Книга: Армагеддон. 1453
Назад: Глава 26 Аид
Дальше: Часть III Омега

Глава 27
Башня

17 мая: сорок первый день осады
– Я уцелею?
Лейла закатила под вуалью глаза. Если б она получала дукат каждый раз, когда ей в последнее время задавали этот вопрос, она могла бы забыть о состоянии, которое принесет ей манускрипт Гебера, и уйти на покой. Все началось, едва она поставила свою палатку в военном лагере. У солдат было мало иных тревог.
Лейла снова попыталась найти ответ в разложенных перед ней картах. И вновь, как и все последние дни, их символы не открывали ничего, кроме ее собственного замешательства. Она подняла взгляд на юношу, присевшего на другом конце килима. Еще нет двадцати, судя по жидкой бородке. По акценту валах из-за Дуная. Хотя она слышала, что христиане составляют четверть армии султана, они были тремя четвертями ее клиентуры. Последователи истинной веры предпочитали оставлять свою судьбу в руках Аллаха.
– Иншалла, – пробормотала Лейла и снова склонилась над картами.
И по-прежнему ничего не увидела. Она не умела так хорошо читать карты, как линии ладони или отражения. Ее любовник, каббалист Исаак, только начал учить ее древнему искусству своего народа, когда… скончался. Но красивые картинки радовали ее клиентов.
Лейла нахмурилась. Что в действительности требуется вопрошающему? Ей незачем так мучиться. Ему нужна только надежда. А это Лейла всегда была способна подделать.
Она протянула руку перевернуть карту, помедлила. Ибо ей тоже требовалась надежда. Ее видение стало затуманиваться, ее уверенность поколебалась. Почти семь недель осады, бесконечные обстрелы, непрерывные атаки, флот в Роге – и все же город держится. Лейла знала от женщин из внешнего лагеря – в основном шлюх, к чьим кострам она приходила готовить еду, – и от некоторых мужчин, сидевших перед ней на этом ковре и молящих о знаке, что большинство людей охвачено сомнениями. Красное Яблоко никогда не падало. Так почему же оно должно пасть сейчас? Только вчера рухнула одна из их величайших надежд. Греки обнаружили туннель, который должен был обрушить большой бастион и позволить правоверным пойти на штурм. Они уничтожили туннель, перебили людей, которые его рыли, а те немногие, кто выбрался, жутко обгорели, и их предсмертные крики слышал весь лагерь.
Ее рука зависла. Юноша наклонился вперед, застыл. Но Лейла по-прежнему не коснулась карты.
Она думала о Мехмеде. Она не видела его, кроме как издалека, с той ночи в Эдирне, когда напророчила его великую победу. Должна ли она сейчас пойти к нему? Он так же подвержен сомнениям, как любой из его солдат. Даже сильнее, ибо его амбиции велики. Следует ли ей успокоить его знамениями? Воодушевить его пророчествами? Подделать надежду для султана несложнее, чем для его солдата.
Голос вывел ее из транса.
– Ты что-то видишь, – прошептал юноша. – Что там?
Лейла посмотрела в голубые глаза, широко распахнутые от недобрых предчувствий, потом вновь на свою руку, зависшую над картой. Она опустила руку, коснулась карты, перевернула… и вскрикнула: ее видение быстро прояснялось, будто с него сдернули покров.
– Что? – выдохнул юноша. – Что ты видишь?
Она сосредоточилась, но не на его вопросе. На своем. И ответ был ясен.
Аин. Так это называлось на иврите. Для некоторых это был храм Господа в Иерусалиме, давно разрушенный. Для других – каменная пирамида. Для остальных… башня.
В здание била молния, первая искра ее разрушения.
Лейла быстро перевернула карту, смешала ее с остальными, встала, как только карта затерялась в других. Юноша не двигался.
– Что ты видишь? – пронзительным голосом повторил он. – Я умру?
Она посмотрела на него. Что бы ни очистило ее видение, оно оставалось ясным. На его гладком лбе была печать смерти. Такова его судьба, и она ничего не сможет с этим сделать.
– Ты в руках Божьих, как и все мы, – сказала Лейла, нагнулась за его монетой, бросила ему на колени. – Иншалла.
Она торопливо и небрежно засунула карты в сумку. Схватила плащ, оглянулась. Юноша не двигался.
– Забери свои деньги. Приди в другой день.
Однако валах не потянулся за своей серебряной монетой.
– Ты видела, да? – пробормотал он.
– Уходи!
Лейла нагнулась, всунула ему в руку монету и рывком подняла юношу на ноги, затем вытолкнула его из палатки. Он, споткнувшись, скрылся за полотнищем, прикрывавшим вход. Женщина вышла с другой стороны.
Иногда смысл карт был туманным, и ей приходилось забираться глубоко внутрь себя, чтобы отыскать его. Иногда он был таким же недвусмысленным, как сам символ. Это было верно для юноши, отмеченного смертью. И если только она не доберется до Мехмеда, карта может означать и нечто иное – смерть ее мечты.
– Аин. Башня, – бормотала Лейла на бегу, петляя между костров. – Она не должна пасть.
* * *
– Башня! – визжал султан. – Она должна атаковать. Не через неделю. Не завтра. Сегодня! Сейчас! Прямо сейчас!
Хамза стоял позади группы мужчин, на которых орал султан. Он был рад, что его пока не заметили. Ярость султана была лесным пожаром, который в любую минуту может сменить направление. Когда Хамзу вызвали, он решил, что Мехмед желает наказать своего нового адмирала за очередную неудачную попытку захватить бон, мешающий объединить два турецких флота. Хамза боялся, что, как несчастный Балтоглу, скоро почувствует удары бастинадо на своей спине. Но у входа в отак султана его встретил Заганос-паша и сказал, что это он посылал за Хамзой.
– Ты нужен нам, старый друг, – сказал он, приветствуя Хамзу. – Повелитель не слушает меня, но, возможно, прислушается к тебе.
Хамза смотрел на мужчину, думая, не вырезала ли осада такие же глубокие морщины и на его собственном лице. Он вспомнил румяного юношу тех времен, когда они оба принадлежали к челяди старого султана. Заганос был частью дани, девзирме, самых сильных и умных – и красивых – юношей, отобранных в землях турецких вассалов. Христианин из Албании, но ныне такой истовый мусульманин, что заставлял устыдиться рожденных в этой вере. Он тоже был «восходящим человеком», полностью преданным Мехмеду, и потому, как и Хамза – сын дубильщика, – имел разногласия со старыми вельможами. Оба знали, что их звезда поднимется и падет вместе с Мехмедом.
Взяв его за руку, албанец отвел Хамзу в сторону и заговорил торопливым шепотом.
– Греки сегодня утром взорвали нашу мину, – сказал он. – И эти длиннобородые ублюдки ухитряются чинить каждый кусок стены, который мы разрушаем. От этого он обезумел, как ты сам слышишь.
Заганос-паша ткнул большим пальцем через плечо, в сторону неразборчивых воплей ярости, доносящихся из шатра.
– Теперь он хочет отправить туда башню, хотя она еще не закончена. Сейчас, прямо сейчас, посреди дня, прямо к той секции стены, которую защищает этот стойкий козлолюб Джустиниани. Я думаю, Мехмед собирается встать на вершине башни с мечом в руках и вызвать его на поединок.
Мужчина, вышедший из шатра, взглянул на них, и Заганос отвел Хамзу подальше.
– Ради любви к Аллаху, самому почитаемому, ты должен его остановить. Я не знаю, сколько еще неудач сможет выдержать армия. Этот дерьмолиций анатолиец уже сеет сомнения: «О, наидостойнейший, я боюсь, это приведет к последствиям. Возможно, настало время пересмотреть решения…»
Он повернулся и сплюнул прямо на шелковое полотнище отака.
В другое время Хамза улыбнулся бы: албанец почти безупречно изобразил визгливое изникийское произношение великого визиря, Кандарли Халиля.
– Что, по-твоему, смогу сделать я, если этого не смог ты? – спросил он. – Если султан принял решение, на него трудно повлиять. В конце концов, поэтому мы здесь.
– Думаешь, я не знаю? Я не прошу тебя остановить бурю. Только отвести ее. Дай мне хотя бы ночь. Если мы успеем закончить башню и выдвинуть ее на позицию, чтобы греки проснулись и увидели ее на рассвете, у нас может быть шанс… – Заганос взял Хамзу за руку, сжал, подтолкнул: – Иди, пока не стало поздно.
И потому Хамза стоял позади группы напуганных людей и наблюдал за яростью султана. Мехмед взмахивал руками, будто на сильном ветру, хрипло дыша; изо рта жирными дождевыми каплями вылетали брызги слюны. Обвинения в предательстве, неумелости, трусости вырывались подобно ударам грома.
Правда, этой буре, как и любой другой, требовались подпитывающие ее силы, и Хамза видел, что Мехмед уже выдыхается. Прошло всего три недели с тех пор, как он последний раз видел султана, в день, когда его назначили капудан-пашой. Но Мехмед похудел, его могучее тело борца высохло, яркие и густые рыжие волосы истончились на висках. Глаза запали, ввалились в глазницы от недостатка сна. Из-за этого он казался моложе, младше даже своих двадцати одного. И этот юноша, которому не хватило дыхания, внезапно утих, устало оперся о колени и поднял взгляд, в котором уже не было прежней ярости.
Пришло его время.
– Бальзам мира! – крикнул Хамза, проталкиваясь сквозь пораженных людей, которые оборачивались на голос. – Я прошу позволить мне возглавить эту атаку. Чтобы умереть, если того пожелает Аллах, мучеником ради Него и вас.
Он уже достиг передних рядов, Мехмед мог увидеть его. Хамза знал, что у него есть преимущество: он не запятнан недавним провалом. Да, верно, у него была и собственная неудача. Но прошлое можно на время утерять в настоящем.
Мехмед поднял взгляд:
– Хамза. Мой джакирджибас. Есть ли у тебя ястреб, которого я отправлю в полет?
– Отправьте меня, повелитель, – сказал Хамза, простираясь на земле и целуя изогнутый тапочек Мехмеда, – на любую добычу, какую пожелаете.
Долгое мгновение султан смотрел на него, потом тихо сказал:
– Оставьте нас одних.
Хамза не шевельнулся, не поднял взгляда. Он и так слышал знакомое визгливое хныканье:
– Но, господин, пусть ваши самые доверенные останутся и обсудят это. Возможно, пришло время пересмотреть…
– Иди! – взревел Мехмед. – Или ты осмеливаешься спорить со мной, Кандарли Халиль?
Шатер быстро опустел. Хамза слышал, как прошуршала ткань на входе, потом голос Мехмеда, одно слово: «Встань».
Хамза встал. Султан упал на диван в центре шатра, закрыв лицо руками, и заговорил сквозь стиснутые пальцы:
– Эти трусы пытаются перечить мне, сокольничий. И я не могу повелеть им сесть мне на руку.
Хамза подошел ближе, заговорил тихо, будто с птицей, которая рвалась из своих пут.
– Тогда вели другим, господин. Нельзя выпустить цаплю охотиться на зайца.
Мгновение спустя Мехмед издал резкий приглушенный смешок, потом опустил руки.
– Он – настоящая цапля, этот надутый анатолиец. И он хочет, чтобы я потерпел неудачу. Он старается, чтобы я потерпел неудачу.
– Да, господин, – так же тихо ответил Хамза. – Но за стенами шатра есть ястреб, и он ждет вашей команды.
– Кто?
– Заганос. Могу я позвать его?
Мехмед секунду глядел на него, потом кивнул. Хамза медленно подошел ко входу – ты не будешь делать резких движений рядом с нервной птицей – отодвинул ткань, нашел Заганоса, встретился с ним взглядом, поманил. Албанец быстро подошел, вопросительно глядя на Хамзу. Тот кивнул, Заганос вздохнул и последовал за ним в шатер.
– Ну, Заганос? – произнес Мехмед. – Желаешь ли ты повиноваться моим приказам?
– Всем и каждому, звезда небес. И брошусь вместе с другим твоим достойным слугой с башни. Мы первыми погибнем ради вашей славы.
Султан уже вставал, но при этих словах замер на полпути, будто борец, готовый встретить движение соперника.
– А? Вы оба так стремитесь умереть?
– Как вы прикажете, господин. Признаюсь, я предпочел бы испытать судьбу в сумраке завтрашнего рассвета, с полностью законченной башней, – ответил Заганос, потом прищелкнул пальцами. – Нет! Пусть будет как есть, и при ярком полуденном солнце, чтобы все свидетельствовали, как верность превозмогает смерть.
Мехмед выпрямился, рассматривал двоих мужчин. Сейчас оба, впервые за этот день, видели в его глазах тень неуверенности.
– Ты действительно считаешь, что лучше на рассвете?
Заганос наклонил голову, размышляя:
– Ну, в таком случае у нас будет время укрыть башню вымоченными бычьими шкурами не в один, а в три слоя. Намного лучшая защита от зажигательных стрел.
Мехмед посмотрел на Хамзу:
– А что думаешь ты?
Тот тоже задумался на несколько секунд.
– Господин, я вижу и другое преимущество. Представьте, как греки проснутся и увидят могучую башню, стоящую у их стен там, где прежде ничего не было. Они подумают, что это волшебство. Они будут смотреть на эту башню с тем же трепетом… – он сделала паузу, – с каким троянцы смотрели на коня, что поверг их город.
Это была лучшая стрела в его колчане, ибо Хамза знал об одержимости юноши. И выстрел поразил цель.
– Да, – сказал Мехмед, улыбнувшись. – Да! Да будет так. У меня будет время присмотреть за последними частями конструкции. И выберите людей, которые будут сражаться в ней. Отберите лучших. Пойдемте… – он указал на дальнюю часть шатра, на стол, заваленный списками и картами, – я выслушаю ваши советы.
Молодой султан повел Заганоса к столу. Появились слуги, внесли кувшины, сласти. Хамза глубоко вздохнул и собирался тоже подойти к столу, но услышал шепот. Он обернулся. У входа в шатер стоял офицер и подзывал его. Хамза подошел.
– В чем дело?
– Послание для султана, капудан-паша. Его принесла женщина.
– Женщина?
Хамза вздохнул. Мехмед запретил офицерам приводить своих жен. Но сам привез из дворца нескольких наложниц.
– Сейчас не время, – сказал он, отворачиваясь.
– Прости меня, паша, но это… не та женщина. – Офицер понизил голос до шепота. – Это колдунья. У нее есть пророчество для султана.
Хамза втянул воздух, потом шагнул мимо офицера наружу. Шагах в десяти, у прохода в шелковой веревке, окружавшей отак тонкой красной оградой, стояла женщина в плаще и вуали. Хамза вздрогнул, хотя солнце припекало. Она могла быть любой женщиной. Но нет. Она была той ведьмой из Эдирне, которая предсказывала падение Красного Яблока и запечатала решение кровью назойливого еврея.
Хамза подошел к неподвижной фигуре.
– Ты знаешь меня? – спросил он резче, чем намеревался.
Из-под окрашенной индиго ткани послышался приглушенный голос:
– Я знаю тебя, господин.
– Ты не можешь сейчас увидеть султана.
– Я должна. У меня есть пророчество для него.
– Я говорю тебе, ты не можешь. Перескажи пророчество мне.
– Оно не для тебя.
Хамза колебался. Он знал, что его повелитель полагается на знамения. Даже слишком, говорили многие. И хотя Хамза не сбрасывал их со счетов, он предпочитал то, что мог увидеть, и не в звездах или кишках свежезабитого козла. Ему только что удалось призвать Мехмеда – как охотничью птицу – на руку. И ему не хотелось вновь расталкивать кого-то за его внимание.
– Женщина, ты не сможешь его увидеть, – резко произнес Хамза. – Уходи.
Он уже шагнул к шатру, когда услышал ее голос. Мужчина не оборачивался, но слова были отчетливыми.
– У меня есть пророчество и для тебя, Хамза-паша, – негромко сказала Лейла.
Сквозь вуаль она видела только смутный силуэт. Но ее видение было ясным.
– Наслаждайся своей славой. Все успехи, которых ты можешь пожелать, будут твоими. Пока лес не вырастет там, где никогда не видели леса. И дракон заставит тебя залезть на дерево.
Хамза обернулся, быстро, но Лейла уже исчезла. Ему показалось, что он видит вспышку индиго, подумал догнать ее, спросить, о чем она говорила. Но Заганос уже звал его. И он ушел.
* * *
– Подъем, крестьяне! Вставайте, ленивые сыны дьявола! Сейчас наша очередь.
Ахмед открыл глаза, прищурился на послеполуденное солнце. Посреди отряда расхаживал Фарук, их болукбаши. У этого офицера, говорили они, есть один глаз, который все видит, одно ухо, которое все слышит, один член, который все трахает, и один большой палец… Ну, он держал бастинадо в другой руке и сейчас тыкал им в лежащих людей.
Ахмед вздохнул. Солнце было жарким, и он предпочел бы поспать еще немного, приглушить пульсирующую в голове боль, а может, найти немного бозы, чтобы приглушить ее. Великан видел, как пара его товарищей припрятала бутыль от одинокого орлиного глаза Фарука, – он не стал бы возражать, но потребовал бы себе львиную долю содержимого.
То же случилось и с сотней золотых монет, которые Ахмед получил в награду за поднятое над стенами знамя Пророка. Половина, похоже, исчезла в бездонном сундуке офицера, а остальное ушло на выпивку и хорошую еду для отряда. Ахмед ничего не мог с этим поделать. Когда он пожаловался, то получил ответ. «Ты бы не влез на стены без нас, великан, – сказал Фарук, когда Ахмед пришел в себя после трехдневной горячки, вызванной греческим камнем. – И потому мы будем пить за мучеников, которые сейчас в раю, что умерли за тебя, и вознаградим тех, кто пережил твою несравненную глупость».
Ахмед не хотел пить. И не пил в течение всего долгого марша от дома к стенам Константинополя. Это было запрещено Кораном, и многие, как и он, соблюдали закон. Но было не меньше и тех, кто не соблюдал его. Его маленький спутник Рашид со своей кривой правой ногой и бесконечными мечтами о женщинах являлся одним из них. И он поил Ахмеда бозой, когда тот беспомощно лежал во тьме своей раны. Она смягчала боль и продолжала смягчать ее в последующие недели. Она уменьшала страх, когда их раз за разом призывали к атаке. Иногда боза приносила ему сны – о доме, о прекрасной жене, о сыновьях. И о мертвой дочери, его дикой розе, маленькой Абаль, снова живой и бегущей по полям золотистой пшеницы.
Удивительно, как быстро разошлась сотня золотых монет – на бозу, на баранов, купленных для трапезы в честь погибших, на плату женщинам из палаточного лагеря на берегу Мраморного моря, к которым ходил Фарук и некоторые солдаты из отряда. Ахмед не ходил туда ни разу, зато Рашид – всегда. Но когда сотня монет закончилась, отряд перешел на грубую выпивку, которая вызывала не только забвение, но и боль. Ахмед старался меньше пить и больше молиться. Но ему нужно было чем-то унять пушку, которая день и ночь громыхала над ним. И еще страх.
– Подъем, адские псы! – взревел Фарук, подходя к ним с Рашидом. – Султан хочет спустить вас с привязи. – Он остановился, ткнул Ахмеда в голую ногу: – Вставай, гази! Аллах, наиславнейший, призывает тебя к Нему.
– Господин, это еще одна атака? – спросил Рашид, упершись в плечо Ахмеда, чтобы подняться на ноги.
Фарук улыбнулся. Ахмед терпеть не мог эту улыбку. Дело было не в уродливом лице – почти беззубый рот, растягивающийся под сморщенной глазницей к отсутствующему уху. Фарук улыбался так всякий раз, когда приказывал им идти на стены – дважды со времени первой атаки, когда был водружен стяг. Каждый раз многие товарищи не возвращались. Однако уже на следующий день отряд вновь был полон, ибо необученные башибузуки искали офицера вроде Фарука, с опытом, написанным на лице, и непревзойденной репутацией человека, знающего, что стоит грабить, едва город падет.
И сейчас он улыбнулся и заговорил громко, обращаясь ко всем:
– Общая атака? Не сейчас. Может, потом. Может, это будет последняя атака, которая сметет греков со стен и откроет нам крышки их сундуков и лона их жен, – его немногие оставшиеся зубы блеснули. – Ибо наш славный султан, восхваляемый небесами, нашел новый способ добиться этого. Он заручился услугами великого джинна, могучего волшебника, который в одну ночь создал чудесную башню, достающую до неба и глядящую оттуда на жалкие стены греков.
Люди заахали, многие полезли под одежду к талисманам и оберегам. Улыбка Фарука стала еще шире.
– И потому идите, дьявольское отродье, и смотрите, какое волшебство было призвано, чтобы уничтожить наших врагов.
Ахмед лежал голым по пояс, потому что какого-то дурака вытошнило ему на рубашку. Сейчас он нацепил свою сумку и жилет, купленный у цыганки за одну из немногих монет, которые ему удалось приберечь для себя. Девушка соединила четыре буквы его имени «АХМД» с одним из девяноста девяти имен Аллаха, аль-Гариб. Ахмед не умел читать, но знал, что это означает «ближайший», и когда он повторял имена, то чувствовал близость к Нему; одежда и сплетенные имена защищали его.
Ему требовалось избавиться от выпитой бозы. Но Фарук уже выстраивал отряд, и Ахмед не мог отойти. По команде своего болукбаши они вышли с подветренной стороны холма и поднялись по склону к его вершине. Ахмед ожидал встретить тот же вид, что и всегда, – стены, уходящие к морю, хлопающие знамена, осыпающиеся каменные бастионы, валы, которыми греки каждую ночь закрывали бреши, пробитые огромной пушкой. Но на этот раз он не замечал ничего, кроме творения волшебства.
Башня. Такая высокая, что ее и вправду должен был выстроить могучий джинн со своей тысячей помощников; только сильнейшее заклинание могло возвести такую громаду и так быстро, где еще недавно ничего не было. Стоящая во рву, прямо у внешней, самой низкой стены, она нависала над ней, затмевая даже вторую стену, которую защищали греки. Башня стояла напротив одного из бастионов, настолько разрушенного пушкой, что на нем остался всего один зубец, торчащий, будто одинокий зуб во рту Фарука. И Ахмед, который начинал понемногу учиться осадному делу, видел, чего достигла башня джинна: лучники на крытой платформе ее вершины могли стрелять прямо вниз по неверным, не давая им чинить стену и обстреливать толпы правоверных, которые с топорами и шестами штурмовали засыпанные бреши.
Ахмед смотрел, как летит пылающая стрела, пущенная с третьей, самой высокой стены, и видел, как она втыкается в толстые шкуры, покрывающие сооружение. Но огонь не занялся – шкуры были хорошо вымоченными; потом с крытой платформы плеснули воды, и стрела потухла.
Они уже дошли до своего деревянного вала.
– Стройся! Ты тоже, шлюхин пес, – рявкнул Фарук, сопровождая команды ударами. – Только мечи! Остальное бросьте здесь.
Топоры, копья и несколько щитов с лязгом легли у вала.
– А теперь каждый хватает столько дерева, сколько может унести.
Рядом лежали груды бревен, каждое длиной в половину роста высокого мужчины. Ахмед нагнулся вместе с остальными, поднял.
– Давай, великан, – приказал Фарук, ткнув его своим бастинадо. – Ты можешь поднять больше.
Ахмед добавил еще три бревна к тем трем, что уже взял, и Фарук продолжил:
– Хорошо. Хорошо. А теперь… вперед!
Ахмед перевел взгляд с одного чуда… на другое! От основания холма к башне на сто шагов тянулась деревянная галерея. Они всю дорогу будут защищены от стрел, болтов и камней, которые обычно густо сыпались с неба. Люди могли идти по шесть в ряд, так широк был вход. Потом Фарук уставился в галерею и заорал:
– Вперед!
Они двинулись во тьму. Однако темнота оказалась сумерками; Ахмед видел перед собой людей, хотя шел в первых рядах: через каждые десять шагов в галерее были отверстия, впускавшие солнце. По мере того как они приближались к источнику шума, становилось темнее. Но звуки не походили на уже привычные крики людей в бою. А когда они подошли к концу галереи, Ахмед услышал явственный шум инструментов, роющих землю.
Галерея расширилась, и Ахмед сообразил, что они вышли прямо под башню. Ее передняя часть, которая прижималась к внешней стене греков, была открыта, и голые по пояс мужчины взламывали землю и камень, крича и ругаясь на чужеземном языке. Они уже выдолбили там пещеру, и другие люди устанавливали подпорки, чтобы удержать ее потолок.
Ахмед посмотрел вверх… и разинул рот. Над его головой высилась башня, полая, за исключением лестниц, которые шли внутри, и трех платформ, соединяющих пролеты, которые поднимались к самому верху. Рашид стоял рядом и смотрел вверх с тем же благоговением на лице.
– Человек не может такое построить, – прошептал он. – За нас сражаются джинны земли и небес.
Ахмед видел, как их болукбаши слушает старшего офицера в богатом шерстяном гомлеке и сиреневом тюрбане; тот быстро говорил и показывал рукой в разные стороны. Фарук кивнул, потом обернулся к своим людям.
– Все, кто стоит за Икбалом, складывают деревяшки в сторону. Выносите эти мешки с землей из галереи и забирайте еще бревна. Вы спереди, вот этот десяток… – он указал на Ахмеда и стоящих вокруг него людей, – поднимайтесь по лестнице.
Он пошел первым. Ахмед при всей своей силе чувствовал, как болят колени, когда он нес свой двойной груз вверх. Чувствовал и давление в мочевом пузыре, хотя тут дело было не только в ноше. Бычья кожа и толстое дерево приглушали звуки битвы снаружи башни, но до них все равно доносились крики убивающих и умирающих людей, удары стрел, дробь камней, шипение пламени, залитого водой. Чуть слабее, но все же слышно звучал неизменный вой труб и бой кос-барабанов. И башня, как и вся земля вокруг, вздрагивала, когда ревела большая пушка. Когда они поднялись до второго пролета, Ахмеду стало жарко, и не только от усилий. «Вот так, – с неожиданной ясностью подумал он, – должен выглядеть ад».
К облегчению Ахмеда, Фарук остановил их на первой платформе.
– Сюда, великан. Опускай их, но продолжай держать. – Он повернулся к мужчине, другому офицеру, который всматривался в щели в передней стороне башни. – Мы пришли, господин.
Офицер обернулся:
– Хорошо.
Он махнул рукой стоящему рядом солдату. Тот резко потянул за веревку, идущую к блоку наверху. Секция передней стенки взлетела… и Ахмед увидел в двадцати шагах камни греческой стены.
– Бросай! – приказал офицер.
Ахмед первым поднял свои бревна, подошел к открытому проему и швырнул дерево в вечерний воздух. Он услышал, как они стучат внизу, потом отошел и слушал грохот бревен, которые бросали его товарищи. Когда вниз посыпались последние бревна, офицер быстро выглянул, посмотрел вниз.
– Воды! – крикнул он.
Ему протянули ведро, и мужчина выплеснул его на башню. Все слышали шипение погасшего пламени.
– Хорошо, – сказал офицер. – Он поставил ведро рядом с пятью другими, потом обернулся к Фаруку и приказал: – Еще бревен.
Ахмед не очень понимал, чем они заняты – поднимают уровень земли до греческих укреплений, предположил он, – но так лучше, чем сражаться. Это напоминало ему работу, которой он занимался на своей земле – очищать поле от камней перед севом. Нагнуться, поднять, отнести, бросить. Вскоре его спина, руки и ноги начали ныть, но, как и дома, он не останавливался. Его успокаивал ритм, даже боль и воспоминания, которые она несла. И никто не бежал на него с мечом, никто не посылал ему стрелу в грудь или камень в голову.
Он таскал больше, чем другие мужчины, вверх и вниз по лестнице. Снаружи и внутри стемнело, но они все еще работали. Скоро другая боль, которая все это время не покидала его, стала невыносимой.
– Господин, – сказал он Фаруку, сбросив очередные бревна. – Мне нужно помочиться.
– Не можешь подождать? – раздраженно спросил болукбаши; он вымотался не меньше остальных. – Нас уже скоро сменят.
Офицер втянул голову в башню, посмотрел на пустое ведро в руке. Когда дверца опустилась, он протянул ведро Ахмеду со словами:
– Мочись сюда. Так нам придется поднимать меньше воды. Великан вроде тебя может наполнить целое ведро.
Благодарный Ахмед принялся рыться в своей рубахе. Ему так сильно хотелось, что сейчас, под нетерпеливым взглядом Фарука, он никак не мог начать, да и христиане принялись кричать громче, будто прося остановиться. Наконец пролилась первая струйка, вскоре превратившаяся в поток, и Ахмед облегченно вздохнул. К изумлению зрителей, он действительно почти заполнил ведро.
– Давай, солдат, – сказал Фарук, – еще одна ноша – и мы сможем заново наполнить тебя бозой.
Они спустились на землю. При свете факелов Ахмед видел, что пещера под стеной стала глубже на несколько шагов. На краю мерцавшего света скорчился Рашид. Он жаловался, что его кривая нога не выдерживает стольких подъемов и спусков, и при всякой возможности старался увильнуть от переноски бревен. Но Фарук отлично знал его и все эти старые трюки.
– Вставай, пес! – крикнул он, ударил солдата бастинадо. – Думаешь, мы будем таскать бревна за тебя?
Хныкая, Рашид взял два небольших бревна, Ахмед прихватил еще два к своим обычным шести. Конец работы близок, внутренняя боль ушла, и он был доволен. Теперь ему нужно поесть, попить, помолиться, поспать, помечтать. Джинн пришел и помог детям Пророка. Они засыпали землю греков, чтобы воинство Мехмеда могло бежать к стенам. Скоро, может даже завтра, они возьмут город штурмом, и тогда, если Аллах позволит ему выжить и не призовет к себе мучеником, Ахмед будет богат и отправится домой.
Еще одна загрузка. Он поднимался по ступенькам, кряхтя на каждой; Рашид шел следом, непрерывно жалуясь. Когда они дошли до платформы, даже у Ахмеда дрожали ноги, и он отошел в сторону, чтобы уложить свою ношу у деревянной стены. Рашид, не желая сделать лишний шаг, просто опустил бревна посередине, рядом с дверцей, поближе к последней части здания.
Ахмед следил, как офицер шагнул к проему, поднял руку, подавая ему сигнал выйти вперед, видел, как мужчина немного наклонился, убеждаясь, что шкуры не загорелись… и увидел огромный язык пламени, пробившийся в проем. Пламя пожрало офицера почти мгновенно, только что он осторожно выглядывал из башни, а в следующую секунду превратился в бурлящий огонь. Мужчина взмахнул руками, пошатнулся; плоть скулила, сгорая, вопли боли заткнул белый жар.
«Дракон!» – пытался крикнуть Ахмед, пытался предупредить, но слово застряло в горле. В лагере говорили о зверях, которые сражаются на стороне неверных. Дракон пришел сразиться с работой джинна. Офицер наконец упал, разбрасывая искры. Ревущее пламя прыгнуло дальше, ища новую жертву.
И нашло Рашида.
Возможно, его ярость немного утихла. Или оно отвлеклось на другого человека, стоящего на пути, но чудовище не сразу пожрало Рашида, как расправилось с офицером. Коротышка загорелся, начал трясти пылающей рукой, где пламя жгло равно одежду и кожу. «Аллах!» – крикнул он, один из множества криков с их платформы, над ней, ибо дракон выдыхал пламя далеко, ища новые жертвы.
Ахмед посмотрел вверх как раз вовремя, чтобы увидеть, как разваливается платформа лучников. Мужчина с криками выпал оттуда и полетел вниз; скорость раздувала пламя, превращая его в человеческую комету. Великан растерялся и просто смотрел, не в силах двинуться с места, – но Фарук, ветеран, которого не задело пламя, прыгнул, схватил ведро с водой, развернулся и выплеснул ее на ближайшего из своих людей. Однако вода не погасила пламя. Вместо этого она потащила его за собой, разнесла по всем частям платформы, которые еще не загорелись. Ахмед перепрыгнул через язык пламени, который бросился к нему, споткнулся о ведра. Он не знал, что еще сделать, раз от первого не было толка.
Ахмед поднял одно за веревочную ручку. Он совсем недавно держал это ведро – узнал кислый, резкий запах своей мочи. Но это не остановило его, и он выплеснул ведро на Рашида.
Пламя в одно мгновение угасло. Мокрый человечек изумленно вытаращился на Ахмеда… потом его глаза закатились, и он упал. Ахмед – теперь он двигался быстро – подхватил Рашида и перебросил через плечо. Увертываясь от горящих веревок и искр, сыплющихся сверху, он прыжками спустился по лестнице, которая развалилась за его спиной, и бросился в галерею. Перед ним ковыляли люди, кто-то жалобно кричал и сбивал не желающее гаснуть пламя. Потом Ахмед увидел впереди звезды и побежал к ним.
* * *
Защитники лежали пластом на осыпающейся крепостной стене или валялись на открытом пространстве периболы. Обессилившие генуэзцы, венецианцы и греки слушали только, как крики сменяются стонами и как пламя утихает на обугленных остатках башни.
Григорий пошевелился первым: чтобы вздохнуть, ему пришлось спихнуть с себя тело убитого им турка. Он сполз вниз по покосившимся камням, между набитых камнем бочек. Некоторые мужчины вздергивали головы, тянулись к оружию, хотя они выглядели слишком вымотанными, чтобы поднять меч. Григорий понимал, что сейчас трудно отличить врага от друга, ибо все были измазаны сажей, землей и кровью. «Мир», – произнес он по-гречески и, пошатываясь, прошел мимо. Люди, успокоившись, опускались обратно. Григорию тоже хотелось лечь и лежать. Но сначала он должен проверить, выжил ли человек, который уже второй раз за два дня спас город.
Ласкарь залез на бастион, пригибаясь пониже, ибо кое-где до сих пор виднелось зарево. Сначала он подумал, что шотландец мертв, так недвижно тот лежал, все еще сжимая одной рукой бронзовый насос. Потом Григорий услышал его шепот на родном языке, который, казалось, застревал в горле и заставлял всех, к его огорчению, считать его германцем. Григорий не говорил на нем и не думал, что сможет. Но он достаточно часто слышал, как Грант кричит боевой клич своего клана, и узнал его сейчас.
– Крейгелахи, – слышался шепот. – Крейгелахи.
– Вставай, – прошептал Григорий.
Грант посмотрел на него; глаза были единственным светом на черном лице.
– Она сгорела? – прохрипел он.
– До основания, – ответил Григорий. – Пойдем.
На корточках, прикрываясь последним полуразрушенным зубцом, он оттащил друга подальше, потом закинул его руку себе на плечи.
Люди в периболе начинали шевелиться. Кого-то Григорий узнал, хотя день и ночь боя сделали всех похожими. Даже Командир казался меньше, как будто съежился от усталости, оперся руками о колени, когда говорил.
– Мне нужно посмотреть на вал, – произнес Джустиниани. – Турки лишились башни, но с рассветом они вернутся.
– Я присмотрю за ним, – послышался сзади знакомый голос, но в лице, покрытом коркой грязи и крови, не было ничего знакомого.
– Ваше величество, – сказал Джустиниани, – вам нужно отдохнуть.
– Я моложе тебя, – заметил Константин, – и это мой вал, в конце концов.
Он посмотрел на шотландца, которого поддерживал Григорий; оба мужчины пошатывались, как пьяные.
– Мы у тебя в большом долгу, кир. Этой ночью ты, без сомнения, с Божьей помощью спас город.
Сажу разделила улыбка.
– Идите в свои постели, все вы. – Константин отвернулся к другим встающим людям и начал отдавать распоряжения.
– Что ж, – зевнул Джустиниани, – когда император приказывает…
Они втроем направились к воротам. Энцо Сицилиец предложил Джустиниани плечо, и тот с благодарностью оперся на своего помощника. Грант что-то бормотал, глядя на бастион.
– Не волнуйся, – сказал Григорий. – Попозже мы принесем твой насос.
Следующие слова шотландца были отчетливыми – и печальными.
– Без толку, – сказал он. – У меня больше нет топлива для моего греческого огня. Надеюсь, оно того стоило.
– Стоило, – ответил Григорий, – ибо ты поразил Гелеополис. И он уже не сможет взять город.
Он вздохнул.
– А нам теперь нужно просто найти другие способы спасти Константинополь.
Назад: Глава 26 Аид
Дальше: Часть III Омега