17
К суду Ослаба следовало готовиться точно так же, как к Свадебному или Святому Пиру; иными словами, освободить все зависимые, невольные души, раздать долги и, при желании, проститься с кем нужно. И все проделать так, чтобы никто из окружающих этого не заметил, не почувствовал, и лишь потом, когда пролетит молва о состоявшемся суде, о гибели на ристалище или бранном поле, миг этот вспомнился. Или, напротив, если оправдали тебя, если живым и невредимым вернулся со Сбора, никому и в голову не придет, что ты приходил прощаться. Некоторые араксы, погрязшие в мир с головой, оттягивали срок суда на год, а то и больше, ссылаясь на многочисленное семейство, челядь и рабов, но таким образом избегнуть суда никому не удавалось, хотя путь был открыт всегда – выйти из лона Сергиева воинства.
Готовиться к Судной Роще Ражный мысленно начал еще по пути из Вятскополянского Урочища. Как и перед Свадебным Пиром, особенно не переживал, поскольку был холост, бездетен, не имел подневольных душ, могущих пропасть без него, а остальное, полагал, можно решить в считаные дни. По пути заехал к охотоведу Баруздину, сказать, что в этом сезоне охоты, скорее всего, не будет, но тот обрадовался и стал вываливать на стол заявки.
– Нынче у нас урожайный год будет! – ликовал он. – Заказ на девять лосиных охот, двенадцать кабаньих, пять волчьих и две медвежьих на берлогах! И все иностранцы, платят наличными. А главное, выходим на королевский уровень. Норвежский принц едет! За кабаном!
Пришлось разочаровать охотоведа – текущие житейские дела не являлись долгом, который следовало возвращать, но чтобы не оставить обиженного, Ражный позволил в его отсутствие пользоваться базой, угодьями и егерями по своему усмотрению.
И когда вернулся домой, все-таки застал там одну подневольную душу. Впрочем, сам он не считал ее таковой, зная страсть и стремление ее к жизни; души этой хватило бы на целое новое человечество.
Миля ждала его уже несколько дней, тайно от Карпенко ночуя в кочегарке или с собаками в вольере.
– Спаси Максов, – без всяких прелюдий сказала она. – Помоги мне.
Братьев Трапезниковых он тоже не относил к душам рабским. Еще было поискать среди мирского люда таких вольных...
– Я должен скоро уехать, – проговорил Ражный, глядя в сторону. – По пути заеду в город, попробую помочь....
Она, как всегда, ничего не хотела слышать, взмолилась:
– Нельзя медлить! Сейчас решается их судьба! Помоги! Они погибнут в этом мире. Никогда не смогут понять его, принять... В тюрьме они просто умрут от тоски! Ты же знаешь, как умирают от тоски? Пусть идут в армию, но не в тюрьму! А я их буду ждать. Я так сильно буду ждать, что им станет легче.
Он сел к ней спиной на ступени – она дышала в затылок.
Не так-то и легко было отдать накопившиеся долги...
– Добро... Завтра поеду, – сказал он. – Но запомни: могу спасти их от гибели, но никогда не спасу от судьбы.
– А можно, я останусь здесь, на базе, и подожду, когда ты вернешься? – попросила она, обжигая затылок дыханием. – Не бойся, я мешать не буду. Ты даже не заметишь меня.
– Нельзя, – отрезал он.
– Но я не могу вернуться в Зеленый Берег. Родители Максов считают виновной меня и прогоняют. А в лесу холодно...
Душа у Ражного дрогнула.
– Ладно, подожди на базе...
– Тогда скажи Карпенко, чтобы не выгонял из кочегарки.
– Скажу...
Несмотря на поздний вечер, Ражный развернулся и поехал в город, рассчитав по времени, что как раз поспеет к открытию учреждений. Теперь ему чудилось, будто по крайней мере два человека дышат у него за спиной, все время подгоняя и заставляя оглядываться.
В областном военкомате ему сказали, что братья Трапезниковы находятся в ведении военной прокуратуры и им грозит срок до пяти лет лишения свободы за злостное уклонение от службы в армии и сопротивление силам правопорядка с нанесением телесных повреждений средней тяжести: два омоновца с сотрясением мозга и офицер со сломанной рукой находились в больнице. В прокуратуре ему в точности повторили формулировку обвинения и намекнули, что никакие ходатайства на областном уровне им уже не помогут.
– Это что за силы правопорядка такие, если два необученных парня поколотили пятерых? – ворчливо спросил он и, не дожидаясь ответа, ушел.
Он не предполагал, что придется делать крюк и заезжать в Москву, не взял с собой телефонов Управления погранслужбы, где оставались хорошие приятели, которые бы могли вывести на Главную военную прокуратуру, и потому поехал без предупреждения. Гнал, стиснув зубы и без оглядки: это дыхание в затылок уже становилось навязчивым и тягостным, преследовало всюду – на заправках, в ожидании, когда откроют шлагбаум на железнодорожном переезде, под светофорами городков, которые проезжал, и даже у палатки, где покупал минералку. Он часто и подолгу смотрел в зеркало заднего обзора, и ему начинало чудиться, что далеко позади что-то мелькает над асфальтом, то пропадая, то возникая вновь.
И дыхание будто бы все время становилось ближе и жарче.
Он думал, что в столичной суматохе на улицах отвлечется и забудется, но за Кольцевой дорогой дыхание это стало резче и короче, как у запалившейся собаки.
И лишь при выезде на Садовое кольцо, стоя в длинной пробке, внезапно увидел, кто это дышит!
На тротуаре, среди плотной, хаотично движущейся толпы сидел волк. Люди меланхолично и самоуглубленно обходили его, задевали руками, сумками, детскими колясками, а он, словно бестелесный призрак, оставался неподвижным и таким же самоуглубленным. Вывалив язык, загнанно дышал и не сводил глаз с вожака.
Ражный не поверил, думал, чудится от бессонной ночи за рулем, тронул машину вслед за пастообразной пробкой, проехал двадцать метров и снова увяз; Молчун, с трудом выдирая лапы из липкой человеческой массы, проделал то же самое и сел посередине тротуара.
Он был не призраком; он догнал его, преодолев огромное расстояние от Вятскополянского Урочища, и уже давно бежал за машиной.
Среди араксов существовало выгодное и хитрое поверье, коим, случалось, злоупотребляли: коль к тебе вернулся дар – от нового хозяина убежал жеребчик, улетел сокол, ушел оставленный для науки сын, – то такой возврат следовало беречь пуще всего. Считалось, что к тебе пришла чужая удача и, пока жив ее символ, никуда не уйдет. А вотчинникам, лишившимся даров, оставалось руками разводить, дескать, не ко двору, не на пользу, не от чистого сердца. Добиваться, чтоб дар отдали назад, считалось делом низким и недостойным. Иные дошлые араксы, в основном из вольных, прежде чем воздать хозяину Урочища, учили, например, жеребчика бегать на свист или другой какой-то характерный звук, и если проигрывали поединок, то уходили с ристалища и высвистывали свой дар обратно.
Молчуна и высвистывать было не нужно...
Стертые лапы кровоточили и оставляли на асфальте мокрые следы. Кроме раны, нанесенной гаишником, появились еще две: скользящая пулевая по передней лопатке, дробовой заряд по заду и вдобавок прострелено ухо – верный признак, что бежал день и ночь по дорогам и поблизости от них, а на дворе осень, охотничий сезон.
Язык не повернулся укорить волка, рука не поднялась прогнать...
Тогда он открыл дверцу. На глазах прохожих волк перепрыгнул стальное ограждение и оказался на сиденье. Он не мог опереться на сточенные вместе с когтями подушечки передних лап и сел, подвернув их внутрь.
– Быстро ты освоил это пространство, – пробубнил Ражный, втискивая машину в щель перед грузовиком.
С двух сторон засигналили...
Волк посмотрел на свои лапы, но даже зализывать не стал, ждал, когда нарастет кожа. Тогда вожак прижался к газону под недовольный клекот автомобильного потока, достал из багажника лопату и стал забрасывать в салон землю. Молчун чуть присполз с сиденья и поставил на нее все четыре лапы.
– Землю воруют! – прокричал за спиной мужик с красным флагом. – Товарищи! Из Москвы иногородние вывозят землю! У него номера иногородние!
Пробка тронулась, потащила зажатую с двух сторон «Ниву», так что Ражный заскакивал в нее на ходу.
Знакомый из Управления погранслужбы дозвонился до какого-то чиновника из прокуратуры и послал Ражного почему-то в военный институт на Бауманской. Там его встретил коротенький чернолицый полковник с эмблемами юриста, выслушал, натянул на голову нелепую кепку с кокардой, сначала скомандовал – пошли! – однако тут же сел обратно в кресло и поболтал ножками.
– Должно быть, крепкие пацаны, если пятерых отлупили? – спросил, глядя в окно. – В войска их надо – не в тюрьму... Если Минобороны их отдаст – посадим. Не отдаст – будут служить.
– Что сделать, чтоб не отдали? – спросил Ражный.
– Иди к начальнику мобилизационного управления. Как скажет, так и будет.
Возле Министерства обороны на набережной места припарковать машину не нашлось – загнал в соседний двор.
– Сиди здесь, – сказал Молчуну и оставил щелочку над стеклом дверцы для воздуха. – Я скоро приду.
С парадного входа его не впустили даже после обыска, проверки документов и долгих расспросов – послали в какую-то приемную на Садовое. Ражный пошел к машине, переоделся в камуфляж с эмблемой охотничьего клуба, после чего спокойно прошел мимо охраны, шагая следом за рослым полковником.
Кому-то из них откозыряли...
В киоске он купил папку для бумаг, отыскал кабинет начальника управления и, пройдя мимо адъютанта, прободал тройные двери.
За столом сидел генерал Колеватый и толстым, неумелым пальцем тыкал в клавиатуру компьютера. Подаренная ему волчья шкура лежала под ним в кресле, а морда – на спинке...
Пожалуй, минуту он глядел на Ражного и, отбивая какой-то внутренний ритм, бессмысленно щелкал клавишей.
– Тебя что, в Сирое Урочище загнали? – спросил наконец Колеватый, оставляя компьютер.
– Пока нет. – Ражный бросил папку и сел на стул.
– Скоро загонят, – то ли определил, то ли пообещал он.
– А тебя сюда подняли?
– Опустили!.. Я был начальником боевой подготовки!
– Знаю...
– Мне показалось, ты калик перехожий, – усмехнулся Колеватый. – Поруку принес. Сердце екнуло...
– Почему – калик? А если опричник?
– Перестань, – не поверил он, однако слегка подобрел и расслабился. – Слишком пылкий для опричины...
– Ждешь Поруку?
– Уволюсь на хрен, – вместо ответа сказал генерал. – Пойду в коммерческие структуры. Или в Росвооружение.
– Ты слышал, полководцы Сбор хотят протрубить, – сказал Ражный.
– Калики болтают... Но мне не верится. Войны не предвидится, это я тебе говорю. Нынешние князья перед Западом хвост поджали и скулят – слышать противно. Такой позор, стыдно по улице в форме ходить...
– Может, потому и пора Сбор трубить?
– Съезди на Валдай, спроси старца, – посоветовал Колеватый. – Я бы хоть сейчас встал в строй, только пусть кликнут.
– Обязательно съезжу. А ты, пока не уволился, помоги двум парням. – Ражный в привычной уже короткой форме рассказал о братьях.
Колеватый достал телефонный справочник, спросил с пониманием:
– Побочные дети?
– В какой-то степени, – неопределенно отозвался он.
– Правильно. О побочных нельзя говорить уверенно... – Потыкал кнопки на аппарате. – Куда их лучше определить?
– В пограничный спецназ.
– По стопам родителя?.. Не жалко? Война по границам империи...
– Этих не убить.
По телефону он не просил – продиктовал, что нужно сделать, и положил трубку.
– Вечером-то что делаешь?
– Делянку хотят отвести в Судной Роще. Дровец порублю.
Колеватый вскинул глаза, медленно загасил в них естественный мирской вопрос, развел руками.
– Тут я тебе не помощник... Хотел на дачу пригласить.
– Как-нибудь потом. – Ражный встал.
– Провожу. – Генерал достал из шкафа мундир в галунах, нашивках, блямбах и совсем уж нелепую, латиноамериканскую фуражку, облепленную блестяшками, как новогодняя елка.
– Красавец, – похвалил Ражный и весь обратный путь до парадного подъезда, потом до двора, где стояла «Нива», гадал, с чего это Колеватый проявляет к нему внимание: сочувствует, как однополчанин, или тоскует?
У машины крутились мальчишки, дразнили веточкой волка, просунув ее в щель над стеклом. Молчун смотрел на них печально и скорбно, стоя лапами в земле. Генерал кышкнул на них и сам заглянул в кабину.
– И с этого шкуру сдерешь? – спросил, намекая на полученный после поединка утешительный подарок.
– Когда-нибудь, – пообещал Ражный, садясь за руль. – Если раньше с меня не снимут...
– Матерый волчара!..
– Это не волчара.
– Но и не пес.
– И не пес...
– А кто?
– Канис сапиенс. – Ражный запустил двигатель.
– Понятно, – обронил Колеватый и, склонившись, снял фуражку, всунул голову сквозь опущенное стекло. – Ражный, научи драть шкуру? В долгу не останусь.
– В коммерческих структурах научат. Или в Росвооружении.
Он вытащил голову, установил на ней свой потешный убор.
– Счастливо дровец порубить!
Волк смотрел на него так же печально, как на мальчишек, и долго провожал взглядом, пока машина не влилась в поток, ревущий вдоль водного потока Москвы-реки...
Калик с известием явился, как всегда, неожиданно, и не в пример другим, был печальным и немногословным, может, оттого, что приносил поруки нерадостные, суровые – приглашения на Судный Пир.
Ехать на Валдай Ражный решил немедля, наутро же и стал готовиться в дорогу. Зависимых душ и долгов не оставалось, заботы по хозяйству на базе он взвалил на Карпенко и от греха подальше разобрал прави́ло на повети: выпустил песок из мешков, смотал веревки, снял блоки со сторожками и спрятал все в разные потаенные места. Прошел всю территорию, поговорил с гончаками в вольере и в последнюю очередь пошел на могилу отца. Удерживаясь от соблазна прикоснуться к камню, постоял возле него в поклоне аракса – на одном колене, попросил:
– Сила есть. Дай мужества выстоять в Судной Роще.
Как и тогда, семь лет назад, он приехал в Валдайское Урочище и в первый день решил не объявляться, бросив «Ниву» на дальних подступах, возле деревни. Дальше он пошел пешком, и примета была добрая: едва ступил на дорогу, как пошел осенний ветреный дождь...
Волк бежал впереди и чуть сбоку, как балерина, на подвернутых носочках, отчего появлялось чувство, будто собирается оттолкнуться и взлететь. А он шел неторопливо, с удовольствием ощущая твердь под ногами и вспоминая, как приезжал сюда с чувством мести, из которой потом вышел потешный поединок. Теперь и вовсе жизнь соединила с боярым мужем, как в братании – рук не разомкнуть. Отец предугадал, как распорядится судьба, поручил сына Пересвету и тем самым благословил на это братское соединение...
Умиротворенный такими библейскими мыслями, Ражный прошагал половину пути и остановился на краю широкой свежевырытой траншеи, пересекающей дорогу и все открытое пространство от горизонта до горизонта – шла какая-то стройка и вдали, в поле, работала техника.
Волк тоже смотрел и поджимал хвост.
По дну канавы тянулись четыре нитки толстенных труб, сбегающих с валдайских холмов и уходящих вдаль по другую сторону дороги. Они еще не были соединены, готовые плети лежали рядом и сверкали, будто хлебозоры, яркие вспышки электросварки. А за отвалом земли поднималась новая дорожная насыпь с черным, свежим асфальтом, уложенным и раскатанным на удивление ровно, так что дождевая вода, сбегая на обочины, покрывала его как стеклом. И дорога, и трубопровод были гигантскими, прямыми, и исполненными скрытой внутренней мощи. Неукротимо прорезая пространство – холмы, поля, дома, огороды и скотные дворы, создавали неземной ландшафт, а строители этого циклопического сооружения выглядели муравьями, ползающими по канаве и вдоль нее.
У горизонта махали ковшами ярко-желтые, бесшумные экскаваторы, ползали трубоукладчики и асфальтовые катки...
Ражный спустился в траншею, перескочил через трубы и хотел уже подняться по деревянному строительному трапу, однако волк схватил одного из сварщиков за робу и потянул от трубы. Не отрываясь от дела, тот оттолкнул Молчуна, отмахнулся ногой, как от надоедливой мухи; волк в свою очередь перехватился за рукав и дернул сильнее. Сварщик поднял маску, на мгновение замер, после чего присел перед волком, откинув держак с электродом.
– Витюля? – наугад крикнул Ражный.
– Сергеич?.. Ты? Или не ты? – произнес неуверенно.
– Что тут делаешь, Витюля?
– Видишь, газопровод строю, в четыре нитки...
– Вот так встреча!
– Да уж... А ты зачем сюда? – спросил вдруг настороженно. – По охотничьим делам?
– По каким же еще? – отмахнулся Ражный. – Охота пуще неволи... Все-таки вернулся в сварщики?
– Куда же еще? Вернулся, работаю вот... – вздохнул и все же протянул руку к волку, опасливо погладил. – Молчун... Матерый стал... Орден получил, «За заслуги перед Отечеством» второй степени. Да...
– А говорил...
– Говорил!.. Теперь на проклятых буржуев работаю! На ворье и кровопийцев! На сук этих, которые народное добро растащили! Их бы, паскуд, по столбам вешать!..
На короткий миг он стал узнаваем – болезненно засверкали глаза и голос сделался сипло-яростным, как некогда в электричках...
– Ненавидишь хозяев, а работаешь хорошо, ударно...
– Блин, да не могу я плохо, не умею! Ну, не получается!.. Да и нельзя. Мне до зарезу надо орден первой степени заработать. И бюст на родине...
– Ладно, я не в обиду, – успокоил Ражный. – Просто в другой раз болтай поменьше, террорист...
– Я не болтал. – Он огляделся по сторонам. – Я его, сатану, с пяти метров жаканом наладил, с одностволки. Тут у него дача есть, резиденция. Подкрался и вмазал. Прямо в сердце, навылет...
Он уже смело погладил Молчуна, и тот, на удивление, не то что позволил – хвостом вильнул.
– Ну и как? – механично поинтересовался Ражный.
Герой снял каску, вытер мокрый лоб жестким рукавом сварочной робы.
– Как... У него и тогда пластмасса стояла. Заменили, да и все... А за мной гонялись потом, пришлось сюда на работу устраиваться. День и ночь рожа под сварочной маской, никто не видит. Да и не знает в лицо... Но я на всякий случай внешность изменил.
– Здорово изменил... Научил бы, как?
– Это ерунда... Тут кормят, отъелся. Если русского человека хорошо кормить, он до неузнаваемости меняется. Вот ты даже без маски не узнал!
– И никакого тебе терроризма. Накормить от пуза – и вся недолга.
– Как это – никакого? – оттолкнул волка и взял держак. – Погоди еще... На сытое брюхо быстрее мозги шевелятся. И ружья не надо. Заработаю первую степень – он вручать будет, вот уж тогда не уйдет...
– Может, лучше бюст на родине? – одновременно посоветовал и спросил Ражный.
Герой опустил забрало и ткнул электродом в стык труб.
Пионерский лагерь он не узнал, поскольку его не существовало вовсе, а на этом месте стояло два гостиничных корпуса, настоящий круглый манеж для выводки и высокие, белокаменные конюшни. Вначале Ражный прошел мимо кованых решетчатых ворот с золотистыми лошадками, но у края дубравы остановился перед огромным камнем, как витязь на распутье. От камня расходились три дороги, и высеченные на его боках надписи со стрелками указывали три туристических направления – налево «Русь изначальная», прямо «Русь средневековая» и направо «Русь современная».
Молчун настороженно обнюхал каждую из них, затем вернулся к камню, обогнул его и поднял лапу.
Лишь тут Ражный вспомнил о конном туристическом центре, некогда бывшем на территории лагеря, и вернулся назад. Деревянный домик, где жил Гайдамак со своими внуками и правнуками, уцелел и стоял теперь особняком, не попав за решетку изгороди.
В доме инока свет уже не горел, и Ражный прокрался к окну Оксаны, занес руку, но долго не решался постучать. За темным стеклом ощущалась жизнь, где-то в глубине комнаты мерцала свеча или ночник, слышалось легкое дыхание и мерный ход маятниковых часов. Близость суженой обострила чувство вины, однако он ничуть не раскаивался в содеянном семь лет назад и сейчас таил подспудную мысль презреть слово Гайдамака и вернуть Оксане женскую судьбу.
Волк почему-то заскулил, словно хотел предупредить или отозвать его, однако сигнал этот прозвучал поздно – рука сама выбила дробь по стеклу.
В комнате послышался шорох, скрип половиц, тлеющая свеча, несомая невидимой рукой, медленно двинулась к окну. Ражный отошел в темноту, туда, где скулил волк, однако его уже не было. Огонек приблизился к стеклу, радужно отразился в нем и вместе с отворенными створками вырвался наружу.
– Кто здесь?..
Он увидел полуосвещенный профиль ее лица и ощутил поток тепла, маревом вытекающий из окна. Щемящие воспоминания Пира Радости – сумасшедшая скачка на лошадях, ее сине-белый плащ, летящий по ветру, ледяная вода затаенного лесного озера – все встало так ярко, что помимо воли Ражный сделал шаг вперед, но в следующее мгновение горьким комом, словно изжога, выкатился и замутил сознание образ мирской девственницы Мили.
Он не готов был к встрече с суженой...
Через минуту окно закрылось, свеча потухла и все погрузилось в мрак. Ражный ушел к старому забору, сказал тихо:
– Пойдем, Молчун...
Показалось, он откликнулся где-то на территории турбазы – негромкий скулящий голос волка слышался явственно, и Ражный, перебравшись через островерхую решетку, позвал еще раз. Странно, однако Молчун на сей раз отозвался от дома Гайдамака и не бежал на голос вожака, как было всегда, а словно призывал к себе. Карабкаться назад через изгородь он не стал – разогнул прутья и протиснулся в дыру. На некотором отдалении он обошел дом вокруг, выбрался за обветшавший забор, оставшийся от пионерского лагеря, и там уже позвал громче, не слыша, а чувствуя, что во всем обозримом пространстве волка нет.
Было подозрение, что он все-таки забрался на территорию туристического комплекса, где мог перепугать людей или, хуже того, попасть на глаза охране, которая здесь наверняка с оружием. Ражный вернулся к решетке, отыскал дыру, но едва пролез в нее, как услышал шепелявый, но грозный сторожевой свист.
От белеющих в темноте конюшен к нему шел Гайдамак.
Семь прошедших лет никак уже не отмечались на лице инока, давно окаменевшем и превратившемся в старческую маску.
– Здравствуй, инок, – сухо произнес Ражный. – Я внук Ерофея...
– Да узнал, – откашлявшись, прогудел Гайдамак. – По голосу узнал... Кого звал-то?
– Ты волка не видел?
– Вон там что-то в кустах шевелилось. – Инок указал крючковатым пальцем. – Может, волк, а может, человек... Но ты же не за волком сюда пришел?
Ражный отмолчался, всматриваясь в кусты. Гайдамак напирать не стал, но уязвил с другой стороны.
– Слыхал я, со Скифом сходился на ристалище?
– Было дело...
– Что это боярин молодых араксов с иноками сводить начал? – будто бы осудил Гайдамак. – Воля, конечно, его, да ведь не по правде так... Но главное, ты в кулачном его взял. И он от такого поражения до сих пор отойти не может, пластом лежит.
Показалось, будто обрадовать хотел инок, однако не заметил интереса и будто подломился.
– Ты прости меня, внук Ерофеев, – сказал, не подымая тяжелых бровей. – Правнучку лишил судьбы женской и тебя – невесты... Сотни раз выходил на ристалища, таких дошлых поединщиков ломал, таких ретивых бойцов в бараний рог гнул. И чем больше видел ярости в сопернике, тем беспощадней становился... И с тобой так же обошелся... Обездолил правнучку. Посмотрю на нее – болит сердце... Послушай меня, аракс, обиды прежней не держи, пойди к ней. Или был уже?
– Мне завтра в Судной Роще стоять, – в ответ на покаяние признался Ражный.
Гайдамак опустил плечи, ссутулился.
– Невеселая у тебя дорога нынче... А знаешь, за что ответ держать?
– Знаю...
Инок снова показал на кусты.
– Там видел волка... Думал, собака такая, ночью-то все кошки серы... Какой-то человек подманил его, взял на поводок и увел.
– Не может быть! – вырвалось у Ражного.
– Да как не может?.. Может.
Ражного внезапно осенило: Молчуна приманил Герой! Никто больше не смог бы увести его за собой.
Презрев дороги, Ражный пошел через леса, напрямую к строящемуся газопроводу, и незаметно перешел на бег. Он не заботился об ориентации и направлении, зная, что миновать траншею с трубами невозможно, в какую бы сторону ни шел; она, как граница, окружала любое пространство, где жили люди.
Скоро он и в самом деле остановился на берегу рукотворной реки и увидел ярко-желтую технику и вспышки электросварки. Витюля приваривал к трубопроводу плеть, только что опущенную в траншею.
Заслоняясь рукой, Ражный приблизился к нему и похлопал по плечу.
– Герой! Где волк?
Тот варил самозабвенно, ничего не чувствовал и не слышал. Пришлось толкнуть сильнее.
– Верни Молчуна, Витюля!
Сварщик упал на колени, но не выпустил держака, и даже дуга не прервалась, выдавая его высокий профессионализм. Тогда Ражный рванул его за робу, сдернул маску с лица.
– Где волк?
На черной, закопченной физиономии возникла смесь ярости и недоумения.
– Да пошел ты!..
Он был очень похож на Героя...
– Погоди, а где же Витюля?
– Какой Витюля?
– Герой!
– Отвали со своим Героем! Не мешай работать!
И вновь зажег сварочную дугу.
Ражный отошел в сторону, проморгался от схваченных «зайцев» и заметил еще одно зарево. Прыгая по трубам, он добрался до сварщика и без всяких сорвал с него маску. На красной и хорошо подкопченной роже возникло недоумение.
– Верни Молчуна! Башку оторву!
И этот был невыносимо похож на Героя, но разинул черный рот и заорал:
– Тебе чего, мужик?! Не видишь, на рекорд иду?! Ходят тут, бездельники!..
– Витя, ты меня узнаешь? – попытался он заглянуть в глаза.
– Кого узнавать-то?!
– Меня!.. Мы же с тобой... сегодня днем встречались!
– Ну, блин! Какие-то полудурки тут еще ходят! – возмутился тот. – Я варю. Видишь, варю!!
Тогда он отскочил в темноту и огляделся. По всей нитке газопровода сверкали огненные сполохи, напоминая тяжелый оборонительный бой против незримого противника. К следующему сварщику, соединяющему трубы в плети на бруствере траншеи, Ражный зашел спереди, вырвал огненное жало и сдернул маску.
– Витюля?!
– Ну? – испуганно затрепетал он.
– Где Молчун?!
– Какой молчун?..
Ражный врезал ему слегка, но между глаз. Сварщик рухнул в траншею, заполз под трубы.
– Не знаю!.. Не убивайте! Ничего не знаю!..
– Ты же Витюля?
– Ну я Витюля...
– Верни волка! Куда ты спрятал его? Опять в свою каморку?
– Я электроды брал, волка не брал, – уже откровенно заревел сварщик.
Герой даже в самые трудные времена не был таким плаксивым и жалким. Ражный понял, что в очередной раз ошибся, однако почувствовал, как начинает обрастать шерстью.
– Прости, брат, – сказал он в траншею и пошел вдоль нее.
У остальных он ничего не спрашивал и тем более никого не бил – просто срывал маски и смотрел в лицо. Создавалось ощущение, что Герой размножился и вершит трудовой подвиг.
– Витюля?! Герой?! – напоследок безнадежно крикнул он, и голос, усиленный трубой, разнесся на многие версты, однако никто не услышал – не погасла ни одна электрическая дуга. Или не хотел слышать...
Назад Ражный шел по дороге и все еще не оставлял надежды найти Молчуна, озирался по сторонам, бросался на каждое движение в траве и кустах, но видел то вспугнутого зайца, то бродячую собаку или жирного, неспособного летать ворона...
Он сразу же направился к холмам, на которых обитали Ослаб и Пересвет. Душа была настолько переполнена острыми, сильными чувствами, что он без всякой подготовки в любое мгновение мог воспарить нетопырем, и приходилось время от времени приземляться, дабы не потерять опоры под ногами. Бывший дом Гайдамака он обогнул стороной, по полю, однако едва приблизился к подножию холма, заметил, как мелькнула в молодом дубовом подросте серая молния, закричал:
– Молчун! Молчун!..
Он достиг леса, и в этот миг из-за крайнего дерева вышла суженая, несмотря на то, что окончательно рассвело, держала в руках зажженную свечу.
– Здравствуй, – подняла огонь над головой, будто освещая Ражного. – Что же ты вчера постучал и ушел? А я ждала...
Он вздрогнул при ее появлении, и дрожь эта помимо воли оторвала от земли.
Оксана сделала два шажка к нему, посмотрела в лицо.
– Ты все такой же, красивый... А я? Неприглядная стала? Испугался?
Она расцвела и стала прекрасной. И одновременно недостижимой.
– Почему ты ходишь днем со свечой? – спросил он то, что пришло в голову.
– Все время зябну и греюсь от свечи, – вдруг погрозила пальцем. – Не хитри! Не об этом ведь спросить хотел... Ладно, молчи, не спрашивай, а меня послушай. Не ходи к Ослабу! Он с тобой говорить не станет – сразу слово свое скажет и в руки опричников отдаст. Ждут тебя уже в Судной Роще! И казнь определена!.. Поворачивай назад и ступай бродяжить по миру.
– Благодарю за совет, – вымолвил Ражный, ощущая, как льется из глаз ее неизбывная печаль. – Но я взглянуть на него хочу. Хочу услышать его слово.
– Казнить тебя станут! За что, ты сам знаешь. И не надейся, не услышит тебя Ослаб на судилище! Не примет оправданий. Забьют в вериги, отправят в Сирое Урочище до скончания дней! Цепи на тебя заготовлены, в кузнице лежат... Помнишь, где ты подкову мне выковал? – Она достала подкову. – Не принесла она счастья... Послушай же на этот раз, не ходи в Судную Рощу.
– Как не пойти, если сам Ослаб позвал? Может, и не доведется более посмотреть на него...
– Вижу, идешь-то не любопытства ради...
– Не из любопытства.
Она погрела руки над свечой, вздохнула вдруг по-девичьи легко.
– Коли так – иди. Заковывать в вериги ко мне приведут. А я заклепки поставлю тонкие, из плохого железа. Порвешь их и уйдешь, когда вздумаешь...
– Вот за это спасибо. – Ражный потянулся к ее руке, но Оксана дернулась и чуть не погасила свечу.
– Не прикасайся ко мне!.. Иначе я выпью твою силу. А она тебе еще понадобится...
