С того дня, как он выплыл, Григорий почти все время сражался у Влахернского дворца – и думал, что знает каждый его камень и лестницу. Но когда Ласкарь и его отряд гвардейцев в самый темный час перед рассветом были отправлены искать шотландца, несмотря на выданные указания, как его найти, он долго бродил вдоль внутренней стены, выкрикивая: «Грант! Грант! Человече, да где же ты?» – и не слышал ответа.

Потом Григорий получил ответ в некотором роде. Он высоко держал факел и в очередной раз всматривался в черноту – разрушенный пролет лестницы, ведущей куда-то вниз, треснувшие ступени, заваленные кусками кладки, – когда раздался взрыв. Не пушечный выстрел, донесшийся из-за стен, а настоящий взрыв, шедший из этой черной глубины. Взрыву предшествовали пронзительные крики: «Нет, нет… НЕТ!» Потом внизу распахнулась какая-то дверь, повалил густой дум, а следом выскочил нужный Григорию человек. Грант взбежал по лестнице. Весь в огне.

– Святой Петр, трахающий Папу в задницу! – кричал он, сбивая с одежды пламя. – Святая Катерина, ласкающая…

Григорий мгновенно расстегнул плащ, набросил ткань на друга, повалил шотландца на землю и сам упал сверху. Из-под тяжелой шерсти продолжали доноситься ругательства – изобретательные сочетания святых и непристойных действий – и запах обожженной плоти. Когда шотландец перестал дергаться, а проклятия наконец-то стихли, Григорий медленно приподнял край плаща. На него уставились два глаза – темные дыры в грязно-белом овале.

– Ты когда-нибудь слезешь с меня, здоровенный греческий болван? Ты раздавишь будущих наследников клана Грантов.

Григорий поднялся, осторожно снял плащ с распростертого на земле мужчины. Тот встал.

– Я тоже рад тебя видеть, шотландец. Не скажешь ли, почему, когда бы мы ни встретились, ты каждый раз что-то взрываешь?

– Это моя работа, не знал? – Расколов почти сплошную грязь, блеснули в улыбке зубы. – И мне это нравится.

Григорий пригляделся:

– Что ж, этот взрыв лишил тебя бровей.

– А, сгорели пару недель назад… Ерунда. Я выяснил, что безопаснее всего вообще не иметь волос на теле. Меньше будет гореть. – Он снова усмехнулся. – А ты что здесь делаешь?

Григорий указал на двадцать человек, стоящих сзади.

– Мне сказали, что уже почти пришло время для… – Он ткнул рукой в сторону еще дымящейся лестницы. – Турки близко, верно?

– Да. Но еще не слишком. – Грант смахнул с дублета тлеющий уголек. – Пойдем, – сказал он, поворачиваясь к лестнице. – У нас есть немного времени. – Обернулся к Григорию, который остался на месте. – Не беспокойся, человече. Все, что могло взорваться, взорвалось. Пока что.

– Вот это «пока что» меня и тревожит, – пробурчал Григорий, неохотно последовав за другом.

Грант остановился, посмотрел на гвардейцев.

– Скажи своим людям, чтобы пока отдыхали, но были готовы к моему сигналу. И еще скажи, что там не будет места для этих здоровенных проклятых алебард. Мечи тоже слишком велики. Длинные кинжалы и топоры – самое то.

Григорий повернулся и кивнул своему заместителю, который все прекрасно слышал. Шотландец вечно разговаривал так, будто стоит на строевом плацу. Мужчины начали избавляться от лишнего оружия, а Григорий последовал за другом вниз, в дымящуюся яму.

Поначалу Григорий ничего не видел, но Грант как-то справлялся, ибо зажег фонарь, луч которого прорезал дым, уходящий вверх по лестнице. Кашляя, Григорий оглядел большой каменный подвал. Вокруг были разбросаны бочонки, осколки стекла и какие-то металлические инструменты, под ногами что-то хрустело.

– Этот взрыв сильно повредил твоей работе? – спросил он.

Грант поставил на ножки стол, подобрал каменную миску.

– Не особо. Это место выглядело почти как сейчас. На самом деле просто маленький эксперимент.

Он показал Григорию чашу. Дно обгорело и слегка дымилось.

– Я думал, что разобрался с этим. Срабатывает семь раз из десяти, но… – Он вздохнул и умолк.

– Разобрался с чем?

– Да с греческим огнем, разумеется.

Грант покачал головой.

– Самая большая трудность с пропорциями. Сколько смолы, которую мы привезли с Хиоса, нужно смешать с окислителем…

Он поднял тарелку; Григорий вдохнул струйку гнуси и раскашлялся.

– Да, – рассмеялся шотландец. – Птичье дерьмо, заботливо соскобленное со скал на берегу. Сплошная селитра, но сомнительного качества. – Он поставил миску. – Если хочешь прочистить голову, понюхай эту бочку.

Григорий осторожно наклонился к жидкости, вдохнул… От резкого запаха закружилась голова. Ему пришлось опереться на стол, чтобы устоять на ногах.

– Ага, – рассмеялся Грант. – Тебе не захочется нюхать эту штуку слишком долго. От нее становишься как пьяный, и голова болит сильнее, чем от той aqua vitae, что я гнал для пиратов.

Он нагнулся, осторожно понюхал сам.

– Это называется нафта, она из Ирака, какого-то места на восток отсюда. Вот она и горит. Но пока мне не удалось сделать ее достаточно устойчивой, поэтому… – Джон махнул рукой на свою обгоревшую одежду, потом продолжил: – Кстати, об aqua vitae… Ты не хочешь выпить?

У Григория все еще немного кружилась голова. Но если он собирается сражаться, глоток спиртного, приготовленного шотландцем, не повредит, а поможет. Только один. Два – и ему захочется пять. И тогда он может стать неосторожным.

– Где ты ее держишь? – спросил он.

– В моей комнате. Там… – ответил Грант и направился к двери в одной из стен.

Дверь открывалась в помещение, обстановка которого разительно отличалась от подвала. Здесь был порядок – кровать, тазик, книги и свитки, разложенные на столе. Единственным предметом, выбивавшимся из общего ряда, был большой стеклянный сосуд; котел под ним стоял на слабом огне, капли конденсировались в алембике и сбегали в закупоренный кувшин.

Грант поднял кувшин и наполнил две чашки.

– Смерть туркам! – провозгласил он, и мужчины выпили.

Эта была намного мягче, чем опасался Григорий, и у него возникло искушение нарушить свое правило. Грек поставил чашку на стол.

– А мы не должны сейчас готовиться убивать их? – спросил он.

– Еще есть время. – Грант уселся, налил себе еще спиртного, улыбнулся возражениям Григория. – У меня есть опытные люди, они следят за признаками. Он показал на комнату, откуда они пришли. – Там есть дверь; она ведет к контрмине, выкопанной примерно в двадцати шагах перед бастионом. Я почти уверен, что мина турок совсем рядом.

– Почти? А откуда ты вообще это знаешь?

– Ну, это наука, как и все прочее, – ответил Грант, поднимая чашку и глядя в нее. – Я знаю, где стал бы копать, будь я турком, поскольку исследовал почву повсюду вдоль этих стен. Есть всего пара мест, где она достаточно тверда, чтобы выдержать галерею. Далее следует изучить траншеи за стеной – выяснить, где турки стараются спрятать их от нас.

Он поставил чашку, ткнул большим пальцем через плечо.

– Они примерно в двадцати трех шагах в той стороне, по моим расчетам. За исключением того, разумеется, что копают не турки, а наши собратья-христиане, сербы из Ново Бродо. Я несколько раз за ночь слышал, как они разговаривают. Я узнал язык и хорошо знаком с их мастерством, ибо учился этому делу там же, где они.

– Двадцать три шага? А твоя в двадцати? – переспросил Григорий и привстал. – Разве мы не должны…

– Сиди! – приказал шотландец. – Мои люди заранее предупредят нас. И, Бога ради, выпей еще.

Он плеснул в чашку еще глоток, прежде чем Григорий успел прикрыть ее рукой.

– Я нервничаю от твоего воздержания. Вдобавок мы не виделись целую вечность.

Он ухмыльнулся, когда Ласкарь выпил.

– Ну? Что нового в мире?

Когда бы ни встречались люди города, каждый расспрашивал другого о новостях – не вернулось ли судно, отправленное императором две недели назад; насколько успешными были последние атаки турок на бон, и не соединятся ли два турецких флота; сколько еще штурмов на стенах выдержит город, ибо за последнее время турки атаковали дважды, у ворот Святого Романа и у дворца, и оба раза были отбиты с большим трудом, после многих часов тяжелого сражения. И потому Григорий стал рассказывать, что знает об этих и о совсем свежих событиях, которые сам видел, будучи рядом с императором. О том, как Константин вошел в зал, полный орущих венецианцев и генуэзцев, как встал между соперниками, между людьми, уже обнажившими кинжалы и обвиняющими друг друга в трусости и предательстве. Как он успокаивал их словами и слезами, как просил, чтобы они приберегли свою ненависть для врагов, а не помогали им, вызывая своей враждебностью отчаяние у собственных людей. Ему удалось добиться согласия. Но между итальянскими соперниками любви не было.

Григорий замолчал, чтобы глотнуть из чашки, и Грант прервал его.

– Друг мой, я слышал все это и, возможно, даже больше, чем тебе известно. Вот это моя превосходная дистилляция, – сказал он, поднимая чашку, – рано или поздно приводит сюда всех офицеров. Бывают ночи, когда я даже двинуться не могу и чувствую себя скорее хозяином какой-нибудь темной лачужки в родном Хайленде, нежели человеком науки… – Он покачал головой. – Неа, парень. Я спрашивал о твоих новостях. Как там девушка?

Григорий так и не вспомнил, в какую из пьяных ночей на пути из Корчулы он поведал другу эту историю. Вино утопило и воспоминания о том, что именно он рассказывал. Но Грант, похоже, все прекрасно помнил. Первым делом Григорий подумал о Софии, о ее смехе, когда она увидела их с Такосом. О ее взгляде. С тех пор они не встречались. И он не знал, что будет делать, когда ее увидит. Феон был советником императора, Григорий – его солдатом. Ему не хотелось видеть слезы в глазах Константина, призывающего двух братьев не ссориться, помогая тем самым врагу, как он призывал итальянцев.

– Я давно ее не видел, – сказал он.

– Ну да, с Рагузы. Я знаю.

Григорий нахмурился:

– О какой девушке ты говоришь?

– О той, которую ты спас от каких-то мерзавцев. О карманной Венере, которая той же ночью отблагодарила тебя, вытрахав твои глаза из орбит, – усмехнулся шотландец. – Как там ее звали?

«Воистину, – подумал Григорий, – мне следует быть сдержанней за чашей вина». Но воспоминания, вызванные на свет шотландцем, были приятны.

– Лейла, – ответил он с быстрой улыбкой.

– Тогда, парень, за нее, – сказал Грант, поднимая чашку. – И за скорейшее воссоединение ваших чресл.

Григорий не мог отказаться от такого тоста. Он осушил кружку и, чувствуя, как спиртное разносится по телу, задумался: где Лейла сейчас? Встретится ли она с ним в Рагузе, как он предлагал? Вернется ли он туда, если Константинополь уцелеет?

Грант поднял кувшин. Будь у него брови, они бы тоже поднялись, поскольку его лоб вопросительно наморщился. Григорий подумал о еще одном глотке. Два уже позади, на вкус отлично. Но тут в комнату ворвался мужчина, почти такой же грязный, как шотландец.

– М… м… мастер, – произнес он. – Они близко.

– Так скоро? Ну, вряд ли они будут здесь прямо сейчас… – Грант неохотно поставил кувшин. – Но на всякий случай, Ласкарь, прикажи своим людям спускаться и ждать здесь, поближе к нам. Пусть дышат, пока могут.

Григорий торопливо миновал разрушенный подвал и поднялся по лестнице.

– Пора! – крикнул он и услышал, как приказ передали и воины начали собираться.

Ласкарь спустился обратно в каменный зал и увидел шотландца с киркой в руке, стоящего у сейчас открытой двери, которая вела в глубокую тьму. В свете факелов блеснули зубы.

– Добро пожаловать в Аид, – сказал Грант.

– Должен ли я дать тебе монету, Харон, за переправу моей души? – пробормотал Григорий, шагнув во тьму.

– Там увидим. Ты можешь выжить, если будешь внимательно слушать.

Говоря, Грант шел вперед, Григорий за ним. На первых шагах он поскользнулся, поскольку ровный пол неожиданно сменился уклоном. Потом он понял, что может видеть, ибо каждые пять шагов висели факелы; их мерцающий свет падал на земляные стены, потолок и деревянные подпорки, поддерживавшие его. Туннель был узким и достаточно низким, чтобы почувствовать себя неуютно, и Григорий вдруг понял, что мечтает о корабле, на который поклялся больше не ступать, об открытом пространстве его палуб. Потом галерея выровнялась, стала шире. Они вышли в камеру, где можно было выпрямиться во весь рост, а вытянутые руки не доставали до стен.

Камера заканчивалась земляной стеной, и человек, позвавший их, сейчас прижимался к ней ухом.

– Они… с той стороны? – прошептал Григорий, положив руку на рукоять короткого меча.

Грант, рассмеявшись, ответил нормальным голосом:

– Можешь не шептать. Они нас пока не слышат.

– Откуда ты знаешь?

Джон показал пальцем:

– Отсюда.

Григорий проследил за пальцем. На небольшой полке, оставленной в земляной стене, лежал маленький – с такими играли дети – барабан.

– У вас еще хватает времени на музыку? – спросил он, не в силах удержаться от шепота.

– Неа, парень, посмотри как следует.

Григорий нагнулся.

– Видишь камушки на барабане? Видишь, как они подпрыгивают?

Ласкарь кивнул.

– Они подскакивают от каждого удара сербской кирки по ту сторону стены. Прыгают не слишком высоко… пока. Но скоро нам придется перейти от этих камушков к тем.

Он снял со стены факел, поднес ближе. Свет блеснул на других камнях, больших, воткнутых в землю.

– Когда первый из них выпадет, придет время не шептать, но молчать. Турки будут от нас в паре ударов сердца.

Сзади кто-то закашлялся, и Григорий обернулся. В узком проходе, в ожидании приказов, стоял его заместитель.

– Что мы должны делать, шотландец? – сглотнув, спросил Григорий.

Грант наклонился, рассматривая гальку на барабане.

– Хм, – сказал он уже тише. – Возможно, они немного ближе, чем я думал… – Выпрямился. – Делать? Сербские минеры копают там, думая, что у них еще есть немного времени, прежде чем они окажутся под нашим бастионом. Но они настороже, тоже опасаются контрмины, так что турецкие солдаты будут неподалеку. Они планируют подкопаться под нашу башню, подпереть стены деревом, а потом поджечь его, чтобы стена обрушилась, и башня вместе с ней. Мои люди будут делать то же самое у них – срубят крепеж и обрушат галерею.

Вновь блеснули зубы.

– А вам нужно будет держать турок подальше, шагах в пятидесяти, и удерживать их там, пока мы не справимся. Убейте столько минеров, сколько сможете, ибо они незаменимы… А, и прислушивайтесь к моему сигналу, – он вытащил из-под дублета маленький серебряный свисток, – пока размахиваете кинжалами. Мы не сможем долго удерживать землю.

– Сколько? – успел спросить Григорий, но тут человек у земляной стены прошипел:

– Мастер?

Григорий и Грант обернулись. Мужчина указывал на камень в стене. Тот вздрагивал, а потом вдруг выпал.

– Хм! Да. Быстрее, чем я думал, – прошептал Джон. – Зови своих людей.

Григорий повернулся, прошипел в проход команду.

Грант махнул рукой своему человеку. Тот перестал прислушиваться, схватил со стены факел и ударил им о землю, сбивая пламя и оставляя их в темноте. Григорий сделал все, что мог, – отстегнул со спины щит, взял его в руку, вытащил длинный кинжал, прислушался. Он слышал тяжелое дыхание людей, заполнявших темноту, внезапный страх, который заставлял глубже вдыхать густой и вонючий воздух. Затем залез рукой под нагрудник, оттянул с горла рубаху. Голова чуть кружилась, и Григорий нащупал стену, оперся о нее рукой. Сзади готовились к бою его люди. Пока…

Он уже слышал приглушенные удары металла о землю. Ритмичные, равномерные, но ему показалось, что фоном им доносится какой-то гул. Через несколько мгновений Ласкарь понял. Люди по ту сторону земляной стены пели гимн, и Григорий хорошо его знал. Сербы, подумал он, такие же православные, как и греки. Убейте столько, сколько сможете, сказал шотландец. Что ж, христиане убивали друг друга так же регулярно, как турок. В армии султана были тысячи последователей Христа, а турецкий принц Орхан, претендент на трон Османа, защищал стены вместе со своими неверными. А еще был Амир.

Григорий прислонился к стене, сплюнул дрянь, оставленную во рту плохим воздухом и хорошей aqua vitae. Представил своего друга, его хлопающий по ветру шафрановый плащ, – и крепче сжал кинжал.

Он слушал неровное дыхание своих людей, мерные удары металла о землю, хвалы Христу-сыну и Марии-матери; пение становилось все громче, или же в темноте у него стал лучше слух. Другие чувства тоже обострились – запах пота, ибо в толпе, под землей было жарко, испущенные людьми ветры, спертый воздух; влажные ладони, капли, стекающие по спине. Григорий слышал, как люди за спиной бормочут молитвы, пока их не оборвал резкий шепот шотландца. И не мог не подпеть мысленно людям, которых собирался сейчас убить. «Приди же, Христос, во всей славе Своей, – подумал он. – Выведи нас из мрака».

Казалось, он был услышан. Сплошную тьму впереди внезапно пронзил луч света. Звуки гимна на мгновение стали чуть громче, потом их оборвал резкий окрик, в котором мешались радость и страх. Человек, что-то прошипевший по ту сторону стены, говорил не на сербском, слова было не разобрать. Зато ответный шепот турка был хорошо различим:

– Вы нашли его?

Джон Грант не шептал. «Давай!» – крикнул он и вонзил свою кирку в стену. Его человек, стоящий рядом, тоже ударил киркой. Четыре удара, и стена обрушилась в залитую светом каверну. Григорий щурился, пока размытые контуры не превратились в трех бородатых мужчин, раздетых до пояса, прижимающих к груди инструменты. Позади них стоял человек в тюрбане, с вытаращенными глазами. Одно бесконечное мгновение враги смотрели друг на друга. Потом раздался вопль шотландца – его родной боевой клич, который уже приходилось слышать Григорию.

– Крейгелахи! – заорал Грант и снова ударил киркой – в голую грудь стоящего перед ним человека.

Все, бывшее тишиной, превратилось в шум, бывшее недвижным – в движение. Григорий качнулся вперед, едва не оставив за собой ноги, побежал, нырнул, чтобы уклониться от взлетающей лопаты, стремясь добраться до турка, пока тот не выхватил из ножен изогнутый кинжал. Он успел. Одной рукой сжал кисть, отводя чужое оружие назад, другой вонзил собственную сталь в горло, но слишком поздно, чтобы предупредить крик, рвущийся из горла врага: «Сюда, во имя любви к Аллаху!»

Божьего имени было достаточно. По всей широкой, хорошо освещенной галерее пришли в движение люди. Вскакивали отдыхавшие минеры; оборачивались с оружием в руках солдаты. Толкая умирающего турка на землю, Григорий слышал, как вскрикивают и падают люди, мимо которых он пробежал. Его солдатам приказы не требовались – они уже бежали вперед, с молодым командиром во главе. Григорий прижался к стене, чтобы его не затоптали, дождался, пока пробегут все двадцать гвардейцев, и бросился следом.

– Отбросьте их! Отбросьте подальше!

Грант был рядом, следом толпой бежали его собственные минеры. Некоторые держали лопаты и кирки. Большинство тащили глиняные горшки, обернутые тряпьем. На бегу – поскольку вражеские минеры и турецкие солдаты, до последнего человека, развернулись и кинулись прочь – Григорий крикнул:

– Что в этих горшках?

– Плоды моих трудов. По крайней мере в будущем. Не скором, – проревел в ответ Грант.

Он резко остановился, его люди и Григорий – тоже. Присвистнув, шотландец указал на предмет, похожий на большой пузырь; из него торчала длинная палка, уходящая в дальний край мины.

– Смотри-ка! Насос для очистки воздуха. Отличный образчик. Я его прихвачу.

Джон нагнулся, оторвал устройство от земли, потом оглянулся.

– Начали! – приказал он, и его люди, аккуратно поставив горшки на землю, начали подрубать подпорки галереи.

Грант обернулся к Григорию:

– Тебе что, нечем заняться? – Он указал вперед, потом вытащил серебряный свисток. – Не забывай прислушиваться к моему сигналу. Он скоро будет.

Григорий задержался всего на пару секунд. Впереди было тихо. Теперь, когда он побежал дальше по галерее, звуки вернулись, а следом – вид. Его люди, скучившись, разили кинжалами и топорами турок. Ширины туннеля хватало для боя пятеро на пятеро, и первый ряд сражался, а остальные давили сзади. Слышались крики страха, ярости, внезапной боли. Некоторые взывали к Богу, каким бы они его ни видели. Но в целом шума было немного, как будто обе стороны сознавали хрупкость земли, давившей на них, и боялись ее потревожить.

Было трудно разобрать что-либо в мерцании факелов и блеске клинков. Потом Григорий увидел, как под ударами булавы пали разом двое его людей, включая молодого офицера. Булавой размахивал огромный турок, одно присутствие которого, казалось, делало галерею у́же и ниже, и Григорий почувствовал, что недалек переломный момент боя, когда одна сторона дрогнет, а другая погонит их прочь. Однако свистка еще не было, и он понимал, что греки должны держаться.

– За императора и Христа Воскресшего! – крикнул Ласкарь, бросаясь между своими людьми.

Они уже отступали, в мгновении от бегства, и Григорий легко вырвался вперед. Низко пригнулся, уклонился влево, пропуская мимо падающую булаву, способную вышибить ему мозги. Он не пытался блокировать булаву щитом – удар просто сломал бы ему руку. Вместо этого увернулся, почувствовав движение воздуха, выпрямился и вонзил кинжал в плоть ниже бородатого подбородка турка.

Великан рухнул, встряхнув землю. Этого было достаточно, чтобы сплотить греков; теперь уже дрогнули турки. Григорий отступил, а его люди с криками: «За Христа Воскресшего!» бросились вперед, тесня врагов. Он услышал стон, посмотрел вниз, увидел, как шевелятся в мольбе разбитые губы офицера. «Помогите», – шептал тот. Григорий колебался… и тут послышались они, ясные, пронзительные. Три призыва серебряного свистка.

– Пошли, – сказал Григорий, поднимая упавшего мужчину. Его люди тоже знали сигнал. Они дружно повернулись и бросились обратно. – Сюда! – крикнул Григорий, и один из солдат подбежал и закинул руку молодого офицера себе на плечо. Они побежали, волоча ноги раненого по земле.

Ярость последней атаки отбросила турок. Но уже подошли свежие солдаты, которых всегда держали наготове, и сейчас они бежали по галерее, ведущей прямо в город, который так старались взять. Это была гонка, и Григорий со своим помощником едва ее выиграли. В сербском туннеле было небольшое скругление, они повернули…

– Вниз! – раздался гортанный крик шотландца.

Григорий послушался – бросился на землю вместе со своей ношей, скользнув по грязи, которая стала жидкой от крови. В падении он извернулся, готовясь по команде вскочить на ноги. И потому видел, как Грант отвел руку назад и что-то метнул. Видел пламя, которое летело, будто хвост кометы по ночному небу. Григорий поднялся на колени и увидел, как снаряд – один из глиняных горшков – раскололся о землю перед бегущими турками. В следующее мгновение на грязь и одежду брызнула жидкость. Потом резко зашипел фитиль, жидкость вспыхнула, и туннель охватило пламя.

– Пошли! – крикнул Грант, помогая Григорию встать.

Грек, в свою очередь, подхватил стонущего офицера. Трое мужчин, спотыкаясь, отступали от визжащих турок; некоторые горели, другие пытались пробежать сквозь огонь. Но вдоль стен туннеля стояли люди Гранта, и когда троица проходила мимо, очередной минер поднимал и бросал глиняный горшок – не в турок, часть которых проскочила, но прямо в основания деревянных опор, которые держали потолок.

Грант сейчас ухмылялся пуще прежнего. Передав свою ношу двум солдатам, которые подхватили раненого, Григорий на бегу обернулся к шотландцу:

– Они не погасят пламя?

– Неа. Греческий огонь не затопчешь. Нужно чертовски постараться, чтобы его затушить, он распространяется и сжигает все. С водой то же самое – он будет просто гореть сверху. Единственное, что может сработать, – это моча. – Он рассмеялся. – Ты когда-нибудь пробовал мочиться, когда на тебя вот-вот упадет крыша?

– Греческий огонь?

– Да, – кивнул Грант. – Похоже, я все-таки открыл заново его секрет.

Они добрались до входа в свой туннель. Последние люди вернулись. Минеры и солдаты толпились в узком проходе, выбираясь наружу, и потому Григорий обернулся, выставив перед собой руки, без оружия, но готовый вцепиться в глотку любому преследователю. Но из дыма и пляшущего света никто не выбежал. А потом раздался грохот, разом оборвавший десяток криков. Из туннеля накатывалась волна пыли.

– Пошли, – сказал Грант.

Он схватил Григория за ворот, выдернул под каменную арку, захлопнул дверь и забил засов. Мужчины бросились к лестнице, упали на ступеньки, глядя на дерево. Что-то сильно ударило в дверь с другой стороны, но засов и прочный дуб устояли. Потом по краям дверной коробки, будто последний вздох умирающего, вырвалось облачко пыли.