16
Они поклялись на ристалище забыть этот потешный поединок, словно его никогда не существовало. Боярый муж прощал Ражному молодую и неслыханную дерзость, оставляя ее в тайне от Ослаба; Вячеслав в свою очередь обязывался честью аракса хранить тайну «ахиллесовой пяты» Воропая, пока тот владеет Валдайским Урочищем. А желающих узнать ее нашлось бы достаточно: мало кто из возмужавших араксов не мечтал о боярской шапке и не взирал на ее нынешнего владельца, как на потенциального соперника. Кроме того, среди калик перехожих были прохиндеи, добывавшие всяческую информацию о защитниках, которым предстоял поединок, чтобы потом продать им за определенную плату или услугу. И особенно высоко ценились сведения о Пересвете...
Впрочем, и калик можно было понять. Только считалось, что они живут в Сиром Урочище, на самом деле они бесконечно колесили по земле от аракса к араксу, а командировочных расходов им никто никогда не оплачивал.
Клятвы и тайны сохранялись вот уже семь лет. Но забыть потеху в Валдайском Урочище не смогли оба. Воропай не рассчитывал так долго носить боярскую шапку, зная свое уязвимое место, однако Ражный держал слово, и потому боярый муж за это время несколько соискателей уложил на ристалищах и оставил за собой титул. Тем часом дерзкий аракс достиг совершеннолетия, сыграл Свадебный Пир и вместе с ним снял с себя все прегрешения молодости. А значит, клятвенное слово потеряло силу, и он уже ничем не обязан Воропаю.
Пересвет это предвидел и потому послал Колеватого, чтоб сбить «зеленые листья», оттянуть срок, когда Ражный вызовет его на Боярское ристалище. Послал и понял, что сделал ошибку, ибо победа в первом, Свадебном поединке над сильнейшим соперником сразу подняла пирующего аракса в разряд тех, кто имел все основания искать владения Валдайским Урочищем.
По этой причине и поставил на Тризный Пир со Скифом. Победа инока откладывала встречу с ним еще на целый год: побежденный не имел права претендовать на боярскую шапку, хотя, допустим, мог одолеть нынешнего ее владельца.
Но о поражении сейчас ни слова не говорил, да и малейших признаков скрытой радости, торжества не наблюдалось. У Ражного постепенно вызрела мысль, что боярый муж явился сюда не по этой причине, не для того, чтобы воочию убедиться, как с помощью Скифа устранил конкурента.
Рассказывая Воропаю о событиях, произошедших больше года назад, он умышленно опускал некоторые подробности, ибо сейчас уже считал их делом сугубо личным. Финансист уехал с японцем, однако скоро вернулся под предлогом того, что нужно убрать труп Каймака, спрятанный в гостинице. Вдвоем с Карпенко они загрузили тело в машину так, чтобы не попасть под зоркие очи видеокамер, и уехали по старой дороге. Ражный хотел уничтожить его точно так же, как и джип «Навигатор», дабы не оставлять никаких следов на земле, за исключением воронки от «метеорита». Однако с ним был старший егерь – безвинный человек, и казнь пришлось отложить. Возвращаясь назад, они увидели яркую, стрелоподобную вспышку над лесом в паре километров от базы и потом услышали громовой, раскатистый гул. Любопытный и хладнокровный по природе Карпенко погнал машину к месту взрыва, опасаясь, что может начаться пожар, и оказался первым и единственным свидетелем падения метеорита – ничем иным подобное явление объяснить было невозможно. Вдвоем с Поджаровым они затушили тлеющие деревья и вернулись на базу. Но финансист либо знал, что на месте взрыва находился «Навигатор» с аппаратурой, либо догадался о природе взрыва, поскольку отличался материалистическими взглядами и в кару небесную не верил. Потом старший егерь рассказал, как он бродил по развалу леса, светил фонарем и что-то искал, пока не сели батарейки. При этом Поджаров не устрашился, не ужаснулся, а стал задумчиво-мечтательным и всю обратную дорогу бубнил что-то о силе взрыва, отсутствии каких-либо обломков и эквиваленте тротила.
И на базу приехал в полном смысле зачарованным.
– Как это делается? – доверительно спросил он. – Ты обещал сделать меня первым своим учеником... Что это было? Вакуумная бомба или... Или – что?!
– Божья десница, – попытался отделаться Ражный. – Иди спать, утро вечера мудренее...
– Вот этого не надо! Не надо! – со страстью зашептал финансист. – Скажи, что я должен сделать, чтобы... овладеть? Что? Специальные упражнения? Изнурительные тренировки? Неизвестные науке природные явления? Физика? Или поесть человечины?..
Карпенко с трудом увел его в гостиницу, влил стакан водки и уложил спать.
Тогда у Ражного и родилась мысль, как наказать Поджарова: усилить его очарование, довести до абсурда все, что он видит и слышит, после чего можно спокойно выпускать в мир. Так дед Ерофей поступал со следователями НКВД, когда его арестовывали и допрашивали о тайнах колдовства. Однако он сам смертельно устал и, оставив замысел на утро, заперся в доме и повалился спать.
Но проснулся скоро, на рассвете, и опять от чувства, что кто-то проник в дом и теперь бродит по нему, излучая болезненную страсть. Это мог быть только финансист, подобравший ключи или отмычку.
– Я же сказал: утром ты все узнаешь! – возмущенно сказал он в гулкий сумрак дома. – А сейчас уходи, не мешай спать!
– Хочу сейчас, – спустя некоторое время послышался женский голос. – Утром все будет не так... Потому что взойдет солнце.
Он не узнал голоса и спросонья решил, почудилось...
– Что ты... хочешь? – спросил настороженно.
– Узнать... Хочу узнать. Почему вы... Почему ты хочешь жениться обязательно на девственнице?
Ражный потряс головой, сильно потер глаза, выдавливая колючий песок недосыпа.
– Я говорил, чтобы ты ушла с моей территории! – напомнил он раздраженно. – Совсем, навсегда!.. И ты обещала!
– Уходила и снова вернулась. – Миля выступила из-за мольберта, словно призрак. – Мне не дает покоя вопрос... Это не любопытство! Если ты до сих пор не женился из-за того, что не встретил девственницу... Значит, это серьезно. Ты же умный и сильный человек! И не романтик, чтобы жить фантазиями. Мне надо знать, почему?
– Как ты попала в дом? Подобрала ключи? Взломала крышу?
– Нет, вошла через дверь...
– Но дверь заперта на внутренний амбарный замок!
– Она была открыта... Я толкнула пальчиком и отворила.
– Ясно!.. Теперь потяни ее на себя и исчезни!
Как и в прошлый раз, он точно помнил, как запирал входную дверь...
– Не уйду. Пока не узнаю, почему тебе нужна девственница.
– Я тебя выкину отсюда! – прорычал он, вскакивая.
Миля даже не вздрогнула, лишь отрицательно помотала головой.
– Не сможешь, совесть не позволит выбросить девушку. А если приблизишься ко мне – прыгну на шею, как кошка, вцеплюсь руками и ногами – не оторвешь. Так что лучше не подходи.
Ражный лег, укрылся с головой одеялом из волчьих шкур, отвернулся к стене. Она несколько минут ходила по дому, ступая мягко, по-кошачьи, затем принесла стул и села в изголовье, словно возле больного.
– Ты же не спишь?.. Скажи, и я уйду. Трудно сказать? Сам не знаешь?.. Нет, ты знаешь, иначе бы не искал... Почему-то я не верю, что ты сектант. Кажется, вполне современный, нормальный мужчина. Хоори мне говорил, ты служил в армии, на границе. И был даже ранен... Это правда?.. Был ранен и должен был умереть, но не умер. Ты такой сильный, да? Что можешь не поддаваться смерти?
Он вдруг ощутил голод и вспомнил, что не ел уже двое суток. С детства он был приучен есть только на ночь – пище требовался покой! – и исключительно твердую пищу, без печеного хлеба. Вместо него употребляли пресные сухие бублики и баранки. Миля оживилась, когда он резко встал, однако, не удостоенная даже взгляда, вновь осела, будто снег, сбитый с дерева. Ражный вышел в кладовую, где находились его собственные запасы, снял с проволоки длинный и тонкий брусок копчено-вяленой кабанятины, затем на кухонном столе острым ножом нарезал, вернее, настрогал тончайшие ломтики, сдернул с гвоздя связку баранок и сел есть.
И вдруг, ощутив спиной взгляд Мили, перестал жевать.
– Ты есть хочешь? – спросил не сразу.
– Хочу, – без жеманства проговорила она. – Очень хочу.
– Садись.
Она принесла стул, села и, не найдя вилки, взяла мясо руками. Ела без жадности, но в глазах светился голод. С пересохшей каменной баранкой у нее ничего не вышло, и тогда Ражный разломил несколько штук и, положив на тарелку, дал молоток.
– Чтоб зубы не сломала без привычки.
– Как все у тебя странно, – попыталась она еще раз завести светский разговор. – Будто на самом деле сектант... Или нет – монах! Аскетическая обстановка, суровая пища... Как ты спишь без постели, на досках? Твердо же... Я несколько ночей поспала на полу, в вагончике – бока заболели. И пища у тебя... очень вкусная. Только... Только запить бы...
Ражный молча зачерпнул из кадки кружку воды, поставил перед Милей.
– Это у тебя завтрак? Или... ужин?
– Ем, когда голоден...
– Я тоже! – засмеялась она. – В основном ягоды... В брошенных деревнях много малины. И одичавшие сады... Яблоки крупные, но очень кислые. Много грибов, да я в них не разбираюсь и боюсь отравиться... Оказывается, человеку так мало надо! И знаешь, мне нравится такая жизнь. Первый раз я ощутила свободу. Не ту, о которой все время говорят, спорят, – настоящую свободу. Я стала смеяться! Просто так, когда мне радостно.
– Придет зима – будешь плакать, стрекоза.
– Не буду! Я нашла вагончик, совсем целый. Вставила стекло и отремонтировала железную печку, – сообщила Миля с удовольствием и внутренней гордостью. – Сейчас заготавливаю хворост... Если бы у меня был топор!
– Я дам тебе топор, – пообещал он. – И нож.
Видимо, она решила, что разговорила Ражного, добилась его расположения.
– А скажешь? Откроешь тайну?.. Не давай ни топора, ни ножа – скажи! В чем смысл девственности? Почему природа так устроила?.. Зачем тебе непорочная дева?
– Чтобы продолжить род.
Миля попила воды и встала, осматриваясь: почти совсем рассвело и проявилось строгое убранство дома.
– Ну вот... Я снова начинаю думать, что ты сектант. Так серьезно относишься... к продолжению рода. Несовременно... И не хочешь открыть тайны.
– Ее нет. Никакой тайны нет! Все просто, и об этом знают... По крайней мере, еще недавно знали. Лет сто назад... Если не знали, то поступали интуитивно, по зову голоса родовой памяти. – Ражный убрал тарелку в шкаф, смел крошки со стола. – Или... по образу и подобию Божьему.
– Не понимаю... Пока ничего не понимаю!
– Почему Господь избрал девственницу Марию, чтобы родить своего Сына, Христа? Почему все пророки рождались от непорочных дев? А стали бы они пророками, будучи рожденными порчеными женщинами?
– Не знаю... Это сложно. Я не разбираюсь в религии, хотя в школе нам давали. – Она все больше смущалась. – Но никто так не ставил вопросов...
– Ты слышала, в некоторых племенах существовал обычай: вождь обладал правом первой ночи?
– Да! Конечно, слышала!
– Зачем это ему было нужно?
– Дикие обычаи, наверное... Пенки снимал.
– Работал! Заботился о здоровье своего племени.
– Это шутка, да? – неуверенно спросила она.
– Добро, скажу проще, – согласился он. – Первый мужчина закладывает... души всех будущих детей, которых потом родит женщина, независимо от кого. Генетический код, тончайшую материю разума и сердец для всего потомства... И еще... Он делает ее матерью. Дает то, чего нет еще у девственницы – ген материнства. Я хочу, чтобы души моих детей стали продолжением моей души. Хочу, чтобы моя жена получила дар материнства от меня. И тогда мой род продлится. В противном случае он прервется, а на свет появятся ублюдки, родные только по крови.
– И это – все? – растерянно спросила Миля.
– А разве этого мало?
– Нет... Я была не готова к такому... Думала, все на самом деле проще...
– Теперь ты скажи, – перебил Ражный. – Как попала в мой дом?
– Сюда?.. Но дверь и правда была открыта.
– Хоори дал тебе ключ?
– Не давал... Почему ты мне не веришь?
– Может, тебе дал его Поджаров?
– Да нет же, нет!..
Дом вдруг содрогнулся, зазвенела посуда в шкафу, и в потоках зоревого света из окон закружилась пыль.
– Что это? – испугалась Миля, инстинктивно качнувшись к Ражному. – Землетрясение?..
– Похоже, – пробормотал он, прислушиваясь: откуда-то из недр дома донесся сдавленный, короткий вскрик...
– Какой странный у тебя дом... В нем радостно и страшно!
– Погоди! – Ражный отстранил ее, выскочил в коридор и, на ощупь отыскав дверь на поветь, потянул на себя...
Она оказалась открытой. И звук, долетавший из огромного пустого пространства повети, был знакомым и характерным: так обычно гудели натянутые в струну веревки правила.
Ражный даже не заглянул туда, вернулся в дом, молча достал топор, нашел на полке охотничий нож.
– Вот, возьми, – сказал он, вкладывая все это в руки Мили. – Возьми и уходи!
– Прямо сейчас?.. Сразу?
– Сейчас и сразу, – почти насильно повел к двери. – Я ответил тебе, удовлетворил любопытство. Иди!
– Это не любопытство!..
– Все равно иди!
– А можно...
– Нельзя! Иди! – Ражный выставил ее на крыльцо и закрылся на ключ.
Потом зажег свечу, прикрывая пламя ладонью, толкнул ногой дверь на поветь и замер на пороге...
Он ни разу не ощущал, как сотрясается старый родительский дом, когда падают вниз противовесы, ибо в этот миг вздымался, взлетал над землей и не чувствовал ее притяжения...
– Почему ты позволил этому финансисту уехать? – спросил боярый муж, глядя испытующе, словно ждал обмана или подвоха.
– Был уверен, что вернется. И он вернулся...
– Чем же он заслужил твою снисходительность?
– Я понимаю, он был врагом... Но он искренне заблуждался, и я хотел лишить его разума... – Ражный помолчал. – Он наказал сам себя... Забрался в дом и попытался подняться на прави́ле. Что вышло, надеюсь, представляешь...
– А где сам был в это время?!
Он не хотел говорить о Миле и потому ответил неопределенно:
– У меня были гости. Не забывай, я живу в мире...
– Ты вотчинный аракс! – прикрикнул боярин. – И все, что происходит на твоей земле, подвластно тебе! А не чьей-нибудь воле! Где пленка, снятая его человеком?
– Уничтожил...
– Ты уверен, что она в единственном экземпляре?
– Ему было опасно делать копию. Поджаров всегда вел двойную игру и был очень аккуратен, иначе бы ему давно открутили голову.
– Это лишь предположение... – проворчал боярин, встал с корня и возвысился над Ражным.
– Ваш род всегда кичился умением чувствовать соперника на ристалище, приближение оглашенных и врагов. Вы же способны летать над землей, как нетопыри!.. Что же ты проглядел Кудеяра?
– Привык к нему. Впрочем, на это и был расчет... Он добровольно пошел в рабство, и я привык, как к рабу. И перестал чувствовать. Мы же стараемся не замечать внешние качества падших. Они вызывают омерзение, отвращение...
– Ослаб посылал опричников в твою вотчину. – Боярин еще раз обошел Поклонный дуб, глянул в крону. – Не знаю, что уж они выведали, но старец сказал мне определенно: ты преступил устав воинства. Тебе грозит суд, а перед Ослабом стоять в роще – это не передо мной... Надо подумать, как ты станешь защищаться. И что может предъявить тебе старец, в чем обвинить...
Лишь сейчас Ражный понял причину столь неожиданного визита боярого мужа: пришел не для того, чтобы порадоваться за его поражение на ристалище и таким образом еще на год продлить спокойствие за свое положение...
– Прости, боярин, – повинился он за свои мысли и положил ему руку на плечо. – Прости, брат.
– Почему ты до сих пор не женился? – внезапно спросил тот и сел на прежнее место. – Конечно, женитьба, продление рода – дело Ослаба, но я имею право спрашивать. Твой отец поручил... Ну?.. Все араксы с Пира бегут к суженым, с ристалища – и в брачную постель, даже с набитой рожей, а ты что?.. У тебя же есть невеста?
После Манорамы Гайдамак уже не мог разорвать обручение и лишить его невесты, а ее – женской судьбы. Но узнав о потешном поединке с боярином, вето наложил, велел на глаза не являться, пока он жив. И чтобы преодолеть его, теперь следовало просить руки суженой на коленях...
– Я еще подожду, – уклонился от ответа Ражный. – Чтобы не являться к суженой с набитой рожей...
– С кем тебя обручили?
Воропай мог и не знать Оксану...
– С правнучкой Гайдамака...
Пересвет понял это по-своему.
– Побочных детей наделал?
У него действительно одно время был побочный сын Сережа. Его родила Нина – русская учительница из Горного Бадахшана, и так уверяла Ражного, что он отец – не поверить было невозможно. Даже при том, что у Нины оказалось еще три возлюбленных – рядовой Щукин и два офицера из комендантской роты. Потом рядовой демобилизовался и увез ее домой, в поселок Сузун Новосибирской области, откуда и пришло письмо с известием, что Сережа не его сын, а рядового Щукина. Но Ражному почему-то еще долго грезился тонколицый худосочный мальчик, протягивающий к нему руки из детской колыбели. Хотя у Нины в каменном сарайчике без окон не было никакой колыбели, а маленький Сережа спал в пластмассовой ванне.
– Так сколько наплодил на стороне? – по-свойски спросил боярин. – Положа руку на сердце...
– Думаю, нет пока ни одного, – с грустью сказал Ражный.
– А почему – пока?
– Ну, мало ли, – уклонился он. – Дело житейское. Пока нет, а вдруг да появится. Я в миру живу...
– Так и Ослабу ответишь?.. Что, если Гайдамак ему нажаловался, что ты правнучку лишаешь женской судьбы? А опричники подтвердили твое распутство в миру?
– Да не было никакого распутства, – нехотя проговорил он, все еще не желая упоминать имя мирской девственницы...
– Почему холостой до сих пор?
– Не хотел говорить... Вернее, вспоминать не хотел. Мы же тогда условились, поклялись...
– Ну? – Боярин признался тем самым, что ничего не забыл.
– После нашей потехи Гайдамак велел на глаза не являться. А я унижаться не могу...
– Да я этого инока в узел завяжу! Сам правнучку приведет к тебе в вотчину!
– Не готов я, Воропай, – несколько поспешил Ражный. – Еще поражение не пережил, какая тут женитьба?
– Ох, что-то ты крутишь, брат!
– Да ничего я не кручу. – Он держался из последних сил, уже понимая, что от боярина не уйти и придется поведать ему о Миле.
– Тогда думай! Думай! Что такое сотворил? Чем мог разгневать старца? – Пересвет терял терпение. – Пойми одно: не я – Ослаб пытать начнет! Поставит в Судной Роще и спрос учинит. Что говорить станешь?.. А суд его, это тот же поединок! Схватка, в которой всегда побеждает он, поскольку за ним правда и последнее слово. Поставит и начнет нащупывать уязвимые места! И обязательно нащупает и ударит... Тогда будет поздно выставлять защиту – сейчас еще можно! Думай!.. Ну, вспоминай! Куда еще залез по недомыслию или умыслу? Я не хочу, чтоб ты жизнь свою закончил в Сиром Урочище, каликом перехожим или паче того – верижным... Думай, внук Ерофеев!
Она явилась в последний раз за два дня до отъезда в Вятскополянское Урочище. Пришла ночью, когда Ражный, спустившись с правила, смывал на реке кровавый пот. Сразу же бросилась в глаза ее одежда, по-цыгански пестрая, яркая – толстый свитер, расшитый серебряными цветами, длинная красная юбка с разрезами по бедрам, цветастая, старинная шаль на плечах. Камуфляж, в который обрядил ее после воскрешения, оказался выстиранным, отглаженным и аккуратно сложенным в пакет, откуда торчал топор и выпирал охотничий нож.
Особенно нелепо выглядели изящные, золотистые и светящиеся в темноте туфельки на высочайшем каблучке. На удивление, Миля не разучилась в них ходить и как-то ножку, расшлепанную за год босой жизни, втиснула...
Наверное, ей хотелось выглядеть красиво, эффектно...
– Я пришла, – сообщила она торжественно.
Ражный вышел из воды, растерся полотенцем.
– Вижу... Как ты себя чувствуешь? После воскрешения?
– Будто заново родилась. Другим человеком...
– Постарайся не растерять это ощущение, не делай старых ошибок, – по-отцовски назидательно посоветовал он.
– Наверное, ты не понял... Я пришла к тебе, Вячеслав.
Он остановился, посмотрел ей в лицо и вдруг отметил, что цыганская пестрота ей идет, особенно старинная шаль. Широко открытые, доверчивые глаза ее лучились в полумраке, чуть подрагивали губы.
– Что скрывать, в общем-то я ждал этого часа, – признался он. – Не хотел и ждал... Даже звал иногда.
– Почему же прогонял?
– Вспоминал суженую. – Он взял из ее руки тяжелый пакет с вещами и пошел, но Миля обогнала, забежала вперед.
– Ты никогда не говорил о невесте...
– Не хотел с тобой говорить...
– И кто же она? Почему не женишься?
– Там есть проблемы, – уклонился от ответа. – Это очень хорошо, что ты пришла сейчас, сегодня. Я послезавтра уеду.
– К ней?
– Нет, по делам...
Она не отставала, все время забегала вперед – каблучки путались в траве.
– Суженая – это невеста, определенная судьбой, да? Или судом?
– Не знаю. По-моему, это одно и то же.
– А ко мне старичок приходил, с бородкой и в очках, – вдруг сообщила она. – Грибы в лесу собирал и заблудился... Я его вывела к тебе на базу.
– Что-нибудь спрашивал? – насторожился он, вспомнив ушедшего из вотчины инока Радима.
– Спрашивал... Как ты оживил меня, как воскресил.
– Ты рассказала?
– А что, это тайна?
– Теперь уже не тайна, коль рассказала.
– Кто это был? Старичок?..
– Опричник, – сказал правду Ражный.
– Значит, плохой человек? – испугалась она.
– Не обязательно... Опричником называют человека, который стоит опричь, то есть около...
Она ничего не поняла и в тот же миг забыла о старичке.
Ражный запустил двигатель электростанции и включил прожектор. Миля вошла в луч света и закружилась, развернув шаль, как крылья.
– Мне показалось, ты оживил меня, чтобы я стала твоей! Признайся, ведь это так? – Она засмеялась. – Я знаю! Это так! Так!
– Я только отогрел тебя...
– Но вложил столько тепла!.. Нет, огня!.. Что сердце бьется так сильно! И столько в нем любви! Нерастраченной любви!.. Взлечу сейчас и обниму весь мир!
Он ощутил ее подъемную силу – состояние, близкое к полету нетопыря, – подхватил на руки и внес в дом.
– Ты на самом деле стала совсем другая.
– Хочу, чтобы... это случилось сейчас же. – Она задышала в ухо. – Так долго ждала... И нет больше сил...
Ражный положил ее на свой диван, застеленный одеялом из волчьих шкур, бережно снял туфли.
– Погоди, я сейчас принесу постель.
– А мне нравится на шкурах!.. Как тепло и мягко!
– Там в изголовье полено. – Он достал из шкафа одеяло и подушки. – Холостяцкая кровать... А должно быть брачное ложе!
Ему сейчас не хотелось думать, что будет потом, как найти оправдание своеволию, кого из влиятельных или близких Ослабу иноков просить, чтоб ударили перед ним челом и добились позволения взять в жены мирскую девицу; он чувствовал торжественный миг и стремился хоть как-нибудь соблюсти ритуал, чтобы наконец-то свершился настоящий Пир Радости. Пусть без лошадей, без сумасшедшей скачки, без синего невестиного плаща – все это уже было, да обернулось ничем! – пусть нет новой, сделанной для новобрачных кровати, но нельзя, чтобы вовсе не было знаков и символов брачного ложа.
Обычно его готовили мать невесты и отец жениха, а если таковых не было ко времени женитьбы – их порученцы или кто-то из близких с каждой стороны. Доля всяких своевольников в том и заключалась, что они и меды варили сами, и пировали сами...
Из отцовского сундука Ражный достал светоч – кованый медный треножник с чашей на цепях, залил туда горючую жидкость из бутылочки, приготовленную из смолы дубовых желудей, сосновой живицы, растворенной в меду камеди и конопляного масла, после чего открыл сундук кормилицы Елизаветы. Он точно не знал, какая именно рубаха нужна для апофеоза Пира Радости, отыскал самую новую, расшитую красно-синими оберегами, и прежде всего решил переодеть в нее Милю.
Она лежала на одеяле из волчьих шкур без своих нелепых нарядов, с одной лишь бархатной лентой на горле.
– Погаси свет... Пожалуйста, – тихо попросила. – И ложись рядом. Я жду тебя, жду...
Ражный махнул наугад по выключателю, но принес светоч и, установив его в изголовье, стал поджигать масло в чаше. То ли оно было старым, то ли существовала некая технологическая тайна, но пахучая, густая жидкость никак не загоралась: пламя жило, разрасталось и обжигало пальцы лишь на спичке, а стоило опустить ее – с шипением гасло, словно в воде. В коротких сполохах этого огня он видел любопытные и зовущие глаза Мили, утешал ее:
– Сейчас... Обязательно получится! Я никогда не зажигал светочей...
– Верю, верю, ты же колдун. Ты же кудесник!
После очередной неудачной попытки, когда погасла спичка и в доме повис непроглядный мрак, она дотянулась до его руки и сказала:
– Если хочешь, давай оставим ночную лампу.
– Понимаешь, мне очень важно, чтобы исполнился... определенный обряд, – тихо проговорил он. – Это же наш праздник, особый праздник...
– Я согласна... Делай все, что хочешь.
Тогда он на ощупь снял с ее шеи потертую бархатную ленту.
– Вместо фитиля...
Огонь, будто ждал этой опоры, утвердился в чаше, вытягивая масло, и стал расти вверх узким, малиновым языком.
– Какой странный и чудный запах, – вымолвила она, усаживаясь лицом к светочу. – И пламя горит... Радужное.
– Сначала ты наденешь вот эту рубаху.
– Красивая... А зачем? Лучше, если я буду голой, как Ева. Ведь Ева не носила одежд, правда?
– Прошу тебя, надень. – Он положил рубаху ей на колени и сам вернулся к сундуку кормилицы. – Сейчас я найду простынь!
Все вещи в сундуке были переложены старыми, пересохшими травами, поэтому вокруг реял знакомый с детства терпкий и сладковатый дух. Ражный точно не знал, какую простыню следует взять; их было множество разных, полотняных, шелковых, шитых и с кружевами – опять же выбрал самую красивую на его взгляд, развернул слежавшуюся ткань, отряхнул от сухих цветочных лепестков шиповника.
Не будь он своевольником, завтра поутру ее бы вывесили на обозрение...
Огонь в светоче оживал и постепенно перекидывался с фитиля на разогретое масло. Освещенная им девственница тонула в большеватой рубахе, выглядывали только ступни ног и кончики пальцев из рукавов. Ражный застелил простынью шкуры, затем перенес Милю и накрыл оставшуюся часть дивана.
– Странно, – проговорила она, всецело повинуясь его рукам. – Твои... долгие приготовления меня возбуждают. И запахи... Ты действительно колдун! Нет, чародей.
– Это все придумал не я...
– А кто же?
– Люди... За долгие времена. – Он разгладил складки и бережно уложил девушку. – Вообще-то я даже не знаю, правильно ли делаю...
– Какие же это люди? Древние?
– Да, за прошлую историю человечества... Ты скоро все узнаешь. А сейчас не думай об этом.
– Нет, для меня все очень важно! Я должна запомнить и научиться! – Миля привстала. – Понимаю, ты совершаешь магический ритуал... Как он называется?
– Пир Радости... А на всяком пиру должен быть мед. – Ражный вновь осторожно уложил ее. – Сейчас я достану его и приду. Ты лежи и слушай свое сердце.
Он спустился в подпол за бочонком старого, хмельного меда – отец завел его когда-то именно для этого случая – налил один полный, вровень с краями, серебряный кубок, после чего еще раз открыл отцовский сундук, достал рубаху аракса и свой повивальный пояс – снаряжение, в котором выходил на ристалище Свадебного Пира.
В последнюю очередь, как и в вотчинном Урочище, поставил на стол икону Сергия.
И также не молился, как это делают обычно, ничего не просил, ибо важны были не слова, а символы. Переоделся, ощущая, как от рубахи исходит и впитывается в тело энергия воинского духа, после чего встал на одно колено перед Покровителем воинства и надолго замер со склоненной головой. Миля окликала его по имени, звала, однако он не обращал внимания, поскольку в этот миг не слышал слов, ибо находился уже в полете нетопыря.
Тем временем огонь светоча за отцовским мольбертом набирал силу, разгорался, но уже не тянулся единственным языком пламени, а таял по всему пространству чаши, озаряя ложе мерцающим светом. И вместе с ним разгоралась самая тонкая и высшая стихия, не сравнимая даже с состоянием Правила – энергия женского существа, по самой природе своей соединенная с Космосом. Лишь познав ее, мужчина соприкасался с божественным началом человеческой сути.
Он не шелохнулся, когда тлеющее пламя в чаше начало испускать клубы рдеющего огня, плывущие и гаснущие над светочем, словно шаровые молнии, и когда увидел, как засветилось и дрогнуло на ложе тело девственницы, а до ушей донесся ее тихий, томительный стон. И встал после того, как в пространстве наполненного огнем дома раздался еще бесстрастный, но призывающий крик.
С кубком в руке он вышел к брачному ложу и, прежде чем напоить медом, усмирил этот крик своими губами – так, словно делал искусственное дыхание...
Она подняла его и взлетела сама, достав Космоса. И оставшись без сил от полета, вместе с ним сверглась с небес и потеряла сознание на брачном ложе.
Он выждал минуту, показавшуюся вечностью, чтобы самому почувствовать окружающее земное пространство. Потом на ощупь отыскал солнечное сплетение между тверди грудей, надавил слегка и привел в чувство.
– Где я? – спросила Миля, не поднимая век.
– Со мной, – проговорил Ражный и поднес к ее губам мед. – Пей... Сделай один большой глоток. Ты же хочешь пить?
Она открыла глаза и, ощутив край кубка, сделала несколько глотков.
– Обжигает... Никогда не пила такого.
– Я тоже. – Он попробовал мед. – Крепкий... Закружилась голова... Говорят, если мед сразу бьет в голову, значит, Пир затеян от души.
– Кто говорит?
– Люди говорят, опытные люди... Почему ты все время спрашиваешь? Постарайся чувствовать.
– Спрашиваю, чтобы все запомнить.
– Зачем?.. Все повторится через несколько минут.
– Все повторится?! – почему-то изумилась и устрашилась она.
– Да. Ведь у нас праздник, апофеоз Пира Радости.
– Я больше не смогу так... По крайней мере, через несколько минут.
– Сможешь...
– Нет! Мне нужно беречь силы!
– Сегодня можно не беречь. – Ражный положил ладонь на ее живот и накрыл его. – И завтра, и послезавтра... Так до скончания века.
– Неужели всегда вот так умирать, с каждым разом?!
– Нужно, чтобы родилось здоровое племя.
– Я согласна... Если получится. Только я должна все запомнить и научиться...
– Пусть тебя это не волнует...
– Знаю, так бывает лишь с тобой. – Миля дотронулась до его лица. – Потому что ты – вожак.
– Вожак?..
– Ну да, вожак стаи! – Она засмеялась. – А значит, бог. Опытный, искушенный бог. А с другими мужчинами все бы было иначе...
– С другими?..
– Но ты же колдун! Чародей!
– Запомни: я земной человек. И больше никогда не говори так!
Она виновато посмотрела в глаза, взяла его руку с кубком и сделала глоток.
– Прости... Я думала, секс – это легли в постель и доставили удовольствие друг другу. Много раз видела, подсматривала за сестрой... И не только за сестрой!.. Или даже не в постель – где-нибудь в неосвещенном подъезде, в телефонной будке, в ночном метро... Правда, это называется иначе уже – просто трах...
Он угрожающе положил руку на ее лицо.
– Если бы ты не была целомудренной...
– А я была! – Она вывернулась из-под ладони и засмеялась. – Никто не знал, чего это стоило...
– Я подолью масла в огонь. – Ражный встал. – Чтоб ты больше не вспоминала...
– Постой! – Миля вцепилась в его руку. – Выслушай... Я так долго берегла себя... И так много... сражалась за свою честь, что устала. Это мучительно – жить непорченой, как ты говоришь. – Она попыталась дотянуться и поцеловать его руку – он не позволил, стиснул ее в кулак. – Первый раз меня чуть не изнасиловал... мальчишка из седьмого класса. А мне было всего одиннадцать. Поймал за гаражами, содрал трусики... Я выбила ему глаз камнем... Через год выпустили из тюрьмы отца. Он напился, изнасиловал Надю... Помнишь мою сестру?.. И хотел меня, но я спрятала нож под подушку и... ткнула его. Еще через год на меня напал Надин любовник – и ему досталось... Зарезала насмерть, скальпель воткнула в самое сердце... Был еще один, с виду добрый, но извращенец. Я ему яичницу сделала, всмятку... Потом сбилась со счета и уже все время ходила с ножом или бритвой. Мне девчонки говорили: найди парня, который нравится, и отдайся. И все будет хорошо... Надя говорила то же самое. И даже судья... Это когда возбудили пятое уголовное дело за попытку... Ну ты же сам видел и знаешь. Сначала поймали твои егеря в лесу – отбилась; милиционер, который искал меня – порвала ему рот... Даже когда умерла – и мертвую чуть не изнасиловали!
– Хватит, замолчи!
– Погоди!.. Знаю, я в полной твоей власти!
– Запомни, ты никогда не будешь в моей полной власти. Ни одна женщина не бывает под волей мужчины, потому что она – чистое воплощение стихии.
– Не буду. Ты прав, не буду, потому что твоя власть надо мной беспредельна...
– Это жуткое противоречие! Неужели ты не слышишь этого?!
– В другой раз я бы услышала... Но не сейчас. Даже мои милые Максы соревнуются... нет, бьются за право первой ночи. – Она дотянулась и поцеловала кулак. – Ты первый мужчина, который не пытался... Никогда не посягал на меня. Наоборот, берег! Прогонял, чтобы сберечь. Я не знала, что думать! Измучилась от мыслей... И еще – твой аскетический образ жизни, слава сектанта, колдуна или волшебника... Когда ты меня оживил – все поняла: ты Бог. Оказалось, ты Бог! Потому повинуюсь тебе и боюсь еще больше, чем всех. Молиться на тебя стану! И Максов заставлю, чтобы молились...
– Ты несешь... полный бред! – Ражный натянул рубаху и поднял пояс. – Отдохни, пожалуйста... Постарайся заснуть. Сейчас погашу светоч, обниму тебя крепко и усыплю...
– Это все от любви...
– Но пока я ее... не чувствую. Не вижу!
– Я люблю тебя! Люблю, как Бога! Это совсем иная любовь!
– Хочу, чтоб любила меня, как мужчину! И больше никак!
– Но это невозможно... Это исключено!
– Прости, что-то я не понял. – Он ощутил неприятный озноб, зазвенело в ушах. А Миля вскочила с ложа, встала на колени, ухватив подол его рубахи.
– Не сомневайся, я в здравом рассудке! Я не сошла с ума! Разве это плохо, если мы с Максами станем молиться на тебя?
– При чем здесь Максы?! – закричал Ражный и поставил ее на ноги.
– Максы?.. Считаешь, они ни при чем?
– Я ничего не считаю, я не хочу слушать вздор! – насильно уложил в постель и укрыл одеялом.
– Разве это вздор? Я выхожу замуж!
– Ты уже вышла замуж. Все остальное – формальности.
– Нет, еще не вышла, – засмеялась она и притянула Ражного к себе, – только собираюсь... Завтра свадьба!
– Почему завтра?..
– Боже мой! Прости! Ты еще не слышал об этом?.. Неужели никто не сказал?
– Нет...
– Мне кажется, об этом знает весь мир. – Миля погладила его грудь, тронула пальчиками горло. – Но если не слышал – я тебе обязана сказать: я выхожу замуж!
– Поздравляю... Но за кого?!
– Тебе покажется странным, – безвинно проговорила она. – Все необычно... Я еще сама не привыкла... Сначала хотела выйти за старшего. И мы с ним даже поцеловались... Но младший увидел и сказал, что покончит с собой... Застрелится, если я выйду за старшего. Он может, я знаю, потому что любит без ума... И тогда я решила... за младшего. Мы с ним тоже поцеловались... А старший смотрел и был такой несчастный! Такой одинокий!.. Я подумала, и теперь выхожу сразу за обоих.
– Действительно, необычно, – подтвердил Ражный.
Масло в чаше выгорело досуха и теперь затлел фитиль – черная бархатная лента. Отвратительно запахло жженой тряпкой...
Миля замерла, потом вдруг заговорила с жаром:
– Ты же не осуждаешь? Нет? Другого выхода у меня не было! Они согласны, они готовы жениться на мне одной! Не бойся, они не подерутся. Это же здорово – у меня будет сразу два мужа!
– А их родители? – тупо спросил он. – Они согласны?
– Еще бы! Сам подумай: если я выйду только за одного Макса, где они возьмут невесту для второго? Ну, где здесь взять?.. Тем более они в розыске, свататься не поедешь, сразу схватят.
Ражный принес ковш, хотел затушить ленту, но вода тотчас же закипела в раскаленной чаше.
– Мне повезло, да? – засмеялась она. – Они такие разные, мне будет не скучно! Это ничего, что нет никакого образования. Зато они чистые и искренние! Меня никто так не любил, как Максы!..
Он не дослушал этой песни счастья, сел, заткнул уши, обхватив голову руками.
А когда отнял ладони, будто напоролся на обидчивый вопрос:
– Такое чувство, будто ты меня осуждаешь?
– Я плохой судья, – не сразу признался Ражный, – не могу быть бесстрастным...
– Бесстрастным?.. Это интересно! Может, ты жалеешь?
– О чем?
– Что я выхожу замуж за Максов.
– Напротив, рад за тебя, – со скрытым сарказмом проговорил он. – Повезло, сразу два мужа... И я не желаю быть третьим.
– Ты первый! Самый первый! Самый лучший! Самый чистый и бескорыстный!
– И за все это ты решила отблагодарить меня? Наградить? – Он отвернулся от красивого, сияющего в сумраке тела, ибо вдруг вспомнил его мертвым...
– Не спрашивай. Все скажу сама. – Миля нашла его руку, с трудом обхватила ладонями и замерла на мгновение. – Нет, не наградить... Ты говорил, первый мужчина закладывает в женщину души... Души и сердца всех будущих детей. И я отважилась, пришла к Богу. К моему Богу. Но просить тебя... о милости, об услуге... Ты бы меня не понял и прогнал, как всегда. Прости меня, ведь ты же Бог! А я так хочу, чтобы мои дети были такими же сильными и благородными, как ты.
Ражный отнял кулак из ее рук, с трудом запихал в карман.
– А если я обманул?
– Не обманул!.. Я много думала и сделала открытие. Ты абсолютно прав! Природа совершенна, и ее не обманешь.
– Чем же тебя не устраивают Максы? Они чистые и благородные молодые люди. Правда, скрываются от призыва, но это из-за тебя.
– Они сейчас спорят, делят право первой ночи, а выбирать все равно буду я. – Миля положила голову ему на колени. – Они такие разные, что не могу выбрать. А ты один и цельный...
– Кстати, женихи знают, куда ты пошла? И зачем?
– Нет, даже не подозревают... Я же пока свободна и гуляю сама по себе, как кошка.
– Но потом обнаружится...
Она зажала его рот ладонью.
– Максам все равно, какая буду я. Целомудренная или порочная. Они любят меня.
– Чего же они делят? Какое право?
– Право первой ночи.
– Она будет первая?!
– От кого первого рожу ребенка. С твоей душой.
Ражный снял ее одежду с мольберта, бросил на кровать.
– Одевайся! И уходи...
– Прошу тебя, не спеши! – взмолилась она. – Ты не понял главного! Это вовсе не игра, не разврат! Я иду на это осознанно!
– Тем хуже! Убирайся!
– Послушай еще минуту, не гони! Я все думала – зачем? Зачем храню целомудрие? Кому нужна такая архаика – девственность? Во имя чего страдаю, отбиваюсь, стою насмерть?! И поняла!.. Мы возродим человечество! В его благородном, божественном качестве!.. Да, именно так! Ты же сам, сам заронил в меня эти мысли! Посмотри, разве можно жить в том мире, который нас окружает? Который называет себя цивилизацией?! А мы начнем с малого, как первые люди на земле. Я стану рожать каждый год по одному ребенку. Мы посчитали, успею родить двадцать пять – тридцать детей! Мы выведем из лесов новый, благородный народ!
– А куда вы денете старый народ? Это человечество?!
– Оно вымрет... Оно обречено на вымирание, неужели ты не видишь? Разврат, ложь, насилие! И уже ничего живого, человеческого!
– Два мужа – это нормально, да? Это по-божески?
– Мне нужны два мужа! Один не справится!.. Ну почему в библейские времена это возможно? Почему Лоту позволено рожать от дочерей, чтобы восстановить здоровое человечество? Кто его сейчас осудит?.. Напротив, ничего, кроме благодарности! Нас с Максами невозможно осудить даже за кровосмешение!.. И разве сейчас наше время – не библейское?!
Он насильно запихал ее в свитер, схватив поперек туловища, напялил юбку, завернул в шаль. Миля как-то невзрачно сопротивлялась, однако скоро сдалась, обмякла, но голос оставался твердым и жестким:
– Хорошо. Пусть будет так.... Знала, что прогонишь, но знала, зачем шла. Это трудно осознать сразу!.. Но ты бог и волен поступать, как хочешь. Просто теперь вижу, что мой обман – благородный обман... А свадьба все равно завтра. И моя последняя молитва к тебе – приди! У меня нет родителей, так будь моим отцом. Посаженым отцом!
– Ты сумасшедшая! – крикнул Ражный в лицо. – И Максы твои сошли с ума! Вы все сумасшедшие!
Как и в прошлый раз, он вытолкал Милю на крыльцо, бросил ей туфли.
Она успела забросить эти туфли назад – буквально в узкую щель закрываемой двери.
– Пойду босой!.. Не забудь! Завтра, в два часа!
Ражный закрылся на ключ, после чего вставил в петли засов и остался сам с собой, будто с холодной, тяжкой каменной глыбой...
На следующий день до полудня он не находил себе места и несколько раз, словно во сне, вдруг просыпался в момент, когда отвязывал лодку, собираясь куда-то плыть, обнаруживал себя в машине с запущенным двигателем или спохватывался, что идет по зарастающему проселку и прошел уже немало.
В Зеленый Берег можно было попасть по воде и по суше...
А вечером он услышал крики на другом берегу, затем щелкнул пистолетный выстрел – кто-то просил лодку. Это случалось редко, потому что дорогой через реку лет двадцать никто не ходил, некуда было идти: в той стороне на сотню километров никто не жил. Ражный отвязал дюральку и поплыл на веслах...
Братьев Трапезниковых вели пять человек – участковый милиционер, три омоновца с автоматами и офицер. Вели, словно колодников в прошлые времена: каждый был в наручниках, и кроме того, третьи кандалы сковывали их вместе. И к этим третьим были привязаны две веревки, своеобразные растяжки, чтобы держать спереди и сзади, как держат дикого медведя, когда выводят на люди. И все меры предосторожности были неслучайными: физиономии у конвоиров напоминали жареные баклажаны, особенно досталось омоновцам и офицеру, рука которого висела на перевязи. Но на самих Максах ни царапинки.
С перевозом вышла заминка, точнее, ситуация, как в загадке про волка, козу и капусту – маленькая лодка не поднимала четверых. Первым рейсом повезли двух омоновцев и участкового, так что Ражный остался на том берегу и успел поговорить с братьями. Автоматчик пытался уложить их на землю, однако Максы не послушались и сели у воды.
– Дядя Слава, ты не знаешь, кто нас выдал? – спросил младший.
– Не знаю, – проронил Ражный, ощущая гнетущее чувство жалости и опустошенности.
– Может, Агошков?.. Но мы его на свадьбу пригласили, чтоб помириться. И он пришел.
Егерь скрывался в лесах с тех пор, как зарезал Каймака в гостинице. Его никто не преследовал, не разыскивал, однако он все равно прятался и приходил домой по ночам, принося семье пропитание. Но сам уже больше года ничего не ел, пил только родниковую воду, почернел и напоминал египетскую мумию.
– Это не Агошков, – вдруг сверкнул глазами старший. – Это ты нас выдал! Ты, дядя Слава! Потому что захотел отнять у нас Милю.
– Неправда, он не выдавал! – уже привычно – давно спорили! – заявил младший. – Потому что он честный!
– Но Миля была у него на базе до пяти утра! Я видел, как он внес ее в дом! На руках! Видел сам!.. Это честно?
– Ну и что? Она же свободная девушка и ходила приглашать на свадьбу. Как посаженого отца.
– Зачем он взял ее на руки?!
– Взял, ну и что?
– А то! Она... Она спала с ним! Гляди, он в глаза нам смотреть не может!
– Потому что за тебя стыдно!
– Ты ее плохо знаешь! И его! Он же оборотень! Оборотень! Помнишь, видели в дубраве?! И она!
– Не сердись на него, – попросил младший. – Он от горя совсем голову потерял...
– Я не сержусь, – заверил Ражный.
– Почему тогда не пришел? Миля ждала. Мы все ждали и не начинали... Тут они нагрянули. – Макс глянул на конвоиров. – Дали бы хоть свадьбу справить, нелюди...
– Заткнись! – рыкнул на него офицер. – Пока я тебя уродом не сделал...
Одеты они были в свадебные наряды – новенький камуфляж, сейчас грязный и изодранный во время схватки с ОМОНом, под куртками вместо тельняшек виднелись белые рубашки и сбитые, растянутые галстуки...
– Дядь Слав, скажи им, что мы в армию непригодны, – тоскливо попросил младший. – Скажи, что свидетельства подложные...
– Ладно, не ной! – оборвал его старший. – Отсидим, отслужим и вернемся. И тогда отомстим!
– Сделай что-нибудь, дядя Слава, – зашептал младший. – Ты же колдун, ты же все можешь! Сделай так, чтобы наручники рассыпались, чтобы все вернулось, как было... Сделай? Ты ведь оживил Милю?
Омоновец не услышал, но что-то заподозрил, шевельнул стволом в сторону Ражного.
– Отойди. Я сказал, отойди от задержанных!
– Так бывает в сказках, – сказал Ражный. – От волшебных слов спадают цепи, и все возвращается к прежнему состоянию... Но я не знаю таких слов.
– Хватит реветь! – огрызнулся старший брат и глянул на Ражного. – Надо уметь держать удар.
– А как же Миля?..
– Да ее удавить мало!
Младший поднял печальные глаза.
– Не давай ее в обиду, дядя Слава... Ты ведь это можешь?
– Не дам, – пообещал Ражный. – Служите спокойно.
– Агошкову скажи, подло так поступать... Мы его на свадьбу, а он...
Бежавший в леса егерь был легок на помине и пришел на базу через полтора часа, как увезли пойманных братьев. Обтянутый темной кожей скелет каким-то образом передвигался, причем быстро и ловко, почти мгновенно меняя направление, как летающая тарелка.
Зажившие было царапины на щеках, оставленные Милей, с началом Великого поста вновь открылись и теперь постоянно мокли от сукровицы...
– Со свадьбы летишь? – спросил Ражный.
– Да уж, сыграли свадебку, – проскрипел Агошков. – Покричали «горько»...
– Младший на тебя думает, старший – на меня.... Кто-то из нас сдал.
– Эх, Сергеич!.. Добрые парни были, да все из-за московской твари. – Казалось, в этой мумии нет уже места чувствам, однако в огромных, влажных глазах стояли горечь и боль. – Они сначала между собой распазгались, не могли поделить, кто первый спать с ней будет. Старший поскакал в деревню, будто бы на свадьбу кого-то пригласить, а сам за этой стервой следил. И как увидел, что к тебе пришла – к участковому полетел, писать донос на тебя и брата сдавать, чтоб вам не досталась. А получилось, обоих замели...
Ражный слушал его скрипучую речь, перемежаемую стуком костей, и мысленно соглашался с Милей: времена действительно были библейскими, и новое человечество начиналось точно так же, как прежнее, от Каина и Авеля...
