Поначалу все шло слишком легко.

Каждый ярд заполнял холст, каждый парус раздувался, как младенец в животе, торопящийся наружу. Ветер, который пронес их мимо Хиоса, нес их и сейчас, и капитаны трирем, бирем и фуст, опоздавшие убраться с их пути, вскоре должны были припомнить, умеют ли они плавать. Ряды весел ломались, когда каракки проходили рядом; высокие и прочные дубовые носы генуэзцев боронили турецкие корабли, как комья земли в поле. Большинству удалось отвернуть и уйти от стремительной гибели, но некоторые остались на пути тяжелых каракк, и теперь весла сносили рабов со скамей на палубу, а надсмотрщики безуспешно пытались навести порядок проклятиями и ударами кнутов.

Однако их было много, оказавшихся дальше от генуэзцев, более удачливых, опытных и предупрежденных судьбой своих соотечественников, тех, кто смог уклониться, а потом повернуть и погнаться следом. Самые быстрые – кос-барабаны отбивали тройной ритм, весла, как безумные, взлетали над водой – могли какое-то время держаться вровень с каракками, и рулевые подводили их вплотную. Люди закручивали и бросали абордажные крюки, и некоторые впивались в дерево высоких бортов. Но едва один вцепился – и даже Григорий на мгновение почувствовал слабый рывок, – как рядом оказался матрос с топором, крюк был срублен, и судно вновь помчалось вперед, как гончая, спущенная с поводка.

Укрывшись за фальшбортом, Григорий смотрел, как моряки делают свое дело. Хотя рядом падали стрелы, он не отвечал. В качке анафора прицелиться трудно, чтобы болт нашел свою цель, враг должен быть на редкость неудачлив. У Григория осталось девятнадцать болтов, и он хотел найти для каждого стоящую цель.

И тут случай представился. Упал новый крюк, моряк вскинул топор, но следом прогремел взрыв, заглушивший барабан. Моряк качнулся – ему оторвало половину лица.

– Орудие! – заорал Бастони, появившись рядом. – Что они делают в морском бою?

Подбежали другие моряки, подобрать раненого товарища, ударить еще; крюк срубили. Но в доски вцепилось еще больше, а когда от фальшборта полетели щепки – громыхнул новый выстрел, – Григорий заметил, что рвение моряков поумерилось. Он рискнул выглянуть. На палубе биремы мужчины заряжали кулеврину. Григорий дождался, пока палуба под ногами не встанет устойчивее, когда судно поднимется на гребень волны. Потом поднял арбалет, вдохнул, выдохнул.

Он целился в грудь. Судя по тому, как стрелок внезапно согнулся вдвое, стрела ударила куда-то в бедро. Кулеврина упала на палубу и выстрелила. Григорий нырнул обратно и смотрел, как моряки срубают оставшиеся крюки. Судно вновь рванулось вперед и, быстро глянув влево, Григорий увидел, что остальные суда тоже освободились. Бо́льшая часть турецкого флота уже была пройдена. Несколько меньших фуст отчаянно гребли, торопясь убраться с дороги. Он посмотрел вверх и увидел развалины древнего Акрополя, увенчанные более поздней колокольней церкви Святого Деметрия.

– Мыс Акрополя! – закричал Григорий капитану. – Золотой Рог и безопасность – за этим выступом.

– Сам знаю, грек! – крикнул в ответ Бастони. – Мы поплывем к бону и будем хлопать этих мух, пока твои соотечественники нас не пустят.

Другие тоже поняли, куда они добрались. Со всех четырех судов послышались радостные крики. Все на борту понимали, что они близки к убежищу. С турецких кораблей, все еще продолжавших преследование, донеслись другие крики – вопли ярости.

И тут внезапно, как последний вздох умирающего, ветер-лодос стих.

– Что там, мама? Что случилось?

Такос дернул Софию за юбку. Минерва, задремавшая, несмотря на вопли толпы, собравшейся под куполом, подняла голову от материнской шеи.

София не отрывала взгляда от моря. Она, как и все, радостно кричала подходящим судам, и сейчас во рту было сухо.

– Паруса. Они… они… – хрипло выговорила София.

Мужчина, стоящий рядом, закончил ее фразу.

– Они потеряли ветер, мальчик, – сказал он, качая головой. – И да поможет им теперь Господь.

Отовсюду вновь послышались голоса. Но уже не громкие и радостные. Эти голоса были тихими, они шептали.

– Святая Мария, Матерь Божья, помоги этим бедным грешникам.

Десять голосов, пятьдесят, сто. Тихие молитвы, сдержанные рыдания.

Минерва снова зарылась в шею Софии и заплакала.

– Чудо, клянусь священной бородой Мухаммеда!

Хамза поразился неожиданности перемены. Однако он всегда знал, что Мехмед изменчив… как ветер, предположил он. Еще несколько мгновений назад, когда вражеские суда мчались вокруг мыса с наполненными парусами, а их собственный флот плелся позади, как выдохшиеся псы за скачущим оленем, султан проклинал Пророка и Аллаха такими словами, что даже его ближайшие сподвижники отворачивались для тихой молитвы. Сейчас же он направил коня к самому краю воды, встал в стременах, на губах – одно только благоговение. Его двор – ибо все последовали за Мехмедом на этот песчаный берег под стенами Галаты – подъехали следом.

– Смотрите! – закричал Мехмед. – Смотрите, что Аллах дарует мне!

Он поднял руку к небу, потом опустил с почтительным поклоном.

– Всевышний привел их сюда, бросил дрейфовать прямо передо мной, так что я смогу любоваться триумфом моего флота… Хамза-бей, разве это не благословение Аллаха? – Он обернулся, схватил его за руку: – Разве это не знак, превыше любого другого, что мы предприняли святое дело?

Хамза улыбнулся – для вида. Когда его владыка в таком настроении, перечить ему без толку. Но Хамза командовал кораблями на море, и ему доводилось сражаться с итальянцами. Пусть они попали в штиль, пусть вокруг их четырех судов в двадцать раз больше турецких, бой будет нелегким.

Однако он сказал:

– Несомненно. Разве один из ваших титулов не «повелитель горизонта»? Так почему бы погоде не ответить на ваши призывы?

Мехмед рассмеялся, обернулся:

– Принесите мне стулья, стол, еду, вино. Давайте пировать и пить за триумф Балтоглу-Медведя.

Люди засуетились. Подбежали грумы забрать лошадей. Через несколько минут установили маленький павильон, разложили кожаные стулья. Мехмед хлопнул в ладоши.

– Вина! – заревел он.

Когда вино было налито, султан встал и поднял кубок к морю.

– Аллах акбар! – вскричал он.

Только имам и один-два самых правоверных бея не стали в нарушение заповедей Аллаха пить за Него. Большинство – даже те, кто не пил, как Хамза, – подняли кубки к разворачивающейся перед ними сцене и, как султан, призвали Божью победу.

Какое-то время они держались на расстоянии копейного броска от стен Константинополя. Но потом течение начало оттаскивать их, сносить, сначала почти незаметно, к берегу Галаты. Казалось, генуэзские суда едва двигаются – но этого нельзя было сказать об их врагах. Под начинающимся дождем стрел Григорий выхватил взглядом, что туркам сейчас мешает их численность, что кто-то – наверняка этот болгарин-отступник, с которым он вел переговоры, – пытается упорядочить этот хаос. Сейчас барабаны и трубы вместо воодушевляющей музыки передавали приказы. И, судя по плотному потоку каменных ядер, которые стучали в борта судов, Балтоглу добился определенного успеха.

– Капитан, что они делают? – крикнул Григорий мужчине, стоящему в нескольких шагах.

Закованный в полный доспех Бастони не обращал внимания на падающие стрелы или небрежно отмахивался от них, как от насекомых.

– Они готовятся к атаке, – ответил капитан из-под забрала. – Но сперва я вижу пламя у них на палубах.

– Они горят? – с надеждой спросил Григорий.

– Нет, у них есть огонь. И сейчас он придет к нам.

Григорий слышал, как поменялся ритм кос-барабана, слышал, как щелкает кнут и свистят, рассекая воздух, весла. Он опустил забрало и высунул голову. Несколько мелких фуст шли прямо к бортам каракки. В последний момент они легли на параллельный курс, и Григорий увидел огонь, о котором говорил капитан, – в больших горшках на палубе и на копьях, обмотанных промасленной тканью. Копья тыкались в горшки и тут же летели в каракку.

– Огонь! – заорал Бастони команде, которая уже была готова.

Моряки бросились вперед с ведрами воды, выплескивая ее повсюду, куда втыкались копья. Паруса свернули, как только те потеряли ветер, так что пищи для пламени было немного, и все горящее быстро затушили. Григорий следил, как судно за судном повторяет атаку и раз за разом терпит неудачу, теряя людей – солдаты с палуб каракк стреляли из арбалетов, кидали камни, ловили копья и отправляли их назад. У Бастони, при всех его недовольствах, была пара маленьких орудий, и они стреляли камнями по вражеским палубам. Но Григорий по-прежнему не поднимал арбалета. Восемнадцать болтов – очень мало, и он не сомневался, что скоро ему представятся другие, более интересные цели.

Он не ошибся. Снова и снова фусты подходили и метали огонь, снова и снова их отгоняли. Пока Григорий не услышал, что ритм барабанов изменился, в реве труб появились новые ноты. Услышал характерный басистый рев болгарина.

– На абордаж! – заорал Балтоглу-бей.

Григорий попытался определить источник крика. Вокруг было много дыма, в основном от горящих фуст. Но вскоре он заметил посреди множества судов большую трирему болгарина; увидел на ее кормовой палубе шест с тремя конскими хвостами под полумесяцем – знак капудан-паши, единый на воде и на суше. А рядом с ним виднелся тот самый яркий шлем, на котором теперь было на одно павлинье перо меньше.

Пришло время вложить болт в паз.

Длинный выстрел сквозь дым, с качающейся палубы. По крайней мере сейчас нет ветра, с мрачной улыбкой подумал Григорий. Балтоглу был защищен не хуже генуэзца, стоящего рядом с Григорием. Но, как и капитан «Стелла Маре», сейчас он поднял забрало, чтобы выкрикивать команды.

Это шанс. Григорий наклонился, поставил ногу в стремя и плавным движением натянул тетиву. Подняв арбалет, вложил болт, упер ложе в плечо, прижался предплечьем к фальш-борту, вдохнул. Потом выдохнул и нажал на спуск. Но в это мгновение судно качнулось, дерево ударило в дерево.

Когда Григорий глянул, Балтоглу, невредимый, по-прежнему стоял и выкрикивал команды. Он направлял свою трирему к борту широкого и низкого греческого транспорта.

– Абордаж! – заорал Бастони.

Григорий перевел взгляд с дальней цели на ближнюю – идущую рядом бирему. Люди на ее палубе раскручивали веревки и метали крючья, которые впивались в высокие борта каракки и связывали два судна вместе. Он услышал такой же глухой удар с другого борта, увидел, как там тоже взлетают веревки с крюками. Один упал рядом с ним. Григорий видел, как провисшая веревка тут же натянулась. Он аккуратно отставил в сторону арбалет, отвязал щит, надел его на руку и вытащил из ножен фальшион.

Над бортом полетели стрелы, пущенные навесом. Григорий пригнулся, будто от водяных брызг. Появилась рука, ухватилась за дерево. Прежде чем Григорий отрубил ее, он успел заметить толстые рыжие волосы на костяшках пальцев.

Струя крови, болезненный вопль, голос удалялся, пока человек летел вниз, потом послышались крики тех, на кого он упал. Когда в дерево впились еще три крюка, Григорий огляделся. Моряки стояли вдоль всего борта с мечами, топорами, поднятыми кинжалами; они ждали, как охотник у кроличьей норы. Как только один падал, пораженный пущенным снизу снарядом, на его место тут же заступал другой. Среди жуткого шума – барабаны, трубы, крики умирающих, боевые кличи – Григорий обернулся на особенно пронзительный вопль. Стоящий над ним генуэзец пошатнулся, выронил топор, схватился рукой за древко, торчащее из горла. Между пальцев потекла кровь, мужчина упал – и в этом месте тут же появились крюки и руки. Стоящий рядом моряк не замечал их, сосредоточившись на собственном участке борта. В шеренге был разрыв, и в нем тут же возникла голова в тюрбане. Турок перемахнул через борт и встал на палубе, держа в руке изогнутый ятаган.

– Капитан! – крикнул Григорий.

Бастони обернулся, в последнюю секунду увернулся от падающего клинка. Следующий удар он встретил своим мечом, и мужчины схватились, а тем временем через борт полезли еще двое турок.

На веревке рядом с Григорием появилась рука. Задержавшись, только чтобы срубить два пальца и выдернуть засевший в дереве фальшион, грек бросился в атаку. Небольшой уклон кормовой палубы создавал ощущение, что он бежит в гору. Первый турок, который был выше, зарычал и полоснул мечом. Григорий ударил вниз, уклонившись на бегу ровно настолько, чтобы увести фальшионом острый кончик меча в сторону, мимо своего нагрудника. Описав щитом дугу, Григорий ударил им в лицо мужчины.

Турок каким-то образом устоял на ногах. По лицу его текла кровь, в глазах полно слез, но он все же видел достаточно, чтобы рубануть Григория по бедру. Тот метнулся вперед, избежав глубокой раны, но почувствовал жжение там, где доспех не прикрывал тело. Григорий крутанулся, разворачивая щит, и ударил его краем в уже окровавленное лицо врага. На этот раз турок упал и остался лежать.

Но второй турок уже крутил мечом, не подпуская Григория к себе, – длинный изогнутый клинок заставлял держаться подальше. Григорий бросил взгляд на веревки: натянуты. Скоро здесь будут новые враги. «За Крест!» – закричал он. Короткий фальшион вынуждал подойти ближе, и потому Григорий с силой вскинул щит, отводя удар ятагана, и тут же нанес рубящий удар по ногам мужчины. Удар был обманным, фальшион на ладонь не доставал до лодыжек турка. Но тот не понял, отпрыгнул и споткнулся о первого, который нащупывал на палубе свой меч. Пытаясь сохранить равновесие, турок бестолково взмахнул ятаганом, и Григорий, улучив момент, шагнул вперед и сильным ударом вскрыл мужчине грудь. Турок закричал, пошатнулся. Григорий, подойдя вплотную, вбил щит ему в грудь, сбивая с ног и выбрасывая за борт. Другой противник нашел меч и поднимался, выкрикивая проклятия сквозь выбитые зубы. Но он еще был вполоборота к Григорию, и грек подсек его выставленную ногу, захватил шею и, перебросив врага через бедро, отправил его следом за товарищем.

Две веревки перед Григорием скрипели от тяжести. Он бросил фальшион, подхватил оброненный моряком топор, взмахнул, перерубил, взмахнул, снова перерубил. Две веревки упали к грохоту и крикам внизу.

– Неплохо.

Григорий, тяжело дыша, обернулся. За его спиной стоял капитан, рядом лежал мертвый турок. Вытирая меч о плащ, Бастони с улыбкой продолжил:

– Может, мне оставить тебя командовать кормовой палубой, грек? Похоже, у тебя неплохо получается.

– Я буду… признателен… если ты не станешь этого делать.

– Как скажешь.

Бастони обернулся и закричал своим людям, перекрывая шум.

Когда к ним подбежали пятеро моряков, Григорий оглядел судно. Очень немногие турки добрались до палубы и сейчас тихо лежали на ней. По обоим бортам карабкались новые враги, и их все так же отбрасывали назад. Они лезли, подгоняемые барабанами и трубами, выкрикивая имена Мехмеда и Пророка. Григорий никогда не сомневался в храбрости своих врагов. Храбрость и мастерство их предводителей привели к таким обширным завоеваниям. Эта атака казалась безнадежной затеей – однако они продолжали толпиться у бортов своих кораблей, жаждали улучить возможность вскарабкаться наверх и бросить вызов смерти. И Григорий видел, что внизу, у бортов всех каракк, роятся десятки турецких судов, скачут на волнах, ждут своей очереди. Тысячи фанатиков, желающих убивать и умирать во имя Аллаха.

Внезапно он задумался, перед кем же стоит безнадежная задача.

Однако храбрость мусульман встречалась с не меньшей храбростью христиан. Вдоль каждого борта стояли и сражались мужчины из Генуи и Константинополя. Как будет сражаться и он сам, как сразится и сейчас, когда металл гулко стучит о дерево и новый крюк впивается в борт.

Они накатывались и откатывались. Вскоре палуба стала липкой от крови, повсюду валялись отрубленные конечности. Тяжелый и короткий меч Григория теперь больше походил на дубину, поднимался и падал. Грек не следил за временем, только замечал иногда, под каким углом к покрасневшей мачте стоит солнце. Время шло.

Потом сквозь туман усилий и убийств прорвался крик капитана: «Греки идут ко дну!», и Григорий поднял голову. До низкой баржи с зерном, над которой реяло орлиное знамя Константинополя, было не больше пятидесяти шагов. Ее со всех сторон облепили вражеские суда, и казалось, что скоро они утопят ее одним своим весом. Таким Григорий видел и свой город – оленем с десятком гончих у горла. И это зрелище смыло с него всю усталость.

– Капитан, мы можем помочь ей?

Бастони поднял забрало, вытер пот и брызги крови с глаз, посмотрел.

– Да, – быстро ответил он. – Ибо каждый из нас похож на город, взятый в осаду. Так почему бы нам не сразиться вместе?

По правому борту как раз отходила галера; другая ждала, когда освободится место и она сможет вступить в бой со свежими людьми.

– Давай сюда! – крикнул Бастони Григорию, бросая меч.

Грек отбросил собственный меч и подбежал к штурвалу.

– Течение слишком слабое, – бросил Бастони. – Молись Иисусу, чтобы его хватило.

Оба мужчины напряглись. Штурвал повернулся… потом, поначалу почти незаметно, начала поворачиваться каракка. Снизу, с турецкой галеры, послышались крики, треск ломающихся весел. Потом все судно вздрогнуло, притершись бортом к имперской барже.

– Крепи швартовы! – заорал Бастони, перегнувшись через борт.

Маневр сбросил галеры, которые цеплялись за каракку. Ни одна веревка сейчас не дергалась под карабкающимися людьми. Григорий подбежал к Бастони и посмотрел вниз.

Греческое судно было шире, ниже сидело в воде, его огромные трюмы были набиты несущим жизнь зерном. Моряки уже хватали веревки, которые сбрасывали генуэзцы, связывая два судна вместе.

– Смотри!

Бастони схватил Григория за руку и указал вперед, за баржу.

– Они идут к нам.

Григорий посмотрел туда. Капитаны двух каракк, дрейфовавших по другую сторону баржи, заметили маневр Бастони и повторяли его. Их суда уже двигались, подходили к ней…

Григорий вновь опустил взгляд. Их собственное судно было покрыто шрамами сражения. Но похоже, широкая палуба баржи пострадала намного сильнее. Повсюду лежали люди, одни мертвые, другие зажимали кровоточащие раны. Мужчины в броне, в отличие от большинства генуэзцев, носили не латы, а кольчуги и стальные шлемы, больше похожие на шлемы их турецких противников. Их отличал и другой признак – греки не подстригали бороды, как итальянцы, а выпускали их поверх нагрудников.

Рука Григория коснулась его собственной аккуратной бородки. Он так долго сражался вместе с генуэзцами, что стал походить на них. Он до сих пор мог быть одним из отряда Джустиниани, сражаться с тем, с кем прикажут, – просто еще один убийца за плату. Но глядя сейчас вниз, на своих земляков, он припомнил, что чувствовал, когда впервые отправился на войну, когда сражался не за золото: за страну, семью, императора. За Бога. Вряд ли судьба так настойчиво тянет его в Константинополь лишь ради очередного военного жалованья.

Обернувшись, Григорий подхватил арбалет, закинул за плечо. Подобрал с палубы меч, вложил в ножны, распустил ремни щита, сдвинув его поглубже.

– Капитан, – крикнул он, снарядившись, – я пойду к своим землякам!

Бастони вскинул меч в коротком салюте.

– Иди с Иисусом, грек, – ответил он, взглянув на палубу баржи. – Его забота тебе понадобится. И скажи капитану Флатенелу держаться стойко. Генуя его не бросит.

– Флатенел? – с улыбкой переспросил Григорий. – Я знаю этого старого медведя.

Он запрыгнул на край фальшборта. Когда христианские суда собрались вместе, турки немного отошли, и стрелы сейчас летели не так густо.

– Я передам ему. Прощай!

Суда были крепко пришвартованы друг к другу, и имперскую баржу от каракки отделял один прыжок. Григорий подпрыгнул, схватился за канат. Если полезть вверх, он окажется на рее, вдоль которой уложен свернутый парус. Грек обвил канат ногами и скользнул вниз, притормаживая, чтобы не ободрать руки. Оказавшись на высоте двух человеческих ростов над приподнятым полуютом баржи, он разжал руки и спрыгнул в середину группы стоящих там мужчин.

– Святая Матерь! Папа скукоженный! Покарай меня святой Петр!

Его неожиданное появление вызвало множество возгласов. Люди держали наготове оружие, и Григорий поднял забрало, показал пустые руки.

– Позволите земляку помочь вам в бою? – спросил он на греческом.

– Откуда ты свалился, парень, с городской стены или с небес? – проворчал пожилой мужчина.

Григорий узнал Флатенела, имперского командира. У них с отцом Григория было совместное дело – перевозка шелка.

– Ни то ни другое, дядя. Хотя я, похоже, ступил прямо в ад.

Мужчины зашевелились, уставились на пришельца. Флатенел пытался разглядеть лицо под тряпичной маской.

– Я тебя знаю?

– Знаешь, – ответил Григорий и, чуть помолчав, закончил: – Ибо я – Григорий Ласкарь.

Старик побледнел.

– Григор… но ты же мертв!

– Пока нет. – Григорий наклонил голову, прислушиваясь к внезапному реву труб, нарастающему темпу кос-барабанов. – Но, возможно, скоро буду. Дядя, могу я умереть рядом с тобой?

Капитан безмолвно открывал и закрывал рот. Потом непроизвольно посмотрел в сторону носа баржи, на подходящие вражеские суда.

Один из помощников наклонился к Флатенелу:

– Предатель, капитан?

Старик взглянул на него:

– Та история воняет хуже, чем ноги его отца, а уж та-то вонь вошла в легенды. – Он улыбнулся, посмотрел Григорию за плечо, показал на арбалет: – Если под маской тот человек, к чему тебе эта дурацкая игрушка?.. Ты! – крикнул он человеку, который только что говорил. – Дай ему свой лук. Если он и вправду Григорий Ласкарь, то уступает в этом умении только своему наставнику, Феодору из Каристоса. И нам понадобится его мастерство.

Судно задрожало, в него что-то врезалось. Судя по крикам и тому месту, где вздымались и падали топоры и мечи, турецкое судно ударило ему в нос.

– За мной! – закричал Флатенел, вскинув меч.

Его офицеры сбежали по трапу и помчались по палубе, торопясь присоединиться к морякам на носу. Последний из них сунул Григорию лук и колчан, что-то буркнул и бросился следом за остальными.

Григорий шагнул за ними… и замер, потрясенный тем, что держал в руках. Теперь до него дошло, что сказал тот человек. Ибо он вручил Григорию сокровище – и хотел получить его назад и целым.

Лук. Хотя назвать этот предмет просто луком – все равно что назвать Айя-Софию просто церковью. И для Григория, не замечающего боевых кличей и стонов раненых, летящих стрел и пламени, эта вещь была столь же святой. Он с благоговением смотрел на завитки полированного клена, на «спинку» из буйволовых сухожилий, которые вываривали неделями, чтобы придать луку силу и гибкость. Григорий присвистнул – такой прекрасный лук требует года работы и прослужит две сотни лет! Дерево выдерживали, ежедневно смазывали льняным маслом, рог для рукояти кипятили, пока он не станет податливым, потом придавали форму, тетиву из конского волоса пропитывали тщательно отмеренной смесью смолы, пчелиного воска и рыбьего клея, которая превращала ее в упругий шелк.

Григорий закрыл глаза, потом один за другим сжал пальцы на рукояти, вздохнул. Он владел похожим луком с юности; единственный способ изучить такое оружие, ибо даже очень сильным мужчинам не хватало нужных мышц, которые формировались только годами упорных занятий. Но когда Григория изуродовали и изгнали, он отказался от своего имени и всего, что напоминало о его потере, – включая любимый лук. Он знал, что хорошо управляется с арбалетом, был лучшим стрелком своего отряда. Но всегда понимал, что арбалет – просто инструмент убийства. Этот лук и все, что он значил, был для Григория отрезанной рукой, которая вновь вернулась к нему. Он ощущал… цельность, какую не чувствовал в себе все эти годы.

Засунув руку в колчан, Ласкарь обнаружил еще одну необходимую вещь – кольцо лучника. Оно село на палец слишком свободно, вымеренное и сделанное для другого человека; но сейчас сгодится и такое. Григория ждут турки. Он наложил стрелу, но не стал сразу искать цель. Пока еще нет. Не потому, что тетива была чуть слабее, чем он любил, – он и сам ослабел за годы небрежения. Григорий не стрелял, поскольку знал – как только он выстрелит, его прежняя жизнь раз и навсегда закончится. Он больше не будет наемником, не будет изгнанником, но вновь станет Григорием Ласкарем, лучником императорской гвардии, который вернулся сражаться за свое имя и за свой город.

Он ослабил тетиву, снял стрелу. Он не потратит впустую ни одной, пока рядом есть живые враги. Вдобавок арбалет, висящий за спиной, стесняет движения. Григорий снял арбалет и колчан с болтами, аккуратно отложил их в сторону, надел колчан со стрелами. Потом, осмотрев судно, заметил на середине грот-мачты маленькую платформу. Открытую, зато места ему хватит.

Григорий отстегнул шлем, положил его рядом с арбалетом, надел на себя лук, подпрыгнул, ухватился за веревку и полез к платформе. Он оказался прав: место было удачным. Сквозь путаницу такелажа, между свертками парусов стрелок хорошо видел главную палубу вражеского корабля. Это была большая трирема, возможно, самая крупная из всего турецкого флота. И Григорий ее уже видел. Видел человека на палубе, который выкрикивает команды, человека с приметным шлемом, в плюмаже которого не хватало одного павлиньего пера.

Григорий улыбнулся. Он уже дважды не попал в Балтоглу-бея, капудан-пашу турецкого флота. Но оба раза он стрелял из арбалета. Рука, объединившаяся с роговой рукоятью, восстановленное имя, возрожденное дело – все требовало третьей попытки. И потому Григорий потянулся к колчану, отыскивая нужное на ощупь. Две стрелы. Одна, с костяным наконечником, – расчистить путь. Вторая, стальная, с затупленным, пробить броню или стальной шлем.

Он нашел обе.