Глава 18,
в которой некто выходит из тумана
Сырой мох противно хлюпнул под кроссовкой.
Дон поморщился.
О Посвящении ходило столько баек, что реальность казалась оскорбительно пресной: три часа бодрым шагом по пустому лесу, сначала по цивилизованным дорожкам, а теперь вот по грязюке, едва прикрытой вечерним туманом. Ни тебе собачки с девонширских болот, ни жутких лесных хищников – топай себе, дыши воздухом! Еще и громко не говори, Эльвира сразу шикает.
Ну хоть шептаться не запретила, и на том спасибо.
Пошептаться с ребятами было о чем.
Последние два дня, с совместного чтения дневника и до Посвящения, Дон постыднейшим образом прятался. Написал Фильке записку, мол, заболел, температура, хотелось бы подлечиться до Посвящения, попросил Киллера ее передать и осел дома. Даже не интересовался у дежуривших Кира и Арийца, не объявлялся ли Поц на чердаке. До Поца ли, в самом деле, когда собственный чердак не в порядке?!
Одни сны о жизни Бенвенуто чего стоили! Дон просыпался, не понимая, кто он и где он, в первое утро назвал Киллера Асканьо и спросонок велел принести умыться и ночной горшок… хорошо хоть по-итальянски, а то со стыда бы сгорел. Это ли не бред и лихорадка?
И встречаться с Филькой не хотелось.
Тут уж или включай идиота и верь в случайные галлюцинации, или делай выводы – а выводы стремные! Судя по дневнику, ей как минимум пять сотен лет…
Нет, думать об этом всерьез совершенно невозможно. Это же еще невероятнее, чем допустить, что Эльвира в самом деле ведьма и летает на помеле.
Кстати, эта ведьма как-то подозрительно перестала шикать на студентов и вообще обращать на них внимание. И тропа куда-то делась, а туман сгустился. Надо зажечь фонарики, странно, что Эльвира не скомандовала, темно же совсем!
– Киллер, держись ближе! Ромка, Кир, не отры… – обернувшись к ребятам, шедшим позади, Дон замолк на полуслове. Позади никого не было, только туман, редкие сосны и болотные коряги. – Кир? Эрик?
Ответа не было.
Хуже того, ощущение плеча рядом тоже пропало.
Дон резко развернулся обратно, протянул руку – и наткнулся на колючий куст.
– Киллер? – позвал он, уже понимая, что остался один.
Все четыре десятка человек, которые шли по лесу, пропали. Потому что там, где столько народу, не может быть такой тишины. Ватной. Настороженной. Без единого хруста или отголоска шагов. Без единого электрического луча, а ведь фонари есть у всех.
Вашу же мать!
Очень захотелось побежать, заорать во все горло – не может же такого быть, чтобы все разом провалились! Тут и проваливаться-то некуда, до трясины пара десятков километров, а то и больше. Не растут сосны на трясине!..
Или растут?
Или дело вовсе не в трясине?
Надо позвать ребят.
Сейчас же.
Ну?
Дон открыл рот, набрал воздуха – и вместо голоса из горла вырвался задушенный сип, и кашель, и почему-то туман резко запах формалином и какой-то еще музейной гадостью.
Сорвав с плеча рюкзак, Дон нащупал фонарик. И нож рядом с ним. Старый охотничий нож, подаренный Филькой на прошлый день рождения.
Жаль, не серебряный… вот бы сейчас пригодилась коллекция из Киллеровой квартиры! А то выйдет из леса Жеводанский оборотень, а у Дона даже синей ленточки нет, не говоря уже про серебряные пули…
Ну же, почему ты не горишь? Давай, фонарик, зажигайся!..
Кнопка сработала только с третьего раза. Хотелось бы верить, что это потому, что руки дрожат, а не потому, что батарейка сдохла.
Узкий луч прорезал туман и уперся в дерево. Вильнул вправо – и снова дерево. Еще – куст. Куст? Странной формы куст, и туман вокруг него так клубится, словно обтекает чью-то голову…
Успокойся, Дон. Это всего лишь лес, а не Кунсткамера. Здесь с тобой ничего не случится. Опасности нет.
Вдохни. Выдохни. Держи фонарь ровно и достань компас. Туман или не туман, нужно дойти до места сбора. Обязательно дойти. И привести ребят – они где-то рядом.
Мысль о том, что без него ребята могут и потеряться в тумане, слегка отрезвила. Даже руки перестали дрожать, а луч фонаря – метаться между кустами. Даже сердце чуть успокоилось и не так грохотало в ушах.
Достаточно успокоилось, чтобы Дон смог расслышать шаги.
– Кто тут? – он резко развернулся в ту сторону, откуда послышался звук, и выставил перед собой фонарик.
Луч выхватил из тумана корзинку. Обычную такую плетеную корзинку, пластиковую. Разноцветно-полосатую, накрытую платком.
Точь-в-точь в такой когда-то бабушка-соседка носила с рынка грибы. А ведь и сейчас грибами пахнет!
– Сынок, – проскрипело над корзинкой, и Дон машинально поднял фонарик повыше. Размытый в тумане луч осветил старуху. Лет восьмидесяти, не меньше! В платке с розами. И пальто розовое. Совсем не для леса пальто! И не для грибов.
– Помоги бабушке, бабушка старенькая, вон, грибочков набрала… – Старуха вперевалку шагнула к нему, явно прихрамывая на левую ногу. – Тяжелые они, грибочки-то! А тут вон какой туман, заплутала совсем! Ты уж помоги, мне б только на дорожку выйти…
И говорит как-то карикатурно. Как ведьма в страшной сказке. Как… да, точно! Как у Гауфа, в «Карлике-Носе»! Ты ей поможешь, а она тебе в награду нос на три метра.
Тут же стало стыдно. Ну какой Карлик-Нос? Обычная старуха, и идти ей тяжело, и страшно здесь – темно, туман, под ногами хлюпает. Вот только как же ребята? Если выводить бабусю, надо идти на север, а если к месту сбора на болотах, то на юг. Но не бросишь же ее тут, и с собой не поведешь…
Елки зеленые! Куда же все подевались, а? Какой леший их увел?
Подумал про лешего и чуть не стукнул себя по лбу фонариком. Дурак, вот же дурак! Вперся в лес, а лешего не уважил. Нелогично? Суеверия и бабкины сказки? Плевать. Когда целых два класса галдящих ребят сгинули в тумане, не до логики. Даешь суеверия… Эх, зря бутербродов с собой не захватил, но кто ж знал…
– Сейчас, бабушка, помогу вам. Минуточку, погодите, – сказал он, беря фонарик в зубы и стягивая сначала рюкзак, а следом куртку.
– Что это ты делаешь, сынок? – Удивилась старуха и тут же всполошилась: – Холодно же, простудишься!
– Вы бы хоть перчатки вывернули, бабушка, – буркнул изнутри свитера: тот был с узким горлом и никак не хотел стягиваться, пока Дон не убрал фонарик изо рта. – Хозяина уважать надо.
Наконец Дон победил свитер, вывернул и натянул обратно: хоть и подмерз немного, а все лучше, чем переобувать кроссовки с левой ноги на правую и наоборот.
Глянул на старуху – странное дело, несмотря на ночь, туман и выключенный фонарик, он отлично ее видел. Не в цвете, правда, и размыто, и сам туман слегка светился голубым неоновым светом… нет-нет, не думать о странностях. Спишем на ответ лешего. Мол, кто уважает – тому подсветка за счет принимающей стороны. Лишь бы только без стрип-шоу от Бабы-яги и приватного танца кикимор, это было бы слишком…
А старуха недоуменно свела кустистые брови.
– Да ты что, сынок, какой такой хозяин? Лесник, что ль? Да откуда ему тут взяться? Ох, молодежь, молодежь…
Дон пожал плечами. Не хочет – и фиг с ней.
– Давайте, помогу. Только до дорожки далеко, километра два.
Может, и правильнее было бы отвести ее прямо до станции, но время, время! К точке сбора опоздаешь – полбеды, а вот то, что Семья за это время разбредется леший знает куда, в таком-то туманище… Нет, никаких станций!
До дорожки, и все тут. Тем более там и беседка есть, с лавками, хоть ночуй. Он ей даже спальник оставит и бегом обратно.
Два километра обратно дались почему-то страшно тяжело. Может, от беспокойства за потерявшихся в тумане друзей, а может, из-за корзинки. Кирпичей туда, что ли, напихали? Да еще то и дело приходилось оборачиваться и проверять, не потерялась ли старуха: хоть она и переваливалась, как утка, и пыхтела, как паровоз, но туман чудесным образом съедал все звуки. То есть когда Дон видел бабку, то и слышал ее шаги, а как только она оказывалась за спиной – все, тишина. Как проваливалась.
К тому времени как из тумана показалась беседка, Дону казалось, что проклятая корзина весит килограммов пятьдесят. А может, и сто! И раз сто он пообещал себе, что больше никогда, ни за что не будет таскать корзинки всяким бабкам! А вообще им крупно повезло, что вышли прямо к беседке. Легко могли промахнуться на полкилометра, даже с компасом.
– Вот она, дорожка. – Он поставил корзинку, обернулся, оглядел упрямо ковыляющую старуху и махнул рукой на беседку: – Вы бы здесь до утра остались, что ли. До города километров пятнадцать, и последняя электричка ушла. А я вам спальник дам, не замерзнете.
Старуха так и расплылась в улыбке.
– Вот спасибо, сынок! Позаботился о бабушке, а что ж, спальник-то оно и хорошо. Ты б только, сынок, корзинку-то занес под крышу, сама-то я никак… тяжело мне, старенькая я…
Ага, старенькая. Дыхание даже не сбилось! Одышки совсем нет! Всем бы так, в ее-то возрасте… но отказывать как-то неудобно.
– Пойдемте, занесу вам корзинку и спальник достану, – согласился он.
Пока он про себя ругался на грибников-энтузиастов и пытался поднять ненавистную корзину, старуха бодро протопала мимо него и зашла в беседку, полную все того же голубовато светящегося тумана. Зашла, потопталась там и поманила Дона.
– Иди, сынок, иди сюда, не бойся.
Дон сжал зубы. Еще смеется! Вот же… бабка! Да кого тут бояться!
Он подтащил корзину к беседке – уже просто волоком, толкнул ее через порог, шагнул сам, намереваясь отдать бабке спальник, раз уж обещал, и бежать обратно…
И замер – голова закружилась, в глазах на миг потемнело… а когда просветлело, бабки не было.
Бабки? Какой еще бабки?
Сюда, в миланскую галерею «Дель Арте», бабок не пускают, если только их фамилия не украшает список Форбс или очередную номинацию на «Оскар» или «Букер». И почему он подумал о какой-то бабке, странно…
По краю сознания скользнуло еще одно воспоминание: лес, туман, заблудившиеся в тумане друзья…
Чушь какая.
Он здесь, а не в лесу. Это от нервов мерещится всякое. Шутка ли, его сольная выставка в «Дель Арте», полный зал бомонда и журналистов, и к нему уже бегут штук десять. Надо бы им что-то сказать, но что?..
Из-за спины раздалось мелодичное контральто:
– Не торопитесь, сеньор Горский ответит на все вопросы на пресс-конференции.
Уф, слава богу, продюсер не дремлет. Что бы он без нее делал?
– Спасибо, синьорина… – он обернулся к ней, чтобы предложить руку и вместе войти в зал, и застыл.
Она была красива. Очень молода, наверняка и тридцати нет, в густо-розовом платье… Точно того оттенка, что и пальто старухи из лесного воспоминания. А звали ее… Фиона? Летиция? Фелиса?
Как странно, разве так бывает – забыть имя собственного продюсера…
Она одарила журналистов ослепительной улыбкой, еще ослепительнее улыбнулась Дону и приняла его руку.
– Сегодня твой день, сеньор Горский. Идем же!
Она едва заметно потянула его вперед, но Дон остался на месте.
Что-то мешало сделать следующий шаг.
Но что? Ведь все отлично!
Его сольная выставка… ярко освещенная «Гитара» в центре зала, доносятся из толпы обрывки разговоров:
– Юный гений… стоит ожидать новых шедевров?.. Всего семнадцать лет, подумать только!..
От группы журналистов помахал рукой учитель, маэстро Бенвенуто. Из-за его плеча выглянула Маринка, что-то сказала – Дон не расслышал в гуле голосов, что именно, – и показала глазами в сторону, в людской водоворот вокруг «Гитары». Только тогда Дон заметил ее родителей: они пробивались к нему через толпу, сияя гордыми улыбками, словно это они вовремя разглядели и выпестовали талант.
Пф. Еще чего! Если кто и пестовал, то мама – вон она, со своим последним гением, отмахивается от предпоследнего гения и смотрит на Дона. С гордостью.
А предпоследний гений подмигивает Дону, мол, я же говорил – этот зал будет твой!
Не то чтобы он говорил, нет. Дон сам так захотел. Три года назад, после того как этот мамин гений затащил их в галерею «Дель Арте» на пафосное мероприятие в честь новой звезды примитивизма, Дон и решил: когда-нибудь он сотворит такой шедевр, что в его честь закатят мероприятие еще более блестящее.
И вот – он здесь, все правильно. Он гений, и он получил что хотел…
– Здесь все, что ты хочешь, Дон. Иди же, возьми свою славу! – отзвуком его же мыслей шепнула продюсер…
…старуха из «Карлика-Носа»…
…залитый светом хрустальных люстр зал манит звоном бокалов, гулом восхищенных голосов, блеском бриллиантов и завистливых глаз…
…в темном, утонувшем в тумане лесу бродят его друзья, забытые и ненужные…
Почему это ненужные? Без Киллера не было бы и «Гитары»! Киллер – гениальная модель, надо бы его снова лепить… Киллер?..
Но почему его нет в зале? Ни его, ни Кира, ни Ромки, ни Арийца… Никого из Семьи!
– Почему они не пришли?
– У них своя дорога, – шепнула Фелиса или Летиция. – Им здесь не место. Они порадуются за тебя потом.
Дон обернулся к ней, нахмурился.
– Я же хотел, чтобы они были со мной!.. – потребовал он, и почему-то почувствовал себя капризным малышом, топающим ножкой посреди песочницы.
Слава в голову ударила?
– Все будет как ты хочешь, Дон, – улыбнулась Фиона или Фелиса. – Главное, не упустить свой шанс и получить самое важное. Ты гениален, и твой путь – вот он. Слава! Все прочее подождет.
Дона передернуло.
Слава? Пафос? Блеск? Какой-то он пластмассовый, этот блеск. То есть оно, конечно, здорово и хочется, но разве это самое важное? Нет, она не права.
Самое важное – это творение. Сам процесс. Когда глина под пальцами, когда весь мир исчезает, и есть только Дон и его Гитара…
А почему, кстати, он помнит только глину? И Гитара была маленькая, а не в полный рост. Почему он не помнит, как лепил… нет, она же бронзовая! Значит, он ее отливал?! Когда? Как? Не было такого!
– Ты просто не помнишь, но это не имеет значения. Это твоя «Гитара», это твоя заслуженная слава.
Забыв про полный публики зал, Дон развернулся к Летиции-Фелиции и упер ей палец в грудь. Хамство, да, а плевать!
– Как ты это сделала? Зачем? И кто ты?
Она пожала плечами и немножко грустно улыбнулась.
– Мое имя неважно, Дон. Важно – чего ты хочешь на самом деле. Я всего лишь даю тебе шанс, но взять ты можешь только сам. То, что тебе нужно.
Обтекаемые, скользкие слова… а что ему нужно? На самом деле?
– Ты гениален, но гениальность без возможности работать ничего не стоит, ты это знаешь.
Она смотрела ему в глаза, но Дон не видел ее: перед мысленным взором кружились картины детства. Художники, скульпторы – с их пьянством и бедностью, с необходимостью рисовать китчи на заказ и никому не нужными шедеврами. Выставки бездарностей, в которых вложили деньги ради отмывания капитала или потому что те вовремя легли в постель с кем надо. Он видел все это изнутри и никогда не питал иллюзий о легком хлебе художника, он знал, что ему придется работать до упаду, пробиваться, снова работать – и так пока он не получит свою заслуженную славу.
Заслуженную.
А не просто так.
– …тебе нужно творить, а для этого нужны заказы, гранты и премии, – продолжала Феличе; теперь он вспомнил ее имя, а с именем и все остальное. – Твоим творениям нужна публика, а для этого о тебе должны знать. Слава, Дон. Твоя заслуженная слава. Сейчас, а не когда тебе будет семьдесят. Ты же не хочешь умереть в нищете, забытым и никому не нужным, как Челлини?
– Мы поговорим о Челлини в понедельник, в школе, Фелициата Казимировна. И обо всем остальном тоже. А теперь мне пора – ребята ждут.
Филька покачала головой.
– Не ждут, Дон. У каждого своя дорога, и отказываться от единственного шанса занять свое место ради друзей – глупо. Никто из них не сделает этого ради тебя.
Дон покачал головой.
Не сделают? Плевать. Он – дон Семьи не потому, что ждет от ребят чего-то этакого, а потому, что так правильно. Для него самого. И если он гений, если он достоин – он сам получит все, чего достоин. Сам отольет свою «Гитару». И сам позовет друзей на свою выставку, когда она будет.
И они придут. Обязательно придут!
– Если ты уйдешь сейчас, то можешь никогда больше не оказаться здесь, – вздохнула Филька.
Дон стиснул зубы. И это ему Филька говорит? После всех ее «верь в себя»?
Но даже если и так…
Леший тогда с ней, с этой чужой славой.
Дон еще раз взглянул на «Гитару», на сияющую маму – и шагнул назад.
…он упал, изрядно ушибив бедро и машинально выставленный локоть о поваленное дерево. Вокруг по-прежнему был лес, темный и сырой, перед ним совершенно пустая полянка и никакого тумана. А где-то неподалеку слышались голоса.
* * *
– Киллер? Эй, Киллер!! Витек? Дон? Эй!
Нет ответа. Как будто друзья растворились в сыто хлюпающем кисельно-густом тумане.
Ладно, если туман мешает смотреть и слушать – можно нюхать. Обоняние Эрика еще никогда не подводило…
Он втянул сырой, пахнущий прелью воздух. Ну? Хоть что-нибудь? Запах духов Лизы? Или репеллента – от Ромки? Или корицы – от Леона? Или хоть что-нибудь!
Нет. Ничего знакомого.
Но…
Сквозь прель и сырость пробился чужой и дикий запах.
Хищник. Кровь. Сила.
Запах приказывал: беги, малыш. Беги, прячься! Я найду твоих друзей сам. А ты еще можешь спастись. Ну же, беги!
Эрик вздрогнул и попятился. И тут же устыдился – как это? Он, что ли, сбежит?! А эта непонятная хищная скотина будет искать его одноклассников, и явно не для того, чтобы в палочку с ними поиграть? И что, съест Лизку? С которой Эрик только вчера впервые поцеловался? Или даже эту дуру Маринку?
Или… Киллера?!
И что, больше никаких шуточек на уроках, иайвовых ватрушек Франца Карловича, и посиделок за столом-аквариумом?
То есть это глупое животное там, в тумане, думает, что Эрик позволит кому-то сожрать его единственного друга?!
Хрен тебе! Во всю мор-р-рду!
Эрик потянулся было за десантным ножом, чтобы встретить врага не голыми руками, но перед глазами вдруг потемнело, земля покачнулась, подпрыгнула – и он упал на четвереньки.
Правильно упал, устойчиво. И запахи тут же стали яснее. Много, ужасно много запахов, зато сразу понятно, где кто. Репеллент – очень далеко, на другом краю леса, и духи тоже, зато корица… корица где-то совсем рядом! А рядом с корицей – кто-то чужой!
Шерсть встала дыбом, а в горле заклокотало.
– Пор-р-р-р-р-р-р-р-рву, твар-р-р-р-р-рь!
Пусть только покажется, живым не уйдет!
В голову настойчиво лезло почему-то «полетят клочки по закоулочкам», и Эрик сердито тряхнул головой. Не сейчас. Сейчас – разобраться с врагом!
Он со всех ног… лап… неважно чего, бросился на запах корицы. Никто не смеет нападать на Киллера, это его Киллер…
Бросился – и едва не врезался в вынырнувшего из тумана Зверя.
Огромного, остро пахнущего силой и агрессией.
Заступившего дорогу.
Очень хорошо знакомого.
– Пр-р-редатель!
От страха голос срывался, давал петуха, но Эрику было все равно. И что этот Зверь его проглотит и не заметит – тоже. Он просто не думал об этом. Только – о друзьях. О том, что он должен защитить Киллера и остальных от этого мерзавца, притворщика… Как он мог? В учителя набивался, о доверии говорил, сенсей хренов!
– Пр-р-р-редатель!
Эрик прыгнул на него, вцепился в лапу – и внезапно Зверь попятился, угроза сменилась недоумением… а во рту стало гадко и шершаво от шерсти, так гадко, что Эрик чихнул, разжав зубы.
Зверь отдернул лапу, попятился еще – и, проворчав что-то недовольное, сбежал.
Сбежал!
– Тр-р-р-рус! – крикнул ему вслед Эрик и поспешил к Киллеру. Скорее, надо успеть, ведь Зверь не один, здесь на каждом шагу голодные хищники! Поджидают, окружают, сейчас нападут на друга… на хозяина… – Пр-р-р-рочь! Пор-р-р-рву! – зарычал он, вылетая из-за спины Киллера навстречу болотным тварям.
