Первым их увидел грек над Золотыми воротами. Один из нескольких, поставленных там, на самой южной оконечности материковой стены, одаренных зоркостью. Он не следил, как остальной гарнизон, за массой турок в двух сотнях шагов отсюда, за валом. Его долг на все дежурство – смотреть на море, на горизонт. Хотя это было и необязательно, ему посоветовали молиться.

Что он в некотором смысле и сделал, когда впервые заметил их. «Христовы волосатые яйца», – пробормотал дозорный, протирая глаза; должно быть, в них попала пылинка. Он прикрыл лицо ладонью, чтобы заслониться от солнца, прошедшего уже полпути по небу. Блики на воде, морские птицы, стая дельфинов – все это уже заставляло его тянуться к веревке колокола. Однажды он даже возбужденно дернул ее, но остановился, сообразив, что видит одинокий косой парус – всего лишь турок, идущий в Босфор.

На этот раз он подождет. Лучше убедиться, чтобы не стать мишенью насмешек товарищей. Даже когда размытое пятнышко превратилось в четыре отчетливые точки, даже когда увидел не треугольные, как у большинства турецких судов, а квадратные паруса, дозорный не стал тянуть за веревку и кричать. Но начал молиться – в этот раз по-настоящему. И даже когда уже был уверен, он глубоко вздохнул, закрыл глаза и только потом взялся за веревку. На мгновение дозорный оказался единственным в городе, кто видел их избавление, и это знание наполнило его невероятной энергией.

Колокол ударил громко. Но топот шагов по лестнице призвал его голос, его слова.

– Паруса! – закричал дозорный. – Паруса на западе, и на них крест Христа.

На площадку вбежал командир.

– Сколько судов?

– Четыре, господин, насколько я вижу. Но за ними могут идти другие.

– Значит, пока четыре… – Офицер обернулся к двум мужчинам, только что выскочившим на площадку, оба в сапогах со шпорами. – Скачите – один к Командиру, другой к императору. Скажите: идут четыре судна, за ними могут быть еще. – Он повернулся к Зоркому Человеку: – Продолжай звонить, брат. Скоро каждый колокол в городе будет вызванивать эти чудесные вести.

Подбегали новые люди, и офицер продолжал рассылать их: пеших – по стене, конных – в город. Должно быть, они выкрикивали новости на бегу, поскольку не успел устало замереть первый колокол, как его песню подхватил другой, на соседней церкви Святого Диомеда. Следом забили колокола Студийского монастыря Святого Иоанна, потом монастыря Гастрия и далее, лесным пожаром, что скачет с дерева на дерево. Этот звон отличался от аларума, который предупреждал о нападении и призывал защитников на стены. Он возвещал радостную весть, которую город не слышал уже много недель.

Феон, показывающий документы своему повелителю, услышал его ровно перед тем, как в императорскую палату пропустили запыхавшегося посланца. Едва тот выпалил новости, Константин приказал принести его сапоги и плащ.

– Они пойдут к бону. Нужно убедиться, что заграждение готовы убрать. Поскакали.

София, перебиравшая скудные припасы на лотке торговца на Ипподроме, услышала волну колоколов и дождалась, когда она пронесется над головой и ударит в собор Святой Софии, чей глубокий голос присоединился и заглушил все прочие. Посланца, проскакавшего по овалу Ипподрома, окружили и не выпускали, пока он не рявкнул свои вести. Новости рябью пробежали по всей толпе.

– Мама, что случилось? – спросил Такос, глядя на бегущих, улыбающихся людей.

София обняла разом сына и дочь:

– Подходит флот. Наверное, на помощь городу. Пошли!

Она повела детей туда, куда стремились все, – на холм к сияющему куполу Айя-Ирины, одной из самых высоких точек города.

Сын уперся.

– Но я хочу пойти тренироваться с пращой, вместе с Ари, – сказал он, держа в руке веревочное оружие, которое раздавали всем мальчишкам старше семи.

– Возможно, она тебе не понадобится, – сказала София, потом добавила, увидев, как мальчик надулся: – Ты же захочешь поприветствовать наших спасителей, правда? Мы почти всё оттуда увидим.

Сын уже более охотно пошел за ней. Они вышли достаточно рано и могли рассчитывать на хорошее место на вершине.

Зоркие люди были не только среди греков. На берегу Мраморного моря с той же целью стояли турки. Только высота башен позволяла защитникам первыми заметить корабли.

Колокола разбудили Мехмеда, отдыхавшего после долгой ночи разгула со своим фаворитом Раду. Младший Дракула тихо похрапывал рядом с диваном, когда султан услышал стук копыт у палатки и выкрикнутые новости. Он так торопился, что уже оделся сам, продолжая громко звать слуг, когда в шатер вошел офицер стражи.

– Я слышал, – сказал султан, застегивая пояс с мечом и набрасывая длинный плащ. – Отправь самого быстрого гонца к Балтоглу. Скажи ему готовить флот. Скажи ему не отплывать, пока я не поговорю с ним. Я прибуду следом за гонцом. Иди!

Он закончил ревом, который наконец разбудил Раду.

– Что случилось, любимый? – спросил тот, зевая.

Мехмед не слишком нежно пнул его:

– Одевайся быстрее, если не хочешь остаться. Подходит христианский флот. И, клянусь яйцами Иблиса, мы должны его потопить.

Последний раз он видел его освещенным одиноким лучом света, пробившимся сквозь тучи. Тогда он надеялся, что видит его в последний раз. Сейчас купол Айя-Софии сверкал под утренним солнцем. Над ним не реял турецкий полумесяц; люди на стенах размахивали флагами города и других государств, защищавших его. Враги еще снаружи, он успел вовремя.

Справа послышался юный голос:

– Господин, это там живет Бог?

Григорий взглянул на мальчика. Сын генуэзца, и потому католик.

– Возможно. На этот счет есть некоторые разногласия. – Он улыбнулся. – Хотя я предпочел бы, чтобы сегодня он жил с нами, на воде.

Девятилетний мальчик огляделся, словно искал что-то.

– Господин, но разве мы не плывем к суше?

– Верно, – ответил Григорий и потрепал вихрастую макушку. – Но кое-кто собирается нас туда не пустить.

– Кто, господин?

Грек повернул мальчика.

– Они, – сказал он и сглотнул; ему не раз доводилось видеть турецкий флот, но такого размера – никогда.

Флот был достаточно близко, чтобы разглядеть его во всех подробностях. Внезапно его собственное судно, «Стелла Маре», и три его спутника обогнули изгиб Маячного мыса, над которым виднелись очертания Айя-Софии, и вошли туда, где встречались три знаменитых воды – Мраморного моря, Золотого Рога и Босфора. Суша больше не сдерживала его, и море тут же стало неспокойным. Анафор, подумал Григорий, назвав это волнение турецким именем. Однако его судно – три мачты парусов, наполненных тем же юго-западным ветром, лодосом, который быстро донес их от Хиоса, – прыгнуло в глубокие воды, полетело меж высокими волнами, как дельфин, будто стремилось в безопасную гавань не меньше своих моряков.

– Господин, а это неверные?

– Да.

– Так… так много?

Григорий посмотрел вниз. Он видел страх в глазах мальчика, должно быть, чуть старше его с Софией сына. Парнишка, Бартоломео, привязался к Григорию с той минуты, как того вытащили из моря.

– Да, их много. Но посмотри на них.

Он опустился на колени, чтобы смотреть с высоты глаз мальчика, одной рукой взялся за леер, другой начал показывать на турок.

– Вон там, впереди, – трирема. У нее есть мачта, но парус не поднят, потому что ветер наш. Однако она все равно быстро идет к нам на веслах. Те, что рядом с ней, – биремы; они меньше, меньше весел. А по бокам от них идут совсем маленькие – фусты.

Мальчик нервно рассмеялся:

– Они похожи на водомерок.

– Так и есть! – воскликнул Григорий и широко повел рукой. – А теперь посмотри на нас, как высоки борта наших кораблей. Тех, сквозь кого мы не проломимся, мы просто раздавим, – он привстал и топнул ногой, – как жуков.

– Бартоломео!

Это кричал отец мальчика, помощник капитана. Он махал ребенку, приказывая укрыться внизу. За его спиной, на приподнятой кормовой палубе, махала другая рука – Григорию.

– Пойдем! Нас обоих зовут.

Он встал, мальчик – нет.

– Я хочу остаться с вами… – на Григория смотрели широко распахнутые глаза, – и смотреть за боем.

– Я думаю, ты и так его увидишь, где бы ты ни был. Но стрелы будут падать на нас, как дождь, так что тебе нужно какое-нибудь укрытие над головой.

Мальчик поплелся за ним следом. Нетерпеливый отец пробормотал проклятие, грубо схватил ребенка за руку и потащил вниз. Бартоломео оглянулся на Григория. Тот быстро приподнял маску, чтобы под ней блеснула слоновая кость. Это все время восхищало парнишку, и сейчас он радостно улыбнулся.

Пока мальчик спускался, Григорий вскарабкался по трапу на кормовую палубу. Бастони, хозяин «Стелла Маре», человек, который спас его, поднял голову от ремней нагрудника.

– Ну вот, грек, начинается. Ты готов?

– Готов. – Григорий оставил свое рагузанское имя и наемническое прошлое на затонувшем судне. – Где ты хочешь, чтобы я был?

– Сначала здесь, рядом со мной. Возможно, будут переговоры, а ты говоришь на османском лучше нас всех… – Он чертыхнулся, упустил ремешок. – Можешь помочь мне с этим?

– С удовольствием.

Григорий наклонился и быстро затянул ремни.

– А после разговоров?

– Где пожелаешь, – ответил мужчина и хмыкнул. – Я не стану брать у тебя уроки, как плавать на моем судне, и не стану говорить охотнику, откуда ему лучше стрелять дичь.

Он указал на арбалет, прислоненный к перекладине рядом с грудой доспехов. Григорий глянул туда, заново оценивая снаряжение. Он выиграл оружие у самого капитана на второй день пребывания на борту, в стрелковом состязании. Другие генуэзцы воспылали жаждой отомстить за оскорбление, нанесенное мастерству их капитана, и каждый последующий вызов приносил Григорию новую часть доспехов. Они не подходили друг к другу и не имели ничего общего с тем прекрасным комплектом, который сейчас уже наверняка украл кто-нибудь из отряда Джустиниани. Салад был хорош, почти новый, с забралом, которые сейчас входили в моду. Бувигер – похуже, и Григорий понимал: если долго торчать на виду, какой-нибудь остроглазый лучник непременно вобьет стрелу в зазор между ними, ему в горло. Обе части нагрудного доспеха принадлежали невысокому мужчине и не доходили Григорию до талии. На ногах вообще ничего нет, так что придется все время держаться за каким-нибудь укрытием.

Григорий ткнул большим пальцем через плечо:

– Скоро?

Капитан посмотрел ему за спину на врагов, потом – на свои паруса, опустил взгляд на волны:

– Полсклянки.

– Тогда мне лучше вооружаться. Ты поможешь?

– Да. Если ты закончишь со мной. Я мало что могу сейчас, кроме как бежать от этих сукиных сынов.

Мужчины начали помогать друг другу, и скоро оба были готовы – капитан в своих прекрасных черненых доспехах, Григорий в пестрых.

Он потянулся к своей маске, собираясь снять костяной нос. Потом передумал. У салада есть забрало, так что вряд ли он получит удар в лицо. Грек опустил руку.

Бастони заметил его жест.

– Ты так и не рассказал мне, что случилось с твоим носом.

– Да. Ты прав.

Секунду спустя оба мужчины улыбнулись. Каждый глубоко вздохнул. Турки подходили ближе, над бортами уже виднелись головы людей.

– Иди с Богом, – сказал Бастони, повернулся и пошел к передней части кормовой палубы.

Григорий поднял арбалет. Стремянной, охотничий – он предпочитал такие, особенно для морского боя. Тяжелый арбалет, снабженный рейкой с воротом, может посылать болты дальше и сильнее, но требует больше времени, чтобы приладить ворот, взвести, наложить болт, отомкнуть, прицелиться, выстрелить. Вдобавок он тяжелее, и предметов больше, если нужно сменить позицию. А здесь – поставил ногу в стремя, потянул на себя, и через пару секунд все готово. Григорий перевернул арбалет, посмотрел на накладки на ложе. Их почти всегда украшали одинаково – Охотница, обнаженная Диана с длинными распущенными волосами и высокой округлой грудью. Узор заставил Григория задуматься о последней женщине, которую он видел обнаженной, – Лейле. Воспоминание потянуло за собой улыбку и вопрос: где она сейчас? Ждет его в Рагузе? Не заплатит ли он ею за свое перерождение?

Болты стояли наконечниками вверх. Григорий провел пальцем по острию, взялся за древко, вытащил один. Не такой красивый, как найденный им в дверях склада в Константинополе или вытащенный из сумки шотландца на Корчуле. У тех было закрученное оперение из перьев цапли, оно могло выйти из-под одной и той же аккуратной руки. Даже понимая, что это невозможно, Григорий не раз задумывался: уж не преследует ли его какой-то мстительный арбалетчик? Нет, хорошие стрелки делают хорошие болты, вот и всё. Он и сам мог бы заняться этим, будь у него время, ибо они били намного точнее. К сожалению, у этих оперение было кожаным, обычным. Ничего, на таком расстоянии они тоже подойдут. Но в колчане было всего двадцать болтов. Ему придется тщательно выбирать себе цели. В отличие от стрел, вражеские болты в бою особо не подберешь. И как только эти закончатся, придется положиться на другие орудия убийства.

Грек проверил висящий на боку фальшион. Ему нравилось это оружие с толстым, слегка изогнутым клинком; короче большинства мечей, оно отлично подходило для ближнего боя, которого ждать уже недолго. Убрав фальшион в ножны, Григорий убедился, что маленький круглый щит надежно пристроен на другом бедре, и встал как раз в ту минуту, когда капитан выкрикнул его имя.

– Григорий! Они подходят!

Расстояние вновь сократилось вдвое. Строй турецких судов напоминал буйвола: впереди тонкий широкий полумесяц рогов, за ним, посередине, массивное тело. Сейчас они подошли настолько близко, что Григорий наконец услышал то, что раньше сносил сильный юго-западный ветер, – музыку. Ветер по-прежнему заглушал бо́льшую часть звуков, но было ясно – скоро музыка станет громкой. На суше ли, на море турки всегда сражались под непрерывное, неистовое сопровождение труб и барабанов.

Бо́льшая часть вражеского флота уже вошла в зыбь и сушила весла. Вперед шла только одна, самая большая из трирем; весла с обеих сторон поднимались и падали, как механические крылья, большой кос-барабан держал ритм – он и человек, который шагал по гистодоку, бежавшему вдоль всей длины корабля, как вскрытый позвоночник, и выкрикивал команды. Человек держал в руке длинный кнут, сейчас свернутый, и Григорий скривился от воспоминаний. Шесть месяцев каторги галерным рабом, прежде чем ему удалось бежать, – и оставшиеся по всей спине рубцы, похожие на белых червей.

– Он ждет, что я остановлюсь?

Бастони указал на высокого мужчину на приподнятой носовой палубе триремы, превосходно одетого, в полном доспехе и большом шлеме, украшенном плюмажем из павлиньих перьев.

– Нет, – ответил Григорий. – Но он позаботится, чтобы мы его услышали.

Он посмотрел налево. Там шла еще одна генуэзская каракка. Справа, ближе к ним, шло греческое судно – транспорт, набитый зерном из Сицилии. Судно было шире каракки, борта ниже, но оно все равно возвышалось над любой вражеской триремой. Григорий мало разбирался в морском деле и мог только восхищаться мастерством генуэзцев, с которым они умеряли ход своих кораблей, подстраиваясь под более медленное судно. Их сила заключалась в единстве, это было понятно всем. Кроме того, зерно в трюмах транспорта могло спасти город, которому они стремились помочь, от голода.

Когда Григорий посмотрел обратно, расстояние еще раз сократилось вдвое. У турок тоже были опытные моряки. Кос-барабан испустил еще один могучий гул. Человек на гистодоке щелкнул кнутом, и все весла правого борта триремы взлетели в воздух. В ту же минуту трое мужчин сильно надавили на румпель. На мгновение корабль почти остановился и накренился так, что гребцы со своих скамей могли бы окунуть руки в воду. Но прозвучала новая команда, весла левого борта ударили по воде, трирема развернулась и выпрямилась. Когда генуэзское судно с раздутыми парусами прошло мимо, барабан начал отбивать тройной ритм, и весельный корабль скакнул вперед, опередив каракку шагов на пятьдесят.

– Чистый выстрел, хоть и хитрый, – сказал Григорий, ставя ногу в стремя арбалета. – Пристрелить его?

Бастони покачал головой:

– Убьешь одного содомита, да и только. Давай послушаем, что он хочет сказать.

Турецкий командир поднял рупор:

– Эй вы, генуэзцы! Я – Балтоглу-бей, капудан-паша флота султана. Что вам здесь нужно?

Григорий перевел. Бастони кивнул:

– Скажи ему, если это его дело, что мы везем товары в город.

– В какой город? – уточнил Григорий. – В Галату или Константинополь?

Бастони улыбнулся.

– А вот это точно не его дело.

Григорий передал краткий ответ. Балтоглу заревел:

– Это запрещено! Вы пустите нас к себе на борт, и мы отведем вас к султану. Там вы можете встретить милосердие. Но если вы откажетесь, от меня вы его не увидите. Откажитесь – и вы все умрете. Некоторые быстро, остальные медленно.

Григорий покачал головой.

– У него ужасный болгарский акцент. Очередной отступник. Но все равно, послание ясно: сдавайтесь или умрите. Медленно.

Бастони кивнул:

– Скажи ему, пусть вставит себе кое-куда это павлинье перо и покрутит как следует.

Перевести эту фразу было сложно, но Григорий знал лучший ответ. Отбросив рупор, он поставил ногу в стремя, натянул тетиву, выхватил из колчана два болта – один в паз, другой в зубы – поднял оружие, быстро прицелился и нажал на спуск. Учитывая расстояние, волнение моря и порывы ветра, выстрел навскидку был неплох. Болт перебил одно из перьев, а ветер позаботился, чтобы турок не смог воспользоваться им для предложенного развлечения. Балтоглу с ревом исчез за фальшбортом как раз в тот момент, когда шеренга генуэзских арбалетчиков поднялась и дала залп. На полпути между кораблями арбалетные болты разминулись со стрелами, выпущенными турецкими лучниками.

– Думаю, он понял, – заметил Григорий, присев и вставляя в паз новый болт.

Но Бастони не слышал его. Стрела отскочила от его шлема, он схватился за забрало и, опуская его, крикнул:

– Тараньте этих мерзавцев!

Бой начался.