11

Когда мы возвращаемся во дворец, Аннабель ждет меня, чтобы отвести в мои покои.

Герцогиня снимает поводок, и меня передергивает от прикосновения ее рук, от запаха ее духов, от нависающих зловещими тенями фигур ее телохранителей. Все кажется каким-то странно искаженным. Нереальным. Как в тумане, я поднимаюсь следом за Аннабель вверх по изогнутой лестнице.

Далия мертва. Герцогиня убила Далию.

Мной владеет убийца.

Я вдруг с ужасом осознаю, что и сама могла стать жертвой. Курфюрстина делала ставки на меня. И это мое тело могли оплакивать разодетые в траур королевские особы.

Но я не могу понять, что толкнуло герцогиню на убийство. Вина Далии была лишь в том, что ее купила Курфюрстина. Не так ли?

Злость клокочет во мне, заглушая все доводы разума. Отталкивая Аннабель, я первой влетаю в свою спальню, сдираю с головы вуаль вместе с клоком волос, но даже не чувствую боли. Я бегу в гардеробную, на ходу расстегивая молнию на своем черном платье. Аннабель следует за мной по пятам, пытаясь помочь.

– Нет, – говорю я, излишне резко отмахиваясь от нее. – Мне не нужна твоя помощь. Мне ничего этого не нужно!

Застежка рвется, этот треск только раззадоривает меня, и я с наслаждением тяну молнию вниз. Мне доставляет удовольствие портить ее вещи в ее собственном доме.

И у меня есть три гардероба, набитые ее одеждой.

Я открываю двери шкафа, хватаю первое, что попадается под руку – расшитое бисером платье, – и рву по шву. Оно осыпается каскадом разноцветных бусин. Я отшвыриваю его в сторону и принимаюсь за следующее, впиваясь ногтями в кружевные рукава и шелковые юбки. Я готова уничтожить весь гардероб с его идиотскими оборками, кружевами, шелками, я хочу разорвать их в клочья, чтоб от них не осталось и следа.

Слезы льются по моим щекам, дыхание вырывается болезненными прерывистыми вздохами, и я вдруг ловлю себя на том, что со стороны выгляжу, наверное, жалкой и беспомощной, как ребенок. Я плюхаюсь в груду тряпья, утопая в бархате, парче и атласе, и меня захлестывает невероятная тоска по маме. Я хочу, чтобы она обняла меня сейчас, окутала теплым и родным ароматом своей кожи, утешила.

Бархатное колье все еще у меня на шее, и я цепляюсь за него неуклюжими пальцами. Я чувствую, как жалят кожу ногти, оставляя на ней царапины, но мне все равно.

Маленькая ручка обхватывает мое запястье. Легкий рывок – и ошейник падает.

Аннабель гладит меня по волосам, нежно прижимая мою голову к своим коленям. Я поднимаю взгляд и смотрю на ее бледное лицо в веснушках.

– Она мертва, – говорю я надтреснутым шепотом. Огромная слеза скатывается по моей щеке и теряется в волосах.

Аннабель кивает, и я догадываюсь, что она знает. Вот почему сегодня утром она вела себя так странно.

– Ее звали Далия. – Для меня важно, чтобы Аннабель знала, что Далия – человек, а не какой-то безымянный суррогат. – Она из Северных Ворот. Мы познакомились в комнате ожидания перед Аукционом. Она была… она была доброй… она…

Но мой голос срывается, слезы уже градом катятся по щекам, и Аннабель укачивает меня в ворохе платьев.

На следующий день я отказываюсь покидать свою спальню.

Я не стану одеваться только потому, что этого хочет герцогиня. Я не хочу быть хорошенькой куклой, которую она может таскать за собой и показывать своим подругам. Еще не хватало, чтобы и меня кто-нибудь убил.

Эта мысль не дает мне покоя, она сидит во мне осколком льда. Меня могут убить. Я вспоминаю тот злосчастный ужин, колкости, которыми обменивались дамы, и с содроганием осознаю, что герцогиня в меньшинстве. А это значит, что и Курфюрстина, и графиня дома Камня, и герцогиня дома Весов могут желать моей смерти и плести свои заговоры.

Надо что-то делать. Я не могу просто сидеть здесь и ждать, когда меня убьют.

Аннабель пытается заставить меня поесть, предлагает сыграть в «Хальму» или позаниматься на виолончели, но каждый раз я отвечаю ей отказом. Я не хочу наслаждаться прелестями жизни в этом дворце. Далия мертва. Что-то происходит и с Рейвен, что-то плохое, но я не знаю, что именно и как это остановить. Я думаю о беременной суррогатной матери, вижу ее большие глаза, изможденное лицо, вспоминаю, с какой нежностью она поглаживала свой огромный живот. Я не хочу всего этого. Я не хочу быть такой, как она.

Лучше я буду ломать спину на Ферме или глотать копоть и дым в Смоге. Я бы с радостью работала судомойкой или уборщицей в Банке, драила кастрюли и полы, стирая руки в кровь. Но все, что могла предложить мне жизнь, перечеркнул один-единственный анализ крови.

Я вспоминаю дикую девушку, которую казнили на моих глазах. Может, она была права. Может быть, она знала, каково жить в Жемчужине, а потому не боялась смерти на плахе. «Вот как это начинается», – сказала она тогда. Возможно, она воспринимала смерть как еще один путь к свободе.

От этих мыслей уже болит голова, и щиплет в глазах, но я не могу придумать, как мне сбежать из этой комнаты, из этого дворца, вырваться из ненавистной золотой клетки. Когда я, наконец, засыпаю, мне снятся Южные Ворота, моя Рейвен и время, когда королевский двор был не более чем картинкой в глянцевом журнале.

На следующее утро я резко просыпаюсь от того, что с меня срывают одеяло.

– Аннабель! – хнычу я, зябко поеживаясь. Но надо мной стоит не Аннабель.

Это герцогиня.

– Вставай, – приказывает она. Аннабель мнется в дверях, на ее лице паника и мольба. Я подумываю устроить бунт, но герцогиня – не Аннабель, и с ней шутки плохи.

Быстро и бесшумно я выбираюсь из постели и встаю перед ней. Хотя и ниже меня ростом, она излучает власть и силу.

– Сядь, – говорит она, указывая на кресло. – У нас будет разговор наедине.

Она бросает взгляд в сторону Аннабель, и та делает реверанс и закрывает дверь, оставляя нас одних.

Я присаживаюсь на краешек кресла. Герцогиня устраивается на диване и внимательно смотрит на меня.

– Существует два учения в отношении суррогатов, – начинает хозяйка. – Одни говорят, что индивидуальность суррогата является помехой для развития плода. Другие считают это ценным качеством, весьма полезным для создания оптимального ребенка. К счастью для тебя, я придерживаюсь второй точки зрения. Поэтому требую от тебя сотрудничества на период нашего совместного проекта. Я не идиотка, чтобы рассчитывать на твою любовь, и, разумеется, я тебе не мать. Но мы с тобой состоим в партнерских отношениях. Жемчужина может быть и замечательным, и страшным местом. Полагаю, ты предпочтешь первый вариант.

Я смотрю на нее пустыми глазами, не уверенная в том, что понимаю, о чем она говорит.

– Ты уже знаешь, что благоразумие вознаграждается. Ты хорошо вела себя за ужином и получила виолончель. Если ты и дальше будешь вести себя, как подобает, я сделаю все, чтобы твоя жизнь здесь была приятной, насколько это возможно. Ты ведь хочешь этого, не так ли? Приятной жизни?

От ее улыбки мне хочется скрежетать зубами.

– Что вам от меня нужно? – спрашиваю я.

Герцогиня поджимает губы.

– Ты производишь впечатление неглупой девушки. Полагаю, разговор за столом не прошел мимо твоих ушей.

Я мысленно возвращаюсь в тот вечер, но вспоминаю лишь ехидные замечания, лицо Рейвен и ужасный эпизод с фокусом Далии. Герцогиня выглядит разочарованной.

– Курфюрстина недавно отпраздновала рождение своего первого ребенка, сына. Он будущий Курфюрст, и моя дочь должна быть обручена с ним. Ты должна сделать так, чтобы это исполнилось. Моя дочь должна быть красивой. Но внешность – это еще не все, в чем я убеждаюсь, глядя на своего сына. Она должна быть умной и сильной. Должна быть честолюбивой, решительной и храброй. Я хочу, чтобы она была неотразимой. Но, разумеется, – она взмахивает рукой, – все эти качества придут позже. Для того чтобы она по-настоящему выделялась уже в младенчестве, ты должна заставить ее расти. Быстрее, чем другие.

Я трясу головой, словно от этого слова герцогини могут выстроиться в логическую цепочку и обрести смысл.

– Я не… понимаю.

Герцогиня выпрямляет спину, вид у нее недовольный.

– Тебе известно, сколько было суррогатов с высшим баллом по третьему Заклинанию за всю историю Аукциона?

– Нет.

– Семь человек. Такое случается раз в пятьдесят лет. Я кропотливо изучала статистику Аукциона. Последний раз высший балл показывала девушка, которую приобрела моя мать, и это она вынашивала меня. – Она выглядит гордой, как будто имеет какое-то отношение к способностям своей суррогатной матери. – Конечно, моя родная мать не имела ни малейшего понятия, как развить тот потенциал, которым обладал суррогат. А я знаю. Я очень долго ждала тебя.

– Так вы хотите, чтобы я родила ребенка быстрее, чем все остальные, и еще сделала ее красивой, смелой и все такое? Но откуда вы можете знать, что у меня будет дочь?

Герцогиня хмурится.

– Возможно, ты не так умна, как я думала. Женщинам королевского рода разрешено иметь только двоих детей, девочку и мальчика. Сын у меня уже есть.

– Но Курфюрстина… за ужином она сказала, что собирается посадить на трон свою дочь, а не сына.

– Однако чтобы это произошло, ей необходимо иметь дочь, не так ли?

У меня все холодеет внутри. Так вот почему она убила Далию. Чтобы Курфюрстина не смогла получить дочь.

– Так вы что же, собираетесь убивать всех суррогатов, которых будет покупать Курфюрстина? – спрашиваю я.

Затянувшееся молчание давит на меня, пугает.

– Так, значит, с этого ты хочешь начать наше партнерство? – тихо, но с угрозой произносит герцогиня. Я плотно сжимаю губы. – То-то же. И не драматизируй понапрасну. Смерть не понадобится. Да и в этот раз она была ни к чему, поскольку Курфюрст никогда не согласится с тем, чтобы женщина наследовала престол. Мне просто хотелось слегка насолить Ее королевской милости.

Меня тошнит от этой женщины. Она убила невинную девочку просто из вредности.

– Но Курфюрстина сказала, что сможет переубедить Курфюрста, – настаиваю я.

Герцогиня вскидывает брови.

– Неужели? И как же она собирается это сделать?

Я смущаюсь, вспоминая, что этот разговор происходил в отсутствие герцогини, когда она вышла из комнаты.

Герцогиня впивается в меня взглядом.

– Говори.

Я стискиваю зубы и упрямо вскидываю голову.

Двигается она на удивление проворно. Только что мы сидели друг против друга, и вот она уже нависает надо мной, и ее пальцы сомкнуты на моей шее. Они, как железные когти, вонзаются в меня и сжимаются все туже, так что я едва могу дышать. Я царапаю ее руку, пытаясь высвободиться, но она еще сильнее сдавливает горло. Силища у нее невероятная.

– Слушай меня, – произносит она зловещим шепотом. – Я позволила тебе оплакивать твою подругу. Я закрыла глаза на то, что ты уничтожила годовой запас одежды. Я разрешила тебе проявить характер и побыть букой. Пока я терплю твои выходки, хотя могу прекратить их в один миг, как только захочу. Но одного я не позволю: это неуважение ко мне. Понятно?

Я пытаюсь говорить, но лишь сдавленный шипящий звук вырывается из моего горла. Ее ногти все глубже утопают в моей коже, и вот уже звезды взрываются надо мной, и мои отчаянные усилия становятся все слабее, кончики пальцев начинает покалывать, кружится голова, и глаза затягивает мутной пеленой…

Сознание возвращается вместе с яркими красками и четкими очертаниями, когда герцогиня отпускает меня. Я падаю на подлокотник, судорожно заглатывая воздух, которого мне все мало, и захлебываюсь от кашля. Мне не сразу удается прийти в себя, унять дрожь в теле. Когда я поднимаю глаза, герцогиня пристально смотрит на меня сверху вниз, и ее лицо безучастно.

– Ты поняла? – повторяет она.

Измученная, я киваю головой.

– Д-да, моя госпожа, – вырывается у меня с хрипом.

– Хорошо. Итак. Что сказала Курфюрстина?

– Она сказала… сказала, что убедит его с помощью своего тела. – Мне неловко произносить это, и я краснею.

Герцогиня слегка округляет глаза и ухмыляется.

– В самом деле? Что ж, пожелаю ей удачи. – Странное выражение мелькает на ее лице, отчего на миг она кажется какой-то беззащитной. Но оно быстро исчезает, и она снова смеется. – Надевай халат. Мы идем к врачу.

Я будто проваливаюсь в пустоту.

– Сейчас? – еле слышно спрашиваю я.

– Да. Сейчас.

Герцогиня, кажется, не замечает моего подавленного состояния. Когда я надеваю халат, у меня такое чувство, что мое тело стало полым, и только сердце бьется в этой гулкой пустоте, и его удары эхом отдаются в ушах.

Не ожидала, что это случится так скоро. Я не готова к этому.

Через оранжерею мы попадаем в открытую галерею, увешанную красочными картинами. Оттуда сворачиваем направо, потом налево и оказываемся в небольшом холле, отделанном дубовыми панелями. Он упирается в позолоченную решетчатую дверь с изысканным орнаментом, и, подойдя ближе, я вижу, что это лифт. У нас в Южных Воротах тоже был лифт, но, конечно же, не такой роскошный. Герцогиня открывает решетку, и мы ступаем в кабину. На полу лежит толстый синий ковер. Герцогиня нажимает медный рычаг, двери закрываются, и лифт спускается в темноту.

Я вжимаюсь в стену, мечтая раствориться в ней и исчезнуть. Нам говорили, что процедура имплантации совершенно безболезненная, но сейчас это не очень-то обнадеживает.

Я не хочу, чтобы хоть какая-то частичка герцогини жила во мне.

Полоска света ложится на мои ступни, поднимается выше по икрам и коленям, когда лифт замедляет ход и останавливается.

Двери открываются в стерильную чистоту медицинского кабинета. Он похож на тот, что был в Южных Воротах, только гораздо меньшего размера и рассчитан на одного человека. Рядом с белой больничной кроватью стоит лоток со сверкающими серебряными инструментами, а сверху льется яркий свет от ламп, гроздьями свисающих со стальных опор. Конструкция напоминает многоглазое насекомое.

Я не могу двигаться. Не могу проглотить ком, что стоит в горле.

– Доктор Блайт, – говорит герцогиня и, хватая меня за руку, выводит из лифта. Я вижу сгорбившуюся фигуру доктора за столом в левом углу кабинета.

– Добрый день, моя госпожа, – говорит он. – Вы на редкость пунктуальны.

Доктор Блайт – пожилой, с глубокими морщинами вокруг глаз и рта и похож на большинство врачей, к которым меня водили. У него смуглая кожа, и шоколадного цвета веснушки горстями разбросаны по щекам и переносице, что добавляет мальчишеского задора его немолодому лицу. Его черные с проседью волосы зализаны назад, хотя волна все-таки пробивается. Светло-каре-зеленые глаза излучают тепло, и это, пожалуй, отличает его от других докторов. Он видит во мне человека, а не подопытного кролика.

– Ага, – говорит он. – Привет.

Он улыбается мне. Я не знаю, что делать. Голова идет кругом, и я близка к обмороку.

Улыбка меркнет на его губах.

– Ваша светлость, вы, конечно же, сообщили своему суррогату, что это сугубо предварительный осмотр? Она что-то… бледная.

Предварительный осмотр. Эти слова возвращают меня к жизни, хотя от облегчения подкашиваются ноги.

– Я не сочла это необходимым, – отвечает герцогиня.

Доктор качает головой.

– Моя госпожа, мы ведь уже говорили об этом, и не раз. Вы согласились следовать моим указаниям, и я вынужден настаивать на том, чтобы вы их исполняли.

Я тотчас проникаюсь симпатией к этому человеку. Любой, кто смеет давать указания самой герцогине, мне по душе.

– Очень хорошо, – жестко говорит она. – Я жду вашего отчета сегодня вечером.

Доктор склоняет голову.

– Конечно, моя госпожа.

Она входит обратно в кабину лифта, и он медленно исчезает из поля зрения. Доктор дожидается, пока она уедет, и только тогда обращается ко мне.

– Доктор Блайт, как ты уже, наверное, догадалась, – говорит он, протягивая мне руку. – Я буду твоим лечащим врачом.

Я беру его за руку – она мягкая и теплая.

– Как тебя зовут? – спрашивает он. Я не решаюсь назвать свое имя. – Все в порядке, мне ты можешь сказать.

– Вайолет.

– Какое красивое имя, – говорит он. – Кто его выбрал?

– Мой отец, – отвечаю я. – Это из-за моих глаз.

Доктор Блайт улыбается.

– Да, они у тебя самого необычного цвета. Никогда не видел ничего подобного.

– Спасибо.

– В каком инкубаторе ты жила?

– Южные Ворота.

– Доктор Стил там по-прежнему главный врач?

Я киваю.

– Какой странный он человек. Блестящий доктор, но… – Доктор Блайт качает головой. – Давай, начнем, Вайолет? Как я уже сказал, это только предварительный осмотр, но мне придется попросить тебя снять ночную сорочку. Ты можешь оставить нижнее белье, и, если захочешь, надень вот этот халат.

Он отворачивается, пока я раздеваюсь и облачаюсь в халат, не одноразовый, как те, что нам выдавали в Южных Воротах, а из белой махровой ткани, хотя и без пояса. Я обхватываю себя руками, нервно поглядывая на лоток с инструментами.

– Пожалуйста, сядь, – говорит доктор Блайт, указывая на больничную кровать.

Я несколько успокаиваюсь, пока он проводит осмотр, похожий на сотни других, которые мы проходили в Южных Воротах. Он осматривает мои уши, нос, глаза, горло, измеряет температуру и кровяное давление, проверяет рефлексы. Задает привычные неприятные вопросы о моем месячном цикле.

– Разве у вас нет этой информации из Южных Ворот? – спрашиваю я.

Доктор Блайт улыбается.

– Я люблю все тщательно проверять. – Он помечает что-то на своем планшете, потом начинает закреплять крошечные электроды на моих висках и внутренней стороне запястий, после чего порывается распахнуть мой халат. – Ты позволишь?

Я изумленно смотрю на него.

– Вы первый, кто спрашивает разрешения.

Он улыбается и аккуратно кладет два электрода по обе стороны моего живота, чуть ниже линии трусиков, а еще один электрод крепит к груди, над сердцем. Он осторожно приподнимает мои ноги, устанавливая электроды под коленками и на щиколотках. И, наконец, размещает электроды на затылке и в основании позвоночника.

– Я полагаю, что тебе проводили только исследования головы и матки? – спрашивает доктор Блайт. Я киваю. – Теперь нам надо сделать более детальные измерения, поскольку ты вступаешь в… практическую фазу суррогатного материнства.

– Мне нужно пройти тест на Заклинания? – спрашиваю я. Всякий раз, когда врачи проводили исследования на мониторах, от нас требовалось выполнение задания по Заклинаниям.

– Да, но ты не волнуйся. Только по разу на каждое. – Он подходит к стене, нажимает красную кнопку, и с потолка спускается плоский белый экран. Пододвинув стул к моей кровати, доктор садится и стучит по уголку экрана, который начинает светиться, а его гладкую поверхность расцвечивают разноцветные квадраты. Доктор чуть поворачивает экран, чтобы мне тоже было видно.

– Вайолет, – говорит он, – ты наделена редким даром. – Я стараюсь не закатывать глаза, когда доктор прикасается к экрану, и желтое свечение озаряет его лицо. – На протяжении веков, с самого начала эпохи Аукционов, суррогаты ставят медиков в тупик. Но ты, наверное, и сама знаешь историю?

– Королевский род постепенно вымирал, – повторяю я то, что вдалбливали нам все эти годы в Южных Воротах. – Их дети рождались больными или калеками и умирали. Некоторые из них вообще не могли иметь детей. Суррогаты позволяют выжить королевскому роду. Заклинания устраняют хромосомные повреждения у королевских эмбрионов.

– Все верно, – говорит доктор Блайт. – Чистота крови, конечно, очень важна для королевской семьи, но, когда выбирать не приходится… – Он стучит по экрану. – Доктор Осмий Корр, пожалуй, самый известный врач в истории Одинокого города, открыл первых суррогатов. – Тут уж я не могу сдержаться и закатываю глаза. Врачи Южных Ворот все уши нам прожужжали про этого доктора Корра. Рейвен шутила, что они, наверное, и у себя дома устроили алтари, где молятся его мощам. – Он выявил странную генетическую мутацию, которая встречается только у молодых женщин беднейшего из пяти кругов – Болота, – что позволило королевским особам получать собственных детей без риска врожденных дефектов и преждевременной смерти. Но Заклинания приносят не только чудо рождения здоровых детей. Каждое из них отвечает за определенную фазу развития. Скажем, – он тянется к лотку с инструментами и берет в руки кусок голубого мрамора, – первое Заклинание, на цвет, влияет на некоторые физические особенности ребенка.

Он передает мне кусок мрамора – камень тяжелее, чем я ожидала, и очень гладкий.

– Сделай его красным, пожалуйста.

Первое: увидеть предмет как он есть. Второе: нарисовать мысленный образ. Третье: подчинить его своей воле.

Я рисую мысленный образ, и красные трещинки появляются на гладкой голубой поверхности. Уже в следующее мгновение мрамор становится красным. Тупая боль пульсирует за левым ухом, и я рассеянно потираю его.

– Очень хорошо, – говорит доктор Блайт, снова прикасаясь к экрану. – Первое Заклинание может повлиять на цвет кожи, цвет волос, глаз… но оно простейшее из трех. Совсем несложное.

Я никогда не думала, что Заклинания могут влиять на что-либо еще, кроме здоровья ребенка. Нам никогда об этом не говорили. Но, кажется, указания герцогини и ее ожидания, связанные со мной, начинают обретать смысл.

– А теперь, – продолжает доктор Блайт, – не могла бы ты сделать для меня звезду?

Образ звезды рождается у меня в голове. Я накрываю мраморный шарик рукой. Пальцы начинает покалывать, я чувствую, что мрамор становится тягучим, как замазка, и, когда открываю ладонь, вижу, что он превратился в прозрачное алое стекло. Я мысленно прорисовываю линии, и мрамор покрывается рябью, постепенно приобретая заданную форму. Головная боль между тем усиливается.

– Отлично. – Доктор что-то чертит на экране. – Второе Заклинание, на форму, как ты уже, наверное, догадалась, влияет на физические параметры ребенка – длину ног, форму лица, глаз или носа. Влияет и на размер органов, что исключительно важно для здоровья ребенка. Многие женщины именно по этой причине ставят Заклинание на форму выше двух других.

Доктор Блайт забирает у меня звезду и возвращает ее в лоток. У меня ломит спину, головная боль пульсирует резким и отрывистым стаккато. Я уже знаю, что будет дальше.

Он протягивает мне цветок, всего лишь маленький бутон с плотно сжатыми лепестками. Я провожу пальцами по стеблю.

– Заставить его расти? – опережаю я его. Он улыбается и кивает. Я делаю глубокий вдох.

Жизнь в этом цветке не так сильна, как в лимонном дереве, потому что он был срезан. Скоро он умрет. Я легко вытягиваю ниточки жизни, и знакомое покалывание в глазах кажется сущей ерундой, когда бутон превращается в розу, лепестки раскрываются насыщенным розовым. У меня даже нет носового кровотечения.

Я роняю розу в лоток. Еще мгновение я могу чувствовать ее жизнь, мерцающую в моих венах. Но вот и это ощущение проходит.

Доктор Блайт вскидывает брови.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он.

Я не обращаю внимания на головную боль и лишь пожимаю плечами.

– Хорошо.

– Ты справилась быстрее, чем я ожидал. Весьма впечатляет.

– Я была лучшей по третьему Заклинанию. – Не могу сдержать нотку гордости в голосе.

– Ты была лучшей по третьему Заклинанию среди участниц Аукциона, – говорит он.

Я тереблю выбившуюся нитку на халате.

– Герцогиня сказала, что отличниц было не так много.

Доктор Блайт кивает.

– Она права. Хотя рейтинг складывается из всех показателей. Лот 200 была выдающимся талантом во всех трех Заклинаниях, особенно учитывая ее возраст. Это трагедия, что суррогату так и не удалось выносить ребенка.

Мои глаза щиплет от слез, как только я вспоминаю о Далии.

– Ты хорошо ее знала? – спрашивает он. – Мне сказали, что ты очень бурно отреагировала на ее смерть.

– Такое часто происходит? – тихо спрашиваю я. – Что суррогатов… убивают?

Доктор Блайт поджимает губы.

– Тебе не стоит об этом беспокоиться. Герцогиня будет хорошо о тебе заботиться. – Он еще несколько раз стучит по экрану и смущенно откашливается.

– Третье Заклинание, на рост, очень коварное, – продолжает он. – Если оно проходит успешно, то может повлиять на интеллект, творческие способности, честолюбие… в общем, на личность будущего ребенка.

– А в чем же подвох? – спрашиваю я. Меня несколько угнетает мысль о том, что я могу сделать ребенка на заказ.

– Оно не всегда работает. Мы пока не знаем, почему иногда ребенок рождается с тем набором качеств, которые желает видеть в нем мать, а бывает, что результат обратный, причем не всегда приятный. Зачастую королевские особы даже не связываются с третьим Заклинанием, опять же из-за его непредсказуемости. Но в случае успеха продукт получается уникальный. Однако, как правило, в ущерб двум другим Заклинаниям. И это риск.

– Вот почему герцогиня купила меня? Как лучшую в Заклинании на рост?

– Она уже говорила с тобой?

Я киваю.

– Она перечислила целый список качеств, которыми хочет наделить своего ребенка. Но я не знаю, как это сделать.

– И это еще не все, Вайолет, – говорит доктор Блайт. – Она хочет, чтобы ее дочь родилась первой. Она считает, что при твоих способностях ребенок может родиться раньше, чем через девять месяцев. И что это будет… одаренный младенец. Ты можешь ускорить процесс не только физического, но и умственного развития.

Я чувствую легкое головокружение.

– И как скоро я должна родить этого ребенка?

Доктор Блайт пристально смотрит на меня.

– Наша цель – три месяца. Каждый триместр за месяц.

Три месяца. Я на грани истерики.

– Что? Да это же безумие.

Врач только улыбается.

– Посмотрим.

– Почему нам не говорят об этом в Южных Воротах? Я имею в виду, про силу Заклинаний и зачем они на самом деле.

Доктор Блайт заносит в свой планшет еще какие-то показатели и начинает снимать электроды.

– Вайолет, в Южных Воротах вам вообще ничего не рассказывают. Вам даже не разрешают смотреть на себя в зеркало. Чем меньше вы знаете, чем меньше понимаете о себе, тем легче вами управлять.

– Тогда почему вы мне сейчас об этом рассказываете?

– Потому что твоя добрая воля жизненно необходима для всего процесса. И потому что ты уже ничего не можешь изменить. Ты изолирована во дворце герцогини. Ты больше никогда не увидишься ни со своей семьей, ни с подругами. Ты никогда не покинешь Жемчужину. – Доктор Блайт нажимает красную кнопку, и экран исчезает в потолке. – Когда ты родишь герцогине дочь, тебя стерилизуют и отправят в центр, очень похожий на Южные Ворота, где ты останешься до конца своих дней и будешь жить вместе с другими суррогатами, исполнившими свою миссию.

Обратно в инкубатор? Выходит, я вечно буду жить по чужим правилам, даже после того, как сделаю свою работу?

– Герцогиня сказала, что королевским семьям разрешено иметь только одного мальчика и одну девочку, – говорю я. – Мне и это придется контролировать?

– Нет, – отвечает доктор Блайт. – Это в руках врачей.

– Почему им положено иметь только двоих детей?

– Чтобы сохранить чистоту крови и, как говорится, эксклюзивность своего клуба. Сын сохраняет семейный титул, а дочь выходит замуж, чтобы обеспечить альянс с нужным домом. Альянсы здесь крайне неустойчивы. – Он вздыхает и качает головой. – Герцогиня очень разочарована своим сыном. Поэтому возлагает невероятно большие надежды на дочь.

Доктор отворачивается, и я быстро натягиваю ночную сорочку. Его слова все крутятся у меня в голове. Ребенок за три месяца. Но с чего вдруг герцогиня решила, что я по доброй воле захочу ей помочь?