Глава десятая. Одиннадцатое января. Вечер. Румия
Она сидела в кресле в комнате отца. Не стала включать верхний свет, только небольшое бра на стене. Этот простенький светильник в форме подсвечника с тремя лампочками-свечками был единственной вещью, которая переехала в теткин дом из старой однокомнатной квартиры, где они жили с отцом в последние годы. После того, как их покинули мама и Сергей.
Сейчас в той тесной квартирке жили чужие люди – они с отцом сдавали ее, перебравшись сюда, к тете Римме. Тогда Румия рассудила, что здесь им будет лучше: у каждого своя комната, они не будут мешать друг другу. Ну и финансово проще, разумеется: у нее пенсия по инвалидности маленькая, у отца – тоже копейки.
После смерти Сергея все пошло наперекосяк. И с Розой отношения постепенно разладились, и болячки стали липнуть одна за другой, пока в итоге почки почти не отказали (дали бы хоть первую группу, часто думала Румия, а так – вторая нерабочая. И прожить на нее трудно, и на работу нормальную не устроишься), и из дома, где они столько лет с Сережей прожили, пришлось уйти.
Вера Алексеевна, Сережина мать, с самого начала была против их брака и никогда этого не скрывала. Она мечтала женить сына на дочери близкой подруги, но появилась Румия и спутала все планы. Сына, которого растила одна, Вера Алексеевна любила без памяти и только ради него соглашалась терпеть присутствие нелюбимой снохи в своей квартире.
Румия всячески пыталась наладить отношения со свекровью, но ничего не получалось. Вежливая отчужденность – вот самое большее, на что была способна Вера Алексеевна. Даже рождение внучки ее не смягчило, она была настроена так же непримиримо, да и к девочке относилась довольно равнодушно, вовсе не как любящая бабушка.
Это было обидно, но с годами Румия свыклась с таким положением вещей. Само собой, после смерти Сергея оставаться в квартире его матери стало невозможно, и вскоре после похорон Румия собрала вещи и вместе с дочкой вернулась в отчий дом.
Вера Алексеевна ее не удерживала и никакого желания общаться с внучкой не выказывала. Какое-то время они еще поздравляли друг друга с праздниками, но постепенно и это сошло на нет. Поначалу переезд к тетке казался отличным выходом, но теперь Румия остро жалела, что перебралась сюда, в этот тихий, как склеп, дом, который так и не стал ей родным. Если бы она не оказалась здесь, вдали от Казани – любимого города, в котором прожила всю жизнь, то сейчас все было бы в порядке. Надо было отправить отца жить сюда, а самой остаться. Справилась бы как-нибудь, с божьей помощью, много ли ей надо? Вот только мысли о Боге перестали приносить успокоение – Румия уже устала скрывать от себя этот факт. То, что грызло ее, не давало покоя, невозможно было переложить на Всевышнего.
Было всего девять вечера, но ей казалось, что уже глубокая ночь. Отец лежал на спине, подвернув руку за голову. Глаза его были закрыты, но Румия знала, что он не спит – как никто из них. Отец был одет в полосатую пижаму, одеяло натянуто до подбородка.
Роза и тетя Римма сидели в своих комнатах. Дочь, наверное, слушала музыку. Чем занималась тетка, Румия не знала и не желала знать. Она была зла на нее, как никогда. Им всем плохо, но только тетка позволяла себе выплескивать свой ужас и свою растерянность, причиняя боль остальным. Румия не могла сказать, что сильно привязана к отцу, но то, как она обошлась с ним, когда они вчера вечером вернулись домой, было жестоко и не лезло ни в какие ворота.
Румия держала в руках вязание – давно не брала в руки спицы, но тут вдруг потянуло. На днях обнаружила в дальнем углу шкафа несколько мотков синей шерсти и решила связать шарф: неважно кому, не имеет значения, пригодится ли. Как выяснилось, сам процесс ее успокаивал – а больше ничего и не требовалось. Теперь каждый раз, когда не нужно было возиться в кухне или заниматься уборкой, Румия усаживалась вязать. Спицы двигались в ее руках медленно и немного неуклюже, но все же навык потерялся не окончательно, и с каждым разом, когда она бралась за дело, получалось все лучше и лучше.
Румии казалось, она находится в центре огромной снежной лавины. Ее несет куда-то вниз, помимо воли, и сопротивляться этой силе бесполезно. Со вчерашнего дня события вышли из-под контроля, никто из них больше не понимал, что происходит, не знал, как им поступить. Выяснить, в чем причина происходящего, теперь уже не представлялось возможным.
До дома председателя они с тетей Риммой доковыляли вполне резво. Если у тетки и ныли мышцы после вчерашней прогулки, то она не подавала виду. Сама же Румия настолько погрузилась в свои невеселые мысли об открывшихся за завтраком новых фактах, что не обращала внимания на боль и неудобство.
Добравшись, они снова постучали в окна и двери, походили по двору, покричали – убедились, что со вчерашнего дня, когда они были тут вчетвером, ничего не изменилось. Дом был пуст.
Дверь, разумеется, оказалась заперта. Они поискали ключи: тетя Римма надеялась, что хозяева припрятали их где-то, чтобы в случае чего попасть в дом. Но если они это и сделали, то тайник был слишком хорошо скрыт, найти его не удалось.
«Похоже, ничего другого, кроме как попытаться проникнуть внутрь через окно первого этажа, нам не остается», – подумала Румия. Одно из окошек находилось возле входной двери и выходило на широкую открытую веранду.
К счастью, решеток на окнах не было.
– Придется разбить стекло, – решительно произнесла тетя Римма.
Румия молча кивнула, соглашаясь, и стала искать, чем это можно сделать. Ответ нашелся быстро: во дворе, под навесом, была аккуратно сложенная поленница. Румия выбрала одно полешко и двинулась с ним к дому. Занесла руку, но замешкалась, не решаясь ударить. «Что мы делаем? Это же незаконно! Как мы будем объяснять, зачем нам понадобилось проникать в чужое жилище?» – пронеслось в голове.
– Давай уже! – подбодрила тетка, угадав ее мысли. – Не переживай. Мне почему-то кажется, никто нас за взлом в тюрьму не посадит.
Румия посмотрела на родственницу и впервые подумала о ней как о старушке. Все же тетя Римма – как бы она ни молодилась, как бы хорошо ни следила за собой – уже очень пожилая женщина. Ей под семьдесят, еще немного, и разменяет восьмой десяток. Железная леди основательно проржавела. Тетя Римма, в своей дорогой парке и теплых штанах, почему-то вдруг показалась ей жалкой. Яркая шапка смотрелась неуместно, морщины стали глубже и заметнее. Подбородок дряблый, уголки глаз и губ ползут книзу. Но глаза смотрят вперед так же прямо и твердо, как всегда.
Румия вздохнула, перехватила поудобнее полено и собралась ударить им по стеклу, но в последний момент остановилась:
– А подвал?
– Что – подвал?
– Можно попробовать попасть внутрь через подвальное окно, – пояснила Румия. – Оно хотя бы не слишком на виду, да и вообще…
Тетка нетерпеливо дернула плечом – что еще за «вообще»? Но возражать не стала.
Румия обошла дом. Подвальное окошко оказалось не очень большим, продолговатым и находилось чуть выше поверхности земли. Разбить его почему-то было морально проще, что Румия и сделала.
Подвал был сухой и просторный. Хозяин оборудовал в нем мастерскую. Протиснувшись в окно, оказавшись внутри дома, Румия открыла входную дверь и впустила тетку.
Кстати, запасная связка обнаружилась в прихожей, в ключнице.
По размерам дом Валентина Борисовича намного уступал дому тети Риммы, но казался более уютным и обжитым. В прихожую выходили две распахнутые настежь двери: одна вела на кухню, другая – в гостиную. Сразу от дверей убегала спиралью вверх лестница.
Порядка здесь было меньше, чем в их стерильном жилище: в углу валялась забытая кем-то из детей пластмассовая машинка, на ступеньках лестницы примостились домашние шлепанцы, на тумбочке – пачка журналов и чьи-то очки, в напольной вазе топорщились лохматые сосновые ветки. Но Румие тут нравилось, несмотря на некоторую неряшливость хозяев: этот дом легко было представить полным жизни, смеха, топота детских ног. Она почти слышала, как кто-то из детей несется вниз по лестнице, как хозяйка дома – Галина, выглянув из кухни, перекликается с мужем, который сидит в гостиной с газетой в руках…
Сейчас дом казался притихшим и полным грусти. Наверное, эти стены хранили какие-то тайны и, возможно, ведали ответ на главный вопрос: куда и почему вдруг в одночасье пропали все жильцы?
Они с теткой медленно обошли первый этаж. Заглянули на кухню, в которой давно уже не витали ароматы готовящейся еды. Румия открыла холодильник: он был полон. Помимо пачек масла, колбасы, молока и детских творожков, там стояли тарелки с салатами, приготовленными, по всей видимости, для новогоднего стола. Приготовленные – и никем не съеденные. Что бы ни побудило хозяев уйти, это произошло внезапно и неожиданно.
В гостиной, в проеме между больших окон, замерла наряженная искусственная елка – огромная, под потолок.
– Телефона у них, видно, тоже нет, – шепотом проговорила тетя Римма. – Жалко.
Румия ничего не ответила, продолжая озираться по сторонам. Чем дольше она здесь находилась, тем сильнее это место напоминало ей что-то среднее между усыпальницей и музеем. Жизнь покинула этот некогда шумный дом, и теперь здесь было жутко.
– Нужно найти ключи от автомобиля и убираться отсюда, – сказала она. Слова прозвучали слишком громко и неестественно в сгустившейся мертвой тишине, так что тетя Римма шикнула на нее, прижав палец к губам.
Они принялись обшаривать полки и ящики, не особо надеясь на успех. Однако вскоре Румия победно вскинула руку, зажимая в ней ключи.
– Нашла! – вскрикнула она, и на этот раз тетка не стала призывать ее понизить голос.
– Слава богу! – выдохнула с облегчением.
Они поспешно выбрались из дому, захлопнув за собой дверь. Сама не вполне понимая, зачем это делает, Румия прихватила с собой ключи от дома и позже хвалила себя за предусмотрительность.
Женщины поспешили к стоящему во дворе большому японскому внедорожнику красивого густо-синего цвета. На какой-то миг Румие показалось, что ничего у них не выйдет: пульт сигнализации не сработает, двигатель не заведется… Но все получилось: машина приветливо мурлыкнула и подмигнула фарами.
Тетка вскарабкалась на водительское место – Румия не умела водить. Она открыла ворота, и автомобиль, заурчав, лениво выполз на улицу. Почти сразу за домом председателя начиналась асфальтированная дорога. Мощный высокий автомобиль покатил по ней легко и непринужденно.
Некоторое время они ехали молча, напряженно вглядываясь перед собой. Обе ждали какого-то подвоха, неприятности, но постепенно расслабились.
– Вот и славно. Все получилось, – первой заговорила тетя Римма.
– В деревню поедем?
Где-то через два-три километра был поворот на Вороновку, можно посмотреть, что там. Или не сворачивать, ехать сразу в город?
– Бак наполовину полный, до Казани и обратно бензина хватит. К Вороновке дорога проселочная, если, не приведи господь, застрянем, можем не развернуться.
– Ну, тогда, значит, в Казань.
Тетя Римма кивнула, и они снова замолчали. Вскоре поворот на деревню остался позади. Вороновка с дороги не просматривалась, но проселок, насколько его можно было видеть, был безлюдным: ни одной машины.
Румия смотрела в окно и старалась не думать о том, что их ждет дальше. А если выяснится, что нигде нет людей?..
Внедорожник, тяжело переваливаясь на подъеме, выбрался на трассу. Выезжая, тетя Римма посмотрела по сторонам – впрочем, абсолютно зря. Ни справа, ни слева автомобилей не было. Трасса была пустынна, и Румия почувствовала, что ее начинает колотить дрожь. Тетка стиснула челюсти и вцепилась в руль.
– Рано еще психовать, – сказала она. То ли себе, то ли племяннице.
Румия почувствовала прилив подступающей паники, прикусила губу и сжала кулаки, стараясь сдержаться. Она не могла припомнить, чтобы на этой дороге не было оживленного движения. Ни разу, ни единого разочка она не видела трассу пустой!
Автомобиль летел вперед, тетка прибавила скорость, видно, стараясь быстрее очутиться в городе. Знать бы, что их там ждет…
Но до Казани они так и не доехали. Человек возник прямо у них перед носом – внезапно вырос из-под земли словно гриб. Секунду назад – Румия готова была поклясться! – никого на этом месте не было, и вдруг…
– Осторожнее! – заорала Румия, но тетка и сама уже заметила пешехода. Резко вывернула руль вправо, стараясь избежать столкновения. Автомобиль затрясло, закружило на дороге. Гололеда вроде бы не было, но их вертело и несло по направлению к встречной полосе, прямиком на дорожное ограждение, разделявшее дорогу. Румия зажмурилась от ужаса, понимая, что аварии не избежать, потом почувствовала удар и на какое-то время отключилась.
Когда пришла в себя, они уже никуда не ехали. Автомобиль замер, врезавшись бампером в ограждение. Из-под капота валил сизый дым. Тетка сидела рядом, бледная и испуганная.
– Обе вроде живы? – прохрипела она, обернувшись к племяннице.
– Угу, – откликнулась Румия. – А… он?
– Не имею представления. – Тетя Римма отстегнула ремень и открыла дверцу. Румия, невольно восхитившись ее самообладанием, сделала то же самое.
Сидя сейчас с вязанием в руках в комнате отца, она пыталась припомнить подробности того, что происходило дальше. Но многое ускользало из памяти – наверное, сказались потрясение и удар: она ведь здорово приложилась головой к спинке сиденья, до сих пор шея и голова побаливали. Они бродили по безлюдной дороге, кричали, искали виновника аварии. Не нашлось ни одного свидетеля ДТП, не приехали с воем ни полицейская машина, ни карета «Скорой помощи». Но самое главное – не было и мужчины, из-за которого все произошло.
Человек, который возник перед ними на дороге, бесследно исчез. Или все-таки его никогда и не было?
– Но не могло же нам обеим почудиться! – снова и снова, как заведенная, твердила тетя Римма.
И в самом деле, не могло. Но тогда куда, ради всего святого, он подевался?
А хуже всего было то, что автомобиль оказался поврежден. Ни та, ни другая не разбирались в машинах, поэтому, когда двигатель не завелся, стало ясно, что из затеи добраться до города на внедорожнике председателя ничего не вышло. Пешком дойти до Казани невозможно. Расстояние до города километров сорок вроде бы. Или даже пятьдесят – Румия точно не помнила. Как представишь себе этот поход по обезлюдевшей зимней трассе… Случись что, замерзнешь в сугробе, никто не придет на помощь.
Впрочем, сейчас и думать было нечего о том, чтобы решиться на эту авантюру. Ведь в довершение всех бед тетя Римма, пройдя чуть больше половины пути от съезда на дорогу до поселка, оступилась и повредила ногу. Каждый шаг теперь сопровождался взрывом острой боли. Тетка сразу определила, что случилось. Разрыв мышцы голени – такое с нею уже бывало. Не перелом, конечно, но тоже ничего хорошего. Нормально ходить она теперь не сможет как минимум недели две, а то и месяц. Нужно лежать, не нагружать больную ногу.
Так что если они все задумают в будущем (если ничего не прояснится!) предпринять поход на Казань, как когда-то Иван Грозный, то делать это придется кому-то другому, не тете Римме. А это плохо. Во-первых, она, несмотря на возраст, лучше всех ходила на лыжах. Ну, не считая Розы, конечно. Во-вторых, она одна имела права – Роза тоже училась, но еще не сдала экзамена. Хотя, если что, управлять автомобилем сможет. А вот Румия с отцом никогда машину не водили.
Но главное заключалось даже не в этом. Все-таки, как ни крути, тетя Римма была бесспорным лидером их небольшой компании. Она была самой умной и собранной, самой решительной и твердой. На нее рассчитывали в трудных ситуациях, даже если отказывались себе в этом признаться. Даже если втайне терпеть не могли язвительную, властную тетку, которая вечно поучала их и распоряжалась их жизнями.
– Ты чего тут сидишь, Региша? – слабым голосом спросил отец. Оказывается, он повернулся на бок, лицом к ней, и смотрел прямо на дочь. Она по привычке хотела сказать, чтобы он называл ее Румией, но не стала ничего говорить. Почему-то новообретенное имя показалось чужим.
– Я тебе мешаю?
– Что ты, нет, конечно, – испуганно забормотал он. – Просто говорю, пошла бы да прилегла. Отдохнула. А то скорчилась тут, глаза портишь.
Румия пожала плечами и слабо улыбнулась:
– Належусь еще ночью, успеется… – Помолчала и призналась: – Мне тут спокойнее.
Отец громко, судорожно вздохнул, взялся рукой за горло.
– Что такое? – Румия едва не уронила недовязанный шарф и встала. – Плохо тебе?
Отец замотал головой, замахал руками: нет, мол, все хорошо. Она снова села и недоуменно смотрела, как старик пытается справиться с собой. Отец присел в кровати, продолжая тереть глаза.
– Ты что – плачешь? – изумилась она. – Может…
Он не дал ей договорить.
– Ты прости меня, дочка, – выговорил он дрожащим голосом. – Я виноват перед тобой.
– О чем ты, пап? – Румия знала отцовскую излишнюю эмоциональность, всегдашнюю зацикленность на своих переживаниях. Наверное, таковы все творческие люди, полагала она. Но плачущим припомнить его не могла. Разве что на маминых похоронах.
Даже вчера, когда они здорово повздорили с тетей Риммой и он едва мог справиться с собой, отец и не думал рыдать, так что же теперь случилось?
Она подошла ближе, придвинула стул к изголовью кровати и села. Погладила отца по плечу, по чуть влажному лбу.
– Не надо, ну что ты! Из-за тетки расстроился? Да брось! Чего от нее еще ждать? Будто ты ее не знаешь.
Остаток обратной дороги стал кошмаром. Было около двух часов дня, но темнота надвигалась стремительно, как скоростной поезд. Зимний день короток, и Румия поняла, что такими темпами им тьму не обогнать. Ей пришлось почти волоком тащить на себе тетю Римму: та ковыляла кое-как, приволакивая больную ногу.
Вроде бы не так уж долго они ехали от поселка до трассы, но обратный путь казался вечностью. Пешком преодолеть это расстояние казалось почти невозможным. «Только бы добраться до дома председателя!» – стучало в мозгу. В ухо натужно пыхтела, время от времени постанывая от боли, тетка. Спина разламывалась, пот тек ручьем, но они не останавливались. Нужно было идти, некогда жалеть себя.
Когда они наконец добрались до дома председателя, уже стемнело. Если бы в поселке горели фонари! Но мрак был полным.
– Может, сходишь домой, приведешь Розу? – предложила тетя Римма, еле переводя дыхание и стараясь не сосредотачиваться на грызущей боли. Она примостилась на заваленной снегом скамье во дворе Валентина Борисовича. Румия сидела рядом.
На лыжи тетке не встать, это понятно. Снег, конечно, не такой уж глубокий, но идти по нему, то и дело проваливаясь, с поврежденной ногой – не вариант. Это и по заасфальтированной дороге было невероятно трудно. Нужно, чтобы кто-то тащил больную на санках. К счастью, детские сани с широкими полозьями наподобие лыж стояли возле гаража. Можно усадить на них тетку и доволочь до дому.
Но Румия уже окончательно выбилась из сил, чтобы впрягаться в повозку. Однако бросить тетю Римму тут, а самой в одиночестве брести к дому по опустевшему поселку тоже не хотелось. Брошенные людьми дома нагоняли ужас. Румия не была суеверна, не обладала излишне развитым воображением, но даже ей будет постоянно чудиться, как кто-то (потусторонняя жуткая тварь) поджидает ее за очередным поворотом, выжидая момента, чтобы наброситься, разорвать на части, утащить за собой.
– А если нам переночевать тут, а утром я схожу за Розой и мы вместе притащим тебя домой?
Тетя Римма помедлила пару мгновений.
– Нет, так не пойдет. Они же там с ума сойдут вдвоем, – проговорила она. – Решат, что с нами случилось что-то. Или, – она усмехнулась, – что мы с тобой их бросили. Иди. Возьми фонарь – я видела в доме – и иди.
Скрепя сердце Румия согласилась с правотой тетки. В итоге, попрепиравшись еще немного, так и поступили. Вот когда Румия и порадовалась, что прихватила ключи от дома председателя: не пришлось в темноте опять лезть в подвальное окно, чтобы отпереть входную дверь.
Тетя Римма осталась в доме – племянница усадила ее на диван в гостиной, а сама, вооружившись фонариком, поспешила домой.
Они зажгли в доме председателя электричество, и это создало иллюзию, что происходящее не выходит за рамки обычного. Мягкий теплый свет лился из окон, во дворе Валентина Борисовича мужественно рассеивал подступающий со всех сторон мрак уличный фонарь, в который была вкручена яркая лампочка.
Вопреки ожиданиям, идти оказалось не так уж страшно. На лыжах Румия теперь ходила весьма уверенно, к тому же лыжня была проложена. Скользила и скользила вперед, спиной чувствуя оставшийся позади освещенный дом, в котором ждала тетя Римма. То, что дом этот по неясной причине покинули люди, она старалась не вспоминать. Скоро, скоро она будет у себя, увидит отца и дочь – пожалуй, никогда прежде Румия так не стремилась в теткин коттедж. И давно так не ждала встречи с родными.
Румия опиралась на лыжные палки, в правой руке к тому же был зажат фонарик. Острый, ослепительный лучик плясал на снегу, выхватывая из темноты стены домов, гаражи, автомобили, деревья. На подступах к дому Румия принялась звать дочь и отца: может, услышат, увидят свет, выйдут навстречу. Большого смысла в этом не было, но хотелось рассечь давящее безмолвие, услышать собственный голос.
Ее услышали. Дочь выскочила из дому, и, перекликаясь с нею, Румия добралась до родного двора. Вкратце объяснила, что случилось, и они все вместе отправились назад, вызволять тетку. Отца брать не хотели, но он заупрямился, заявил, что вместе они справятся быстрее. Наверное, ему не хотелось оставаться дома одному.
Дорога к дому Валентина Борисовича стала уже привычной, так что добрались на этот раз быстро. Погрузили тетку на санки – и волоком, поочередно впрягаясь, меняясь друг с другом, кое-как дотащили, дотолкали ее до дому. Под теткиным весом – не таким уж, собственно, большим! – санки проваливались глубоко в снег, и они все выбивались из сил. Наверное, лучше было бы привязать какую-нибудь плоскую деревяшку к теткиным лыжам и соорудить нечто наподобие волокуши, но теперь об этом поздно было думать. Сколько времени заняла дорога, Румия понятия не имела. Кажется, прошла вечность, прежде чем они оказались на пороге своего коттеджа.
Поздним вечером, стоя под тугими струями душа, Румия подумала, что эта прогулка парадоксальным образом сблизила их, сроднила куда больше, чем долгие годы общения, проживания бок о бок. Ей даже подумалось, что они стали настоящей семьей и больше не будут ссориться. Как выяснилось, последнее утверждение оказалось ошибочным.
