Я договорился с ней о встрече.

Моим первым порывом было послать ее к черту и бросить трубку. Я давно уже понял, что пытаться отомстить – ребячество. Пита не вернуть, а кончиться все для меня может тюрьмой. Поэтому я прекратил поиски Майлза и Белл и забыл о них.

Но Белл наверняка знала, где Рикки. Вот почему я и договорился с ней о встрече.

Она хотела, чтобы я пригласил ее пообедать, но я не согласился. И дело тут не в правилах хорошего тона, просто, по-моему, разделить трапезу можно только с другом. Встретиться я с ней встречусь, но вести в ресторан – слишком много чести для нее. Я спросил адрес и сказал, что буду у нее к восьми вечера.

Она снимала дешевую меблирашку в доме без лифта в Нижнем Ла-Брея, в той части города, которой еще не коснулось современное строительство. Не нажав кнопку звонка, я уже понял, что отнятое у меня обманом ее не обогатило, иначе она не жила бы в такой дыре. А увидев ее, я окончательно убедился, что мстить вообще не имело смысла: годы справились с этим лучше меня.

Белл было не меньше пятидесяти трех (если верить ее прошлым утверждениям о возрасте), но в действительности, скорее всего, около шестидесяти. Благодаря успехам геронтологии и эндокринологии женщина в 2001 году, если она следила за собой, могла выглядеть тридцатилетней еще тридцать лет подряд. Многие так и выглядели. Некоторые звезды «хваталки» хвастались, что они уже бабушки, хотя продолжали подвизаться в амплуа инженю.

Она всем этим пренебрегла.

Белл растолстела, в голосе появились визгливые нотки, и она была игрива, как котенок. Очевидно, она до сих пор считала тело своим основным достоянием и поэтому была одета в стиктайтский пеньюар, который не только выставлял напоказ чересчур много, но и позволял глазу отметить, что перед вами существо женского пола, млекопитающее, перекормленное и ведущее малоподвижный образ жизни.

Она сама этого не осознавала. Ее некогда острый ум зачах, и от прежних времен в ней оставались только неистребимая самонадеянность и тщеславие. С радостным визгом она бросилась мне на шею, и я с трудом увернулся от поцелуя. Я схватил ее за запястья и оттолкнул:

– Спокойнее, Белл.

– Но я так счастлива, милый! Так взволнована и так рада тебя видеть!

– Еще бы! – Я пришел сюда с намерением держать себя в руках, мне просто нужно было выяснить у нее один вопрос – и уйти. Но сдерживаться мне было все труднее. – Помнишь нашу последнюю встречу? Ты тогда накачала меня наркотиками под завязку, чтобы сплавить в «холодный сон».

Казалось, это ее озадачило и даже обидело.

– Но, милый, мы так сделали для твоего же блага. Ты ведь был так болен. – Она, похоже, искренне верила в то, что говорила.

– Ладно, ладно. А где Майлз? Ты же теперь миссис Шульц.

Ее глаза округлились.

– Разве ты ничего не знаешь?

– Не знаю чего?

– Бедный Майлз… бедный дорогуша Майлз! Он и двух лет не прожил с тех пор, как ты покинул нас. – Неожиданно выражение ее лица резко изменилось. – Подонок, он надул меня!

– Худо дело. – Хотел бы я знать, как он умер. Сам или ему помогли? Может, мышьяка подсыпали? Я решил перейти к цели своего визита, пока она не завралась окончательно. – А что стало с Рикки?

– Какой Рикки?

– Падчерицей Майлза, Фредерикой.

– Ах, эта ужасная маленькая грубиянка! Откуда я знаю? Она уехала к своей бабке.

– Где живет ее бабка? И как ее фамилия?

– Где? В Тусоне… или в Юме, или еще в какой-то дыре. А может, в Индио. Милый, я не хочу говорить об этом невыносимом ребенке… Давай лучше поговорим о нас с тобой.

– Сейчас, сейчас. Так как фамилия бабушки?

– Дэнни, какой ты скучный! Ну чего ради я должна помнить такие глупости?

– И все-таки?

– Ну, Ханолон… или Хейни, нет, Хайнц. Или, может, Хинкли. Не хмурься, милый. Давай лучше выпьем. Давай поднимем бокал за наше счастливое воссоединение.

Я покачал головой:

– Я не пью. – И это было почти правдой. Испытав на своей шкуре, что пьянство до добра не доводит, я теперь ограничивался кружкой пива с Чаком Фрейденбергом.

– Фу, как скучно, дорогой! Ты не против, если я себе налью?

Она уже наливала себе неразбавленный джин – утешение одиноких женщин. Но прежде чем опустошить стакан, она достала пластиковый флакон и вытряхнула на ладонь две таблетки.

– Хочешь?

Я узнал полосатую этикетку на флаконе – эйфорион. Он считался нетоксичным и ненаркотическим, хотя единого мнения на сей счет не было; некоторые предлагали зачислить его в один ряд с морфином и барбитуратами.

– Благодарю, мне и так хорошо.

– Рада за тебя.

Она проглотила обе таблетки разом и запила их джином. Я понял, что, если я хочу что-то разузнать, мне лучше поспешить, иначе через некоторое время она будет способна только глупо хихикать. Тогда я взял ее за руку, усадил на диван, а сам сел напротив.

– Белл, расскажи мне о себе. Как ты жила все это время? Вышло у вас что-нибудь с «Мэнниксом»?

– А? Нет, не вышло. – Тут она вспыхнула. – И все из-за тебя!

– Из-за меня? Да ведь меня уже не было!

– Конечно из-за тебя. Ты же сделал из инвалидной коляски эту уродину… она-то им и была нужна. А потом она пропала.

– Пропала? Откуда?

Она подозрительно уставилась на меня своими свинячьими глазками:

– Тебе лучше знать. Ведь ты ее взял.

– Я? Белл, ты в своем уме? Я ничего не мог взять. Я лежал намертво замороженный в «холодном сне». Откуда пропала? Когда?

Это полностью подтверждало мою догадку, что, раз Майлзу и Белл не удалось воспользоваться «Феноменальным Фрэнком», его украл кто-то другой. Но из всех, кого можно было заподозрить, я единственный, кто этого не сделал. Я не видел «Фрэнка» с той самой горестной ночи, когда они меня выставили из фирмы.

– Расскажи мне, как было дело, Белл. И что заставило вас подумать на меня?

– А кто же еще? Никто другой не знал, как он много значит… Это куча хлама! Говорила я Майлзу не оставлять его в гараже!

– Но ведь если кто-то украл его, то все равно не мог разобраться, как он работает. У вас же остались инструкции и чертежи.

– У нас и их не было. Майлз, идиот, засунул все бумаги в машину той ночью, когда нам пришлось перевезти ее, чтобы защитить.

Меня даже не покоробило, когда она сказала «защитить». Я хотел сказать, что засунуть кипу бумаг в чрево «Фрэнка» Майлз вряд ли мог, – «Фрэнк» и без того был напичкан аппаратурой, как рождественский гусь яблоками. Но тут вспомнил, что сам приспособил под днище коляски ящичек для инструментов. В спешке Майлз вполне мог вывалить все мои бумаги именно туда.

Ладно, не важно. Преступление (или преступления) было совершено тридцать лет назад. Еще мне хотелось выяснить, каким образом они потеряли «Горничную, инкорпорейтед».

– Когда у вас не выгорело дело с «Мэнниксом», что вы сделали с нашей компанией?

– Мы, конечно, продолжали работать. Но когда от нас ушел Джейк, Майлз заявил, что надо свертывать дело. Майлз был тряпкой, а Джейка Шмидта я с самого начала терпеть не могла. Подонок! Все докапывался, почему ты ушел… Будто мы могли остановить тебя! Я настаивала, чтобы наняли нового хорошего мастера и продолжали дело. И тогда фирма бы стоила дороже. Но Майлз уперся.

– А что было потом?

– Ну, потом мы, конечно, продали лицензию на производство «Горничной» фирме «Приводные механизмы». Ты будто не знаешь – сам ведь там работаешь.

Я действительно знал – полное зарегистрированное название «Горничной» теперь было: «Горничная. Производство агрегатов и приводных механизмов, инкорпорейтед», а на вывеске значилось только «Горничная». Ну вот, похоже, я выяснил все, что старая калоша была в состоянии рассказать. Но меня интересовала еще одна деталь.

– После того как лицензия была передана «Механизмам», вы оба продали свои акции?

– Что? Как тебе такая глупость в голову пришла? – Лицо ее перекосилось, и она зарыдала; слабой рукой она пошарила в поисках платочка, но не нашла и продолжала сквозь слезы: – Он меня надул! Он меня надул! Грязная скотина, обдурил меня… он надо мной издевался. – Она шмыгнула носом и добавила задумчиво: – Вы все меня надули, а ты – больше всех, Дэнни. И это после всего, что я для тебя сделала! – Она снова разрыдалась.

Я подумал, что эйфорион не стоит затраченных на него денег. Впрочем, может быть, ей доставляло удовольствие поплакать.

– Как же он тебя обманул, Белл?

– Что? А то ты не знаешь. Он все оставил этому гнусному отродью… после того, как обещал оставить все мне… после того, как я ухаживала за ним, пока он болел… А ведь она ему даже не родная дочь! Всем это известно.

Впервые за весь вечер я услышал добрую весть. Значит, Рикки все-таки повезло, даже если они перехватили посланные мною акции. Я опять вернулся к главному:

– Белл, как фамилия бабушки Рикки и где они жили?

– Где кто жил?

– Бабушка Рикки.

– Кто такой Рикки?

– Дочь Майлза. Постарайся вспомнить, Белл. Это очень важно.

Белл взвилась. Тыча в меня пальцем, она завизжала:

– Знаю я тебя! Ты был ее любовником, вот что! Грязная маленькая стерва… и ее вонючий кот.

При упоминании о Пите меня охватила ярость, но я постарался не дать ей выхода. Я просто схватил Белл за плечи и слегка потряс:

– Возьми себя в руки, Белл! Я хочу знать только одно. Где они жили? Куда адресовал Майлз письма, когда писал им?

Она заартачилась:

– Не буду я с тобой разговаривать! Весь вечер ты ведешь себя отвратительно. – Потом, словно мгновенно отрезвев, она добавила уже спокойно: – Не знаю. Бабку звали Ханикер или что-то в этом роде. Я видела ее только однажды, в суде, когда они приходили выяснять вопросы с завещанием.

– Когда это было?

– Сразу после смерти Майлза, конечно.

– Белл, а когда умер Майлз?

Настроение у нее опять изменилось.

– Много хочешь знать. Ты хуже шерифа… все выпытываешь да выпытываешь! – Она взглянула на меня умоляюще. – Давай забудем все… Только ты, милый, и я… у нас ведь вся жизнь впереди… Женщина в тридцать девять лет еще молода… Шульцик говорил, что я самая свеженькая из всех, кого он знавал, – а этот старый козел, скажу я тебе, знавал многих. Мы можем стать такими счастливыми, милый! Мы…

Тут мое терпение лопнуло. Я и так делал все, чтобы сдержаться, – даже в сыщика играл.

– Мне пора идти, Белл.

– Что ты, милый! Еще так рано… у нас впереди целая ночь. Я думала…

– Мне все равно, что ты думала. Я ухожу.

– Ах, милый! Какая жалость! Когда мы снова увидимся? Завтра? Я, правда, ужасно занята, но ради тебя я отложу дела и…

– Больше мы с тобой не увидимся, Белл, – отрезал я и ушел.

Я больше никогда ее не видел.

Придя домой, я тут же залез в горячую ванну и долго с остервенением тер тело мочалкой. Потом сел за стол и попытался обдумать все, что мне удалось узнать. Белл считала, что фамилия бабушки Рикки начинается на «Х» (если вообще можно было доверять ее бессвязному бормотанию) и что жили они в одном из пустынных городков Аризоны или, может быть, Калифорнии. Ладно, наверно, сыщик-профессионал и извлек бы из этих сведений какую-нибудь пользу. А может, и нет. В любом случае поиск утомителен, а главное – дорого стоит. Так что придется отложить его до лучших времен.

Узнал ли я еще что-нибудь полезное?

Майлз, по словам Белл, умер году в 1972-м. Если он скончался в этом округе, я, должно быть, смогу выяснить дату смерти уже через несколько часов. Потом смогу уточнить дату слушания в суде дела о завещании… если такое слушание имело место, как утверждала Белл. Через суд я смогу установить прежний адрес Рикки, если в канцелярии суда хранятся архивы. Я точно этого не знал. А чего я добьюсь, сократив разрыв до двадцати восьми лет и найдя город, где Рикки жила в далеком прошлом?

И есть ли вообще смысл разыскивать сорокалетнюю женщину, почти наверняка замужнюю и обремененную семьей? Вид старой развалины, некогда бывшей Белл Даркин, потряс меня. Я начинал понимать, что скрывается под понятием «тридцать лет». Нет, я был уверен, что взрослая Рикки останется такой же доброй и обаятельной, но вот вспомнит ли она меня вообще? Я не сомневался, что она помнит меня, но, скорей всего, как безликую фигуру – того, кого она звала «дядя Дэнни» и у кого был очень славный кот.

Неужели я, как и Белл, но только по-своему, живу воспоминаниями прошлого?

Ладно, никому не повредит, если я предприму еще одну попытку найти Рикки. Будем, в конце концов, ежегодно обмениваться рождественскими открытками… Не думаю, что ее супруг станет очень возражать против этого.