Глава 35

После того, как Ширли доверилась Валентине, а та, в свою очередь, рассказала ей о своем сне, они как-то отдалились друг от друга, и в этом не было вины Ширли.

– Давай вечером встретимся и поболтаем? – предлагала она Валентине первое время, но после нескольких отказов все поняла.

Сон Валентины произвел на нее большое впечатление, так что, получив подтверждение своим догадкам, Ширли взглянула на ремень Ванды, лежавший на подоконнике, с подозрением.

Действительно ли можно было на сто процентов исключить, что ремень принадлежал Ванде? Во время последней беседы Валентина упомянула о других вызывающих подозрения эпизодах в стенах Академии. И почему она столь неожиданно и решительно избегала ее общества? Столь резкая перемена казалась Ширли результатом какого-то мощного влияния.

Говорила ли она с Пирьо? Можно ли поверить в это, учитывая, что сон Валентины ронял подозрение именно на Пирьо и что история с исчезновением Малены из больницы столь плотно оккупировала мысли Валентины?

Видимо, она и Пирьо объединены теперь неким общим планом. Ширли склонна была поверить в это, так как отныне Валентина предпочитала садиться в противоположном конце зала, как можно дальше от Ширли, но поближе к тем дверям, из которых появлялась Пирьо.

Столь тесный контакт между этими двумя женщинами выглядел очень неестественно; он вышел далеко за рамки отношений, принятых между правой рукой Ату и многочисленными учениками.

В то же самое время Ширли заметила, что теперь, если их пути пересекаются, Пирьо смотрит на нее совсем иначе. Ее глаза все подмечали, но не стремились установить контакт. И еще, Пирьо совсем перестала разговаривать с ней. Иногда она могла кивнуть или даже изобразить улыбку на лице, но не более того.

Ширли не раз приходило в голову, что ей необходимо обсудить ситуацию с Ату, но ведь все обращения проходили через Пирьо. И как же быть?

Время от времени она даже начинала бояться, что Пирьо желает ей зла. И если это действительно так, то у Ширли нет в Академии никакого будущего.

Поэтому она стояла перед серьезной дилеммой. Ибо неважно, какое место она занимала в Академии в данный момент, и неважно, к каким средствам прибегнет Пирьо, чтобы подчеркнуть собственное положение, – все-таки Ширли уже твердо решила остаться в Академии любой ценой. А что ей было еще делать со своей жизнью? Вернуться в Лондон к безработице, убогому жилищу, старым привычкам и слабостям, к случайному низкокачественному сексу с мужчинами, рядом с которыми ей совсем не хотелось просыпаться утром? Нет-нет, увольте. Ни за что. Или кто-то будет страдать, если она не вернется? Тоже нет. На самом деле, ей на ум не приходил ни единый человек, который заметил бы ее отсутствие, кроме родителей. А если говорить начистоту, даже родители не желали иметь с ней ничего общего, об этом они вполне недвусмысленно ей заявили. Во время пребывания в Академии Ширли писала им не меньше десятка раз и получила одно-единственное письмо в ответ – открытку, в которой лаконично и сухо говорилось о том, что, пока она находится в этом безбожном месте, пусть больше не пишет им.

Преисполненная объявить о своем решении, Ширли пыталась поймать взгляд Пирьо на субботнем общем собрании, таким образом дав ей понять, что она хочет поговорить с ней. Наконец подвернулся удачный момент для осуществления задуманного – их взгляды пересеклись, причем без видимого проявления антипатии со стороны Пирьо.

Кажется, на ее губах даже промелькнула примирительная улыбка.

У Ширли мороз пробежал по коже, когда эта улыбка застыла.

Словно она смотрела на самку паука, которая почувствовала вибрацию паутины.