Глава четырнадцатая. Просто скажи

– Ходила на пробежку. Ну, пробовала что-то новое. Развлекалась.

– Вот как? Ну и получила удовольствие?

– Теперь на костылях, доктор Штейнер. Растянула лодыжку.

– Хм. Сомнительное удовольствие. Впрочем, как и бег трусцой.

– Да уж, скорее мучение.

Последние полторы недели были сплошным кошмаром: холодные компрессы, занятия, неловкая сцена в ванной у Эштона… Пришлось пропустить дежурство в клинике: очень уж болела нога. И в эту субботу пропустила бы, но Коннор предложил отвезти меня на своей машине.

– Ну а как в остальном?

– Совсем запуталась.

– И кто же из парней тебя запутал?

– А вы как думаете? – бормочу я, ища глазами белый «Ауди» Коннора. Я сказала ему, что буду ждать на этой скамейке в парке, чтобы он подъехал к бордюру, и я заберусь в машину. Я так благодарна ему за то, что он тратит на меня выходной, а ведь к следующей неделе ему надо написать большую работу.

И я не заслуживаю его, после того, что у нас было с Эштоном. С его лучшим другом.

Приписываю это временному умопомрачению. Временная утрата дееспособности в результате массированной атаки Эштона на мою душу и мое либидо.

В тот день Грант отвез нас с Риган в общежитие, где я то прикладывала лед к ноге, то делала вид, что занимаюсь под проницательным взглядом Риган, то вновь и вновь перебирала в памяти все, что было в то утро, когда я увидела на пробежке Эштона.

Следующие восемь дней прошли примерно таким же образом, да еще и некоторые занятия пришлось пропустить. Держусь подальше от Эштона. Он не ищет встреч со мной – и это хорошо, потому что я не могу его видеть: меня терзают угрызения совести из-за Коннора. Коннор заходит ко мне каждый день – с цветами, пирожными или плюшевым мишкой с табличкой «Поправляйся!». Такое ощущение, что он методично выполняет план «Как заставить Ливи сгореть со стыда после тайного свидания с моим лучшим другом» и один за другим вычеркивает выполненные пункты. Чувство вины заставляет меня сцеплять зубы, чтобы не признаться во всех своих грехах, чувство вины заставляет меня без конца чмокать Коннора – у меня скоро губы распухнут.

Проблема в том, что все мои поцелуи с Коннором не идут ни в какое сравнение с тем единственным поцелуем с Эштоном. Поэтому я на грани признания.

Но я не могу. Слишком труслива. И слишком слаба. А вдруг я отказываюсь от чего-то важного – самого важного – из-за одного спонтанного поцелуя, который никогда больше не повторится?

Ведь Коннор сам сказал: «Не будем торопить события». Это его выбор, и пусть все идет своим чередом. Осталось только вдолбить это себе в голову и начать самой в это верить.

А может притвориться, будто этого случая с Эштоном не было вовсе? Просто вычеркнуть его из памяти.

– Хочешь рассказать мне, что случилось? – спрашивает доктор Штейнер. – Никаких рекомендаций с моей стороны. Обещаю.

– Не могу, – вздыхаю я. Боюсь, если начну говорить, раскрою тайну Эштона. Я же обещала, что никому не скажу.

– Хорошо… А чем я могу помочь?

– Боюсь, не сможете. Просто мне надо держаться от него подальше. Думаю, он сломлен. Как Кейси тогда.

– Понятно. А ты, зная твой характер, оказалась эмоционально вовлеченной, сама того не заметив.

– Думаю, в этом все и дело… – И стоит мне вспомнить Эштона, как у меня душа болит. Я постоянно прокручиваю в голове сотни сценариев, как Эштон стал таким, какой он есть. Я хочу найти его отца и заорать на него. Да, здесь и кроется причина.

– Это вкупе с твоим увлечением Эштоном приводит к тому, что ты теряешь контроль над ситуацией, особенно если поддерживаешь отношения с его лучшим другом.

Смущенно опускаю голову: как всегда, мой читающий мысли психоаналитик в двух фразах подвел итог неделе моих душевных мук.

– Не могу себе позволить отвлекаться на горячего парня с его проблемами. Постараюсь избегать его хотя бы. год.

– Не так-то просто, учитывая, что он живет в одном доме с Коннором.

– Других вариантов нет, – бормочу я, потирая лоб.

– Хм… – Длительная пауза, а потом доктор Штейнер хлопает в ладоши. Наверное, я у него на громкой связи. – Придумал! Знаю, какое тебе дать задание на эту неделю.

– Что? Никаких заданий, доктор Штейнер. Вы же сами сказали. Вы сказали…

– А я тебя обманул. Найди пять самых привлекательных качеств Эштона.

– Вы меня что, не слушаете?

В характерной для него манере доктор Штейнер игнорирует мой вопрос.

– А еще, как часть задания, будешь все время говорить, что думаешь. Правду. Не надо увлекаться анализом, не надо подбирать слова. Просто говори. А если он задаст тебе вопрос, ты должна честно ответить.

– Что? Нет. Зачем?

– Назовем это экспериментом.

– Но… Нет! – чуть не кричу я.

– Почему нет?

– Потому что. нет и все!

– Через месяц жду от тебя подробный отчет.

– Нет. Я его вряд ли увижу в этом месяце. У меня экзамены. И совсем нет времени.

– Уверен, ты справишься.

– Нет.

– Давай сотрудничать.

Я сцепляю зубы.

– Доктор Штейнер, я всегда с вами сотрудничаю. Но на этот раз говорю «нет». Это плохая идея.

– Хорошая. Всего один месяц.

– Вы меня не заставите.

– Думаешь, не заставлю?

Делаю глубокий вдох.

– А если я вам навру?

– А если я заявлюсь к тебе в общежитие со смирительной рубашкой с твоим именем на ней?

Я ахаю, и у меня глаза лезут на лоб.

– Вы этого не сделаете… – Хотя он может.

– Давай лучше не будем это выяснять? Всего один месяц, Ливи. Узнай его получше.

– А как же Коннор?

– Разве я предлагаю тебе перепихнуться с ним, чтобы узнать поближе?

Я морщусь.

– Доктор Штейнер, что за выражения!

– Извини, так мои мальчишки говорят. Здорово, да?

– Не вижу ничего крутого в сегодняшней беседе, – вздыхаю я. – Мне пора. С минуты на минуту подъедет Коннор.

– Доверься мне, Ливи. Еще один раз. Это хорошая идея.

– Угу. – Прощаюсь и завершаю разговор.

Прячу лицо в ладонях и думаю, ну этого мне как раз и не хватало! Нет, я не стану воплощать эту «хорошую идею». Пусть является со смирительной рубашкой. Она мне будет как раз впору. Самое смешное в том, что когда я рядом с Эштоном, я такое несу. Но это же не намеренно. Если бы я говорила все…

Раздается сигнал клаксона.

Поднимаю глаза, и вместо белого «Ауди» вижу роскошный черный четырехдверный автомобиль, сверкающий на солнце хромированными вставками. Открывается дверь водителя, и появляется высокий брюнет в модной кожаной куртке и в темных очках, обходит машину и открывает переднюю дверь пассажира.

– Садись, Ирландка!

Выходит, доктор Штейнер – злой волшебник с магическим хрустальным шаром, который ловко управляет куклами-марионетками, дергая их за ниточки. Сумел же он выстроить эту ситуацию. Сидит сейчас у себя в кабинете и потирает ручки с довольным видом.

За машиной Эштона тем временем образуется хвост, и уже раздаются нетерпеливые гудки.

– Ну же, давай, садись! – говорит он с легкой досадой.

– Черт! – бормочу я и направляюсь к машине. Протягиваю Эштону костыли, стараясь смотреть исключительно на кожаный салон. Его пальцы задевают мои, и меня словно ударяет током. Когда я усаживаюсь и пристегиваюсь, Эштон уже за рулем и пульс у меня зашкаливает.

– Как твоя щиколотка? – спрашивает он, встраиваясь в поток машин, и смотрит на мои ноги.

Сегодня я решила надеть короткую юбку в складку, потому что в тонких колготках ноге комфортнее, чем в носках и джинсах. Внезапно мысленным взором вижу Эштона надо мной, а юбка задрана на талию. Жаль, что я не в лыжном комбинезоне!..

– Лучше. Уже на ногу наступаю. – По сравнению с улицей, в машине жарко, как в сауне. Стаскиваю с себя куртку. – Как я и говорила, небольшое растяжение.

– Коннор сказал, ты ездила в больницу?

– А ты как здесь оказался? – выпаливаю я и делаю вдох. – То есть что с Коннором?

Он пожимает плечами.

– Во вторник ему сдавать работу, я сказал, что могу тебя отвезти. Не возражаешь?

– Конечно, нет. Спасибо. – Выходит, я неблагодарная идиотка. Если бы не Эштон, я бы пропустила еще одно дежурство с близнецами. Он такой милый. И уже доказал, что может таким быть, когда тащил меня на себе километр под дождем. А теперь вот везет меня в Манхэттен.

– Пустяки, Ирландка! – бормочет он и, следя за дорожными знаками, выезжает на шоссе.

Тереблю молнию на куртке и думаю, а что бы сказала обо всем этом Дана. Может, ей все равно? А они еще вместе? Он так это ни подтвердил, ни опроверг. Может, спросить его?

Перевожу взгляд на Эштона и вижу, что он смотрит мне на грудь.

– Следи за дорогой! – резким тоном говорю я, чувствую, что кровь приливает к шее, и складываю руки на груди.

Он с довольным видом ухмыляется и говорит:

– Значит, тебе на меня глазеть можно, а мне даже взглянуть на тебя нельзя?

– Сравнил. Я же не полуголая.

– Я тоже не был голым, когда ты спикировала на тротуар.

Отодвигаюсь как можно дальше и смотрю в окно, качая головой. Доктор Штейнер, я слышу даже отсюда, как вы смеетесь.

– Эй! – Эштон кладет руку мне на плечо. – Не обижайся, ладно? Просто я… Я так давно тебя не видел.

На душе тепло от этого простого жеста, и я понимаю, как же я по Эштону соскучилась. Киваю, поднимаю глаза и вижу его искреннюю улыбку.

– Следи за дорогой! – снова говорю я, на этот раз намного мягче и без раздражения.

В ответ он ухмыляется своей фирменной ухмылкой, но теперь она уже кажется мне не самодовольной, а игривой. Он чуть сжимает мне плечо и убирает руку.

– Спасибо, что тратишь на меня субботу.

– Не за что, – шепчет он, бросая взгляд в боковое зеркало, и перестраивается. – Я знаю, как для тебя это важно. – Помолчав, словно решая, стоит говорить или нет, добавляет: – У меня сегодня есть одно дело, так что я в любом случае собирался в Манхэттен.

– Одно дело?

Эштон хмурится.

– У тебя был такой расстроенный вид, когда я подъехал тебя забрать. Что случилось?

Еще один вопрос без ответа. Вздыхаю.

– Ничего особенного. Просто странный телефонный разговор. – Начинаю складывать куртку на коленях.

– А кто такой доктор Штейнер?

Замираю от удивления.

– Что?!

– Ты только что пробормотала: «Доктор Штейнер, я слышу даже отсюда, как вы смеетесь». Так кто же такой доктор Штейнер?

– Я… а… он… – Я сказала это вслух! Я уже выбалтываю свои мысли и даже не замечаю этого! Марионетка! Ужас какой. Может, я и сейчас все это говорю вслух? Слежу краем глаза за выражением лица Эштона. Он смотрит то на меня, то на дорогу, приподняв бровь. Непонятно. Надо перестать думать. Не думать ни о чем, и все!

– Расслабься, Ирландка! У тебя сейчас такие безумные глаза. Ты меня пугаешь.

Непонятно. Похоже, на этот раз нет. Усилием воли делаю несколько глубоких вдохов и стараюсь, чтобы глаза не вылезли из орбит.

– Судя по твоей реакции, он психиатр?

– Считаешь, у меня впечатляющее лицо, Ирландка?

Закрываю рот ладонью. Ну вот, опять!

Эштон смеется, а потом тяжело вздыхает:

– Значит, ты… проходишь курс лечения?

Хочу ли я, чтобы Эштон узнал про доктора Штейнера? Могу ли я ответить на этот вопрос? С одной стороны, я не являюсь его пациенткой, а с другой, да, доктор Штейнер – психиатр. И я могу в любую минуту ему позвонить, а могу и не позвонить. В любом случае, объяснять, кто такой доктор Штейнер и чем я занимаюсь последние четыре месяца, это чистое безумие.

– А до Нью-Йорка путь неблизкий, – предупреждает Эштон, постукивая пальцами по рулю.

Не надо мне ничего объяснять Эштону. Это его не касается. У него свои тайны, у меня свои. А вдруг это ключ? А вдруг рассказ о моих проблемах подтолкнет Эштона поведать мне о своих? Если учесть, сколько времени я потратила, пытаясь его разгадать, ключик мне не помешает.

– Да, он мой психиатр, – тихо говорю я, глядя на дорогу. Не могу сейчас смотреть ему в глаза. Боюсь увидеть в них осуждение.

– А зачем тебе консультации психиатра?

– Чтобы обуздать мою гиперсексуальность?

– Ирландка… – Он произносит это так, что я поднимаю глаза и вижу, как он на миг приподнимается и подтягивает свои джинсы, чтобы было удобнее сидеть. – Скажи мне.

Может, стоит немного поторговаться?

– Только если ты скажешь, почему зовешь меня Ирландкой.

– Я же говорил, что скажу, но сначала ты должна признать, что хочешь меня.

Стискиваю зубы. Нет, договориться с Эштоном невозможно.

– Ирландка, я серьезно. Расскажи мне про своего доктора. – Пауза. – Иначе тебе придется выслушать подробный рассказ про мою гиперсексуальность и каким образом ты можешь мне помочь. – Он говорит это чуть хрипловатым голосом, и у меня тут же пересыхает во рту, по низу живота растекается тепло, а перед глазами встают картинки той первой ночи, прошлой недели и моего сна, сливаясь в невообразимый жаркий образ. Черт побери, Эштон! Он точно знает, как вогнать меня в краску. И получает удовольствие, глядя, как я сгораю от смущения. Внезапно разговор о докторе Штейнере представляется вполне себе безобидным.

– А ты никому не скажешь?

– Можешь спокойно доверить мне свои тайны. – Глядя на то, как он стискивает зубы, тут же ему верю.

– Хорошо. В июне моей сестре пришла в голову одна безумная идея…

Сначала я говорю с запинками, но потом углубляюсь в рассказ – а Эштон все чаще усмехается, слушая, как летом мы с Кейси ласточкой ныряли с моста и разносили бакалейную лавку в костюмах сосисок корпорации «Оскар Майер» – и мне становится все легче рассказывать, вдаваться в подробности и смеяться.

Эштон ни разу не прерывает меня. Не заставляет меня чувствовать себя глупой или чокнутой. Он ведет машину, слушает меня и улыбается или тихо смеется. Оказывается, он замечательный слушатель. Это прекрасное качество. Одно уже есть, осталось найти еще четыре.

Эштон качает головой и шепчет:

– Однако, похоже, этот доктор слегка тронутый.

– Это точно. Иногда мне приходит в голову, есть ли у него лицензия.

– Зачем тогда ты до сих пор с ним беседуешь?

– Может, цена подходящая? – пытаюсь шутить я. На самом деле я задавала себе этот вопрос тысячу раз. У меня есть только один ответ: – Потому что он считает, что это важно, а я обязана ему: ведь он спас сестру. Ты не понимаешь, что… – Я умолкаю: у меня ком стоит в горле. – Сестра была вместе с родителями в машине, когда произошла та ужасная авария. Четверо погибли на месте, и Кейси чудом выжила. – Прерываюсь и смотрю на свои переплетенные пальцы. Мне до сих пор трудно говорить об этом. – В каком-то смысле сестра в ту ночь тоже умерла. Она целый год провела в больнице, а потом ее выписали, типа вылечили… – Не могу сдержать горький смешок. Вылечили… Что она тогда могла? Напиваться до бесчувствия? Ублажать парней, меняя их едва ли не каждую ночь? Страшно вспомнить. – У меня, можно сказать, не было сестры. Несколько лет. А потом доктор Штейнер… – У меня перехватывает в горле, а глаза наполняют слезы. Пытаюсь не дать им воли, но они текут по щекам. Поднимаю руку вытереть их, но Эштон меня опережает: быстро и нежно смахивает слезы большим пальцем с моей щеки и снова кладет руку себе на колено. – Доктор Штейнер вернул мне сестру.

Наступает очень продолжительная, но не тягостная пауза. Смотрю на безоблачное голубое небо и мост, который ведет на Манхэттен.

– Вот мы и приехали, – рассеянно шепчу я.

– А ты всю дорогу проболтала, – бормочет Эштон и подмигивает мне. – Так вот с кем ты говорила, когда я за тобой подъехал.

– Да.

– А что такого странного было в вашем разговоре? О чем шла речь?

Тяжело вздыхаю.

– О тебе. – Замечаю, как его рука стискивает руль, и спешу его успокоить: – Я ничего не сказала… об этом. – Опускаю глаза на кожаный браслет у него на запястье. – Я же обещала, что никому не скажу.

Он сглатывает, и я смотрю на его адамово яблоко.

– Тогда почему вы говорили обо мне?

Смотрю в окно и вздыхаю.

– Мне неловко об этом говорить.

– Неловко? После всего, что ты мне сейчас рассказала? – Эштон поворачивается ко мне, явно заинтригованный, и улыбается.

– Представь себе. – Сказать ему или нет? Тяну время: чешу шею, тереблю волосы, тру лоб, пока Эштон не хватает меня за руку и не кладет ее на подлокотник между нами.

Прочищаю горло и не могу не заметить, что моя рука все еще в его руке. Перехватив мой взгляд, Эштон крепко сжимает мне руку.

– Отпущу, если скажешь.

– А если не скажу?

– Тогда будешь объяснять Коннору, почему мы держимся за ручки.

– Ну, это не самая большая из моих проблем, – бормочу я, а потом поднимаю на него глаза и говорю: – Я должна найти в тебе пять положительных качеств.

У него на лице появляется разочарованное выражение: и это все?

– А почему тебя это смущает?

Смотрю в потолок и тихо говорю:

– Потому что еще я должна говорить тебе все, что думаю.

Повисает долгая пауза. Эштон устраивается удобнее, опускается чуть ниже в кресле, ставит ногу под другим углом. А потом расплывается в озорной улыбке:

– А вот это уже интересно.

Я качаю головой.

– Не дождешься. Я не стану этого делать.

– Как это? – Эштон выпрямляется. – Ты должна.

– Нет… – Освобождаю руку и складываю руки на груди. – Не буду.

– Ну а как ты тогда узнаешь пять моих положительных качеств?

– Уверена, ты мне сам скажешь, – мрачно говорю я.

Он пожимает плечами, словно обдумывает мои слова:

– Ты права, я тебе помогу. Дай-ка подумать… – Он проводит языком по губам, и горячая волна внизу живота предупреждает меня, что я скоро пожалею о своем упрямстве. – Например, я умею заставить женщину кричать от страсти, когда я ввожу свой…

– Заткнись! – Я со всей силы ударяю его кулаком по плечу, и он морщится от боли.

– Ирландка, я серьезно. Давай продолжим. Будет весело! – Глаза у Эштона сияют, а лицо горит от неподдельного возбуждения. Никогда еще не видела его таким счастливым и готова согласиться на все что угодно, в том числе на безумные задания доктора Штейнера.

Пока Эштон не задает мне вопрос:

– А ты видишь меня во сне?

От неожиданности я прикусываю язык. И весьма ощутимо.

– Высади меня перед входом, и я сама доковыляю, – говорю я, когда понимаю, что он собирается парковаться.

Он хмурится.

– Нет, я заеду на парковку.

– А у тебя здесь встреча? – Эштон болен? Он приехал на консультацию к врачу?

– Нет. Мне надо убить два часа. – Пауза. – Мне пришло в голову познакомиться с детьми, ради которых ты ездишь в такую даль.

– Тебе туда нельзя. – У меня такое ощущение, что может произойти столкновение двух миров, и необходимо это предотвратить.

– Ирландка, ты что, меня стыдишься?

– Нет, но дело в том, что… – Поворачиваюсь и вижу в его глазах обиду. Нет, только не это. – Боюсь, тебя не пропустят.

Он заезжает на свободное место.

– Ирландка, не забивай этим свою хорошенькую головку. Меня пропустят.

– Я… я пришла не одна. Можно… – Смотрю на Гэйл и не знаю, что сказать.

Она переводит взгляд с меня на Эштона и качает головой. Испытываю облегчение. Сомневаюсь, что сумела бы справиться со своими эмоциями, когда рядом больные дети и Эштон.

Но тут он расплывается в своей неотразимой улыбке с ямочками на щеках.

– Здравствуйте, я – Эштон. На самом деле я здесь по поручению моего отца, Дэвида Хэнли из компании «Хэнли и Партнеры».

Уж не знаю, что собиралась ему сказать Гэйл, но для начала у нее упала челюсть.

– Здравствуйте, как мило! Мы так благодарны компании вашего отца за пожертвования. Рада знакомству. – Посмотрев по сторонам, она говорит: – Как правило, мы сюда не пускаем посторонних, но в этом случае, безусловно, сделаем исключение.

– Прекрасно.

Не вижу ничего прекрасного.

– Ливи, близнецы по тебе очень соскучились.

– Я тоже. – Киваю на ногу и говорю: – Извините, что не смогла прийти в прошлую субботу.

– Ничего страшного. Рада, что ты уже в состоянии передвигаться. Всего доброго! – Помахав передо мной стопкой документов, добавляет: – А у меня масса бумажной работы! – И уходит. Оглядывается и, увидев, что Эштон уже идет к лифтам, подмигивает мне и одними губами говорит: «Ух ты!»

У меня вспыхивают щеки. Ну вот! Теперь все будут думать, что мы – пара.

Догоняю его, когда он уже нажимает на кнопку вызова лифта.

– Значит, ты знал, что имя твоего отца откроет тебе здесь все двери?

На его лице появляется брезгливая мина.

– Хоть на это сгодилось.

– Как… как мило с его стороны делать пожертвования больнице. – Судя по тому, что Гэйл сразу узнала его имя, наверное, речь идет о серьезных суммах.

– Уход от налогов. Ну и весомый плюс к имиджу. – Опускаю глаза и вижу, что он теребит свой браслет. Не могу сдержаться: беру его за руку и сжимаю.

Дверь лифта открывается. Пропустив меня вперед, Эштон входит, нажимает кнопку названного мной этажа и тихо говорит:

– Меня бы пропустили в любом случае. Мог затащить сестру в укромный уголок на несколько минут и…

– Эштон! – Шлепаю его по руке и поражаюсь стальной мускулатуре. Да, занятия греблей не прошли даром. – Хочешь показать себя с дурной стороны?

– Да ладно! Думаешь, я шучу? – Смотрит на меня с многозначительной ухмылкой.

– Вспомнила красный носок на ручке двери твоей комнаты.

Он болезненно морщится.

– В ту ночь я хотел забыть тебя. Что ты с Коннором, – тихо говорит он. – Но потом ничего такого не было.

Можно ли ему верить?

– Почему?

Глядя влажными от желания глазами, Эштон берет меня за подбородок и большим пальцем нежно гладит мне губы.

– Думаю, ты сама знаешь ответ на этот вопрос, Ирландка.

– Ты по-прежнему с Даной?

Его взволнованный голос снова садится, и у меня мурашки бегут по спине:

– А что, если нет?

– Я… я не знаю. – После паузы решаюсь спросить: – Почему ты сказал, что у нас ничего не получится?

Он открывает рот, и я надеюсь услышать ответ.

– В этой блузке у тебя такая соблазнительная грудь!..

Я ждала другого.

Он выходит из лифта и придерживает дверь, пока я вылезаю на костылях и с красной физиономией. Эштон, как всегда, уходит от ответа. Решаю тоже промолчать и не поддаваться на его провокации, и мы идем в игровую комнату.

Как обычно, при встрече с этими малышами меня охватывает тревога, только на этот раз – сильнее обычного.

– Послушай, есть некоторые правила, которые ты должен знать, прежде чем я разрешу тебе общаться с этими замечательными мальчишками.

– Выкладывай.

– Первое, – для пущей убедительности загибаю пальцы, – не говорить о смерти. Ни полслова, ни намека.

Он сжимает губы.

– Можешь не волноваться на этот счет.

– Второе – не говорить при них плохие слова.

– Кроме тех, которые они узнали от тебя?

Пропускаю издевку мимо ушей.

– Третье – будь с ними милым. И не лги. Это маленькие дети.

По его лицу словно пробегает тень, но он молчит.

Толкаю дверь и вижу на ковре близнецов: играют в «Лего». Эрик замечает нас первым. Толкает брата, они встают и идут со мной поздороваться. Не видела их две недели и замечаю, что движения у них чуть медленнее, а голоса не такие звонкие.

– Привет, ребята! – бодрым голосом говорю я, стараясь отогнать волнение. Надеюсь, перемена в них – результат химиотерапии.

– Что случилось? – спрашивает Дерек, трогая правый костыль.

– Упала и потянула ногу.

– А это твой бойфренд? – спрашивает Эрик, показывая на Эштона.

– Нет. Просто мой друг. Это…

– Ты что, дружишь с парнем? – перебивает меня Эрик.

Смотрю на Эштона, думаю обо всем, что между нами было.

– Да, дружу.

Эштон наклоняется и протягивает руку.

– Зовите меня Асом. Так меня обычно называют друзья.

Близнецы дружно смотрят на меня с немым вопросом, и я невольно смеюсь. Какие же они еще маленькие!

Эрик берет Эштона за руку первым и жестом показывает, что хочет сказать ему что-то по секрету. Ребенок пяти лет шепчет так, что мегафон не нужен.

– Ты что, больной? Ливи такая классная девчонка.

Стараюсь сдержать смех. Эштон бросает на меня взгляд, и я вижу в его глазах озорные огоньки. Меня охватывает паника. Уж я-то знаю, как он умеет отвечать на вопросы…

– Приятель, я старался. Только я Ливи не больно нравлюсь.

– Она твой друг, но ты ей не нравишься? Как это? – спрашивает Дерек, хмуря лоб.

Эштон пожимает плечами.

– Сам не понимаю. Я старался изо всех сил, но… – И он опускает плечи и делает грустное лицо, достойное «Оскара» в номинации «лучший исполнитель роли обиженного мальчика».

Близнецы дружно поворачиваются и смотрят на меня удивленными глазами.

– Ливи, почему он тебе не нравится? – спрашивает Дерек.

И тут мне в голову приходит коварная мысль.

– Хороший вопрос. Ребята, давайте попробуем вместе разобраться. – Эштон ведет мальчишек к столу, а я приветственно машу рукой Диане. – Гэйл не возражает, – говорю я ей, кивнув в сторону Эштона.

Та подмигивает и снова сосредотачивает внимание на своем подопечном, но я вижу, как она бросает на Эштона заинтересованные взгляды. Так же смотрели на него Гэйл, медсестры в вестибюле, парковщица и два доктора, один из них мужского пола.

Прислоняю костыли к стене и осторожно подхожу к столу, а Эштон уже расположился как у себя дома: вытянул под столом длинные ноги, бросил на пол куртку. И похлопывает по соседнему стулу. Сажусь – но не потому что так хочу быть рядом, а потому что при необходимости могу толкнуть его локтем в бок. Со всей силы.

Мальчишки садятся напротив Эштона и, судя по их серьезным мордашкам, настроены докопаться до истины.

– Ну что, ребята? – Эштон ставит локти на стол и наклоняется вперед. – У кого какие соображения?

– А ты щенков любишь? – тихо спрашивает Дерек.

– Люблю.

– А ты сильный? Как Супермен?

– Ну, насчет Супермена не знаю, но… – Эштон напрягает руки, и даже сквозь тонкую черную рубашку вижу его мощные бицепсы. – Что скажете?

Мальчишки тянутся через стол потрогать мускулатуру и одновременно восхищенно выдыхают:

– Вот это да! Ливи, хочешь пощупать?

– Нет. – Отодвигаюсь, но Эштон хватает меня за руку и кладет ладонь себе на руку. Мои пальцы могут обхватить меньше половины. – Вот это да!

Сильный, – соглашаюсь я и делаю зверские глаза, но не могу не улыбнуться. И чувствую, что шею заливает краской.

– Ты богатый? – спрашивает Эрик.

Эштон пожимает плечами.

– Я из богатой семьи, выходит, тоже богатый.

– А кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – спрашивает Дерек.

– Не тупи, он уже и так взрослый! – Эрик толкает брата локтем.

– Нет, еще не совсем, – говорит Эштон. – Я пока еще учусь. Но потом стану летчиком.

Хмурю брови. А как же карьера юриста?

– А у тебя изо рта пахнет? – спрашивает Эрик.

Эштон выдыхает в ладонь и нюхает.

– По-моему, нет. Что скажешь, Ирландка?

– Нет, у тебя изо рта не пахнет, – улыбаюсь я и убираю прядь волос за ухо, пытаясь скрыть смущение. У него во рту вкус мяты и наслаждения. Мятный рай.

– Почему ты зовешь ее Ирландкой?

– Потому что она на самом деле ирландка, а как выпьет, становится буйной.

– Эштон!

Мальчишки хохочут. Судя по фырканью у меня за спиной, Диана тоже все слышит.

– Честное слово!

Прячу лицо в ладонях, что приводит к новому приступу веселья у мальчишек, Эштон ухмыляется, и скоро я смеюсь вместе с ними.

Вопросы становятся все серьезнее.

– А у тебя есть мама и папа? – спрашивает Эрик.

Этого вопроса Эштон не ожидал. Он на миг стискивает зубы, кадык поднимается и опускается, пока он сглатывает.

– У всех есть мама и папа.

– А где они?

– Отец у себя дома, – говорит Эштон после небольшой паузы, – а мамы больше нет.

– Она умерла? – спрашивает Эрик.

Лицо Эштона искажает болезненная гримаса.

– Ребята, мы же договорились! – вмешиваюсь я, приподняв бровь.

– А я думал, нельзя говорить только про то, что мы умрем, – хмуро говорит Дерек.

– Нет, это общее правило. И касается всех.

– Ладно. Извини, Ас, – говорит Эрик, опустив голову.

Эштон наклоняется и хлопает его по плечу.

– Все в порядке, дружище. Ливи со своими правилами слишком строга, верно?

Эрик картинно заводит глаза на потолок и вздыхает.

– Это точно.

Как и подобает в этом возрасте, мальчишки продолжают забрасывать Эштона вопросами, а он прилежно отвечает. Узнаю, что мама его родом из Испании: теперь понятно, откуда у него темные глаза и смуглая кожа. Оказывается, он единственный ребенок в семье. Родился и вырос в Нью-Йорке. Во время короткого «допроса», который учинили два пятилетних мальчика, узнаю об Эштоне столько, сколько и не мечтала. Может, знаю теперь Эштона Хенли лучше всех.

Наконец, Эштон поднимается и говорит:

– Жаль, но у меня неотложные дела. Парни, мы с вами классно тусанулись. – И он поднимает кулак. – Пока.

– Да, классно, – вторит ему Эрик, и близнецы поднимают свои кулачки – такие крошечные рядом с кулаком Эштона.

Все трое смотрят на меня, и я понимаю, что опять не сдержалась и от полноты чувств выдала то ли вздох, то ли всхлип.

Взяв меня за локоть, Эштон говорит:

– Заберу тебя через три часа у центрального входа, идет? – И уходит.

Дежурство проходит быстро. Приходит Лола – кажется, сегодня она еще меньше, бледнее и слабее, чем была две недели назад. Дерек шепотом сообщает мне, что она приходит в игровую все реже и реже. Через час мальчики говорят, что устали, и у меня все в душе переворачивается от жалости. Остаток смены провожу с другими детьми – один поправляется после автомобильной аварии, другому предстоит операция на сердце.

Ловлю себя на том, что все чаще и чаще поглядываю на часы.

Через три часа у входа меня забирает совсем другой человек. Не тот шутник, что дразнил меня за детским столиком, чтобы рассмешить двух больных мальчишек. И не тот, что участливо слушал за рулем эпопею о моих безумных приключениях по заданию психиатра.

Нет… парень, что сидит со мной рядом, не произносит ни полслова и даже не смотрит в мою сторону, когда мы выезжаем из города. Не знаю, что случилось, но что-то изменилось. И теперь он сидит, сжав губы, а взгляд стеклянный. У Эштона такой хмурый вид, что сердце ноет. И на душе еще тяжелее, чем было после волонтерского дежурства.

Целый час едем в гробовом молчании. Смотрю на темнеющее небо и уличные фонари, то и дело заправляю волосы за ухо, верчусь в кресле, а потом после поворота на Принстон делаю вид, что дремлю.

– Ирландка, ты часом не проглотила пару снотворных пилюль перед тем, как я за тобой заехал? – Открываю глаза от удивления и радуюсь не столько вопросу, сколько звуку его голоса. Поворачиваю голову и вижу чуть заметную улыбку. Вздыхаю с облегчением.

– Извини, – бормочу я. На самом деле я счастлива, что Эштон начинает отходить.

– Ну и как прошло дежурство?

– Тяжко. Иногда я думаю, будет ли потом легче. Я люблю общаться с детьми и хочу им помочь, но… – Слезы текут у меня по щекам. – Не знаю, смогу ли я не думать о том, кто из моих подопечных умрет, а кто выживет.

Эштон молчит, а я смахиваю рукой слезы и шмыгаю носом.

– Я тоже об этом подумал, когда ты тогда сказала мне, кем хочешь быть, – тихо говорит он. – Нужно иметь особый характер, чтобы ухаживать за больным и ждать его смерти, особенно если ты не можешь ничего изменить.

Эштон, ты тоже пережил такое? Тебе пришлось видеть, как умирает твоя мать? Я не произношу это вслух.

– Не уверена, что у меня хватит сил. – После паузы добавляю: – Вот это да. Впервые призналась в этом.

– Даже своему доктору не говорила?

– Нет! Ему тем более. Он думает, что видит меня насквозь, – бормочу я.

– Что ты хочешь этим сказать?

Качаю головой.

– Нет, Эштон. Ты уже и так из меня предостаточно выудил за один день.

Барабаня пальцами по рулю, он вздыхает.

– Ладно. Как вели себя близнецы после моего ухода?

Улыбаюсь.

– Спросили, придешь ли ты еще, – усмехаюсь я.

Он расплывается в улыбке.

– Правда? Я им так понравился?

Закатываю глаза.

– Думаю, ты им понравился намного больше, чем я. Эрик сказал, что когда я становлюсь «Ирландкой», я, наверное, очень сильно злюсь, если ты не хочешь быть моим дружком.

Эштон смеется тем особым смехом, от которого внутри сразу теплеет.

– А ты что на это сказала?

– Сказала, что когда ты рядом, я бешусь, даже если не становлюсь «Ирландкой».

Он снова смеется.

– Люблю, когда ты перестаешь себя контролировать. Когда говоришь, что думаешь, и не переживаешь по этому поводу.

– В таком случае вы бы с доктором Штейнером точно поладили… – Проезжаем мимо дорожного указателя на кампус. Значит, мы уже близко, и скоро мой день с Эштоном закончится. Не знаю, когда я его снова увижу. И от этой мысли мне больно.

– Это точно. Ведь у тебя задание открыть мне душу, так?

Откидываюсь на подголовник и бормочу себе под нос:

– Чур, ты первый.

Сказала скорее себе, чем ему. У Эштона столько тайн, но я прекрасно понимаю, что он не начнет вот так вдруг раскрывать их. Тем не менее, кожей чувствую, что температура в салоне растет.

– А что ты хочешь узнать? – спрашивает он тихо и спокойно. Словно сомневается.

– Я… – У меня срывается голос. Начинаю с невинного, на мой взгляд, вопроса и стараюсь говорить непринужденным тоном: – Ты сказал мальчикам, что хочешь стать летчиком. Почему?

Он выдыхает и говорит:

– Потому что ты сказала не лгать им.

Ладно.

– А как насчет юриста?

– Буду юристом, пока не смогу стать летчиком. – Он говорит так спокойно и ровно, что на душе у меня становится уютно.

Резко меняю тему:

– А какое у тебя любимое воспоминание о маме?

Маленькая пауза.

– Ирландка, этот вопрос я пропущу. – Голос такой же спокойный и ровный, но нутром чувствую металл.

Смотрю, как он рассеянно теребит свой браслет.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Восемь, – отвечает он бесцветным голосом.

Закрываю глаза и смотрю на свет в окнах домов – в надежде, что они вытеснят из моей головы образ испуганного мальчишки.

Эштон снова накрывает мою ладонь своей.

– Он потерял контроль над собой только один раз. Остались шрамы. Потом он больше не оставлял улик.

– Больше всего он любил запирать меня в чулане. Приходилось сидеть там часами. А чтобы я не орал, он использовал скотч.

Закрываю рот ладонью, чтобы подавить рыдания, но у меня не получается, и из горла вырывается странный звук.

– Почему ты это носишь? – спрашиваю я, проглотив ком в горле.

– Потому что я заложник своей чертовой жизни, Ирландка!

Наверное, этот всплеск приоткрыл больше, чем он того желал, и он умолкает. И отпускает мою руку.

То бросаю на него взгляды украдкой, то разглаживаю складки на юбке, и молчу, а он сворачивает на пустую парковку. Когда он ставит машину на место в дальнем углу, я думаю, что он сейчас выключит зажигание и выскочит, чтобы я от него поскорее отстала. Но нет. Он оставляет включенным двигатель, играет тихая музыка, а он сидит, поглаживая пальцами переносицу.

– Наверное, ты думаешь, что я преувеличиваю, да? – спрашивает он с горечью. Боюсь открыть рот. – Ведь я прекрасно устроился в этой жизни, да? Престижный университет, денег навалом, подружка… гребаная тачка. – Он со злостью стучит кулаком по приборной доске. – Живи и радуйся, ведь так? – Он складывает руки за головой, откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза. – Ирландка, он управляет мной. И всей моей жизнью. Полностью. Я в западне.

Слышу в его голосе боль. Чувствую незаживающую рану, и у меня щемит в груди.

Не спрашиваю, о ком он говорит. Уверена: о том, кто оставил на нем эти шрамы. Мне так хочется спросить, в какую западню он попал, но я не хочу на него давить. А то он закроется. Поэтому шепотом спрашиваю:

– Я могу тебе помочь?

– Помоги мне забыть. – Он смотрит на меня. И я снова, как неделю назад, вижу у него в глазах тоску.

– Я… – Голос у меня срывается. О чем он меня просит? Он уже говорил, что секс помогает ему забыться. Но я не хочу… Не могу… Меня охватывает паника, и он читает все по моему лицу.

– Ирландка, я не об этом, – шепчет парень. – Мне не это от тебя нужно. Никогда бы тебя об этом не попросил. – Он отстегивает ремень безопасности, потом тянет руку и отстегивает мой. Берет мою руку и тянет ее к своей груди. Без колебаний и с огромным облегчением подвигаюсь ближе, пока моя рука не ложится ему на сердце. И оно тут же отвечает: бьется сильнее и чаще, а его рука крепко держит мою, согревая своим теплом.

– Твоя рука у меня на груди? Не могу выразить, что я сейчас чувствую, – шепчет он, глядя на меня с печальной улыбкой.

Меня охватывает восторг, и я кусаю губу, счастливая от того, что доставляю ему радость, и чувствую свою связь с ним.

Откинув голову на подголовник и закрыв глаза, он тихо спрашивает:

– Ирландка, ты думаешь обо мне?

– Да, – выпаливаю я быстрее, чем хотела, и чувствую под пальцами, как у него замирает сердце.

– Много думаешь?

Сомневаюсь, пытаюсь скрыть свое смущение.

Он приоткрывает один глаз, смотрит на меня и бормочет:

– Ты должна сказать все как есть.

– Верно, – улыбаюсь я своим мыслям. – Да, много. – Сердце снова сбивается с ритма.

Пауза, а потом он шепчет:

– Ирландка, я не хотел, чтобы ты из-за меня плакала. Все плохое случилось давным-давно. Больше он не может мне так навредить. У него другие методы, но.

Прерывисто вздыхаю и выдавливаю улыбку.

– Извини. Я много плачу. Сестра вечно надо мной смеется. Думаю, сегодня был очень насыщенный день. Иногда трудно перестать думать о плохом.

Он открывает рот мне ответить, но потом передумывает. Интересно, о чем он думает, но я не спрашиваю. Просто смотрю, какое у него сейчас умиротворенное лицо, и ощущаю под своими пальцами биение его сердца.

– Так ты хочешь помочь мне забыться на время? – звучит тихий голос.

– Я… – Смотрю во все глаза на его рот.

И внезапно он поворачивается, придвигается совсем близко и нежно вдавливает меня в кресло, велит мне расслабиться, а я даже не успеваю понять, как напряглось все мое тело.

Эштон не медлит, накрывает мой рот своим и проталкивает язык внутрь. В груди у меня пустота и в то же время тяжесть, все тело горит и одновременно дрожит, как от стужи. Внезапно не хочу думать ни о чем и ни о ком, просто хочу быть с ним рядом.

Молча поражаюсь, как его язык может быть и нежным, и властным, ловко скользя и лаская мой. Во рту у него все тот же мятный рай, какой я всегда помню. Такой вкусный, что я не замечаю, как кресло подо мной удобно откидывается назад: я сижу, но могу вытянуться. Эштон оторвался от моих губ и ласкает языком мочку уха. А потом говорит особым, чуть охрипшим от желания голосом, от которого всю меня пронзает огнем:

– Сейчас я сделаю кое-что, можешь остановить меня. – Я резко вдыхаю: его рука ложится мне на колено и начинает скользить наверх. – Но я очень надеюсь, что ты меня не остановишь.

Думаю, я знаю, что он собирается сделать, и не могу поверить в реальность происходящего. Неужели я ему это позволю? Природный инстинкт подсказывает мне на миг сжать колени, но Эштон начинает целовать меня с еще большим напором. Колени обмякают, все мое тело жаждет его прикосновений, а его рука начинает медленно ласкать мне бедра, скользя по тонким колготкам.

Чувствую, как отвечаю на каждое его движение, и думаю, а Эштон замечает это? Моя рука ложится ему на шею с темными завитками волос, теребит их, потягивает. Его поцелуй становится все жарче, рука движется все быстрее, и, когда я не сдерживаю стона, Эштон приступает к новой атаке.

Приподнимается и свободной рукой хватает шов колготок, резко тянет, и я слышу звук лопнувшего капрона. В другой раз я бы, может, и возмутилась, но сейчас у меня нет ни единого шанса: его рука уже скользнула под кромку трусиков.

Хватаю ртом воздух, освобождаюсь от его рта и, дрожа всем телом, смотрю ему в глаза.

– Я еще ни разу…

Он закрывает мне рот поцелуем.

– Знаю, Ирландка. Ты забыла? Джелло выболтал мне все твои секреты.

Со стоном закрываю глаза и прижимаюсь лбом к его лбу, а щеки горят пожаром.

– Я что, призналась тебе, что никто еще никогда. – Даже не могу заставить себя это произнести.

Вместо ответа Эштон медленно вводит один палец.

– Ирландка, никто еще никогда что? – игриво шепчет он, проскальзывая в меня другим пальцем. Из меня вырывается стон, и Эштон заглушает его поцелуем.

В глубине сознания я отдаю себе отчет, что сижу на переднем сиденье автомобиля на парковке. Я должна была бы ужаснуться, однако быстро соображаю, что стекла тонированные и рядом никого нет. Скоро благодаря ловкой руке Эштона, которая точно знает, с какой скоростью двигаться и на какие точки нажимать, чтобы мое тело расслабилось, а ноги раздвинулись, я понимаю, что мне все равно, пусть даже автомобиль окружит толпа зомби.

Эштон не возражает, когда я тяну его за волосы и случайно прикусываю ему губы. По его учащенному дыханию и яростному языку я понимаю: ему это нравится. А когда я чувствую, что внизу живота у меня все напряглось, рука Эштона неведомым образом знает, что надо ускорить темп, и я умираю от сладкой муки, следуя заданному ритму.

– Ирландка, хочу это слышать, – говорит он горячим шепотом, а движения его руки заставляют тело умирать от наслаждения. Он прижимается горячим ртом к моему горлу, я кричу и впиваюсь пальцами в его бицепсы, меня накрывает пульсирующей волной и уносит на вершину блаженства.

– А ты горячая штучка, Ирландка, – шепчет он мне в ухо, прижавшись лбом к подголовнику. Вспыхиваю и сдвигаю ноги. Но он все не убирает руку, и я ее не отталкиваю. – Помогло тебе забыть?

Вместо ответа я нервно смеюсь. Забыть? Да у меня мозг полностью отключился. Я забыла про свои проблемы, про его проблемы и про приближающийся конец света. Если это и есть оргазм, то я не понимаю, зачем люди вообще выходят из дома. Или из машины.

– Думаю, теперь ты будешь меня вспоминать. Еще одно «впервые», – шепчет он.

Никогда этого не забуду.

Чмокнув меня в нос, он вынимает руку и натягивает мне юбку до пристойной длины. Опускает глаза и говорит, улыбаясь своим мыслям:

– Да и у меня тоже. – Перехватив мой недоуменный взгляд, он посмеивается. – Такого со мной еще никогда не было.

У меня округляются глаза от удивления, и я опускаю взгляд на его пах. И Эштон хохочет во все горло.

Прошло ровно три часа.

Три часа лежу в кровати, смотрю в потолок, вокруг меня нераскрытые учебники. Волна неземного наслаждения схлынула, и меня тошнит от сознания того, что я натворила. Я хотела, чтобы все это произошло. И ничуть не жалею о содеянном.

Потом мне звонит Коннор, извиняется за то, что не смог сам отвезти меня в Нью-Йорк, и обещает, что исправится, а я просто улыбаюсь в трубку и говорю, что все в порядке. Желаю ему хорошо написать работу. Думаю, какой он милый, славный парень, и как бы он понравился моим родителям. Думаю о том, как мне с ним порвать, после того, что я натворила.

Завершаю разговор.

И плачу.