Книга: Чувство ежа
Назад: Глава 16, в которой у мадонны Феличе случается видение, а к Дону стучится шиза
Дальше: Глава 18, в которой некто выходит из тумана

Глава 17,
в которой грибники пьют, а волки поют

В рваных облаках тонуло, цепляясь за верхушки сосен, косматое оранжевое солнце. Над лесом замерла тишина.
Не та хрупкая осенняя тишина-предвкушение, которую любила Феличе. И не та живая лесная тишь, в которую вплетается то птичий посвист, то шорох лапок в сухой траве. Эта неестественная тишина давила, колола ознобом и требовала орать во все горло, срывать голос – лишь бы услышать хоть что-нибудь.
Но орать было некому. За все полтора часа, что Феличе с Сенсеем шли к болотам, им не встретилось не то что человека – ни синицы, ни ежа, ни даже запоздалого сентябрьского комара.
Умные лесные твари ушли-улетели от греха подальше, а кто не мог убежать или уползти, зарылся поглубже и старался дышать как можно тише.
Чтобы не услышали. Не унюхали.
Хозяева леса отлично подготовились к сегодняшней ночи. Будь Феличе живой и умей бояться, бежала бы сейчас от этого леса к ближайшей церкви. Но единственный, кто был рядом и в теории умел бояться, только настороженно принюхивался и тихо фыркал на туман, белесыми капельками оседающий на бурой шерсти.
Внезапно распоровшие мертвую тишину вопль далеких динамиков и всплеск разудалого веселья были настолько неуместны, что Феличе не сразу поверила в их реальность.
Сенсей замер под рукой, настороженно повел ушами.
– Гр-рибники, – проворчал с нескрываемым сожалением. – Пьют.
Это были первые сказанные им слова «не по делу» за всю неделю.
Отвратительную неделю.
Феличе искала Дунаева, подняла на уши всех продюсеров, администраторов, чуть ли не сторожей – и ничего не нашла. Дунаев был, но его не было. Никто не видел, никто ничего не знает. Но афишу-то она видела! И приглашения, написанные его рукой, тоже. А сам Дунаев спрятался.
Феличе погладила Сенсея по вздыбленному загривку.
Он не одобрял ее поисков, но помогал. Не потому, что не мог отказать, – по большому счету она не была его хозяйкой, лишь исполняла обязанности.
Временно.
Пока они оба этого хотят.
Так получилось, а почему – они оба предпочитали не задумываться.
Зато Сенсей был единственным ее настоящим другом. Живым другом. Он тоже заставлял ее сердце биться, но совсем не так, как Дунаев и сотня других мальчиков и девочек до него.
– Плохое время для грибов, – тихо сказала Феличе и едва заметно подтолкнула Сенсея вперед: у людей еще есть шанс уйти из леса до захода солнца. Всем будет лучше, если они успеют.
Волк выскользнул из-под ее руки и растворился в редких кустах, Феличе пошла за ним: туман угодливо стелился под ноги, почти нес ее на себе – быстро, много быстрее, чем шел бы любой человек. Несколько мгновений – и отвратительный матерный шансон заполнил пустоту леса, а перед Феличе открылась поляна, залитая обманчивым вечерним солнцем сквозь лысоватые кроны сосен.
Здесь, на лавочках рядом с мангалом, расположились обыкновенные питерские грибники: четверо мужчин лет по сорок и две девицы. Глупые и глухие люди.
Впрочем, самая капля ума или везения у грибников была. Они включили свою дикую мертвую музыку – плеер с диском или какую-то еще техническую подделку. Музыка, сыгранная машиной, записанная машиной и звучащая из машины, – пустой набор бессмысленных звуков. Даже тот «голос певца», что доносился из динамиков, содержал жизни меньше, чем скрип сухостоя. Зато мат из динамиков вполне мог отпугнуть тех, кто сегодня хозяйничал в лесу и на болотах. До захода солнца.
Но никакой больше защиты у грибников не было, даже нательных крестиков. И ума, чтобы прочитать предостерегающие знаки и не соваться нечисти в пасть, тоже. Наверняка знаки были – по конвенции, не меньше трех каждому человеку. Жаль только, что современные люди не верят в «суеверия» и не слышат собственных инстинктов, заглушая их алкоголем и все той же недомузыкой.
Странные люди. Слушают мертвую музыку, едят мертвую еду. От одного запаха могло бы стошнить, если бы для Феличе имели значение запахи: спирт, уксус, какие-то химикалии и почему-то арбуз. Летний солнечный аромат совершенно не вязался с промозглой хмарью, поднимающейся с земли, и оплетающими добычу щупальцами тумана.
Да и вся эта картина своей изысканной нелепостью могла бы вдохновить художника-неореалиста.
Грибники пили.
Что-то тягуче-розово-спиртовое, отчаянно пахнущее арбузом, из прозрачных пластиковых стаканчиков.
Грибники смеялись своим глупым шуткам и лапали девиц за обтянутые джинсовыми юбочками попы. И грибники, и девицы закусывали колбасой, солеными огурцами и маринованными грибами из банок, а одна из девиц увлеченно хрустела чипсами.
И все это – в абсолютно пустом на многие километры лесу, из которого ушли даже ежи и белки.
Пожалуй, если бы это были идиоты-сатанисты или какие-нибудь наркозависимые поклонники Ктулху, Феличе оставила бы их в покое и уговорила Сенсея не вмешиваться. В конце концов, если в лес пришли те, кто очаровался романтикой греха, польстился на смутные обещания непонятно чего и добровольно отдал себя «той стороне», это их выбор. Не надо было соглашаться и лишаться защиты конвенции. Но эти? Просто люди. Пусть не светочи интеллекта и не образчики добродетели, но они никому не обещали отдать свои души.
Нет уж. Тут кое-кто обошел конвенцию и наплевал на требование трезвости и сдержанности. Значит, и Феличе может слегка подтолкнуть людей в нужную сторону. Даже не сама. Сенсей все сделает и без ее просьбы, насчет дальнейшей судьбы этих людей их желания совпадают. Да и перед сегодняшней ночью ему не помешает немного повеселиться – в Посвящении нет ничего приятного не только для студентов.
Волчья морда как раз показалась из кустов напротив беседки, сморщилась…
Вот ему на запахи было не плевать. Он даже не всякое вино мог пить, а алкоголь из питерских магазинов считал неудачной попыткой создать средство от клопов. Что уж говорить про чипсы или насквозь химическую колбасу?
Волк оглушительно чихнул. И еще раз, с крайне недовольным видом.
Но грибники не услышали за грохотом басов и собственными увлеченными речами.
– …настоящая ростовская арбузовка! – словно не слыша шансона, сообщил приятелям самый здоровенный из грибников, одетый в камуфляжную куртку и синие спортивные штаны. Поднял бутыль, открутил крышку, пошевелил носом. Довольно крякнул. – Арбузовка, значит, должна быть прозрачная, как слеза. Берешь лопнутый арбуз, серединку вынимаешь и в бочку ее! Потом…
Собутыльники внимали с благоговением, даже девицы перестали хрустеть чипсами.
Сенсей вышел из кустов. Подгреб лапой вторую бутыль – уже полупустую, оставленную непонятно почему в сторонке.
Его снова не заметили: рассказчик сидел к кустам спиной, а остальные смотрели исключительно на арбузовку.
– Минздр-рав предупр-реждал, – проворчал Сенсей и наступил на бутыль лапой.
Пластик затрещал, перебивая «музыку».
И тут же по лесу разнесся басовитый рык: еще в Оверни Сенсей в совершенстве освоил искусство рычать громче бенгальского тигра и отовсюду сразу.
Грибник оборвал речь и обернулся, все так же держа перед собой стаканчик, налитый всклянь розовой дрянью. Держал – и уронил, потому что Сенсей улыбнулся.
– Собачка… – пролепетала девица, смяла с отчаянным хрустом пакет из-под чипсов, и сама же подпрыгнула от звука: плеер все так же вопил, но уже не заглушал ждущую тишину леса. Наоборот, внезапно грибники осознали, что никого вокруг нет и родная полиция их не сбережет. А девица упрямо повторила, совсем тихо и срываясь на писк: – Хорошая собачка…
Сенсей улыбнулся шире, пнул лапой бутыль, так что она покатилась к замершим на месте грибникам, и выразительно сказал:
– Гав.
С тем же успехом он мог сказать «мяу» или процитировать Омара Хайяма на языке оригинала, все равно грибники ничего не поняли. От них шла такая волна животного страха, что Феличе поморщилась: юмор Жеводанского оборотня ни на грош не изменился за три сотни лет. Все так же обожает пугать крестьян.
Ладно, напугал, и хватит пока. Страх – слишком лакомая добыча для местных.
Феличе вышла из-за сосны, аккуратно нажала кнопку «стоп» на плеере и с вежливой улыбкой пояснила подпрыгнувшим на месте грибникам:
– Ужасная музыка, от такой и озвереть недолго.
– Дрянь, – подтвердил Сенсей вполне членораздельно даже для человеческого уха и рявкнул, как сержант на плацу: – Мусор собрать! Быстро!
Совершенно потерявшим соображение грибникам потребовалось меньше минуты, чтобы запихать в пакеты все, что они набросали, подхватить свои сумки и замереть – все это не отрывая завороженных взглядов от Сенсея.
Феличе тоже было приятно на него посмотреть. Красавец! Шерсть бурая, шелковистая, с выразительной черной полосой вдоль хребта. Зубы белые, здоровые и острые, чистит два раза в сутки и регулярно посещает дантиста. Глаза желтые, в лесном полумраке светятся. И улыбка – воплощенное очарование. Когда-то, в лесах Оверни, именно эта улыбка убедила Феличе, что ей просто необходим ручной волк, который умеет одной улыбкой убедить кого угодно в чем угодно.
Вот и теперь грибники, прижав к себе свое нехитрое имущество, смотрели на Сенсея с почтением, благоговением и трепетом, как и положено крестьянам смотреть на сеньора.
– Трезвость и чистота суть залог долгой жизни, – изрек Сенсей и внимательно оглядел людей. Во всей его царственной позе, в свете желтых глаз читалось: «А кто не согласен, тот – обед».
Грибники были согласны. Они даже повторили хором, три раза для лучшего усвоения. И строем, с песней, пошли домой. Пели они матерные частушки – фальшиво, зато громко и с чувством.
Пока грибники не скрылись среди редких сосен, Сенсей им подпевал во всю мощь волчьей глотки. Очень проникновенно. А потом замолк и склонил голову набок, глядя на Феличе. Мол, разве я не молодец? Конечно, был бы совсем молодец – проводил бы людей до опушки, куда лесная и болотная нечисть уже не суется, но время, время! Студенты под водительством Эльвиры уже в лесу и через час будут на месте.
– Твои педагогические методы достойны Нобелевки! – Феличе улыбнулась, протянув к нему руки: она тоже понимала, что шанс людей покинуть лес до заката есть, но без нее и Сенсея – пятьдесят на пятьдесят. Либо смогут, либо нет.
Сенсей тут же положил лапы ей на плечи и облизал лицо.
– Фу, перестань! – попробовала отмахнуться она. – Мокрый! Псиной пахнешь!
– Правильно пахну, местным нравится, – согласился Сенсей, задрал морду и принюхался. – Хозяева вышли, слышишь?
Феличе тоже прислушалась и пожала плечами:
– Рано, солнце еще не село. – Подразумевалось: «Мы сделали все, что могли».
– Надеюсь, все помнят о конвенции, – проворчал Сенсей достаточно громко, чтобы его услышали.
И словно в насмешку, частушки оборвались на полуслове, визгливо вскрикнула девица, пахнуло страхом и болью… Сенсей рванулся вслед за людьми, готовый растерзать наглую нечисть, но Феличе удержала его, вцепившись в шерсть на загривке.
– Поздно. Стой, да стой же! Поздно…
Вместо ответа Сенсей зарычал – без слов, но так, что искривившиеся сосны поспешно выпрямились, а туман втянулся в землю и затаился. На месте лесной нежити Феличе бы, пожалуй, сбежала. Вдруг не запомнил и не найдет? Хотя толку-то… уже запомнил.
Видимо, кое-кто тоже считал, что прятаться бесполезно.
– Не стоит так уж яриться, сударь, – прошелестел мягко-укоризненный голос.
От одной из сосен – справа, совсем не в той стороне, где исчезли люди, – отделился мужчина лет тридцати.
Длинное узкое лицо, светлая кожа, широкие светлые брови. Длинные ресницы. Яркие полные губы. Завораживающая полуулыбка. Стянутые в небрежный хвост рыжеватые волосы. Зеленый свитер нарочито грубой вязки. И «Никон» на груди.
Богема. Классический фотохудожник.
Вот только глаза… Миндалевидные, зеленые, как молодая трава, еле заметно мерцающие в тени. Странные глаза.
Но кто обратит внимание на такую мелочь? Кто заметит, что он и пахнет не как человек – ни примеси запаха тела. Легкий цитрусовый аромат, почти скрывающий запах тины, мокрой земли и начинающего преть камыша.
Впрочем, наблюдательные заметят. А остальные…
А остальные только что не дошли до опушки.
Что ж, если сегодня кое-кто предпочел сытный обед хорошему отношению Сенсея – это его выбор и его проблемы. Большие проблемы. Тонны на полторы зубов, когтей и злости.
Как удачно, однако, что Сенсей не человек и его эмоции Феличе не задевают, если она сама этого не хочет. Как и эмоции болотника и прочей нежити. А людей – живых людей – рядом уже нет.
Болотник словно услышал ее мысли. Улыбнулся, показывая зубы.
Наверняка болотники не едят стоматологов, подумала Феличе. Любой стоматолог заметит, что у собеседника нет коренных зубов. Только передние резцы, а начиная с четвертого – клыки. И неважно, что размер вполне обычный, человеческий. Редкая жуть, особенно когда в крови после обеда.
– Мы конвенцию не нарушаем. Люди сами пришли, знаки проигнорировали, уходить не собирались. Все было по закону, господа.
Сенсей зарычал, подался к болотнику и начал расти. Сначала его тень – словно ее отбрасывал не волк, а косматое чудище размером с носорога, причем эта тень тоже рычала, скалила зубы и светила алыми глазами. И с запозданием на секунду появился сам Жеводанский Зверь: полторы тонны ярости и жути.
Болотник все же попятился. Закон или нет, если Зверь бросится, от него мокрого места не останется.
А Феличе, поморщившись, ухватила Зверя за холку и, пока он не успел опомниться, выпила все полторы тонны ярости. Хоть болотник и нарвался, но не сейчас же!
– Стоять, – велела она Сенсею. – Потом разберетесь между собой. Сегодня мы в одной лодке.
Сенсей замер, не закончив шага, опустил морду и покосился на нее обиженно и виновато. А болотник раскрыл рот, собираясь что-то еще сказать.
Наглая тварь!
Чужая ярость в крови вспыхнула огнем, обожгла Феличе и выплеснулась на болотника – сам виноват! Надо уметь вовремя заткнуться!..
Прикрывая обожженное лицо позеленевшими руками с перепончатыми пальцами, болотник отскочил за куст и оттуда что-то тихо пробормотал насчет закона.
– Еще слово, и ты получишь все, – пообещала ему Феличе. – Мало не покажется.
Ей и самой мало не показалось. Теперь изжога на пару часов, а то и на всю ночь. Как же некстати!
Проворчав под нос что-то еще недовольное, Болотник махнул рукой, мол, следуйте за мной, Хозяин ждет.
Оставшийся путь они прошли быстро – тропой для особо важных гостей, а может, и для особо скандальных. Сенсей даже не успел высказать Феличе недовольства ее методами разрешения конфликтов. И хорошо, что не успел. Она и так знала, что ему не нравится, когда она забирает его злость. Ей и самой не нравилось, и он тоже прекрасно об этом знал. Как и о том, что нежить перед Посвящением должна быть сыта.
Но болотник все равно наглец и сам нарвался. Мог бы дать людям отойти подальше, чтобы они с Сенсеем ничего не слышали, а потом только спускать своих с поводка.
Зато Сенсей успел в пятый, наверное, раз напомнить, что он был против того, чтобы давать мальчикам дневник Бенвенуто меньше чем за неделю до Посвящения. Феличе и сама не была до конца уверена, что Дон справится, но и оставлять его по-прежнему в неведении не могла. Она же не виновата, что мусорщики потеряли берега, и что Дунаев ожил, и что Посвящение пришлось перенести! Дон должен был прочитать дневники в начале октября, чтобы у него был месяц на осмысление… Ладно, он и так справится. Дон – взрослый и разумный человек, куда разумнее и взрослее того Бенвенуто, с которым Феличе познакомилась в Италии семнадцатого века. Парочка столетий между жизнью и смертью заставила его поумнеть.
– Хватит. Сейчас не время и не место, – оборвала она Сенсея аккурат за мгновение до того, как сосны расступились и тропа лешего выпустила их на болота.
Совещание нечисти до боли походило на шабаш грибников, разве что вместо полянки в лесу они расположились на пологом холме посреди болота, а музыку играл не плеер, а юноша на дудочке. Ну и девок никто не тискал, хотя девки присутствовали. Целых три, как на подбор красотки. Полуголые, несмотря на погоду. Все три отчаянно строили глазки товарищу Твердохлебову, стараясь не поворачиваться к нему спинами – ввиду отсутствия таковых. А товарищ Твердохлебов восседал на коряге как на троне. Правда, вместо мантии лесной Хозяин был облачен в джинсы, пуловер швами наружу и кожаную куртку, тоже швами наружу. А символом власти служил неизменный тренерский свисток – не обычный пластиковый или металлический, а резной деревянный, старорусского образца детская свиристелка. Этой свиристелке лет было поболее, чем Санкт-Петербургу, и звук ее имел некоторые особенности… но, слава богу, ученики Твердохлебова об этом не задумывались. Именно на этот свисток очень внимательно смотрел мокрый, изящного сложения господин с жабрами на шее, что-то убежденно втолковывающий лешему. Господин пах морской солью и рыбой, а его гавайские шорты и золотые часы упоительно дисгармонировали с прохладным осенним вечером и подсохшим от отсутствия дождей болотом.
Едва выйдя из леса, Феличе обернулась: ей всегда было любопытно, увидит ли она, как отступают деревья или исчезает тропа? И как всегда, лес ничего ей не показал. Как стояли сосны в полукилометре от холма, так и стояли, даже не шелохнулись. Лес не считал ее добычей. Но и не любил. Скорее, просто не замечал.
А вот Твердохлебов наконец заметил. Отстранил водяного и помахал рукой в приветствии. Мавки, кикиморы и прочие участники производственного совещания притихли, даже Лель отложил дудочку.
– Все в сборе, все готовы? – Голос Твердохлебова здесь, на месте древнего капища, звучал совершенно иначе, чем в городе. Словно ветер в кронах, или эхо среди сосен, или скрип древнего дуба. Он и выглядел иначе, несмотря на человеческие одежки. Хозяин и есть хозяин, хоть корягой прикинься. – Эльвира почти на месте.
– Можно начинать, – отозвалась Феличе и обернулась, почувствовав на себе злой взгляд болотника. Что ж, придется сказать ему пару слов на ушко, чтобы не вздумал отыгрываться на детях. Даже одного слова будет довольно: «Морена».
Его она и шепнула, одними губами, только для болотника. Тот услышал, понял и недовольно отвернулся – связываться с драконом ему хотелось куда меньше, чем с оборотнем и высшей.
Твердохлебов едва заметно улыбнулся их молчаливому диалогу и поднес к губам свою свиристелку. Над болотами пронесся неслышный вздох, где-то далеко взлетела с граем стая ворон, туман пополз вверх по холму. А сам леший обвел тяжелым взглядом подданных – одного за другим. Первым он глянул на болотника, и человеческий образ истаял: растворился «Никон», зеленый свитер пророс чешуей и тиной, рот растянулся, показывая загнутые внутрь рыбьи зубы, в глазах загорелся зеленый гнилостный огонек. Щелкнув зубами, болотник присел – и гигантским лягушачьим прыжком исчез в белесой мгле.
Следом Хозяин глянул на мавок – их платьица потекли тиной, волосы заколыхались, кожа побелела, и они растаяли, оставив после себя лишь тихий призывный смех… Почти тут же водяной шагнул в сторону, в единственную на островке лужицу – небольшую, по размеру ноги – и опал водяным столбом. Лужица взбурлила и тут же без остатка впиталась в землю.
Феличе поежилась.
Через этот обряд она проходила каждый год уже пятнадцать лет, но находить в нем хоть что-то приятное так и не научилась.
Страх, холод, пустота.
И ни одного воспоминания о происходившем – после.
Твердохлебов посмотрел на нее.
«Ты готова?»
«Да».
И стало темно.
Назад: Глава 16, в которой у мадонны Феличе случается видение, а к Дону стучится шиза
Дальше: Глава 18, в которой некто выходит из тумана