали три тела. Живыми были только дикие кошки и несколько собак, которые принюхивались и лакали из кровавых луж, да еще вороны, слетевшиеся на пиршество, – клевали, отрывали. Пара больших черных птиц притихла, не ссорилась. Да и к чему, когда весь город лежит перед ними накрытым столом?

Она вздрогнула. Им нужно пересечь открытое пространство, и прямо сейчас ничуть не хуже любого другого времени. София обернулась. Ее подопечные уставились на нее огромными черными глазами.

– Мы уже близко, – сказала она. – Похоже, опасности здесь нет. Идем быстро, когда я скажу, и ни для чего не останавливаемся. Пошли!

София снова выглянула, подняла руку. Ничто не двигалось, кроме животных. Она опустила руку.

Они были на середине площади, на полпути к безопасности, когда проходили мимо мутноглазого пса, рвущего труп. Должно быть, пес был глух или слишком занят своей добычей, но он заметил их, только когда они подошли вплотную. Пес отскочил, прижал разорванные уши, оскалился, зарычал. У Такоса была палка; сейчас он замахнулся ей, крикнул. Но для этого ему пришлось выпустить кота, которого он нес под дублетом. Тот соскочил на землю, пес увидел его, зарычал, бросился. Кот в панике выгнул спину и стремглав помчался прочь.

– Кот! Кот! – взвизгнула Минерва, выдернула руку у Афины и побежала за ним.

– Минерва! Стой! – крикнула София.

Она уже шагнула за дочерью, но крик сына заставил ее обернуться. Пес напал, вцепился зубами в левый сапог Такоса. Мальчик бил его палкой, но тот не отпускал, тянул, пока Такос не покачнулся и упал.

– Беги за ней! – закричала София Афине, потом развернулась и сильно пнула собаку в бок; та взвизгнула и, хромая, отбежала в сторону.

Такос поднялся.

– Все хорошо, – сказал он, стирая с плаща грязь.

София обернулась. Афина почти догнала Минерву, но девочка металась среди опрокинутых рыночных лотков, искала.

– Идем! – позвала ее мать. – Идем скорее.

И тут с улицы между ними вышла группа солдат. Они были заняты своей ношей – обитыми железом ящиками. Потом ящики полетели на мостовую. Один из солдат поднял взгляд… и посмотрел прямо на Софию.

– Вон та, – заорал он, – это моя! – Он указал на нее. – Стой на месте, греческая шлюха!

Трое мужчин направились к ней. За их спинами Афина, никем не замеченная, догнала Минерву, все еще тянущуюся к коту. Зажав девочке рот рукой, служанка начала тихо отступать в переулок.

Мария защитит их, подумала София, пока мужчины приближались. Сорок шагов, смеются на ходу. Странно, но она была спокойна. Она думала только о дочери. Может, если она достаточно отвлечет этих мужчин, Минерва спасется…

Но София забыла о сыне. И вспомнила, только когда услышала знакомый звук. Гудение, будто рядом улей. Она обернулась.

Над головой Такоса крутилась праща, на лице – страх и решимость.

Солдаты остановились. Один крикнул:

– Положи эту штуку, мальчик!

– Такос, не надо! – взмолилась София.

Он был юн, он выживет; рабом, возможно, но в жизни есть надежда. Если же он станет сопротивляться, то умрет.

– Да! – ответил Такос, мальчишеский голос стал еще тоньше. – Беги, мать! Беги!

Теперь у нее не было выбора – и был шанс. Нырнув под вращающуюся веревку, София бросилась к переулку, ведущему в убежище. Она видела, как солдаты, крича, двинулись вперед, как ее сын выбрасывает вперед завязанный конец веревки, именно так, как учил его Григорий. Видела, как у одного из солдат подломились ноги, руки дернулись к лицу. Потом услышала, что ее сын побежал, и сама ринулась по переулку, с солдатами за спиной. Только Такос удерживал ее от того, чтобы вернуться за дочерью. Но Афина бывала в церкви Святой Марии не реже своей хозяйки. Если святая благословит, они все еще могут оказаться там, в безопасности.

Такос споткнулся. София схватила его за руку, дернула вверх и за собой. Крики за спиной удвоились.

– Давай, великан. Если хочешь свою долю, делай свою долю работы.

Фарук снова ткнул его своим бастинадо. Ахмед, скривившись, посмотрел вниз, на труды своих товарищей. Когда они добрались сюда, церковь уже была наполовину ободрана. Но первые грабители увлеклись легкой добычей и, по словам Фарука, опытного в таких делах, многое пропустили. Он возглавил поиски – и быстро отыскал склад икон, которые христиане спрятали в нишу за слоем свежей штукатурки. Его не обманули пыль и краска, которыми они пытались замаскировать свежую работу. Фарук пользовался не единственным глазом, а своим единственным ухом.

– Здесь, – сказал он, когда, простукивая стену, услышал глухой звук.

Его отряд взломал тайник, вытащил рисунки в рамах, ящички, инкрустированные драгоценными камнями. Сейчас полдюжины людей сидели на полу, выковыривая все, что сверкало. Со святых сдирали серебряные доспехи, с Богоматери – ожерелья.

Но Ахмед не мог долго смотреть вниз. Только вверх, на чудеса над головой. Он знал, что это место неверных, что они поклоняются ложному Богу, что святых людей и ангелов рисовать нельзя. Однако он вглядывался в нарисованные глаза на стенах, на потолке, в гнутые арки и ребристые портики, и у него перехватывало дыхание. В его деревне мечеть была самым большим зданием – и могла пять раз поместиться там, где он сейчас стоял. У нее был только один этаж, а это здание… простиралось в бесконечность. По крайней мере в темное небо, где мерцали золоченые звезды.

И хотя он знал, что Его тут быть не может, но ведь Аллах есть всюду, особенно в местах красоты. Наверное, даже здесь, в этом святом месте неверных.

– Гульябани! – обозвал его Фарук именем чудовища. – Нам нужна твоя сила. Сломай эту…

Он умолк. Мунсиф, еще один солдат из их отряда, только что вошел в сломанную дверь. В каждой руке он держал по человеку – женщину, которая извивалась и стонала, и девочку, не старше пяти, которая смотрела на них огромными испуганными глазами.

– Это что? – спросил Фарук.

Вся работа остановилась, мужчины поднимали взгляды.

– Нашел их снаружи. – Мунсиф толкнул обеих вперед, они упали на колени. – Подумал, можно будет с ними развлечься… Ну, хотя бы с этой.

Он пнул женщину, та заскулила.

– Развлечься? – рассмеялся Фарук. – Клянусь бородой Пророка, неужели вам еще мало? С тех пор как мы прорвались в город, каждый из нас поимел пятерых таких. Ну, кроме этого великана – должно быть, бережет себя для любимых коз… – Он потер ухо. – Дураки, тут можно набрать золота. Потом вы сможете купить на него пятерых прекрасных рабов и трахать их каждую ночь до самого Рамазана.

– А я – нет, – захныкал Рашид. – У меня ни одной не было. Вы все были первыми, потому что я коротышка и получил рану за Аллаха. – Он вытянул обожженную руку. – А потом мы шли дальше, и я не получил своей доли. – Он шагнул вперед. – Я возьму ее.

– Погоди, – произнес другой мужчина, Абдул-Матин, отложил молоток, встал. – Я хочу ее.

– И я.

– И я.

Весь отряд побросал свои инструменты, встал. Фарук снова рассмеялся, пожал плечами.

– Ах, молодость! – сказал он. – Ладно, только побыстрее. Снаружи есть и другие ублюдки, которые завтра станут богачами, и я хочу быть одним из них.

Солдаты разом набросились на Афину. Она закричала, пыталась отбиваться, но ее скрутили и потащили по нефу к единственному уцелевшему предмету мебели – алтарю. Рашид шел за ними, продолжая скулить:

– Нет! Дайте мне! Я буду первым! Подержите ее для меня!

На него не обращали внимания, отпихивали. Он остановился, обернулся. Увидел.

– Я возьму эту, – он указал на Минерву.

– Ее? – переспросил Фарук, покачал головой. – Она еще ребенок, ты, животное. Слишком мала даже для рабыни. Нужно просто перерезать ее неверную глотку.

– Нет, – сказал Рашид, ковыляя к ней. – Или потом. Сначала я ее поимею.

Фарук поскреб бороду, потом пожал плечами.

– Ладно, ты всю осаду только об этом и твердил. – Он отошел в сторону, махнул рукой. – Бери ее.

Рашид шагнул к девочке. Но тут у него на пути встал Ахмед.

– Нет, – сказал он.

Фарук, который уже шел к алтарю, где остальные смеялись и толкали женщину друг к другу, срывая с нее одежду, остановился, оглянулся.

– Пусти его, великан. Пожалей коротышку.

– Нет, – повторил Ахмед, уперев руку в грудь Рашида. – Она – ребенок. У меня есть… была дочь тех же лет.

– Но она христианка. Гречанка. Наш враг, – еще тоньше проскулил Рашид. – Пусти меня.

Он попытался проскочить мимо.

– Нет. – Ахмед толкнул его назад, его голос стал ниже. – Она ребенок.

– Слушай, ты! – Фарук пошел к ним, единственный глаз сверкал гневом. – Я здесь приказываю, и я говорю, что ему можно. Смотри на крышу, если тебе не нравится. Или убирайся отсюда и сторожи снаружи. Просто уйди с его дороги.

Ахмед не шевельнулся. Фарук поднял палку.

– Бегом! – крикнул он, резко опуская бастинадо.

Палка не ударила. Ахмед перехватил ее, вырвал, сломал, отшвырнул прочь. Фарук выглядел так, будто его ударили, настолько он был потрясен. Потом потянулся к кинжалу на поясе.

– Решил не подчиниться, да? – взревел он.

Кинжал не успел покинуть ножны. Ахмед наклонился и толкнул офицера в грудь. Болукбаши отлетел назад, рухнул на кучу икон.

– Солдаты! – крикнул он, выбираясь из обломков. – Ко мне! Убейте этого пса-предателя.

Пятеро мужчин у алтаря замерли, посредине всхлипывала почти обнаженная женщина. Потом они начали действовать так, как их учили, – бросили ее и побежали по нефу.

Ахмед перестал думать. Просто нагнулся и подобрал отломанную половину тяжелой дубовой рамы. Дальше все стало похоже на те разы на палисаде – первый, когда он залез туда и на мгновение водрузил знамя, и второй, когда он видел, как одни турки кнутами гонят других обратно, в бой. Сейчас перед ним были люди, которые хотели его убить. Ему придется убить их первым.

Первым умер Рашид – он решил, что если подберется сбоку, пока Ахмед встречает остальных, то сможет незамеченным вонзить в него кинжал. Но он плохо рассчитал выпад, ударил издалека, рано, и было секундным делом протянуть руку, схватить его за горло, поднять, раздавить трахею и бросить. Потом навалились остальные, рычащий Фарук – первым. Мечи были отложены в сторону, и они лезли на Ахмеда с кинжалами. У него была только деревяшка, в одной руке; вторая еще не оправилась от стрелы, которую он туда получил. Но еще у него были имена, его собственное и Аллаха, вышитые на груди, защита от их клинков.

Рама падала, как адзе, которым он колол дрова на зиму. Они набегали и отлетали, хватаясь за разбитые головы, выкрикивая свою кровь, затихая. Фарук умер последним – единственный глаз подвел его, и он чуть-чуть не дотянулся, а второй глаз не мог увидеть деревяшку, которая взлетела и рухнула, будто прямо с нарисованного звездного неба.

Все кончилось. Ахмед стоял, смотрел вниз, и никто не шевелился. Потом женщина на алтаре схватила свою одежду и прикрыла наготу. За алтарем была дверь, и она юркнула туда.

Он обернулся. Девочка стояла позади него. Она не двигалась. Ее глаза были по-прежнему широко распахнуты, однако казалось, что она смотрит не вперед, а куда-то внутрь себя.

Ахмед подошел к ней, присел. Девочка закрыла глаза и задрожала. Он поднял ее, встал, прижал к себе, чувствуя, как ее сердце трепещет, будто смеющийся голубь, у него на груди, рядом со сплетенными именами, его и Аллаха.

– Абаль, – произнес он, добавив к ним третье.

Ахмед не остановился подобрать ятаган. Он уже достаточно убивал и больше никогда не будет. Кроме того, он получил то, за чем пришел. Все трофеи, которые он только мог пожелать.