Глава 30
Знаки и знамения
Перед ней лежали три гороскопа, выписанные на больших листах пергамента. Ее собственный и двоих мужчин ее судьбы. Близнецов, в каком-то смысле, ибо Близнецы сейчас правили и небесами, и Мехмедом с Григорием.
Лейла опустила взгляд. Был день, в пяти днях с сегодняшнего, такой мощи, какой ей еще никогда не доводилось видеть. Меркурий сошелся с Солнцем, и это позволяло достичь огромных успехов. Но Марс, бог войны, почти коснулся Урана. И риски, связанные с этими достижениями, тоже были огромны.
Это был день, в который может закончиться один мир и начаться другой. Когда триумф одного человека будет катастрофой другого. И она – между ними, нуждающаяся в обоих для собственного триумфа.
Однако звезды, как всегда, говорили о возможностях, а не об определенностях. Они побуждали. Они не заставляли. Но во всех ее расчетах часть, относящаяся к Григорию, была темна, и ей не удавалось привести его к свету. Лейла просто не могла довериться судьбе, когда в небесах царил такой раздор.
Ей нужно его увидеть. Ей нужно его принудить. Возможно, ей придется пойти и отыскать его, пока не взорвался мир.
Она думала все это… а потом он появился у входа. Стоял в ее палатке, так вытаращив на нее глаза, что она не могла не рассмеяться. Смехом радости, изгоняемых сомнений, надежды и пророчества, исполненных в одно мгновение.
– Что?.. – выговорил он. – Как?..
Восторг поднял ее, оторвал от земли, поставил перед ним, заглянул в эти распахнутые глаза, зеленые, совсем как ей помнилось. В палатке было жарко, ибо Лейла держала горящей жаровню, жечь благовония, подогревать жидкости, окуривать некоторые слова, которые она записывала. Она видела, как от его мокрого плаща уже поднимаются усики пара.
– Входи, Григорий, – сказала она так спокойно, как только могла, потянувшись к застежкам у него на шее. – Тебе наверняка будет уютнее, когда ты просохнешь.
Его руки легли поверх рук Лейлы. Он был потрясен – он, которого нелегко потрясти. Удивление застилало все мысли; Григорий мог только держать ее руку, чувствовать тепло в ней, в палатке, в ее глазах. Потом, под ее взглядом, в нем что-то сместилось. Он не мог припомнить, когда в последний раз смеялся. Наверное, с ней. И потому ему показалось правильным вновь рассмеяться вместе с ней.
Так он и сделал, выпустив ее руки.
– Что это за колдовство?
– Мое, – ответила Лейла.
Расстегнула застежки, сняла мокрую шерсть с его плеч. Запустила пальцы в его слипшиеся волосы.
– Лейла, – прошептал он.
Она была одета для тепла и уединения, в тонкую шелковую рубашку с лямками на плечах. Жаровня мерцала внизу, отбрасывая тени, углубляя темноту ее сосков, ложбинки между ног.
– Лейла, – хрипло повторил Григорий.
– Говори, говори, – ответила она, скользнув рукой ему на затылок.
Они поцеловались; ее рот открылся, языки встретились. Она всасывала его, как будто хотела выпить до дна, прибавив к объятию свой вес. Григорий упал на колени, она следом, хватая застежки на его дублете, расстегивая одну за другой. Когда последняя выскочила, он дернул плечами, сбрасывая дублет, потом стянул шаровары, укутывавшие его ноги.
– Уже лучше. – Она потянулась, сняла его маску. – Совсем хорошо.
Ласкарь застонал, протянул руку к шелку на ее плече. Теперь уже Лейла накрыла его руку своей, задержала его.
– Скажи мне… а я увижу правду, – выдохнула она. – Я первая, кто был у тебя с той ночи в Рагузе?
Ему не требовалось лгать.
– Да, – прошептал он, глядя ей в глаза.
Лейла вновь увидела ее, ту благородную сучку, за которой Григорий приходил в Константинополе. Он любил ее, она это знала, она видела это в его лице тогда, в своих снах после. Но он не возлег с ней. Не мог, возможно. И это было хорошо.
Лейла накрыла его лицо ладонью.
– И у меня никого не было. Никого не хотела. Никого не хочу… кроме тебя.
Она отпустила его руку. Тогда он сорвал с нее рубашку и пошел, куда она вела его. Лейла была мокрой от желания. Но здесь, сейчас, наконец-то ему не нужно было спешить, и прошло время, прежде чем Григорий достиг ее предела, на расстоянии ладони от ее огромных темных глаз. Жизнь странна, подумал он, – а потом думать стало невозможно, просто еще одна невозможная вещь.
Буря вернулась, или пришла другая, прорвалась над ними, гром окутал их своим ревом; дождь так колотил по кожаной крыше, что утопил все их звуки. Лейла была рада, ибо никогда не любила сдерживать восторг во время занятий любовью, а дать ему волю в военном лагере, даже так близко от шлюх, – это могло привлечь внимание, или того хуже. Буря ревела в вышине долго, столько же, сколько они соединялись, и только когда она начала уходить, их крики утихли. Не совсем, ибо одна любовная схватка вылилась в другую, не такую безумную, больше похожую на сон. В конце Лейла оказалась на нем, едва двигаясь, не разрывая с ним взглядов. Пока он не приподнялся, крепко обнял ее, скрыл свой последний крик в ее груди, и дождь наконец умолк.
Они лежали, обнаженные, в объятиях друг друга, ожидая, когда сердца забьются ровнее. Григорий пролежал бы так день и ночь, проспал бы – ибо не высыпался неделями. Он старался растянуть момент, следил за тенями от светильника, играющими на стенках палатки, где висели обрывки пергамента с изображениями знаков Зодиака и арабскими надписями; надписи шевелились, будто разговаривали. Но он не мог растянуть его надолго. Время поджимало его, город звал. И вопросы клубились.
Ласкарь сел, посмотрел вниз.
– Как?.. – сказал он.
Лейла поднялась в ту же секунду, приложила палец к его губам.
– «Как» пропало. Оно было начертано, и оно прошло. Спроси лучше почему.
Он улыбнулся.
– Почему?
Вместо ответа женщина потянулась, накинула шелковую рубашку, залезла в угол и вернулась с двумя чашами. Григорий взял одну, отпил – язык был очарован холодным шербетом. Осушив чашу, он поставил ее на пол, вновь посмотрел на Лейлу, вновь спросил:
– Почему?
Пришло время для правды, простой и прямой.
– Мне нужно, чтобы ты забрал для меня одну вещь. Из Константинополя. Когда город падет.
– Если город падет.
– Когда. Это предначертано. Это увидено. Это судьба.
Он посмотрел на символы, развешанные по стенам, на странность всего этого, их воссоединения, – и внезапно разозлился.
– Я не верю ни в какую судьбу, кроме той, что могу увидеть и записать сам, – резко произнес он.
– Тогда узри ее, Григорий. – Лейла придвинулась к нему. – Верь или нет – но мудрый человек готовится к тому, что возможно. Даже ты должен задумываться, что город может пасть.
Ласкарь пожал плечами.
– Возможно. Да. И что?
– Тогда готовься к возможному… – Она набрала в грудь воздуха. – Есть один монастырь, прямо за вашими рушащимися стенами. Монастырь Мануила.
Григорий нахмурился. Только сегодня утром он слушал звон его колоколов. Такое он не ожидал услышать от Лейлы.
– Да… Я его знаю.
– В нем есть библиотека.
– Это место познания. Для некоторых ученых школ.
– Некоторых школ? Особенно одной, – кивнула Лейла. – Тамошние монахи изучают искусство алхимии, не так ли?
Григорий не ответил, и она продолжила:
– Они собрали множество манускриптов, книг и документов. Уникальных. Бесценных. Среди них есть один особенный, написанный Джабиром ибн-Хайяном, которого латиняне называют Гебером. Его труды переводили. Но оригинальным манускриптом, написанным его рукой, с заметками на полях, владеют монахи Мануила. Это, возможно, самая важная книга в мире.
– Как ты это узнала?
– Еще одно «как». Еще одно неважное «как». И вновь повторю тебе: только «почему» имеют значение… – Женщина взяла его за руку. – Мне нужно, чтобы ты украл его для меня.
Григорий поперхнулся, попытался отдернуть руку. Она, держа его крепко, придвинулась еще ближе.
– Когда воины Аллаха ворвутся в город, они начнут грабить этот монастырь одним из первых, поскольку он рядом со стеной. Они унесут все, что смогут, а остальное сожгут. Я приду с отрядом солдат, который даст мне султан, и буду оберегать это место. Но если я опоздаю… – Лейла вздохнула. – Поэтому ты должен пойти туда, украсть книгу и сберечь ее до моего прихода.
– И почему я должен это сделать? – Он слабо улыбнулся. – Это будет непросто – но ты заметила, я не спрашиваю тебя «как».
Она улыбнулась в ответ.
– С той минуты, когда я встретила тебя, когда ты спас меня от тех молодчиков в Рагузе, я знала, что ты избран, ты – человек судьбы, который сделает то, что мне нужно. А насчет «почему»… – Она подняла его руку, облизнула палец, прикусила кончик зубами. – Разве ты не сделаешь это ради любви, мой любовник? Ради награды, которую я могу предложить?
Григорий высвободил руку, провел пальцем по ее лицу, опустил руку себе на колени, отвернулся.
– Я не могу. Не… только не ради любви. В городе есть люди… – он замешкался, – люди, о которых я забочусь. Если город падет, я должен их защитить. И если у тебя есть какой-то способ это сделать, тогда, – он пожал плечами, повернулся к ней, – тогда мы можем договориться.
«Забочусь? – подумала Лейла. – Он собирался сказать “люблю”». Перед ее глазами красным вспыхнуло благородно-красивое лицо, но она подавила ревность.
– Мехмед даст мне отряд, и я смогу отвести его куда угодно. К какому-то дому? Они станут защищать его обитателей, если я так прикажу.
Григорий покачал головой.
– И как ты обрела такую власть над султаном?
– Он должен мне награду.
– За что?
Лейла ответила не сразу. Встала, дотянулась до потолка палатки, сняла оттуда пергамент. Потом нагнулась над жаровней, поднесла пергамент к пламени. Он почти сразу стал ломким, потом загорелся. Лейла держала его, пока огонь не подобрался к самым пальцам, и бросила остатки, превратившиеся в золу, на медный поднос.
– За его победу, – прошептала она, не глядя на Григория.
Ласкарь тоже встал, отвернувшись от нее, пригнулся под крышей, где она стояла во весь рост. Он внезапно замерз, несмотря на тепло палатки, и начал торопливо одеваться. Григорий был солдатом, образованным человеком. Он не слишком полагался на прозрения ведьм. Однако… Это воссоединение. То, как они оказались связаны. И вот теперь он готов заключить сделку с ведьмой…
Григорий знал, что сделает это, хотя какая-то часть его пылала от одной только мысли, что его город падет. Но она была права – мудрый человек готовится к возможному. Солдат изучает пути к отступлению. Мысль пришла и учетверилась.
– У меня есть лучшая идея, – сказал он, начиная застегивать дублет. – Есть место лучше, чем дом.
– Назови его.
– Это церковь, маленькая, святой Марии Монгольской. Она в полулиге от Влахернского дворца, даже меньше. Примерно на том же расстоянии от монастыря. Снаружи она не очень похожа на церковь, и ее окружает высокая стена. Несколько решительных мужчин способны удерживать ее… пока не придет защита.
Он помешкал.
– Может оказаться, что меня не будет среди этих людей. Я могу задержаться – или погибнуть на стене. Если так… – Ласкарь наклонился к ней. – В обмен на этот текст защитить нужно всех, кто окажется в ее стенах. Всех.
Лейла рассматривала его. Он говорил сейчас о своей госпоже, возможно, о ее детях. «Что ж, – подумала она, – если он будет мертв и женщина отдаст мне книгу, я защищу ее и ее детей. Но если он будет жив… я отвоюю его у любой».
Опустив руку, Лейла провела ладонью между ног, потом коснулась его лба. Он почувствовал липкую влагу, когда она скользнула пальцами ниже, по векам, обойдя нос из слоновой кости.
– Итак, – произнесла женщина, – я считаю сделку заключенной. И запечатанной, – добавила она, приложив руку к его губам.
Он чувствовал на губах вкус их обоих, соединенный. Это возбуждало, но и тревожило.
– Лейла, – пробормотал он, протянув к ней руку.
Но она ускользнула, наклонилась к ящичку, открыла его. В нем лежали чернила, стило, обрывки бумаги.
– Нарисуй мне путь к твоей церкви. От Харисийских ворот.
Григорий отер губы, нагнулся, набросал карту. Справился быстро, ибо названное им место было неподалеку от стен. Когда он закончил, она забрала бумагу и вручила ему другую.
– Это копия первой страницы книги, которая мне нужна.
Ласкарь посмотрел на рукописные надписи. Он плохо говорил по-арабски, а читал еще хуже. Но в подписи стояло имя: Джабир ибн-Хайян.
– Ты сможешь ее найти?
Григорий поднял взгляд. Впервые в ее голосе слышалось нечто иное, нежели абсолютная уверенность. Он кивнул.
– Я не всегда был уродливым солдатом. Было время, когда я знал все ходы и выходы в библиотеках Константинополя. – «Кроме того, – подумал он, но не сказал вслух, – я знаю одного алхимика». – Я отыщу ее для тебя.
Она взяла его руку, поцеловала.
– Я знаю, что ты ее отыщешь. Ибо…
– Так было написано, – произнес он вместе с ней.
Оба рассмеялись.
– Лейла, – прошептал Григорий, – есть кое-что…
Снаружи что-то бормотали, доносился какой-то шум, на который они не обращали внимания. Но нарастающий гам закончился громким криком.
– Пойдем, – сказала она, натягивая платье; надела платок, вуаль.
Григорий тоже закончил одеваться, натянул сапоги, застегнул пояс с мечом. Когда оба были готовы, они вышли из палатки.
Их никто не замечал, хотя вокруг было полно людей. Все смотрели на восток. Не готовясь к молитве, хотя многие опустились на колени. Палатка Лейлы стояла на вершине холма, отсюда было видно далеко, поверх полотняного городка до самого каменного города. До Константинополя, в который били молнии, Божье оружие, сменившее оружие человека.
Лейла взяла Григория за руку и прошептала:
– Знаки и знамения.