15
Спустя два часа приехал не японец, но финансовый директор «Горгоны» и с видом, будто ничего не случилось – то ли не знал, что произошло, то ли умел делать хорошую мину при плохой игре. Приобнял по-товарищески, повел к гостинице.
– Через некоторое время здесь будет полный триумвират, – доложил он. – Каймак вернулся из Нью-Йорка и тоже едет. Как всегда, инкогнито.
– Меня интересует Хоори, – отрезал Ражный. – Разве Каймак не болен СПИДом?
– В Америке проверился – совершенно здоров. Это у нас подозревали вич-инфекцию...
Кажется, за эти четыре дня произошло перераспределение власти: несмотря на заслуги, японец ссадил с коня Поджарова, и причиной могла послужить неудачная вербовка Ражного. Вероятно, Хоори рассчитывал сразить Ражного наповал, а финансист не достиг шокирующего эффекта, вынужден был выслушать встречные условия и ехать с докладом к настоящему шефу. И был наказан тем, что в седле теперь находился Каймак.
Или сумел помирить их, сделать терпимыми друг к другу для достижения одной цели...
Шеф «Горгоны» на сей раз прикатил на бронированном джипе и с одним телохранителем, который со знанием дела, помня прошлый казус, самолично стал выгружать коробки с продуктами в холодильник. Не известно, в чем уж финансист заметил его особенную энергичность после возвращения из Штатов, но Ражному он показался точно таким же, как и уезжал отсюда.
– Прекрасно! – восклицал Каймак. – Отличный день, замечательная погода. И я чертовски голоден!
О деле он и словом не обмолвился и Ражного заметил лишь тогда, когда вспомнил, как в прошлый раз его обслуживал официант – егерь Агошков, и потребовал, чтоб его немедленно привезли. Телохранитель прыгнул в машину и умчался исполнять приказ. А шеф «Горгоны», как и в первый раз, выбрал себе номер в гостинице, где не было скрытой видеокамеры (знал, который!), переоделся там в шорты и отправился бродить по территории, наслаждаясь природой.
Это его молчание можно было расценить всяко, в том числе и так: дабы избежать закулисной возни, все деловые разговоры проводятся лишь при полном составе триумвирата, и теперь, похоже, они с Поджаровым ждали японца. И пока он не приехал, Ражный распорядился, чтобы егеря Карпенко и Агошков приготовили обед и накрыли стол в Зале Трофеев, перестелили простыни в номерах и вообще были всегда начеку – как обычно во время визита богатых гостей. Каймак обрадовался так и не соблазненному официанту, отозвал в сторону, что-то ему долго объяснял, после чего недовольный Агошков поплелся на кухню.
– Опять пристает? – улучив момент, спросил Ражный.
– Да нет пока, – сверкнул глазами егерь. – Попросил приготовить ему отдельно и стол накрыть в номере... Блюдо из мяса, называется... беркю. Нет, баркикю.... В общем, какое-то национальное блюдо. Эх, Сергеич! Если б ты меня за хвост не держал, если б не ребятишки... Я бы на всех вас тут болт забил.
Президент, улучив момент, зашел в номер Каймака, благо что не наблюдали, и, найдя его носовой платок, сунул себе в карман и отправился за территорию. Тем временем финансист тоже рыскал по базе, но по-хозяйски обследовал помещения, верно, исполняя какое-то особое задание Хоори. Возникло подозрение, что основной его составляющей является выяснение, отчего сгорели микровидеокамеры на повети, поскольку Ражный дважды застиг Поджарова поблизости от запертой двери на поветь.
Теперь, когда наступала кульминация, было все равно, что там финансист может увидеть...
Минут двадцать Ражный ходил в кустах за изгородью и тихо окликал Молчуна, пока не обнаружил его на реке, лежащим у воды.
– Я знаю, это ты зарезал Кудеяра, – будто человеку, сказал он. – И мне все равно, из каких побуждений ты это сделал. Но это был мой противник!
Волк повернул голову, посмотрел на Ражного, и тому показалось, все понял.
– А вот этот – твой, – он кинул платок Каймака под нос Молчуну.
Зверь даже не понюхал платка, медленно встал, вдруг изогнулся, срыгнул воду и неторопко потрусил вдоль реки.
– Куда же ты? – окликнул Ражный. – Не хочешь? Или не можешь?.. Тогда почему зарезал Кудеяра? Или ты сам выбираешь противника?
Молчун вскочил на кромку обрыва, уже далеко, и, поджав хвост, убежал в лес. А Ражный втоптал в песок носовой платок и вернулся на базу. Каймак все еще разгуливал по территории, нюхал цветы и, присев на корточки, искал среди быльника и ел какую-то травку.
– Это дикая петрушка, – объяснил он, когда заметил Ражного, остановившегося рядом. – Мы ее в детстве ели. Цветет весной и осенью... И ели весной и осенью. Потому что у меня было голодное детство.
Они были совершенно одни, и возможность разговора тет-а-тет подвернулась идеально.
Каймак, однако, жевал и сплевывал мелкую, невзрачную траву.
– Никакого вкуса! Поражаюсь, господин Ражный, и как мы ее ели? Да еще насыщались?! Кстати, каждый человек имеет право на потребление пищи. Любой пищи, которую он в данный момент захочет. Это самое неотъемлемое право. Например, что вам в данное мгновение больше всего хочется?
Ражному хотелось опустить кулак на лысоватую голову шефа «Горгоны», поэтому он молча ушел в гостиницу.
Не оправдались ожидания и потом, когда втроем, отправив Карпенко за дверь, уселись за стол в Зале Трофеев. Финансист с удовольствием накинулся на пищу, Ражный хоть и был голоден после правила, однако же пил лишь чай с медом, а Каймак опять ничего не ел, благодушно развалясь в кресле, хотя на столе был и рокфор, и омуль с сильным душком, и что-то еще, осклизлое, с зеленоватым оттенком. Сидели так около получаса, и в какой-то момент, словно забывшись, Поджаров заговорил, вернее, начал было говорить в тему:
– У нас есть будущее, господа. Есть оперативный простор, как говорят военные, и есть реальные надежды на успех. Не так ли, господин Ражный? Вы готовы разделить с нами не только трапезу, но и будущее?
Он ответить не успел, впрочем, и не спешил отвечать, да и Каймак вдруг сделал крутой вираж в назревающей беседе:
– В Америке все не так, как у нас! Это единственная в мире правильная страна, там правильная свобода, правильная экономика, правильное питание и истинные права человека. Да... Она бомбит, кого захочет и когда захочет. Она судит по своим законам и наказывает по своему усмотрению. В этом видится проявление Божественной воли, господин Ражный. Как вы считаете? Или вы, как все патриоты, ненавидите американский образ жизни?.. А напрасно! У них есть чему поучиться. Но ниггеры! Ниггеры! Вот их проблема! Скоро они пустят всех белых... на шашлык. Не верьте американским фильмам, там сплошная ложь. Нет и никогда не будет дружелюбия и терпимости между этими расами...
Никто не знал, сколько бы еще пришлось выслушивать эту банальщину, если бы не открылась дверь и в Зале Трофеев не появился Агошков.
– Кушать подано, – скрывая сарказм, проговорил он в потолок. – Бур... Бер... Беркикю готово.
Каймак в тот же миг оборвал свою речь, вскочил и устремился к выходу.
– Не беркикю, а барбекю, – поправил он егеря и сказал всем: – Приятного аппетита, господа!
Ражный облегченно вздохнул и открыто посмотрел финансисту в лицо.
– И где же повышенная энергия твоего шефа? Кажется, он вообще свихнулся после Америки... Понимаю, голодное детство, но при чем здесь наш проект?
Почудилось, Поджарову стало стыдно за шефа, отвернулся, будто бы доставая рокфор, сказал с бодрой усмешкой:
– Путь к сердцу мужчины!.. Он просто проголодался. Вот покушает, и увидишь...
– В его присутствии никаких переговоров, – оборвал Ражный. – Мне он не нужен ни голодный, ни сытый.
– Опять ультиматумы, – расстроился финансист, махнул рукой и случайно уронил бутылку – вино хлынуло на скатерть и побежало к нему на колени.
– Он привез из Нью-Йорка два миллиона! Наличными! – отрывисто и страстно сказал он, не обращая внимания на потоп. – Деньги на реализацию нашего проекта! На создание и содержание школ. И это лишь первое поступление капитала!
– Странно; кто дает такие деньги? Посмотреть – извращенец, послушать его – полный идиот...
– Да! У нас всякий инакомыслящий – идиот! – вдруг согласился Поджаров. – А для Штатов – вполне нормальный и прогрессивный человек и вовсе не извращенец. Везде в мире принимают и понимают, особенно богатые люди. Это мы тут все идиоты и извращенцы, потому что не умеем ни жить, ни работать, ни уважать друг друга. Между прочим, говорят, что Михаил Идрисович – человек будущей России, свободный, раскрепощенный и демократичный. Разве тебе не хочется жить богато и с детской непосредственностью? И никогда не слышать слово – нельзя?
– Много чего хочется...
– У богатых свои причуды... Находят общий язык. – Он понял, что хватил через край в своих верноподданических чувствах, прожевал и запил рокфор соком. – Никогда не ел этот сырок. И знаешь, совсем даже не плохо. А омуль с душком вообще замечательная штука! Попробуй? На запах внимания не обращай, как только возьмешь в рот – никакого запаха...
– Мы ждем японца? – в упор спросил Ражный.
Финансист на сей раз ответил честно:
– Должен быть с минуты на минуту. Без него нельзя.
– Это он вас помирил?
И тут Ражный вдруг понял причину столь резкой перемены в поведении Поджарова: прямо на обеденный стол глядели пластмассовые кабаньи глаза и раздутые, хищные ноздри будто тянули воздух и принюхивались к резкому запаху тухлятины.
Да он под пристальным взглядом камер ничего, кроме дифирамбов, и петь не станет!
– Кстати, а почему бы нам не встретить Хоори? – предложил Ражный. – Если с минуты на минуту? И свежим воздухом подышать? Здесь все провоняло гнилой рыбой.
– Не откажусь, – мгновенно согласился он и встал. – И впрямь засиделись...
Прогулочным шагом, почти соприкасаясь плечами, они вышли за ворота и шагали еще добрую сотню метров, прежде чем финансист открыл рот, точно зная радиус действия видеокамер. И их наличие не скрывал.
– Думаешь, все переколотил? – спросил с усмешкой и все-таки шепотом. – Да тебя нашпиговали, как булку изюмом.
– Я чувствовал...
– И вел себя неосторожно! Снимают не мои люди...
– Чьи же? Японца?
– Где бы я, по-твоему, взял столько аппаратуры?
– Веду себя так, как считаю нужным, – резко обронил Ражный.
– Не требуй устранения Каймака! – быстро заговорил финансист. – Он на самом деле вернулся набитый долларами. И далеко не идиот, не обольщайся. Чует, его сбросят с хвоста, как только выпотрошат. Застраховался, деньги пока что держит в каком-то тайнике. И связи свои зарубежные не выдает... Беречь его надо! Другого источника доходов у нас нет.
– Я вообще ничего не собираюсь требовать. Во всей этой суете мне интересно лишь взглянуть на стиль Мопа-тене.
– Хоори готов встретиться... Но ты лучше откажись!
– Почему?
– Косоглазому не поединок нужен, а видеозапись боя. Потом его аналитики обработают, разложат по элементам, по деталям, расшифруют. Там такие спецы сидят! И когда просветят насквозь, снимут каждый твой шаг, каждую тренировку – кинут тебя! Вернее, нас с тобой.
– Неужели японцу не хватило для анализа схватки с Колеватым? – откровенно изумился Ражный. – Там-то два натуральных поединщика.
Поджаров несколько метров прошел, глядя себе под ноги, обогнал Ражного и встал на пути.
– Не хватило. Потому что он не видел и никогда не увидит этой пленки.
– Вы как пауки в банке, – обронил Ражный, но финансист пропустил это мимо ушей, сказал с чувством затаенной горечи:
– Съемку борьбы с генералом Колеватым делал мой человек. А ты его недавно порешил... Просил же тебя...
– Твоего человека зарезал волк.
– Знаю... Да волк-то твой. – Он подавил эмоции. – Так что тебе придется вести себя не так, как считаешь нужным, а как выгодно для дела. Если Хоори все-таки станет напрашиваться или заводить тебя, чтоб выйти на ковер, – не соглашайся ни в коем случае. Я понимаю, соблазн накостылять ему велик, но сработаешь на него. Он-то готов сносить любые оплеухи.
– Когда же ты собрался скинуть его с хвоста? И как, если он всевидящий и вездесущий?
– Косоглазого во вторую очередь, – поспешил предупредить Поджаров. – Сначала освободим Каймака. От «зелени» и от должности. А без него и Хоори задавим. Неужели мы, два русских мужика, не зажмем японца?
Ражный развернулся и пошел назад, к базе. Финансисту ничего не оставалось, как пойти следом.
– Ты не боишься, что потом, когда останемся вдвоем, я скину и тебя? – на ходу и деловито поинтересовался Ражный.
– Не боюсь, – сразу и твердо ответил тот. – Меня нельзя скинуть, как с черепахи панцирь. Проглотят тебя с потрохами, идея-то в воздухе носится, а при нынешней технике!.. Тебе лучше со мной в паре, чем с этими козлами или с другими...
Он замолк, поскольку до базы оставалось не больше сотни метров, и все-таки у самых ворот не выдержал, прошептал:
– Нажрался всякой гадости... Мутит. До горшка бы дотянуть.
Они дотянули до крыльца гостиницы, когда со второго этажа из окна вместе с осколками стекла вылетела тарелка и еще что-то бесформенное и неразличимое. Финансист сошел с тропинки, пнул полуобглоданный бараний бок и, забывшись, сказал громко:
– Капризничает, сука! Нормальной пищей швыряется! Все подавай ему...
В тот же миг из номера послышался натуральный поросячий визг, стук мебели и звон бьющейся посуды.
Еще не поднявшись даже на крыльцо, на короткий миг взмыв чувствами ввысь, Ражный увидел, что произошло, и его непроизвольно передернуло. Когда же забежал на второй этаж и толкнул дверь, видение подтвердилось.
За столом с поваленной и перемешанной посудой сидел Каймак, уткнувшись лицом в блюдо с мясом. В одной руке был точно такой же бараний бочок, что вылетел в окно, в другой – большая накрахмаленная салфетка. Егерь заколол его столовым ножом, точно так же, как однажды разъяренного кабана – точным ударом в загривок, и кровь еще хлестала фонтаном. Сам Агошков ползал по полу у входа и, по-волчьи подтягивая живот, изогнувшись, пытался вывернуть себе не желудок – душу вместе с гулким, нутряным ревом...
Финансист так и не вошел в номер, стоял в проеме распахнутой двери, машинально двигал челюстями, словно что-то пережевывал, и изредка, с трудом, сглатывал. Прошла минута, прежде чем Ражный схватил за шиворот рыгающего егеря и поставил на ноги: странно, что у спецназовца, прошедшего Афган, так сильно проявился комплекс молодого бойца, впервые убившего противника.
– Зачем ты его? Как кабана? – Ражный встряхнул Агошкова.
Тот потыкал трясущейся рукой в сторону Каймака, но сказать ничего не смог, вновь нагнулся и заревел. Тогда Ражный взял со стола откупоренную бутылку водки, облил голову егеря, завернув ее, поплескал в лицо.
– Ты убил человека!
Он вдруг медленно отер лицо тыльной стороной ладони и отрицательно мотнул головой.
– Это... не человек.
– Что? Приставал? Домогался?.. Ну, врезал бы ему! Ты же не девочка! Зачем же резать?!
Глаза Агошкова сузились, взгляд стал волчьим.
– Это не человек! Я убил не человека!
– Кого же, дурак? У тебя четверо! Подумал?
Рука егеря вновь потянулась к Каймаку.
– Людоед! Он – людоед... Это не барки... не бурбака... Там... человечина! Ел сам... И меня накормил!
– Да ты с ума сошел, – внезапно ощутив рвотный позыв, выдавил Ражный. – С чего ты взял?
Каймак пошевелился, расслабился и из руки на пол вывалился бараний бочок. Поджаров наконец опомнился, вошел в номер и притворил за собой дверь. Однако все еще жевал и сглатывал...
– Он сам сказал!.. Когда я поел... – Агошкова загнуло еще раз.
И в тот же миг начало рвать финансиста.
– Ты что? – спросил Ражный. – Тоже человечины наелся?
Финансисту будто полегчало, схватив с кровати полотенце, вытер лицо и будто стер страх и ошеломление, выматерился.
– Что ты сделал, придурок?! – Это относилось к егерю. – Ты соображаешь, что натворил?! Да пусть он жрет, что угодно! У него же деньги!..
И осекся, поняв, что внушение не по адресу: егерь ни о каких деньгах не знал и знать не мог. В сердцах пнул бараний бочок...
В это время на пороге очутился Карпенко, невозмутимо оглядел номер, присвистнул:
– Ни хрена себе! Картина Репина... А я посуду мою внизу, думаю, что за шум? Вы чего, мужики, офонарели?
На него никто не обратил внимания. Финансист сел на кровать и обхватил голову руками:
– Что будем делать? Как деньги вытаскивать?
Вероятно, сказано было Ражному, а может, и самому себе как размышление вслух.
– Это ты его прирезал? – спросил старший егерь Агошкова. – Удар знакомый...
– Посмотри, что на блюде? – Ражный указал кивком головы. – Что это такое?
Карпенко осторожно взял Каймака за остатки волос, отставил голову на стол.
– Как что? Мясо. Жареное на углях мясо... – Понюхал. – Нет, сначала подкопченное, потом зажаренное. Называется – барбекю. Это берется бочок... Ребрышки! Сначала чуть коптятся, потом жарятся на углях. Или в духовке...
У Ражного заныл раненый бок, словно к непогоде.
– Чье? Чье мясо?!
– Кто его знает? – взял кусок, покрутил. – Сергеич, я хоть и старший егерь, но вот так, с ходу определить...
– Ты медик. Фельдшер! Скажи, это человечина?
– Человечина? – спокойно переспросил Карпенко, потрогал обглоданные кости возле Каймака, понюхал. – По запаху, так вроде человечина...
– А ты что, нюхал ее?! – Его невозмутимость выводила Ражного из себя.
– За стол усадил! – вдруг стал рассказывать Агошков. – И не приставал. Не домогался на сей раз! Стакан водки налил, про жизнь расспрашивал, про детей...
– Кто ее не нюхал, если в медицинском учился? – пожал плечами старший егерь. – Скелеты вываривали... Хрен знает, по виду как собачатина. Или тощая свинина. По костям, так гомо сапиенс... А может, и не сапиенс. Просто гомо... В общем, барбекю.
– Труп надо убрать, пока не приехал Хоори! – вскочил финансист. – И все следы!..
И тут в номер влетел телохранитель Каймака и мгновенно, профессионально оценив обстановку, выхватил пистолет из плечевой кобуры, наставил сразу на всех.
– Стоять! Не двигаться! Кто его?!
– Я! – крикнул Агошков, при виде нацеленного оружия вдруг наконец-то выпрямившись. – Это я его грохнул!
И пошел на ствол пистолета грудью. Телохранитель не ожидал такой прыти, сделал шаг назад.
– Стоять!
– Стреляй! – рванул на груди камуфляжную куртку и тельняшку. – Стреляйте, людоеды! Не хочу! Я не хочу с вами жить! Стреляйте! Или я вас всех!.. Как кабанов!..
Он бы выстрелил. Уже и палец на спусковом крючке вытянул его холостой ход, но лишний шаг назад и порог под пяткой телохранителя спасли Агошкова. Остальное произошло молниеносно – спецназовская подготовка пошла впрок. Егерь вышиб пистолет, нанес сильнейший удар в пах и с разворотом – каблуком по голени. В следующий миг подхватил оружие с пола, резанул волчьим взглядом.
– Пропустите! Я уйду! Никого не трону!
Его никто не держал и не собирался задерживать. Агошков с разбега прыгнул на подоконник и полетел вниз вместе с разбитым стеклом и рамой.
Когда отзвенели осколки – телохранитель все еще корчился на пороге, Поджаров поднял кулаком его подбородок.
– Не сохранил тела – убирай труп. Завернешь в ковер и спрячешь пока... в шкаф. А здесь все замоешь и приведешь в порядок.
Подавленный и очумелый, тот все-таки подчинился, захромал к убитому, свалил его со стула на пол. Ковер был прижат столом и креслами, не вытаскивался, и Карпенко бросился помогать.
– Когда уедет косоглазый, покажу, каким ходом вынести и где загрузить в машину, – продолжал распоряжаться финансист. – А для всех – Каймак пошел гулять по лесу. У него были задвиги...
– За что его? – тоскливо спросил телохранитель, как почудилось, глядя на шефа с любовью. – С прибабахами, но безобидный был...
– Божья кара, – серьезно бросил Ражный, однако Поджаров объяснил конкретнее:
– За людоедство. Работай!
– Что?! – протянул тот и попятился от трупа. – Как это?..
– Человечину жрал! – еще конкретнее объяснил Карпенко. – Давай заворачивать, чего встал?
Телохранитель уперся спиной в стену, уронил картинку на пол – грустный, осенний пейзаж.
– И я тоже?! Он угощал... Со своего стола! – потыкал пальцем. – И я тоже?!
– Да, блин, ты будешь работать? – прикрикнул старший егерь. – Берись давай! Он же не легкий, вон какую тушу наел...
Телохранителя тоже перегнуло, дернулась спина, однако желудок оказался крепким.
Карпенко пожалел его, и тоже весело, с хохотком:
– Эх ты!.. Рядом ведь был с ним постоянно, все видел. Теперь глаза пучишь. – В одиночку вытащил ковер из-под стола, начал заворачивать. – Если человек все перепробовал в жизни, все испытал? Если всего уже по горло и изо рта валится? Вместо баб подавай мужиков, вместо нормальной еды – гнилую рыбу или какую-нибудь экзотическую дрянь... Остается только каннибальство. А что еще?
Причину его неуместного веселья понять было можно: убийство важного лица, произошедшее на базе и чуть ли не в присутствии президента, напрочь затушевывало прошлый его грех – попытку изнасилования московской проститутки. О ней теперь и не вспомнят!..
Поплевав на пол, телохранитель выпрямился.
– Что мне делать?.. Что?
– Переваривать! – цинично сказал финансист. – И убирать следы, пока не приехал японец.
У парня остекленели глаза.
– Я ему не поверил... Однажды Михаил Идрисович сказал... Бог проявляет себя только в сверхчеловеке. Надо преодолеть табу, нарушить запрет... Переспать с матерью или сестрой, поесть мясо человека...
– Зря не поверил. Зато теперь сам – натуральный сверхчеловек, – балагурил старший егерь, оттаскивая завернутый труп к шкафу. – Хватит философствовать, помогай!
Ражный подошел к телохранителю, попытался поймать его взгляд.
– Ты привез продукты. И это... А где взял? Купил?
– Нет. – Тот испуганно помотал головой – в глазах уже тлел огонек безумия. – Мясо привез Хоори. Остальное из супермаркета...
– А сам Хоори? Ел? Хоори говорил что-нибудь о сверхчеловеке? О Боге?
– О Боге? – внезапно заулыбался телохранитель. – О Боге я все время думал! И боялся его!
Можно было не задавать больше вопросов: этот человек на глазах превратился из гомо сапиенс просто в гомо...
Хоори прибыл, когда на базе наводили последние штрихи марафета, и, вероятно, расценил это, как особую подготовку к своему визиту. Следом за ним приполз и «Навигатор» с начальником службы безопасности, который покинул свою машину лишь для того, чтобы поздороваться: аппаратура требовала неотлучного дежурства.
Восточный гость действительно выглядел слишком крупным для японца и с виду оказался даже несколько мощнее Ражного. Такому человеку было очень тяжело скрываться от властей, поскольку фигура его и лицо слишком уж запоминались; потому-то он и опасался вольно передвигаться по территории России, хотя наверняка имел надежные документы уроженца Калмыкии и корейца по национальности. На удивление, явился он без всякого эскорта, сам управлял невзрачной, рядовой «девяткой» (не оставил ли кого возле «Навигатора», отсмотрев важную видеозапись?) и был на первый взгляд медлительно-вальяжным, слегка развинченным. Из машины выбрался вместе с объемной дорожной сумкой, которую повесил на плечо и больше с ней не расставался. Его угодливо-подобострастную улыбку Ражный расценил как типичную национальную маску...
Едва поприветствовав, финансист немедленно уединился с японцем на пару минут, что-то ему сказал – не доложил, не прогнулся; напротив, показал полную свою независимость и достоинство. Хоори выслушал молча, стал что-то говорить, однако Поджаров прервал и, судя по виду, сделал внушение, отчего японец начал согласно улыбаться.
– Здесь невероятно мощное излучение тонких энергий, – сказал он и поднял ладони к небу. – Представляю, какова их сила в лесу! Я бы не прочь прогуляться, господин Ражный.
– Может, сразу приступим к делу? – предложил он и выразительно глянул на финансиста. – Вам объяснили причину нашей встречи?
Нечто вроде одобрения промелькнуло на желтом лице Хоори: должно быть, после просмотра видеоматериала в «навигаторе» ему хотелось двигаться дальше, ковать железо, пока горячо, и не хватало знаменитой японской выдержки. А возможно, за годы жизни в России обрусел и, как все, страдал нетерпением и страстью.
У финансиста же вскинулись брови: он забывался довольно часто и выражал то, что было на душе в текущее мгновение. «Не надо поединка! – хотел крикнуть он. – Хоори с помощью электроники и своих „курсантов“ школы инструкторов вытащит из тебя все, что касается „скифского стиля“ единоборств, отснимет, изучит, проанализирует и в одночасье исчезнет не только с базы, а и из России. И я, и ты, и тем более Каймак потом ему будем нужны, как кукушонку другие птенцы в гнезде!»
Но не крикнул. Зато Ражному стало понятно, кто истинный повелитель «Горгоны».
Правда, то, что японец добудет, не станет новым Засадным Полком восточного образца, чего опасался Поджаров, ибо вряд ли даже самому талантливому и тренированному «курсанту» удастся овладеть состоянием Правила, но как материал для шоу-борьбы может вполне сгодиться.
Поджаров своими искренними убеждениями и наивными потугами переиграть опытного в интригах и авантюрах Хоори начинал нравиться Ражному. По крайней мере, он уже не сомневался в его патриотизме.
– Я не знаком со школой Мопа-тене, – признался он. – Она позволяет провести встречу под открытым небом, на земле?
– Только под открытым небом и только на земле, – с удовольствием уточнил Хоори, намекая на особую ритуальность схватки.
Каждый, даже не совершеннолетний, аракс мог бороться, где и когда хотел, сам выбирал противника, только это уже не называлось поединком, ибо устав Сергиева воинства запрещал в таких схватках использование полного комплекса – кулачного зачина, братания и сечи, однако позволял применять отдельные приемы, и непременно лишь вполсилы, без смертельного исхода. (Кстати, по этому поводу шел давний, вернее, древний спор между иноками и араксами: первые считали, что все следует содержать в глубокой тайне, дабы не растратить по зернышку закрома-арсеналы, вторые, молодые и жадные до драки, настаивали на расширении свободы их применения в миру. Пока сами не становились иноками...) То есть древнее, созданное еще Сергием Радонежским, законоуложение запрещало убивать мирских людей, независимо от того, свои они или иноземцы. Бить насмерть разрешалось только супостата на поле брани. И в этом был заложен великий смысл сохранения первоначальной сути воинства, поскольку смерть мирского человека от руки аракса, да еще на миру, превращала его в убийцу, и он кончал свои дни в веригах и Сиром Урочище.
Но это касалось только вольных араксов; вотчинники же тем и отличались, что обязаны были защищать свои вотчины от всевозможных посягательств, ибо во все времена они составляли основу Засадного Полка и хранили его традиции. В Урочищах доживали остаток своих дней престарелые и немощные вольные иноки, обучая своих взрослеющих внуков и правнуков; здесь ожидали замужества дочери, обрученные с женихами, сюда «безземельные» араксы присылали совершеннолетних сыновей после Пира, чтобы поднялись на правило, как на крыло; здесь прятались засадники-бродяги, вернувшись из авантюрных странствий, залечивали раны и увечья после поединков; за счет вотчин накапливалась полковая казна, тут же происходили ристалища за право боярого мужа и рядились суды Ослаба.
Поэтому всякий вотчинник обладал дополнительным, тайным арсеналом, неведомым даже вольным араксам, однако при этом не имел права использовать его в поединках на земляных коврах Урочищ.
Японец расстегнул свою сумку, неторопливо переоделся в кимоно, затянулся белым поясом и встал лицом на восток с сомкнутыми над головой руками. Почти незаметно для глаза он стал проседать, сгибая ноги колесом, и через несколько минут застыл изваянием, напоминающим скульптуру с индийского храма Кама Сутра. Лица при этом не было видно, и когда он резко, неуклюжим, лягушачьим прыжком обернулся, Ражный не узнал его: зеницы закатились и сквозь узкий прищур век виднелись лишь белки глаз, на искаженном лице появились красно-белые разводья.
– Хик! – то ли выдохнул, то ли выкрикнул он и, расцепив руки, выкинул их вперед растопыренными пальцами.
Расстояние между ними было в сажень, однако Ражный явственно ощутил легкие уколы по телу и сразу же после этого жжение, словно опалило крапивой. Чтобы увидеть природу выбрасываемой противником энергии, следовало бы воспарить нетопырем, однако делать это, не зная особенностей тайной школы Мопа-тене, сейчас было опасно. Тем временем Хоори сделал еще один каменный скачок на колесообразных ногах – пошел на сближение и убыстряющимся движением сделал ложный хлопок перед лицом, словно хотел ударить по ушам, и снова выкрикнул:
– Хик!
Ощутимая и гулкая волна воздуха, будто ударная волна, толкнула в виски: Мопа-тене определенно относилась к энергетическим видам единоборств, и должно быть, эти его бесконтактные удары для неподготовленного поединщика могли стать шокирующими. Ражный выставил блок, который в сече назывался коловратом или свастикой, когда руки выбрасываются вперед и назад, как лучи с загнутыми концами, а лопатки при этом накрывают позвоночник. Владению этим способом защиты араксов начинают учить с момента посвящения – с тринадцати лет; коловрат был самым первым этапом овладения Правилом без специального станка и считался оружием обороны. Возникающая при этом крестообразная энергия, как крест нательный, хранила от самого мощного удара, нанесенного в состоянии аффекта, поскольку отводила его, смягчала и делала скользящим. На основе защитного коловрата, оберегая свой уязвимый правый бок, Ражный отработал прием нападения – волчок и опробовал его в поединке с Колеватым.
Он знал, что видеокамеры сейчас снимают, фиксируют каждое движение, однако был спокоен, ибо не придумали еще такой техники, которая бы считывала его внутреннее состояние и перемещение энергии, скрытой в плоти. Впрочем, если и существовало что-либо подобное, то невероятно громоздкое, и Ражного следовало облепить датчиками с ног до головы и подключить к компьютеру.
Тем временем Хоори покачался на согнутых ногах – его окаменелая неуклюжесть говорила о сильнейшем напряжении суставов и мышц – затем так же без контакта, поочередно взмахнув руками, он будто расчесал, располосовал Ражного скрюченными растопыренными пальцами со своим глубоким, шипящим выдохом. При этом его язык посинел и вывалился изо рта, как у висельника. Можно было бы еще поманежить его, давая возможность показать все, что содержит в себе арсенал тайной тибетской школы, однако задача сейчас была совершенно иная – сблизиться, войти с ним в контакт и побарахтаться несколько минут. Причем и явная победа Ражному сейчас не требовалась; важнее было, чтоб он уехал отсюда, полный самоуверенности и надежд, что «скифский стиль» вполне доступный вид борьбы, которым можно овладеть за несколько лет тренировок.
Совершеннолетним араксам запрещалось участвовать в каких бы то ни было мирских спортивных состязаниях – дабы не искушаться этими легкими победами на публике и не привлекать к себе слишком пристального внимания. У Ражного имелся хороший предлог – ранение, чтобы бросить спорт на самом пике славы, и теперь это была первая мирская схватка после Пира.
Японец сделал еще одну попытку энергетической атаки, но сверхнапряжение «сырых жил» могло закончиться сильнейшими судорогами, и он начал раскрепощать себя, выпрямляться, переходя в нормальное состояние. И когда Ражный увидел в щелочках глаз карие зеницы, мгновенно сделал выпад и захват шеи противника. Тот находился в неком промежуточном положении, запоздал с реакцией и вынужденно оказался в стойке братания.
Повозившись несколько минут в плотном зацеплении, Ражный прощупал шею противника, нашел нужную точку и, выпустив его, больше и близко к себе не подпускал. Хоори кроме Мопа-тене владел десятком других видов борьбы, и это сейчас мешало ему больше всего. Ражный заставил японца все время атаковать, всякий раз меняя приемы и методы защиты, таким образом окончательно сбив его с толку. А сам тем временем тщательно изучал его физиологию, теперь практически без перерыва паря над ним летучей мышью. Отыскать или увидеть уязвимые места у аракса в поединке было невероятно трудно, поскольку в равном бою невозможно оторваться чувствами от земли даже на несколько секунд; тут же соперник помогал сам, без устали вертясь вокруг Ражного, и был как на ладони. Правда, несколько мешали его перекачанные, толстые мышцы, прикрывающие свечение внутренних органов. Среди бугристых, как латы, мышц на животе он отыскал вторую точку и, приземлившись на секунду, нанес несильный удар ладонью с подогнутым безымянным пальцем. Противник ничего не ощутил в этот миг, ибо пытался в это время сам достать ногой в подмышечную область противника. И камеры, снимавшие борьбу, не могли запечатлеть этого безобидного хлопка – Хоори был в тот миг спиной к ним и лицом к реке.
Эта импровизированная схватка напоминала бои без правил и весьма отдаленно – сечу. Несмотря на свой вес, Хоори неплохо прыгал, но после многочисленных промахов и кувырков скоро отказался от эффектных, киношных приемов, да и через полчаса боя уже подвыдохся, чтобы летать по воздуху. А последняя, третья точка, своеобразный терморегулятор селезенки, обнаружилась у него под правой коленкой, много ниже, чем обычно – верный признак уроженца жарких, южных районов, и достать ее проще всего было, когда он прыгал или высоко вскидывал ногу. Снова сцепляться с японцем, брататься и брать под коленки Ражный не хотел: дезодорант давно испарился и от вспотевшего противника несло мускусом – затхлым запахом лука и гнилой селедки. (Впрочем, и запах дезодоранта в «полете нетопыря» вонял ничуть не лучше.) И укладывать на землю Хоори он не желал, в первую очередь, чтобы не оставлять на его теле никаких следов, во-вторых, думал закончить схватку если не вничью, то с небольшим перевесом: например, послать его в нокдаун – встреча-то будто бы товарищеская – и остановить бой.
Но тут произошло непредвиденное: финансист, бывший единственным зрителем борьбы, вдруг начал делать какие-то знаки, указывая куда-то вдоль забора. Ражный на миг обернулся и увидел телохранителя Каймака – изрезанного стеклом, окровавленного, блаженного, улыбающегося и бредущего прямо на них. Этого невольного каннибала связали и заперли в номере вместе с шефом, завернутым в ковер, и наказали Карпенко присматривать, да, судя по виду, больной развязался и прыгнул в только что застекленное окно.
Японец находился к нему спиной, однако косой его глаз уже начинал заворачиваться вправо, увлекая голову, и Ражный в тот же миг, не мудрствуя лукаво, крутанул волчка. Удар пришелся уже по затылку Хоори, опрокинул его и лишил сознания. Тем временем Поджаров бережно взял телохранителя под ручку и, словно с куклой, прошествовал мимо, уводя блаженного под прикрытие можжевеловых зарослей.
Когда они исчезли из виду, Ражный хлопнул японца под сгиб колена, затем потряс за плечо и перевернул на спину. Взгляд его разъехался в разные стороны и блуждал бессмысленно, как у телохранителя, однако битый Хоори быстро приходил в чувство.
– Что произошло? – невнятно спросил он, вертя головой. – Этого не может быть... Прошу... Прошу вас еще раз! Я сейчас встану в прежнюю стойку...
– Вы что, мазохист? – спросил Ражный и подал руку. – Надеюсь, не станете спорить, что я одержал чистую победу?
– Да, безусловно! – с трудом, но сам поднялся японец. – Сейчас... Один момент, и буду готов.
– Но встреча окончена.
– Вы можете повторить?.. Свой удар?
– Это уже тренировка. – Ражный пошел к калитке. – А мы договаривались о товарищеской встрече.
Хоори неуверенно приблизился к своей сумке – земля еще плыла под ногами, – достал какую-то аэрозольную упаковку, дунул себе в рот, в нос и на виски, после чего подхватил вещи и двинулся следом.
– Когда же мы начнем тренировки? – спросил он.
У Ражного тогда на короткое мгновение возникло сомнение – а японец ли «паровоз» в этом предприятии? Его стремление на ковер, не щадя себя, показалось мелковатым делом для столь крупной фигуры. Мог бы ведь подставить вместо себя кого угодно, любого мальчика для битья, например, каратиста – начальника службы безопасности из «Навигатора», но сам полез...
Мысль эта пронеслась стремительно, как всякое другое малообоснованное сомнение, и больше не вспоминалась, поскольку никто другой, кроме Хоори, не мог бы отважиться на подобный проект. Российские бизнесмены и дельцы типа Поджарова и Каймака были не столь выносливыми, не имели опыта организации масштабных, новаторских предприятий, чаще всего занимались воровством, переделом имущества или надувательством заморских простаков, быстро наедались привычной пищей, искали новых острых ощущений или всю жизнь, ведомые патриотическими побуждениями, впадали в смелое планирование, болтовню и в результате – в мечтательную лень.
Этот же, как истинный исследователь, хотел проверить все на себе, не боялся подставиться под удар, и его непременно бы ждал успех. Так что было немного жаль расставаться с ним, когда он после сильнейшего нокаута сам сел за руль «девятки», поулыбался на прощанье китайским болванчиком и покатил к своей смерти.
«Навигатор» последовал за ним, однако в нескольких километрах от базы свернул на лесовозную дорогу, остановился и выбросил антенну – круглую, белую тарелку.
Через три часа Хоори стало холодно в машине, особенно заледенела нога под коленкой, и он включил отопление салона. Лучше от этого не стало, мало того, сначала заныла шея и через несколько минут острая боль толчками пошла от колена к основанию черепа. Однако он не останавливался, полагая, что это последствия сильного удара по затылку, а к боли он давно привык и переносил ее спокойно. После каждого оборота крови и толчка в конечности часть боли выплескивалась и оседала где-то чуть выше желудка.
Когда же там стал разгораться огненный клубок, японец все-таки решил притормозить и обнаружил, что тело парализовано полностью и не подчиняется воле. Однако на ночном Калужском шоссе было пусто, и он несколько минут ехал, не управляя автомобилем, словно муляж человека на испытательном полигоне, пока на девяносто седьмом километре, где начинался медленный поворот, машина не слетела с дорожного полотна и на большой скорости не врезалась в высоковольтную опору.
– Хик! – было его последним возгласом. Выбивающим душу из тела.
То, что осталось от Хоори и «девятки», ни опознанию, ни экспертизе не подлежало, однако дорожная служба определила аварию как сон за рулем, ибо на последнем посту ГАИ, где проверяли документы, японца запомнили, и будто он еще тогда выглядел уставшим и сонливым...
А спустя еще некоторое время, в ту же ночь дежуривший у мониторов начальник службы безопасности услышал за бортом странное потрескивание и тихий гул, напоминающий жужжание шмеля, только усиленное во много раз. Сквозь затемненные стекла рассмотреть ничего было невозможно, поэтому он приоткрыл дверь и в тот же миг в салон сквозняком (был открыт люк) втянуло темно-малиновый шар, величиной с футбольный мяч. Начальник толкнул своего подчиненного оператора, но тот проснуться не успел...
Взрыв был настолько мощный и высокотемпературный, что оплавились края воронки, начисто и мгновенно сгорели соседние деревья и вывалило по кругу большой участок леса. Единственную уцелевшую деталь – тарелку, унесенную взрывной волной за полтора километра, только через три недели случайно нашли грибники.
И никто не связал эту находку со взрывом, поскольку официально считалось, что воронка и пожар образовались от падения небесного тела, то есть метеорита...
