Те, кто не был на стенах – защищали их, чинили, – вышли на улицы. Долгое время София, вздрагивающая от одного воспоминания о толпе, в которой она оказалась три недели назад, не могла заставить себя отойти от портика на краю форума Константина. Но, хоть и большая, эта толпа была тихой; она медленно двигалась вперед, люди поднимали глаза к небесам, с которых только что перестали бить молнии, руки мерно опускались на грудь, губы шевелились в молитве. Они пришли сюда не ради хлеба. Они пришли ради Девы. И когда мимо пронесли статую, когда София мельком заметила мужа среди придворных, идущих рядом с императором с обнаженными головами, у самых носилок, она крепко взяла детей за руки и погрузилась в процессию.

Толпа была густой, но каждый заботился о своих соседях, и вскоре ее страхи утихли. Иное дело Такос, ее чувствительный сын. Он все еще прихрамывал – последствия хлебного бунта; у него появился легкий тик, дергающий глаз, будто мальчик все время был чем-то напуган. Многие дети города дергались в испуге и выглядели похожими на него. Исхудавшие от недостатка еды, с синяками под глазами от недостатка сна, – и даже этот недолгий сон беспрестанно тревожил рев пушек. Такос постоянно оглядывался по сторонам, будто искал кого-то, и до боли крепко сжимал руку Софии.

С другим ее ребенком все было иначе. Ее приходилось держать, поскольку Минерва с радостью ускользнула бы в толпу. Ее бесстрашная дочь, которая ничего не боится в свои пять лет. Иногда София задумывалась, что ее дети взяли у своих родителей. Такос был сыном храброго Григория, Минерва – дочерью хладнокровного Феона, однако с тем же успехом они могли поменяться отцами. И конечно, оба были ее детьми, и, возможно, это и повлияло на них. Ее страсть в одном, ее сдержанность в другом.

София посмотрела за Феона, выше Константина, на предшествующую им платформу. На то – на того, – кто стоял на ней. И тогда ее голос слился с голосами других, София забыла, что она мать, и сосредоточилась на другом. Статуя была в рост человека, лицо раскрашено так искусно, что походило не на гипс и краски, а на живую плоть. Дева Мария была среди них, над ними, но связана со всеми. Не они несли ее, но она вела их, живая в каждом человеке. Мать Христа, защитница их всех, и Константинополь был ее городом, как было всегда, как будет вечно; она – мать его и каждой живой души в нем.

И сегодня ее день. Он всегда был важен. Однако все знали, как сильно в эти дни нуждается город в ее защите. Все знали, что развязка близка, что турки готовятся к большому штурму. И потому путешествие, которое она совершала ежегодно, от своего дома в церкви Святых Апостолов, по Мезе и через великие форумы к собору Айя-София, сегодня имело особое значение. Вот почему все, кто не был занят на стенах, сейчас следовали за ней. И уже не имело значения, кто придерживается римских догматов, а кто – греческих. Все они были ее детьми, как Христос, братьями и сестрами под Крестом, какой бы он ни был формы.

«Святая Мария. Святая Мать. Услышь наши молитвы. Стань рядом с нами. Избавь нас от всякого зла. Спаси нас, грешников. Спаси нас. Спаси нас. Спаси нас».

Произнося эти слова, София чувствовала, как расслабляется. Это было привычное ощущение, но обычно такое облегчение приходило, когда она была в месте, где почитали другую Марию, святую Марию Монгольскую. Часто, ухаживая в одиночестве за святым местом, она поддавалась таинству, уступала себя, ложилась перед алтарем, смотрела на иконы, молилась и плакала. Она не раскрывалась так сильно, когда в церкви были другие, чувствовала себя не так уютно в толпе. Святая Мария была ее матерью, и в одиночестве София слышала ее слова в своем сердце.

Однако же, вот она здесь, в огромной толпе, и ее охватывает то же чувство. Никогда еще она не нуждалась в этом сильнее. Не для себя. Для города, который она любила. Для детей, которых ей хотелось увидеть свободными. Для всей ее семьи, которая жила здесь тысячу лет, считала женщина, и проживет, если будет на то милость Христова, еще тысячу лет и больше. Процессия поворачивала за угол, Дева обернулась к ней, и София посмотрела ей в лицо. Она видела слезы Девы, чувствовала их в каплях дождя, который вновь пошел с измученного неба. Видела ее печальную улыбку, видела в ней сострадание ко всем.

«Святая Мария. Святая Мать. Услышь наши молитвы. Стань рядом с нами. Избавь нас от всякого зла. Спаси нас, грешников. Спаси нас. Спаси нас. Спаси нас».

И тут она увидела это. Страх в нарисованных глазах Девы. Как будто Она смотрела прямо на Софию, взывала к ней одной несказанными словами, которые звучали прямо в ее сердце. «Спаси меня!» – вскрикнула Дева, когда начала падать.

Всего один неверный шаг. Феон видел это, поскольку смотрел в тот момент на человека, старейшего из носильщиков, восхищаясь белизной его длинной бороды. Деву несли десять мужчин, все – священники; ручки помоста распределяли по ним его вес. Не все были так стары, как тот, на которого смотрел Феон; большинство – моложе и ничуть не слабее любого мужчины, на их рясы спускались черные бороды. От этого он в очередной раз разозлился – как можно защищать город, где священников и монахов в четыре раза больше, чем солдат? Однако Феон знал, что у них тоже есть дело. Монахи следили за стенами, пока воины спали, и были главными поставщиками материалов для ремонта. Священники? Они занимались тем же, чем сейчас: удерживали взгляды людей поднятыми к небу, к Богу и Его защите. К Деве, которая особо заботилась об этом городе. Множество людей искренне верило, что меж Святым Отцом и Святой Матерью Константинополь будет в безопасности. Что любой захватчик, даже если он пробьет стены, будет поражен Божественным огнем на пороге Святой Софии, поражен архангелами, которые возглавят контратаку и сметут неверных в ад.

Феон не был в этом столь уверен. И дело не в том, что он не верил, не молился. Но лишь сегодня он побывал за стенами, во вражеском лагере. Он пересчитывал врагов, пока даже у него не закончились числа, видел, как сильны эти бесчисленные орды, как хорошо накормлены и вооружены. Он видел вблизи чудовищные пушки, смотрел на руины, в которые эти пушки превратили хваленые укрепления города, и жалкую мешанину грязи и дерева на месте былых стен. Тогда Феон впервые по-настоящему испугался, хотя в это самое время отклонял, от лица императора, предложение султана, заметив по плохо скрытому облегчению на его лице, что это предложение и не должны были принять. Делал встречное, такое же неприемлемое, предложение. Обе стороны знали, что они давно миновали точку, в которой возможен компромисс, если эта точка вообще существовала. Потом Феон перевел взгляд со злорадствующего султана на его тень, человека, с кем встречался уже дважды, – Хамзу, теперь пашу, носящего отличительный знак и эмблему адмирала.

Они не разговаривали – турку этого явно не требовалось. Достаточно было его товарищеской улыбки, понимающего взгляда. «Мы будем в твоем городе в ближайшие дни, – говорил этот взгляд. – И позаботимся о наших друзьях». И, к своему стыду, когда Феон вернулся в Константинополь, первым делом он проверил, не потревожил ли кто из домашних спрятанный в укромном месте подарок, который вручил ему Хамза. Стяг с тугрой турка означал безопасность. И если героическая оборона и непрестанные молитвы уступят невероятному перевесу…

Все эти мысли бродили у него в голове, даже когда губы двигались, повторяя слова молитвы об избавлении, и потому взгляд не отрывался от густой белоснежной бороды старейшего из носильщиков. Феон видел, как старик споткнулся, поскользнулся на камнях, мокрых от бесконечного дождя. Видел, как мужчина перед ним старался перехватить сместившийся вес, но неудачно. Как следующий носильщик попытался выровнять платформу, но не смог. Видел, как взгляд Девы, до того прикованный к небесам, ищущий милосердия для них всех, обратился к земле.

Она падала. Соскользнула с края платформы; ее основание обогнуло носильщика слева, который пытался остановить ее, но не смог, только ускорил вращение; ее голова в капюшоне склонилась, и она упала, будто молния ударила в землю. Множество рук в панике потянулось, чтобы замедлить падение, не дать гипсовому лицу разбиться о землю. Но она тяжело рухнула; мгновение качалась, будто балансируя, потом опрокинулась.

Молитвы раскололись криками, воплями страха, ужаса, отчаяния. «Святая Мария! Дева-Мать! Нет! Нет! Нет!» Это все их матери лежали сейчас в грязи, а небо, темневшее, пока они шли, начало плеваться ветром с дождем.

Первым стряхнул с себя ужас император.

– Поднимайте! Поднимайте! – кричал он, широкими шагами огибая носилки. – Кардинал! Патриарх! Вы все. Давайте вместе. Поднимем ее!

София, в десяти шагах позади, пыталась протолкнуться вперед. Но как другую толпу сплачивал голод, эту сплотил ужас, и перед Софией выросла непроницаемая стена. И потому она отошла в сторону, потянув за собой детей, и сделала то, что могла, – упала на колени, не замечая грязи. Она молилась. «Святая Мария. Святая Мать. Восстань. Восстань и спаси нас».

София была одной из многих – плач изливался в хмурое небо. Но молитвы с этим не справятся, подумал Феон, который спешил за императором и видел, как отчаяние заставляет людей тянуть и толкать в разные стороны, – слишком много глав церкви и государства были там, пытались командовать.

– Оставьте ее! – взревел в конце концов Константин.

Люди наконец-то расступились.

– Только вы, гвардия! – крикнул он.

Его солдаты шагнули вперед, нагнулись, подхватили и, по его команде и с его помощью, поставили. Дева встала, покачнулась, утвердилась. Носилки вновь подняли, теперь уже на плечи гвардейцев, с водруженной на них статуей.

– Вперед! – скомандовал Константин, сейчас во главе носилок, Феон рядом с ним.

Все понимали, какое впечатление это произвело на людей. Самое страшное знамение в тот момент, когда им требовалось самое лучшее. Императору приходилось бороться с ним, продолжать процессию к Святой Софии и церемонии в ней. Несмотря на ужас, охвативший толпу, большинство людей не видели самого падения. Возможно, что-то еще удастся спасти.

И тут на город обрушилась буря, последняя, самая могучая. Ветер переменился; теперь он дул с востока, полный водой, которую втянул из Черного моря. Феон почувствовал запах соли в тот же момент, когда ветер врезался в людей, за несколько секунд промочив их до нитки. Константин увещевал, кардинал и патриарх кричали, ветер подхватывал молитвы. Но безрезультатно. Как будто Дева, упав в этом месте, отказывалась покинуть его. Они не прошли и десяти шагов, как статуя начала шататься.

– Господин, – позвал Феон, перекрикивая ветер. – Она не должна упасть еще раз. Нам нужно вернуть ее назад. Попробуем позже!

Константин уставился на него, потом взглянул наверх, где раскачивалась Мария.

– Ты прав! – крикнул он в ответ, дотянулся до командира гвардейцев и закричал ему в ухо.

Приказы были отданы, носилки опустили, Деву сняли с них. София – она шла за носилками, невзирая на дождь и двоих плачущих детей, – протолкалась сквозь толпу, которую истончило внезапное неистовство бури. Она была в нескольких шагах, когда Святую Мать опустили на землю. Она видела, как гвардеец снимает свой промокший плащ и накидывает на статую. Видела грязное лицо Девы как раз перед тем, как оно скрылось. Дождь колотил по нему, смывал краску, и из тающих глаз Марии катились черные слезы.

София всхлипнула. Потом глубоко вздохнула и потащила детей прочь сквозь плачущую толпу. «Я знаю, где она все еще стоит, – подумала женщина. – И я найду ее там».

С ветром, дувшим в спину, и дождем, толкавшим вперед, София начала длинный путь к святой Марии Монгольской.

– Не мог бы ты любезно объяснить мне, грек, почему мы ходим здесь ощупью, будто слепые?

Голос шотландца доносился с расстояния вытянутой руки. Однако самого его было не видно.

– Тсс, – прошептал Григорий.

– Тсс? – переспросил Джон Грант. – Тсс – потому что ты думаешь, что здесь есть кто-то еще, кроме нас с тобой, или…

– Я пытаюсь найти дорогу, человече.

– А, так ты еще один грек вроде Тезея, с нитью Ариадны в рукавице? Только так можно отыскать дорогу в этой свиной жиже тумана. Или ты ее вынюхиваешь?.. Нет, прости, я забыл. Вынюхивание – не самая твоя сильная сторона, верно?

– Ты можешь прекратить болтать, Христа ради?

– О, так мы заняты здесь Христовым делом? Когда ты отвлек меня от важных задач своими шепотками и кивками, я решил, что мы собираемся заняться делом того, другого парня. А уж этот туман – точно творение самого дьявола.

Григорий собрался вновь призвать спутника к тишине. Но он знал, что толку от этого будет мало. Похоже, у них отняли не только зрение, но и слух. Помимо трепотни шотландца, в городе не было слышно ни звука. Даже турецкие орудия умолкли, будто враг тоже решил, что весь мир накрыл своим плащом Рогатый и его не стоит тревожить.

– Не ты один так думаешь, Грант, – вздохнул Григорий, прижимаясь спиной к стене того, что, как он надеялся, было их целью. – Ты веришь, что это еще одно проклятие, павшее на город?

– Ну, я больше человек науки, сам знаешь. Но вряд ли это к добру, верно? В этом городе когда-нибудь бывал такой туман в самом конце мая?

– Ни разу за тысячу лет, так я слышал. А если еще вспомнить вчерашнее падение Девы, лунное затмение и странный свет, что играл на куполе Святой Софии… – Он содрогнулся. – Трудно не поверить в дурные предзнаменования.

– Что ж, пусть люди верят, во что захотят. Мы с тобой солдаты, и оба знаем: знамения там или нет, есть дела, которые мы должны делать для защиты города. Дела, которыми я сейчас занимался бы, если б не эти игры в лазутчиков.

Григорий услышал, как шотландец поскреб бороду.

– Или ты хочешь сказать, что эта наша скрытность имеет отношение к его защите?

– Да. Так и есть, – солгал Ласкарь.

Ему стало неловко, но только на мгновение. Ему нужен был алхимик, не инженер. Кроме того, Грант был у него в долгу. Шотландец не стоял бы здесь, ворча, если б не он. Невзирая на туман, знание города помогло Григорию привести их сюда, за несколько сотен шагов от стен. Он надеялся, что нашел свою цель. Но не мог убедиться, пока…

– Тсс, – снова произнес он, поскольку ему показалось, что он наконец-то слышит.

И вправду… хорал, множество голосов, возвышающихся в молитве. Близко, если только его не обманывает туман.

– Пойдем, – сказал Ласкарь и, нащупав руку шотландца, схватил ее. – Мы на месте. Пошли!

Грант поднялся вместе с ним.

– Каком? – спросил он.

– У монастыря Святого Мануила.

– Трахнутая девственница! – воскликнул шотландец, выдернув руку. – Ну и зачем ты опять привел меня сюда?

Григорий остановился.

– Опять? Ты бывал здесь?

– У них одно из лучших собраний алхимических текстов во всем Божьем мире, – ответил Грант. – Не говоря уже о нескольких интересных трактатах о взрывчатых веществах… которые, разумеется, связаны с алхимией. Думаешь, я не сверялся с ними?

– То есть ты хорошо ориентируешься в этой библиотеке?

Сердце Григория забилось чуть быстрее, он вновь схватил Гранта за руку и потянул вперед.

– Ага. Так мы идем в нее?

– Да.

Ласкарь вел свободной рукой вдоль стены. Когда рука наткнулась на дерево, пение стало немного разборчивее.

– Это ворота.

– Может, мне постучать? – проворчал шотландец.

– Лучше не надо.

Григорий нащупал стену у ворот, припоминая…

– Да, – произнес он, наткнувшись на зелень, толстую лозу, и подвел к ней руку шотландца. – Лучше залезть.

– Ну да, – буркнул Грант, не двигаясь с места. – Чтобы войти незамеченными, как… воры, а? Ты собираешься что-то украсть?

– Позаимствовать. Позаимствовать, чтобы уберечь. На случай, если знамения верны.

– Ну да, – повторил шотландец.

Повисла долгая пауза, сердце Григория билось все быстрее. Он не знал, что станет делать, если Грант заартачится.

– Оп-па, – вдруг сказал шотландец, подтянулся и начал карабкаться по лозе.

Григорий уставился в туман.

– Ты мне поможешь?

– Помогу. Для товарища – все, что угодно. Кроме того, – ответил Джон сверху, – раз уж я здесь, то намерен уберечь еще пару текстов, которые тут есть… ну, ты понял.

Григорий ухватился за лозу, подтянулся. Вскоре его рука встретилась с другой, которая потянула его вверх. Оба мужчины уселись на стене, но, как ни искали, по ту сторону лозы не было.

– А, ладно, вряд ли тут долго лететь, – прошептал шотландец и спрыгнул в туман.

Лететь действительно было недолго, хотя оба мужчины оступились. Когда они выпрямились, Грант повел вперед, размахивая своей длинной рукой, пока не уперся в другую стену.

– Я думаю, что дверь вон там, – прошипел он, – но за ней могут быть парни.

– При удаче, все они еще какое-то время будут на молитве, – ответил Григорий и прислушался к пению хорала. – Еще немного времени. Давай поспешим.

Шотландец поднялся по ступенькам, скинул защелку, отворил дверь… и хотя там горела всего пара масляных ламп, свет в передней ослепил мужчин.

– Сюда, – прошептал Грант.

Он повел их подальше от звуков пения, теперь уже громких, доносящихся из полуоткрытой двери часовни. Мужчины прошли до конца коридора к дубовой двери. На ней виднелся символ – странная стрела с кругом на месте оперения. Грант остановился.

– Какое же знание ты ищешь в сих пределах, адепт? – низким голосом произнес он.

Вместо ответа Григорий достал из кошеля и протянул ему копию первой страницы, полученную от Лейлы. Грант взял ее, сощурился, присвистнул.

– Гебер? – спросил он. – Он у них есть?

– Так мне сказали.

– Тот, для кого ты хочешь уберечь эту книгу?

Грек кивнул.

– Что ж, ладно, я отыщу ее для тебя, если смогу. Но если отыщу, ты дашь мне краешком глаза заглянуть в нее. Ибо знания в ней бесценны.

С этими словами шотландец открыл дверь.

Библиотека была хорошо освещена. Григорию открылась большая комната – скрипторий, заставленный кафедрами монахов; от пола до высокого потолка тянулись полки, набитые деревянными коробками, большими пергаментными томами, кожаными футлярами. Увидев их, Григорий застонал. Прошло много времени с тех пор, как он целиком слушал литургию. Но, судя по доносящемуся пению монахов, конец был уже близок.

– Не волнуйся, парень, – сказал Грант, направляясь к южной стене. – Это библиотека, и в таких местах всегда есть порядок.

– Можно, я тоже поищу?

– Ага, можно, – отозвался шотландец. – На западной стене держат алхимические тексты. Думаю, они разложены по странам. Испания, Франция, германские государства, Византия. Ищи книги с арабскими надписями на корешке. А я пока пороюсь в химических… Ага, вот.

Григорий встал перед полками, уставился на них. Сначала все символы мешались в кучу, но, присмотревшись, он вскоре начал отделять знакомые от странных. Большинство текстов были на древнегреческом и латыни, а он читал на обоих. Довольно быстро Ласкарь дошел до нижних полок, сначала с персидской вязью, потом с арабской. Но книг было слишком много, и он начал жевать губу, постоянно переводя взгляд то на свою копию, то на книги на полках, и теряясь в их разнообразии.

Отчаявшись, он обернулся позвать… Грант уже стоял рядом, сворачивая в трубку несколько листов.

– Вот, – указал он на нижнюю полку, – весь Джабир ибн-Хайян. Разве ты не видишь его знак?

Григорий не видел… а потом увидел, тот же, что на его копии. Он присел на корточки, глядя на футляры. Грант опустился на колени рядом.

– Дай-ка я взгляну… Это должен быть один из них, – проворчал он, всматриваясь.

Григорий обернулся к двери. Сейчас оттуда не доносилось ни звука.

– Быстрее, – сказал он. – Монахи уже закончили.

– Ага, закончили, – рассеянно произнес Грант, поскреб бороду, потом покачал головой. – Знаешь, ее здесь нет.

– Что? – воскликнул Григорий, поднимаясь вместе с шотландцем. – Она должна быть.

– Ее тут нет… – проговорил Грант, оглядывая комнату, – ее нет, потому что она… вон там.

Он ткнул пальцем, потом подошел к одной из кафедр. Когда они были рядом, Григорий увидел свисающую с голубой ленты восковую печать. При их приближении она слегка повернулась, и Григорий увидел тот же символ, что и на его бумаге.

– Ага, – произнес Грант. – Это точно Гебер.

Он всмотрелся, потом присвистнул.

– Человече, ты не говорил, что это оригинал. Имей в виду, – прошипел он, когда Григорий обошел его и потянулся к книге, – бумага очень хрупкая.

– Ничего не поделаешь, – ответил грек.

Он быстро свернул хрустящие страницы, осторожно, насколько позволяло время. Но времени уже не было: из коридора слышались шаги и голоса монахов.

– Я ученый, – сказал шотландец, шагнув вперед. – Дай мне договориться с ними.

– Я солдат, – ответил Ласкарь, засовывая свернутые листы в кожаный футляр, и крикнул: – Отступаем!

В коридоре было пятеро мужчин. Но двое воров, высокие и крепкие, выскочили слишком внезапно, и оторопевшие монахи не успели помешать им. К тому времени, когда они кричали своим братьям запереть ворота, Грант и Григорий уже выскочили наружу, и туман вновь поглотил их, укрыв от всех преследователей.

Через несколько минут мужчины остановились, присели в портике какой-то церкви. Туман немного поднялся, и сейчас они видели лица друг друга. Грант посмотрел на Григория.

– И куда ты собираешься ее отнести? – поинтересовался он, указывая на футляр в руке друга. – Вряд ли во всем Константинополе осталось достаточно золота, чтобы купить ее.

– В безопасное место.

Григорий, не привыкший доверять, колебался. Он не знал ценности свитка, который держал в руке. Состояние, так сказала Лейла, и Грант только что подтвердил ее слова. Но он точно знал, что в ближайшие дни у него будет сотня возможностей погибнуть. Будет слишком жалко, если местонахождение такой ценной вещи умрет вместе с ним.

– Есть одна церковь, – тихо сказал он. – Святой Марии Монгольской. Возможно, последнее убежище, и…

Ласкарь запнулся. Он не слишком задумывался о том, что будет, когда он получит книгу. Он собирался спрятать ее там. Но где именно?

И тут в его памяти всплыло изображение, которое он любил ребенком, и вновь увидел, когда шел за Софией.

– Там есть икона святого Деметрия. За ней есть узкая щель, между самой иконой и иконостасом…

Грант мгновение смотрел на него, потом кивнул. Пока они говорили, туман заметно рассеялся. Его усики еще цеплялись за каменные карнизы, но маленькая площадь была хорошо видна.

– Ты думаешь, что можешь не выжить, чтобы забрать ее?.. – Он потряс бумагами, которые держал в руке. – Что ж, эти будут в моем логове, вместе с остальными. За них, конечно, не выручить столько, как за твою, но они все же стоят пару мешочков золота. Во всяком случае, этого хватит на дом, о котором ты постоянно твердишь.

Туман рассеивался не только здесь: издалека донесся грохот большой пушки.

– Пойдем, – сказал Григорий. – Пора сражаться с турками.

– Ага. Орды этих мерзавцев… И судя по их последним приготовлениям, они собираются все разом навалиться на нас, – кивнул Грант. – Где ты их встретишь?

– Не знаю. Я снова имперский лучник. Но Джустиниани хочет держать меня поближе, так что… – ответил Григорий, пожимая плечами. – А ты?

– Дворец. Турки все еще роют неподалеку.

Наступило молчание. Они смотрели друг на друга. Каждый знал, что завещал другому то немногое, что имел.

Мгновение спустя Григорий кивнул:

– Ладно тогда…

– Ага.

И они пошли в разные стороны. Ласкарь уже был на краю площади, когда сзади послышался негромкий оклик:

– В моем логове есть кое-что еще – подходит новая партия aqua vitae. Думаю, это будет моя лучшая. Можем ее попробовать… дней через пять, если тебе интересно.

– Раз так, я зайду и оценю ее… через пять дней.

Григорий завернул за угол и пошел дальше. Пять дней, думал он. На что к тому времени будет похож этот мир?