Глава 11

Каникулы! Смешно, ей-богу, смешно, но радость от этого немудреного факта начала переполнять меня еще в утренней дреме. Я просыпался с улыбкой, лягал сбившееся в ком одеяло, сладко под ним потягивался и, мечтая о чем-нибудь, постепенно проваливался обратно в короткий сон.

Хотя… Почему "о чем-нибудь"? О ком-нибудь!

Определенно, совершенно определенно: мечталось о ком-нибудь, причем довольно нескромно. Явственно хотелось заласкать мою Томку до самого до предела, и я тискал во сне подушку, словно любимую девушку.

Подаренные духи вдруг сдвинули в Томе что-то важное. В ней стало просыпаться новое, незнакомое, просыпаться и с интересом озираться: больше пока на себя и в себя, но доставалось немного от того внимания и мне.

Нам было уже вполне уместно сделать еще один шажок навстречу друг другу, но время… Последние две недели мироздание словно задалось целью гнать меня вперед, безоглядно и безостановочно: спасение и устройство Мелкой, вывод на дальнюю орбиту Гагарина, отец с бабеттой и, паровозиком — Софья на подоконнике… Матолимпиада, Польша и где-то на заднем плане — мягкая поступь Лапкиной и агентов ЦРУ.

Я элементарно зашивался: спать ложился далеко за полночь, а просыпался уже на морозце, шагая в школу.

Каникулы… Улыбка моя померкла: опять эта вечно сидящая у Томы дома бабушка-охранительница, а теперь еще и у меня долечивающийся после операции отец. А, значит, опять пристанищем будет для нас лишь истертый подоконник на лестничной клетке… Послезавтра — отбор на всесоюзную. Потом — поездка к академикам в Москву. А в промежутках — учить Кузю и Мелкую шитью (а перед этим еще и достать необходимые ткани, нитки, фурнитуру). И, непременно, запрошенный вчера Андроповым сеанс связи.

Ох уж это мироздание… Где б нам с Томкой смирения набраться?

Я еще немного поворочался под одеялом, а потом вдруг понял, что проснулся окончательно. Лежать стало невтерпеж, и я двинулся на звуки, что доносились с кухни.

— Привет, — сказал, опершись плечом о косяк.

— Привет, — эхом откликнулся папа и сунул точильный брусок под кран, а потом провел по нему намыленной рукой.

На столе развалом лежала куча разномастных ножей.

Шур-шур, шур-шур: папа начал методично водить очередным лезвием по оселку.

Я протиснулся к окну и посмотрел на небо: с него монотонно сеял дождик.

"Значит", — подумалось с довольной ленцой, — "сегодня без пробежки".

— Есть несколько стратегий подбора жены, — вдруг не с того ни с сего начал папа, все так же точа лезвие.

Правой стороной. Левой. Правой. Левой.

Шур-шур. Шур-шур.

— О! — я повернулся, иронично вздергивая брови, — с самого да со с ранья… Так меня.

— По любви, — папа поднял нож на уровень глаз и задумчиво пригляделся к отблеску на кромке. Потом недовольно качнул головой и снова смочил брусок водой.

Я заоглядывался в поисках завтрака: задушевная беседа могла затянуться.

— Творог в холодильнике, — подсказал, поняв, папа.

Я извлек эмалированную кювету и заглянул под крышку, оценивая объем.

— Запеканку будешь? — спросил у отца.

— Гм? А давай, — согласился он охотно и продолжил: — По любви — хороший вариант, кто бы спорил. Но не без существенных недостатков.

— Любовь зла? — уточнил я, выставляя на стол сахар и муку. Потом полез в холодильник за парой яйц.

— Не только, хотя и это — тоже. Видишь ли, любовь со временем иссякает. Часто — всего за несколько лет, — и он выдержал паузу, давая мне возразить, но я промолчал.

— Ты даже спорить не будешь? — искренне поразился папа.

Я высыпал в миску сахар, вбил яйца и принялся взбивать содержимое вилкой.

— Угх… — повел папа бородой, — и в чем тогда заключается минус, скажешь?

— Любовь прошла, завяли помидоры… — фальшивя, напел я, а потом спокойно ответил: — Ну, придут на место горячей любви привычка и товарищество… Не так уж и плохо, а?

— Не, — протянул папа обрадовано, — нет! Не то! Вот для чего вообще природе понадобился этот механизм?

Я пожал плечами. Руки мои тем временем продолжали старательно месить творожную массу.

— Что б самец заботился о потомстве.

— Так, — согласился папа и со значением поднял палец, — а еще?

Нет, голос-то его я знал. Было понятно, что подвох уже близок.

— Ну, и? — спросил я, хорошенько подумав.

— Любовь — это период, когда легко прощать, — произнес папа лекторским тоном, — идеальное время для выстраивания отношений внутри семьи, распределения ролей. Для притирки.

Я сполоснул руки, откинул дверцу духовки и достал спичку.

— И что это значит в практическом плане? — голос мой, отразившись от чрева железного ящика, был глух. А может, и сам по себе сел: кажется, я начал догадываться, куда он ведет.

Пыхнуло, и понизу рядами зажглись голубые огоньки. Я прикрыл дверцу и поднялся.

— Да то и значит, — воскликнул папа с неожиданной экспрессией, — что жить в это время надо вместе, а не порознь! На все плевать, хватать в охапку — и жить! Никаких "потом" и "потерпи еще немного"!

Тут речь его пресеклась, и он пару раз недоуменно моргнул, глядя в стену. Потом удрученно буркнул:

— Это я не о себе сейчас… В общем плане говорю.

— Ага, — легко согласился я, — принимается.

Он прищурился на меня с подозрением, а потом продолжил:

— Если сразу жить вместе, тогда может сложиться. А если упустить этот золотой период — то все, ёк. Ушло времечко. Потом на притирке все и рассыплется.

— Ты меня к чему-то призываешь? — спросил я, вываливая творожную массу в большую чугунную сковородку, — я готов всерьез обдумать и принять положительное решение. Да даже и кандидатура уже подходящая есть.

Папа в ответ только покривился и с безнадежностью махнул рукой:

— Сколько ты уже со своей Томой валандаешься? Год? Полтора? И еще полтора до института. И потом тебе ее не сразу отдадут. Вот и считай сам.

Руки мои замерли.

— Прогноз неблагоприятный, — с сочувствием глядя на меня, заключил папа.

Я прикусил уголок губы и отправил сковороду в духовку, а затем уменьшил огонь.

Папа прокашлялся и сказал:

— Еще есть стратегия перебора.

— Увлекательное, должно быть, дело, — отозвался я, болезненно морщась.

— Да, — кивнул папа, — легко заиграться и упустить время. Но это после двадцати пяти.

— Предлагаешь перейти на эту методу? — мне удавалось выдерживать ровный тон.

— Но и это не все, — словно не заметив моего вопроса, продолжил папа, — еще есть стратегия воспитания будущей супруги. Мечников, кстати, так себе вторую жену воспитал, из дочки своего хорошего знакомого. Да и не он один.

И папа вновь взял в руки нож и брусок.

Шур-шур. Шур-шур.

Я придвинулся к раковине и сполоснул руки.

— К тому же, — вдруг негромко добавил папа, — нет какого-то особого достоинства в том, чтобы любить за жизнь только один раз.

Я медленно вытер руки и развернулся.

— А в том, чтобы несколько раз за жизнь любить одного и того же человека?

Шур…

Нож замер, потом папа опустил руки и хмыкнул:

— Хм… Интересный вопрос… — брови его задумчиво сошлись.

Я заглянул в духовку: запеканка по краям уже начала желтеть.

— Я подумаю и потом тебе свой ответ скажу, — пообещал папа.

Я выглянул из-за плиты, как из-за бруствера.

— Да я бы лучше на него посмотрел.

Мы встретились глазами.

— Посмотрим… — через силу усмехнулся папа и отвел взгляд. Шур-шур. Шур-шур, — посмотрим, как получится…

Этот тихий зеленый район был застроен неброскими, но дорогими, стоящими наособицу домами. Преобладал стиль колониального возрождения, сочетающий внешнюю, идущую от протестантизма простоту с понятным человеческим желанием все-таки немного выпендриться. От первого были узенькие окна в мелкую расстекловку, крашеные деревянные ставни и незамысловатый красновато-бурый кирпич стен; от второго — обязательный белый портик с колонами и фронтон над ним.

По утрам из этих храмов благонравия, словно сытые боги на прогулку, выходили респектабельные мужчины с дорогими портфелями. Удобнее всего было высокопоставленным военным — до парковки у южного фасада Пентагона они добирались за пять минут неторопливой езды навстречу солнцу. Чиновникам, чей путь заканчивался посреди Вашингтона, надо было дополнительно перебраться по мосту через Потомак. И лишь немногие обитатели района ехали отсюда на север — туда, где в окружении просторной дубравы на берегу вскипающей порогами полноводной реки располагался комплекс Фирмы.

Фрэнк Карлуччи был из числа последних, и одним из немногих, за кем по утрам приезжал черный правительственный "олдсмобиль" с охраной.

Но сегодня он остался дома. Ничего такого не случилось: просто он собрался серьезно подумать. Руководителям вообще полезно этим заниматься. Фрэнк считал, что любой крупный начальник должен обязательно отрываться от текучки и отводить на размышления не менее половины своего рабочего времени — это окупается сторицей.

Об этом его убеждении знали немногие. Для остальных он так и остался все тем же резким и агрессивным оперативником, что за два десятка лет работы под прикрытием Госдепа вырос в настоящего мастера танца на острие ножа. И правда: Конго, Танзания, Бразилия, Португалия — говорящие названия стран для тех, кто в курсе. Даже состоявшийся полтора месяца назад его выход из тени — назначение на должность первого заместителя Директора ЦРУ, не разуверил многих в этом заблуждении.

Тем лучше. Сейчас, когда Ронни уже начал подбирать команду, рассчитанную на победу, самое время сделать свою главную ставку, и излишнее внимание может только повредить.

Карлуччи полагал, что его позиция почти идеальна:

"Можно поздравить себя с верным решением — вовремя расстался с Госдепом. Через год, край — через два, но еще до президентских выборов, Сайруса Вэнса будут вспоминать лишь как неудачника, почти случайную личность рядом с бестолковым и наивным президентом-рохлей. От этой администрации запомнится лишь Збиг… И это большое счастье, что он не успел подмять меня под себя. Я как нельзя более кстати сориентирован на военных, а за теми будущее есть, несмотря на незаживший пока Вьетнам. Конечно, моя связка с Уайнбергером и Рамсфельдом была скорее удачной находкой, чем осознанным ходом — признаюсь, просто повезло тогда с расселением в общежитии, но вот выстроенные доверительные отношения с Колби и Броссом — это уже целиком моя заслуга.

Теперь же, когда в сумеречных политических недрах Вашингтона завозился Билл Кейси, пробуя, по поручению Ронни, на зуб идеи ветеранов Фирмы, эти "пенсионеры" (хотя какие, нафиг, они пенсионеры!) — мой чуть ли не самый важный актив. Кейси, как и Колби, и сам Бросс — это наследие отрядов "Джедборо", особого оперативного дивизиона Управления стратегических служб в Европе. Хороший консервативный фундамент таких людей не может не импонировать Рейгану. А упертый, амбициозный и агрессивный ирландец Кейси, что, как пить дать, станет-таки "новым Донованом" при Рейгане, на Бросса только что не молится.

А это значит, что — да, пришло время подтянуть их к себе еще поближе, привязать дополнительными интересами. А какие могут быть интересы у материально независимых ветеранов Фирмы? Только информация, и сколько этим монстрам ее не дай — все мало…".

Фрэнк глубоко вдохнул свежий весенний воздух. Размышлял он привычно на ходу, прогуливаясь взад-вперед по дорожке вдоль недлинной лощины, что тянулась рядом с домом. Чуть в стороне своенравно журчал широкий ручей, а ветви буков и хмелеграбов на склонах уже взрывались ярко-салатовой листвой. Здесь было очень тихо, и думалось на диво хорошо. Уходить не хотелось, но Карлуччи ждал гостей, и время для них уже пришло.

В пятницу, поразмыслив предварительно над свежими материалами по "ленинградскому феномену", он сделал пару звонков по защищенной линии. Так, внешне ничего особого: намеки, понятные лишь посвященным, да кодовые фразы: "новая метла" оперативного управления предлагала заслуженным ветеранам прибыть на конфиденциальную встречу.

По правде сказать, среди многих важных и даже важнейших обстоятельств, которые занимали Карлуччи в данный момент, частности, пусть и связанные этим делом, не имели особого веса. Хотя, если бы Карл с Джорджем до источника добрались, а еще лучше, смогли бы с ним побеседовать, тогда тема действительно получила бы один из высших приоритетов. Пока же ему было о чем беспокоиться и без шарад из Ленинграда: ощутимо усиливался натиск коммунистов в Италии и Франции, нешуточно досаждала возня с утечками от потерявших всякий страх идеалистов Фирмы, вышли на пик саботажные операции в Йемене и все ощутимее раскручивался маховик стратегической польской операции. К тому же постоянно трясло в Никарагуа, а теперь еще и в Иране.

Но вот и Колби, и Бросс, причем не сговариваясь, питали к этому ленинградскому сюжету какой-то обостренный интерес. И недавний руководитель ЦРУ, и бывший начальник аналитического управления были слишком ценным ресурсом, чтобы выключать их из жизни Фирмы — поэтому они продолжали получать очищенные материалы, делясь взамен своими соображениями, игнорировать которые было бы великой глупостью.

А раз так, то новые данные по "ленинградскому феномену" были для Карлуччи хорошим поводом вывести ветеранов на разговор о по-настоящему серьезных вещах: о будущем американского разведсообщества вообще, и в связи с набираемой Рейганом командой, в частности.

"Впрочем", — Фрэнк кивнул своим мыслям, — "может, старики и по делу что-то интересное надумают? Они-то, в отличие от оперативного руководства, не озабочены ни скверными новостями, ни очередными вздорными идеями офисных бюрократов и заносчивых сенаторов. А фантазии им не занимать".

Где-то наверху, за цветущими вишнями, что окаймляли склон лощины, мягко рыкнул мощный мотор, и Карлуччи заторопился к дому. Со стороны его очень низкая и субтильная фигура напоминала сейчас смешного суетливого гномика, что резвым козликом скачет по ступенькам вверх. Лишь вблизи, приглядевшись к его холодным спокойным глазам, можно было вдруг понять, что он неоднократно дарил своим противникам смерть, и забавного в нем на самом деле немного.

Оба ветерана были пунктуальны и прибыли на встречу почти одновременно.

— Иган, Джон, спасибо, что откликнулись, — улыбнулся Карлуччи, пожимая руки.

— Добрый день, Фрэнк если, разумеется, в Компании сейчас вдруг случаются добрые дни, — отозвался Джон Бросс.

В этом мягком и спокойном человеке, обладающим изысканными манерами и приятной улыбкой, сложно было разглядеть матерого специалиста по диверсиям и рукопашному бою. Этот воспитанник Донована прошел все, что мог пройти человек такого профиля в непростые времена его молодости, и засверкал как мощный аналитик поздно и внезапно, лишь будучи списанным по ранению в синекуру кабинетов.

— Ранней весной и поздней осенью Арлингтонский лес поблизости от Амфитеатра Лаббер Ран — это Хорошее Место, чтобы поговорить о Серьезных Вещах, — в тон ему отозвался Фрэнк Карлуччи.

Весеннее солнце уже разогнало и рассветный туман, и утренний зябкость. Воздух мягко овевал кожу, природа вокруг пела оду весне, и Фрэнк вытащил раскладные кресла прямо на стриженый газон. Колби закурил, а Бросс запрокинул голову, подставив лицо ниспадающему с неба теплу.

— Иган, — Карлуччи развернулся к Колби и глянул на того в упор, — ты знаешь, твой ленинградский протеже, похоже, засветился не только в Израиле, но и в последних событиях в Италии.

— И кто пострадал на сей раз?.. Хотя… Стоп! — в глазах у Колби внезапно полыхнуло пониманием, — хочешь сказать, что он приложил руку и к разгрому "бригадистов"?

— Бинго! — довольно ухмыльнулся Карлуччи.

Колби довольно потер руки.

— Ха, Фрэнк, вообще-то меня это не особо удивляет, — по недобритой, как обычно со времен Вьетнама, физиономии коллеги и бывшего "особо важного шпиона", человека опасного, иногда смертоносного и уж точно не сентиментального, проплыла легкая, почти мечтательная улыбка, — это, напротив, еще раз подтверждает мои мысли.

Карлуччи внимательно посмотрел на бывшего шефа. Ну, как бывшего… Формально отойдя от дел, Колби оставался негласным куратором ушедшей после комиссии Черча в тень сети оперативников, что не боялись ни крови, ни черта, а также хранителем тайн "старого ЦРУ" — исключительно опасная, между нами говоря, должность. Слишком многие хотели бы порыться в этих "фамильных сокровищах", и слишком многие боялись таких раскопок.

— Карл что-то накопал для тебя в Ленинграде и по привычке послал к чертовой матери субординацию и порядок оповещения боссов нашей Фирмы? — осторожно уточнил Фрэнк Карлуччи.

— На сей раз — нет, — теперь улыбка Колби стала откровенной. — Просто это очевидно из уже имеющихся материалов.

— Объясни, — Карлуччи обозначил умеренную заинтересованность, — только без новых загадок, Иган — и так забот полон рот.

— Для начала: если я правильно понял наш феномен, Фрэнк, он принципиально настроен гасить напряженность, — в голосе Колби появились профессорские нотки, — воевать, так сказать, с несовершенством этого мира. Представь себе свежего, не отягощенного еще бременем зла из-за принятия решений студента-рекрута, только-только попавшего на нашу "Ферму"… Представил? Мы даем ему информацию и ставим оперативные навыки, а он еще верит, что попал именно туда, где учат на спасителя мира. Смотри: наркотики, афганский заговор, террор-группа в Израиле, "бригадисты" в Риме. Все ровненько ложится. Как тебе такая мысль?

Карлуччи озадаченно поморгал:

— Добавить что-то можешь? Скажем, что заинтересует его в следующий раз?

— Да что угодно. Иран, Африка, Юго-Восточная Азия. Вариантов масса — мир вокруг нас слишком разнообразен и несовершенен… — Колби взмахнул руками, на миг став похожим на присевшего отдохнуть Христа-Искупителя с горы Корковаду, а затем заговорщицки наклонился и понизил голос: — Еще учти, что он не с нашей Фермы. Его учили, с ним работали не мы, а КГБ, кто же еще?

Карлуччи посмотрел на бывшего шефа долгим осуждающим взглядом:

— Не скажу, что меня это предположение вдохновляет, — проговорил он потом, — такой восторженный студент, тем более — чужой студент со всеми своими идеалами и отмеченными оперативными талантами в определенных обстоятельствах может легко сработать и против нас.

— Послушайте, коллеги, — не выдержал, наконец, Джон Бросс, — это же ни в какие ворота не лезет. Нет, в плане мотива — рабочая версия, но какой, к черту, "студент"? Ах, как это прискорбно, что мы постепенно разучились думать. Мы слишком влюблены в эти новые игрушки, что позволяют подглядывать и подслушивать. Что и говорить, дело это чистое и сравнительно безопасное. Но подумайте немного о том, что составляло прежде самую суть разведки и чего она лишается в эпоху спутников-шпионов Тернера, летающих монстров вроде Ривет Джойнт'ов, АВАКСов и Джойнт Стар'ов…

Тут Карлуччи ощутил себя в некотором роде на экзамене у не самого лояльного профессора.

Впрочем, Бросс и не ожидал от своих младших коллег ответов:

— Мы начинались когда-то, по сути, как переводчики с языка государственных жестов на человеческую речь. Интерпретаторы. И в этом качестве нас заменить нечем. Мы не обскачем машину по объему собираемых и обрабатываемых фактов. Но вопросы принятия решений — это вопросы интерпретации событий и слов, а не объема, более того, иногда накопление фактов даже мешает видеть суть дела.

— А если конкретней? — в голосе у Колби появилась чуть заметная сухость.

— Конкретней? Да, Иган, Бога ради, посмотри на "ленинградский феномен" непредвзято. Вот на что бы я обратил внимание с самых первых шагов развертывающейся операции? — Бросс на миг замолчал, обводя сидящих серьезным взглядом, — да на исключительную насыщенную лаконичность первого письма. Там был сравнительно небольшой для такой темы объем информации, но сразу оперативно пригодной, хорошо структурированной и тщательно осмысленной.

Джон перегнулся через ручку кресла, наклоняясь к Карлуччи, и продолжил мягким доверительным тоном:

— Да, вы не аналитик… Но задумайтесь, какой объем работ требовался бы, например, от нашей хорошо подготовленной агентурной сети, развернутой на территории обеих Америк, чтобы на выходе получить то, что мы имеем в письме? Какие фильтры должны были просеивать горы предварительной информации? Какое качество нужно для последующего анализа? А теперь учтите, что русская разведка ранее не направляла усилия на работу с криминальными структурами, обходясь идейно близкими боевиками и экстремистами… Старые наработки их Коминтерна не в счет, разве что в качестве подмоги в самой ранней фазе проникновения. Связи левых партизан Латинской Америки с наркокартелями не могли бы с такой полнотой и внятностью раскрыть картину деятельности организованной преступности: картели не поощряют никакого внимания партнеров к своей деятельности. Кубинцы при этом хоть и налаживают с ними контакты, желая получить независимые от Москвы каналы финансирования, но сами новички в подобных делах. Кубинский наркотрафик формируется осторожно и без участия Москвы, хотя в КГБ и появляются идеи такого своеобразного ответа на нашу активность в психологической войне с СССР. Добавьте сюда хорошо нам известную и очевидную слабость русской вычислительной техники. И что мы должны были бы получить?

— Совокупный итог должен был бы в результате смотреться не сильнее "ученической работы", — ответил Колби.

Он понимал логику Бросса, но пока не видел, куда она ведет.

— Верно, — лицо Бросса двинулось в одобрительной улыбке, показывая прекрасные зубы. Впрочем, он тут же опять посерьезнел, — но в первом же письме мы увидели не массу хаотичных потоков. Мы сразу увидели русло. Точнее, нам сразу его показали. Поймите, джентльмены, нам дали отличный продукт разведывательной работы. Отличный! Но такой продукт не может появиться иначе как результат деятельности — масштабной, правильно сориентированной деятельности лиц, сведущих в предмете разработки. Была бы новая Служба, Управление или хотя бы большой отдел в составе КГБ. Не бывает продукта без аппарата для его производства, верно?

Бросс со вздохом откинулся на спинку кресла и продолжил рассуждения, время от времени постреливая в своих собеседников острыми взглядами:

— Но соответствующих организационных решений или хотя бы их следов в Москве нет. Может быть, конечно, что они есть, но мы их не видим, однако такой подход был бы против всех правил действующей кремлевской бюрократии. На подобные трюки был способен разве что Хрущев, но он, как нам сейчас известно вполне достоверно, больше не угрожает коллективному самовластью достаточно узкой группы товарищей. Притом у Никиты никогда не хватало терпения, и он бы уже десять раз растрезвонил о своей новой идее на всю Москву до самых дальних ее окраин… Короче, об этом знали бы уже все. Как вам будет угодно, джентльмены, но я, как съевший зубы на такой аналитике, категорически утверждаю, что для работы на этом уровне у русских нет ресурсов даже сегодня.

— Откуда?! — Бросс вдруг экспрессивно всплеснул руками, — откуда у них тогда появилась на выходе такая роскошь? И, джентльмены, это только первый вопрос. Отчего именно сейчас? Да еще таким способом? И почему Ленинград, а не Москва? Эти вопросы, да еще не привязанные непосредственно к текущим проблемам большой межгосударственной политики, должны были с самого начала оказаться в центре самого настойчивого внимания именно ЦРУ. Тогда еще была такая возможность. Вьетнам удалось закрыть — не без крови, но все же… А теперь в условиях разгорающегося иранского кризиса, у нас, пожалуй, и ресурсов-то не хватит. Вместо сосредоточенности на главном наш потенциал растаскивается на решение мелких сиюминутных вопросов и вопросиков. Немудрено, что единственный по-настоящему действующий политик администрации — Бжезинский, не просто перетягивает на себя одеяло, а буквально выдергивает простыню из-под вас, коллеги.

Карлуччи поморщился, как от зубной боли:

— И президент, и Збиг видят в нас лишь инструмент, который должен предсказывать будущее. Когда мы с этим не справляемся, начинается ад.

— Знакомо, — понимающе кивнул Колби, — основной ошибкой любого руководителя разведки является неумение внушить политикам мысль о наличии в нашей работе пределов. Мы должны исключать сюрпризы, предупреждая об их возможности. Но будущее всегда многовариантно… Мы не можем вычислить, какой из вариантов реализуется. Это просто глупо — ждать такого от нас.

— Да кто бы спорил! — в сердцах воскликнул Карлуччи, — но они-то этого напрочь не желают понимать! Президент вообще поначалу подвергал Тернера настоящим допросам, влезая в совершенно ненужные мелочи. А Збиг хочет иметь дело с сырым необработанным материалом…

Колби усмехнулся:

— Ошибки начинающих. Я тут слышал, адмирала уже почти отлучили от Президента?

— Да, — подтвердил Карлуччи и безнадежно махнул рукой, — сначала он ходил на доклад через день, потом — раз в неделю, а сейчас — вообще два раза в месяц. Зато Збиг уверен, что ЦРУ должно работать только на него. С Сенатом, сам знаешь, отношения у нас так себе, с АНБ в лучшем случае пакт о ненападении. Когда тут о стратегических вещах думать?

— На наше счастье, — Бросс решительно пресек жалобы Фрэнка, — у русских тоже не все слава богу. Им не удалось сохранить богатейший материал, доставшийся от Второй Мировой. Они, правда, подхватили немало от нас. А потом пришел Андропов, он цепко ухватился за новый инструментарий, но все это… неустойчиво. Даже если представить себе, что он станет Генсеком — роль его при этом станет весомее, но, превратившись в публичную фигуру, он потеряет куда больше. И вот этот "ленинградский феномен" — это ведь маркер того, что у них внутри, в самом их ядре что-то очень серьезное пошло в разнос. Вот это важно в первую очередь, а не то, что именно вырывается из-за этого наружу.

— То есть, вы хотите сказать, что у Андропова сейчас какой-то кризис? — Колби вроде бы выглядел все так же — меланхолично любовался милыми приметами разбуженной природы, но его взгляд изменился, став внимательным и острым.

Бросс ответил подчеркнуто веско:

— Да, — потом мельком оглядел присутствующих, что-то отметив для себя, и продолжил: — Русские, как мне кажется, просто потеряли контроль над своими же "изделиями". Они вам сделали королевский подарок, а вы не сумели им воспользоваться. А потом — все как обычно, — попрекнул Бросс "молодых коллег", — вы увлеклись оперативными игрищами, а надо было подумать и поставить принципиально иные задачи.

Это был его конек — он любил "подумать, а потом поставить задачи" и с удовольствием этим занимался с начала 60-х и до самой отставки в семьдесят первом году.

— Итак, Ленинград, — Бросс откинулся на спинку кресла и прищурился на небо, — какой ресурс, как полагаете, мог бы там так оригинально сыграть? А я вам подскажу: с учетом того, что некоторые работы у русских велись с небольшим опозданием, но параллельно нашим, я в свое время заинтересовался Военно-медицинской академией. Там с начала 70-х идут чрезвычайно интересные исследования. В основном, в клинике психиатрии, при определенном участии кафедр фармакологии, физиологии и биофизики. И, видимо, небезуспешно, раз уже через пять лет на этой базе создается целый институт КГБ с говорящим названием "Прогноз". А речь в тех исследованиях, джентльмены, шла об измененных состояниях сознания…

Карлуччи и Колби быстро переглянулись.

— Да, джентльмены, — покивал Бросс, — да, именно так, не меньше. И, вижу, вы узнали эту тему…

Он замолчал, давая собеседникам домыслить.

— То есть, — медленно проговорил Колби, — вы намекаете, что мы имеем дело не с группой офицеров, озабоченных будущим своих отпрысков в более благополучной стране, и не со "студентом-идеалистом", а со взбунтовавшимся результатом работы русских военных медиков с Большим Будущим?

— Абсолютно верно! — Бросс покивал, довольный, словно педагог, что внезапно добился годного ответа от закоренелого двоечника. Потом доверительно понизил голос: — И кто знает, чего они уже добились?

Колби зябко поежился:

— А ведь это может быть покруче "атомного проекта"…

— Да, — тяжело упал ответ Бросса. Он больше не улыбался.

Воцарилась тишина: и Колби, и Карлуччи переосмысливали известное.

Потом Бросс добавил:

— А кто знает, в каком возрасте они начинают с "изделиями" работать? Вот вам и подросток, — он снова показал зубы в добродушной улыбке, — иными словами, в этом деле, джентльмены, загадочного куда больше, чем кажется на первый взгляд. Причем, если это не совпадение, то речь придется вести о самых принципиальных вопросах, касающихся Советов. Да и не только Советов…

— Я всерьез начинаю тревожиться за нашу агентуру в Москве, — озабоченно проговорил Карлуччи. Взгляд его провалился куда-то внутрь, словно зацепившись там за что-то важное, — пора на них на всех попристальнее посмотреть… Збиг как-то об этом уже говорил: слишком ровная картинка сейчас идет от наших источников, слишком хорошо подтверждает переговорную позицию Кремля в Женеве.

— Чуйке Збига можно верить, — качнул головой Бросс, — есть она у него, работает. Вот это обострение в Иране он верно предсказал. Правда, нашего адмирала не впечатлил.

— Ха… — Карлуччи недовольно поморщился, словно случайно проглотил муху, — наш адмирал считает Хомейни добрым мягким престарелым духовником, и он смог убедить в этом президента. Но не это сейчас важно… Иган, ты же был в курсе… "Пророк" недавно сгорел. Выбросился из окна, когда за ним пришли. А ведь он шел по списку "Бигот". Отдел Энглтона стоит на ушах, словно Джеймс вернулся, еще больше за эти годы рассвирепев.

("Бигот" — максимальная степень секретности. Во второй половине 70-х в Белом доме документы по списку "Бигот" получал только президент, вице-президент и секретарь совета безопасности;

"Пророк" — псевдоним агента ЦРУ полковника Войска Польского Куклинского;

Отдел Энглтона — внутренняя контрразведка ЦРУ, по имени бывшего руководителя Джеймса Энглтона, отличавшегося параноидальной подозрительностью ко всем сотрудникам ЦРУ).

Колби пораженно присвистнул.

— А вот этого я еще не слышал. Это серьезно.

Бросс молчал, лишь время от времени из-за его очков прорывался очень проницательный взгляд.

— Но даже не это самое хреновое… — продолжил свои размышления Карлуччи, — если КГБ получит такое же полное досье по нашим горячим операциям — нам всем настолько мало не покажется… Черт с ним, если всплывет что-то по Центральной Америке или Африке. Да даже Иран можно пережить… Там может обнаружиться немало тяжелых и неприятных для нас деталей, но сейчас они не центр Вселенной, а лишь особенность политического мгновения. А вот если внешне благополучный исход истории с Альдо Моро качнет ситуацию в Италии еще дальше влево? А затем и во Франции? И что тогда? Мы-то с вами знаем заготовленные варианты решения такой проблемы, но представьте себе реакцию "идеалиста"?

Он резко замолчал. Продолжать смысла не было — собравшиеся прекрасно знали, для чего поддерживается существование подпольной сети "Гладио" и через цепочку каких кровавых провокаций она будет, в случае чего, активизироваться.

— Это будет почище Уотергейта — писаки и леваки в Конгрессе нас сожрут, — мрачно пробормотал Колби.

Знобкий холодок сам собой пробежал по позвоночнику Карлуччи, хотя в принципе, то, как вертели на сковородках Конгресса его самого, не шло ни в какое сравнение с теми силами, что давили сок из шефа.

— Не горячись… — почти кротко ответил он, — сам знаешь, игры с серьезной информацией такого уровня редко дают однозначно выгодный или абсолютно негативный результат. При определенном уровне полезности, какой, к примеру, был продемонстрирован в прошлогоднем письме о наркокартелях, "Источнику" будут прощать очень многое.

— Без контроля с нашей стороны такая информация может оказать самое разрушительное воздействие на планы, что составляют основу политической жизни в Вашингтоне, — возразил Бросс, — в общем, не сомневаюсь, тебе не надо объяснять реакцию наверху, если что-то этакое вдруг случится. Что, если следующей мишенью "Источника" окажется, к примеру, наша операция в Польше?

— Ну что я скажу… — протянул Карлуччи, — вот так поневоле начнешь радоваться, что мы с русскими научились, более или менее, не убивать друг друга. Но ведь так думают у нас не все. Да и у них — тоже. Далеко не все… — и он задумчиво погладил подлокотник.

— Кстати, Фрэнк, — неожиданно попрекнул его Колби, — ты слишком сильно очистил сообщение от Шин-Бет, остались лишь голые кости, да и то не все. Добавить что-нибудь можешь?

— Иган, — устало протянул Карлуччи, — расшифровка устного послания из Ленинграда и исход боевой операции — это все, что я от них получил. У меня даже нет уверенности в том, что расшифровка полная. Я работаю над этим, но этого репатрианта от нас куда-то надежно спрятали. И это тоже странно. Вообще, израильтяне ведут себя в этом деле весьма необычно. Я подозреваю, что там есть второе дно, но мы до него пока не докопались.

— Джентльмены, мы опять уходим не туда, — мягко попрекнул Бросс, — опять пошли оперативные частности. Посмотрите на все это с политической точки зрения. В конце концов, разве не за этим мы здесь собрались?

— Аналитик… — протянул, пытаясь скрыть растерянность, Карлуччи ("Когда, черт побери, и как Джон успел его просчитать?!"), — а ведь какой, по рассказам, был оперативник!

Бросс и бровью не повел:

— Я настаиваю, что "ленинградский феномен" — это не эпизод, а стратегический элемент в нашем долгом противостоянии с Советами. По-хорошему, долгом разведки было бы сейчас поставить эту проблему перед администрацией. Но… Наверное, я не ошибусь, если скажу, что мы все считаем это несвоевременным, не так ли?

Повисло тягостное молчание — дипломатичность отказала Броссу в самый неподходящий момент.

Потом заговорил Колби, и он был абсолютно серьезен:

— Говоря по правде, мне претит эта наша неизменная привязка всех серьезных задач к электоральным циклам. Любого президента вечно окружают советники, которые стремятся как можно скорее сделать себе имя — скажем, чтобы не пропасть в безвестности при смене хозяина Овального кабинета. А задачи, которые призвана решать разведка, постоянно выходят за пределы этих циклов. Я надеялся на Никсона — у него, как мне казалось, был необходимый запас прочности, как и у его команды. Но "полевение" Конгресса… Я тут не про формальную левизну — вроде стремления прихлопнуть богатых людей непомерными налогами и за счет этого платить пособия, я про левую политику в структурных вопросах. Желание запустить молотилку правозащиты в отношение разведки, в первую очередь. Это было куда как неумно. Традиции в разведке не менее важны, чем на Флоте… В общем, да — администрация Картера уже не жилец, но если она получит информацию по "ленинградскому феномену", да еще в твоей, Джон, интерпретации…

— То она попробует разыграть ее в своих краткосрочных интересах, — подхватил Карлуччи, — вплоть до раскрытия существа вопроса в соответствующих комитетах Сената и Конгресса, а это будет абсолютно контрпродуктивно, с какой стороны ни посмотри.

Бросс довольно кивнул, и Карлуччи подумал, что, видимо, не один он сегодня собрался вызвать собеседников на важный разговор.

— Думаю, джентльмены, — веско сказал Бросс, — что, на наше счастье, вопросами тактики и взаимодействия в нашем разведсообществе скоро займется Кейси. Желательно, чтобы мы были к этому заблаговременно готовы, в том числе и по "ленинградскому феномену". Вне зависимости от того, прав я в своих предположениях или нет, но эта тема, как ее не позиционируй, еще долго будет в числе основных. Поэтому надо использовать отведенное нам время с толком, не слишком при этом пока рискуя.

— Кхе… — кашлянул Карлуччи в кулак, — вообще-то, нам обычно не хватает готовности к риску. Нам — в смысле ЦРУ. У меня в руководстве оперативного отдела доминирует элита из Гарварда, Принстона и Йеля, этакие агенты в накрахмаленных воротничках. Это — нервные и чуткие люди, с невысокими творческими способностями. Они очень высоко ценят групповую лояльность и старательно избегают рисков. В итоге, ЦРУ раскорячилось в оборонительном раболепстве, а адмирал смотрит Президенту в рот и всячески этому потворствует. Однако работа в разведке всегда связана с риском. Я надеюсь, мы сживемся с ним. А избегать мы должны лишь одного — ненужного риска.

— Тайная акция — это как дьявольски сильный наркотик, — сказал задумчиво Бросс, — он хорошо действует, но в больших дозах смертелен. Все операции в большей или меньшей степени зависят от удачи. Слишком много вещей должно лечь точно на свое место. И я за свою практику ни разу не видел разведывательного донесения, ради которого стоило бы рисковать человеческой жизнью.

— Если вы правы в своих предположениях, — покачал головой Карлуччи, — то понимание происходящего в Ленинграде может стоить даже кое-каких потерь. Нам предстоит пройти курс лечения горькой реальностью. Без боли не обойдется. И, кстати говоря, Иган, — Карлуччи сделал значительное лицо и повернулся к Колби, — возможно, чтобы яснее понимать происходящее, нам стоит поднять кое-что из "фамильных сокровищ". Понимаешь, эти обстоятельства будут всплывать еще не раз и тогда всё это… может вдруг понадобиться.

Лицо Колби вроде не изменилось, но Фрэнк не вчера пришел в аппарат Агентства и уже немало лет знал Билла Игана Колби — знал и до его общения с сенаторами и прокурором Сильбербергом, и после того, как отдельные "мыслители" умудрились обвинить его в работе на КГБ.

Сейчас за стеклами профессорских очков как будто с лязгом пришли в движение и начали захлопываться, одна за другой, бронированные жалюзи, оставляя на виду настоящие амбразуры.

— Думаю, сейчас стоит поменьше философствовать, — жестко сказал Колби, — ты имел дело с нашими законниками и с Конгрессом. После этой мясорубки мы стали как большая, хорошая собака, которую сбил грузовик. Только и остается, что сказать: да, это была отличная собака, пока не попала под машину. Но времена меняются, карты ложатся иначе. Для такой стратегической операции понадобится иное, не пугливое ЦРУ. И иной, уж если на то пошло, Конгресс и Сенат. Действовать масштабно мы будем из-под Кейси: когда Рейган станет президентом, сам Кейси перестанет колебаться и эпоха Ронни начнется всерьез.

— Фактически, Фрэнк, мы тут, если ты не заметил, некоторым образом сейчас заговором занимаемся, — мягко вклинился Бросс, — нам, всем нам, надо изменить систему управления разведкой, вывести ее из-под зависимости поехавших на идеологии интеллектуалов.

— Причем, — блеснул линзами Колби, — речь идет не только о леваках. Справа тоже есть ушибленные на голову. Нам предстоит оппонировать — не самому Ронни, конечно, но целой группе его советников. И вот этот "ленинградский феномен", он интересен и важен не только сам по себе… Мы можем использовать его как рычаг, чтобы развернуть ситуацию в Вашингтоне в свою пользу. Это если ты будешь с нами…

Наступило молчание — все было, наконец, сказано вслух. Пока он, Фрэнк Карлуччи, собирался вербовать "старичков", они готовились проделать то же самое с ним.

Карлуччи откинулся в кресле и прикрыл глаза. Сегодня утром перед ним, неглупым и успешным вашингтонским мужчиной стоял один Большой Вопрос: идти дальше за Уайнбергером и Рамсфельдом, опираясь на "Большую Зеленую машину" Армии США, или сделать ставку на Кейси и врастание в команду Ронни, которая уже сейчас выигрывает "Битву на Потомаке". Однако у армейцев он будет только одним из членов команды… Здесь же, в роли главного оперативника ЦРУ он неизбежно окажется в эпицентре очень важных событий в качестве самостоятельного и влиятельного игрока. А если Джон прав относительно русского прорыва в Большое Будущее…

— Да, я буду с вами, — сказал Фрэнк и, порывисто поднявшись, уточнил: — Джентльмены, вино, виски?