Глава 15

«Сегодня вечеринка», – вспыхивает экран. Эсэмэска от Бет.

«Сегодня матч, – отвечаю я. – Выездная игра».

«После, – пишет она. – Комфорт Инн, Хабер-роуд».

«Не-а».

«Да-а».

У меня по спине бегут мурашки. «Комфорт Инн». Старшие ребята рассказывали, что раньше он назывался «Девица Мэриан», и что галерея второго этажа была так низко, что казалось, будто шлюхи – настоящие, как в кино, только с кожей похуже – могут спрыгнуть с нее прямо на тротуар. Школьные автобусы проезжали мимо отеля только в случае крайней необходимости. Но в центр города – на ту же экскурсию в музей – иначе было не попасть, и учителя всегда жутко смущались, когда приходилось проезжать мимо «Девицы Мэриан», где все девицы стояли в ряд как на параде.

Когда «Девицу» переоборудовали в «Комфорт Инн», галерею снесли, и проституток там теперь не видно, но ни у кого не возникает сомнений, что там до сих пор творятся темные делишки.

Какие же темные делишки планирует Бет? Хочется ответить «нет» и хочется сказать «да». «Да» – чтобы присматривать за ней, а еще потому, что это же вечеринка в «Комфорт Инн» на Хабер-Роуд.

И я говорю «да».

– И кто устраивает вечеринку? – интересуется Рири, засовывая руку под блузку и приподнимая сначала правую, потом левую грудь так, чтобы между ними образовалась ложбинка. – Твой дилер, что ли?

– Мой дилер может целиком купить себе Хабер-Роуд, если захочет, – отвечает Бет. Вообще-то, дилера у нее нет, но есть один парень из Хилл-креста, который лет десять назад окончил нашу школу и теперь продает ей аддералл. Бет иногда делится со мной. Аддералл – кислородный взрыв в голове, сносящий все на своем пути и оставляющий лишь невыразимую радость, дрожащую в груди, как драже «тик-так» в коробке! Как быстро она улетучивается, забирая с собой все эмоции, но не мою жалкую жизнь.

– Так кто устраивает вечеринку? – спрашиваю я.

Она усмехается.

Поначалу я не поверила ей, но теперь вижу всех своими глазами. Их пятеро или шестеро, и все они из Нацгвардии.

Люди Уилла.

Они в гражданском, но стрижки и гладко выбритые лица выдают их с головой. И стоят они как на плацу – ноги врозь, грудь выпячена. Один даже сложил руки за спиной, как по команде «вольно». Так ему очень неудобно держать пиво.

Я узнаю рыжий «ежик» рядового первого класса, что каждый день провожает сержанта Уилла до машины, и другого – с огромными ручищами и кривыми ногами.

Никто не сидит на продавленных кроватях с бугристыми покрывалами, все сгрудились вокруг длинного комода, на котором устроен импровизированный бар, свет приглушен, обстановка почти умиротворяющая.

Обычное, ничем не примечательное место для маленькой вечеринки. Две смежные комнаты, тихо играет радио. Кто-то из рядовых тянется вверх и рассеянно подкручивает лампочку, от чего по стенам разбегаются лучи света, как от дискотечного зеркального шара. Как от волшебного ночника в комнате Кейтлин.

А потом из ванной появляется капрал Прайн, сжимая в пальцах горлышко пивной бутылки.

Рири смотрит на меня, трясет головой и шепчет: «О, нет».

Все солдаты в отутюженных на совесть рубашках-поло, и только Прайн в обычной футболке, на которой изображены черепа и кости. Из одного черепа торчит огромный нож, а грудь пересекает надпись: «Любовь убивает».

Кивая своей огромной головой-ластиком, Прайн приближается к нам.

Бет скидывает спортивную куртку и остается в роскошном золотом топе; она подходит к нему, улыбаясь краешком рта, что в случае с Бет означает одно: новые неприятности.

Рири начинает пританцовывать, виляя бедрами, хватает меня за руку, и, глядя на то, как свободно она ведет себя в мужской компании, я понемногу успокаиваюсь. И вот мы уже танцуем, крутим попами, Рири изображает робота.

Специально для нас смешивают ром с диет-колой; слабоалкогольные коктейли льются рекой. Рядовые ведут себя по-джентльменски и предлагают сыграть в «пиводуй». Мне не удается уловить суть игры, кроме того, что всем участникам приходится по очереди склоняться над столом и дуть на игральные карты, а потом снова и снова выпивать.

Вскоре мне уже на все плевать – на пятна на покрывале и потолке, раковину, что грозит обрушиться, когда на нее облокачиваешься, стараясь удержаться на ногах; на засаленный ковролин под ногами. Мы с Рири сбрасываем туфли, залезаем на кровать и танцуем там, стукаясь попами. Гвардейцы одобрительно вопят. Но мне плевать.

Мне плевать: ром, лимонад с водкой и рюмка текилы ударяют в голову и, словно волшебное зелье, преображают все вокруг.

Заплеванный жвачкой школьный мир со всеми его шкафчиками, истертым линолеумом и беспросветной тоской растворяется; остается лишь тепло; все кажется таким прекрасным, что дух захватывает.

– Пусть тренер приедет, – бормочет Рири, – Скажи, что мы с гвардейцами.

Она возится с моим телефоном, пытаясь набрать текст сообщения.

Ничего плохого не случится, все в порядке, ведь вокруг люди Уилла. Один из них берет нас за головы и подталкивает друг к другу. Он хочет, чтобы мы поцеловались.

– Всегда готов, – говорит он, – всегда рядом.

– Раньше мы никогда не были подругами, – говорит Рири, обнимая меня и притягивая ближе. – До этого года. Ты всегда была подружкой Бет. Она не желала тобой делиться. Я даже тебя боялась. Вас обеих.

Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, как будто сама себе удивляется.

Мне хорошо знакомо это ощущение, как будто что-то горячее разливается внутри. Такое частенько бывает на вечеринках, или когда сидишь у костра на краю обрыва, наливая пиво из бочонка в пластиковые стаканчики. Любой парень начинает казаться самым красивым на свете. Но сейчас даже лучше – ведь я в «Комфорт Инн» на Хабер-Роуд, а эти парни – взрослые, они ребята Уилла и как будто светятся его отраженным светом.

И кто я такая, чтобы не дать себя обнять твердой мускулистой руке? Мы с этими парнями – как Колетт и Уилл. Как будто она – это я.

Уже поздно, а Бет нигде не видать.

Я уверена, что она с Прайном, но рядовой Тиббс – милый, веснушчатый парень, – отводит меня в смежную комнату, где Прайн, вырубившись, лежит на кровати. Бет рядом нет.

Джинсы Прайна спущены до щиколоток, трусы наполовину сползли – все хозяйство наружу. Даже сейчас, когда он один в комнате и спит, он выглядит устрашающе. Возможно, дело в запахе – густом и неприятном.

Мы с рядовым обходим все коридоры и лестничные площадки. Он рассказывает о сестре, которая учится в колледже штата; о том, как переживает за нее, когда слышит рассказы о пьяных танцах в мужских общежитиях и девчонках, возвращающихся домой под утро.

Мы разыскиваем Бет не меньше часа, а может, больше, и мне удается сохранять спокойствие лишь потому, что, блуждая под длинными гудящими флуоресцентными лампами, я усиленно концентрируюсь на том, чтобы не пропустить ни одного обработанного освежителем закоулка.

Но все ярко освещенные коридоры похожи друг на друга; все они залиты желтым светом и пусты.

Когда мы наконец находим ее спящей в моей машине, я уже почти трезва от свежего ночного воздуха. Лицо Бет расслаблено и напоминает личико спящего ребенка, но туфель на ней нет, юбка задрана, и, насколько я могу судить, отсутствует нижнее белье.

Она вздрагивает, просыпается и начинает рассказывать ужасные вещи.

О том, как Прайн завел ее в смежную комнату, сорвал с нее трусы и спустил свои джинсы. Она все еще пьяна, и с ее губ срываются страшные подробности.

Таким рассказам всегда нужно верить. Нам это постоянно твердили на занятиях по охране здоровья: женщина из Центра планирования семьи, студентка с сережкой в носу из фонда «Girls Inc.» – все они говорили одно и то же. Женщины никогда не лгут, когда речь заходит о таких серьезных вещах. В их словах нельзя сомневаться. Никогда. Им всегда нужно верить.

Но Бет не такая, как те девчонки, которых они имели в виду. У Бет и этих других девчонок вообще нет ничего общего. Бет – стихийное бедствие; разгадать ее невозможно.

Как можно разгадать человека, который знает о тебе больше, чем ты сам? А в этом Бет любому даст сто очков вперед.

– Надо кому-нибудь сообщить, – говорит рядовой. Он не вмешивается в мои попытки оказать помощь, держится подальше от Бет, распластавшейся на сиденье, от ее голой лодыжки, запутавшейся в ремне безопасности, от ее босых ног с прилипшими к подошвам мелкими камушками.

Я пытаюсь освободить ее, но тут ее левая нога заваливается в сторону, и мы оба видим на внутренней стороне бедра воспаленную багровую отметину – отпечаток большого пальца. И точно такой же на другой ноге.

– Позвоню-ка я сержанту, – сдавленно произносит Тиббс.

Внезапно Бет вздрагивает, случайно бьет меня локтем, ее пылающий взгляд, ясный и сфокусированный, вонзается в беднягу рядового.

– Да, звони, – выплевывает она. – Валяй! Это на его совести. Я ему уже пять раз звонила. Несколько часов пыталась дозвониться! Это на его совести.

Я оглядываюсь на Тиббса и качаю головой. Пытаюсь взглядом передать ему, что она пьяна и не соображает, что несет.

Бет – патологическая лгунья. И сейчас тоже лжет. Единственное, что связывает ее с Уиллом – провальная попытка его соблазнить. Сейчас она просто пошла в разнос и пытается всех за собой утащить.

– Все нормально, – говорю я. – Я с ней побуду. Можешь идти.

Рядовой Тиббс отступает назад и поднимает руки.

На его лице несказанное облегчение.

– Нельзя ее привозить сюда, Эдди, – говорит тренерша. Я слушаю, зажав телефон у плеча. – Отвези ее домой. К себе домой.

Бет сжалась на переднем сиденье моей машины, подтянув колени к груди; глаза почти закрыты, но я замечаю, как они поблескивают из-под полуприкрытых век, и это меня настораживает.

– Не могу, – шепчу я. Рукав куртки цепляется за руль; протрезвей же, протрезвей! – Она несет всякое. Об этом парне, Прайне.

Взгляд падает на сумку Бет. Та валяется на полу, молния расстегнута наполовину.

Тут-то я и замечаю ее неоново-лимонные трусики.

Они у нее в сумке, аккуратно сложенные, как носовой платочек.

«После нападения женщины часто ведут себя неадекватно», – говорится в информационных брошюрах. Да, но…

– Прайне? – в голосе тренерши вдруг слышится злоба. – О капрале Прайне? Что ты имеешь в виду?

Сбивчиво, путаясь в словах, рассказываю о вечеринке; в голове вата, я плохо соображаю. Можно мы просто приедем, пожалуйста, можно?

Я не говорю ей о том, что мы уже едем в сторону Фэйхерста, к ее дому.

– Тренер, она собиралась звонить сержанту, – выпаливаю я. – Говорит, что звонила ему несколько раз.

Пауза, а потом ее голос вонзается мне в ухо, как игла:

– Вези эту сучку сюда немедленно.

Машина летит над землей, свет фонарей сливается в сплошное световое пятно. В голове гремит голос Колетт: «Зачем ты туда пошла, Эдди? Что она сказала? Прайн ее обидел? Он не мальчик из школьной футбольной команды, о нет. Знаешь, какое у него прозвище? Живодер. Эдди, я думала, ты умнее».

Я взбираюсь на крыльцо, придерживая Бет, которая еле стоит на ногах; ее голые ступни царапает цемент.

Колетт просила не стучать, и я отправляю сообщение. Через пару секунд она появляется на пороге в огромной, не по размеру, футболке с надписью: «Аурит: финансовые услуги». Логотип финансовой компании похож на извилистую тропинку, ведущую в небо.

Она смотрит на Бет так холодно, что я моментально трезвею и выпрямляю спину. Мне даже хочется расчесаться.

– Господи, Хэнлон, – говорит она. Значит, теперь я снова Хэнлон. – От тебя я такого не ожидала.

Я даже не притворяюсь, что мне не обидно.

Переговариваясь громким шепотом и пихая друг друга локтями, мы перетаскиваем Бет в подвал.

Тренер накрывает ее плюшевым покрывалом, Бет лежит, прядь волос упала на лицо. И тут мы слышим, как по ступеням спускается Мэтт Френч.

Все очень, очень плохо.

У него усталый вид, он трет раскрасневшееся лицо, брови нахмурены.

– Колетт, – говорит он, окидывая взглядом представшую перед ним картину, – что происходит?

Та даже бровью не ведет.

– Теперь ты видишь, что мне приходится терпеть всю неделю, – отвечает она раздраженно, будто это он ей досаждает. Отличная уловка. – А теперь и в субботний вечер. Ох уж эти девчонки. На уме только вино из трехлитрового пакета, да пьянки-гулянки.

Они поворачиваются и смотрят на меня. Я не знаю, что и ответить. Я никогда не пила вино из пакета.

– Колетт, – говорит он, – поднимись на минутку. Нужно поговорить.

Они выходят в соседнюю комнату, и я слышу, что Мэтт повышает голос. Так, что мне удается различить несколько отдельных слов: «ответственность» и «что если…?», и «совсем еще девчонки».

– А мне-то что делать? Их родителям совершенно все равно, – отвечает она, и мне странно такое слышать.

Проходит несколько минут и они вместе спускаются вниз.

– Мэтт, иди спать, – говорит она, пытаясь изобразить печальную улыбку и похлопывая его по спине. – На тебе лица нет. Я обо всем позабочусь.

Мэтт Френч смотрит на Бет, лежащую на диване и укрытую пледом, и отводит глаза.

На какую-то секунду наши взгляды встречаются. Глаза Мэтта красны от усталости, лицо заспанное и встревоженное.

– Спокойной ночи, Эдди, – говорит он. Никогда бы не подумала, что он знает, как меня зовут.

Он пригибается, ныряет в низкий проем и поднимается по застланным ковролином ступеням.

Тренерша тащит меня в ванную, усаживает на край и забрасывает вопросами. Свет розовых ламп слепит глаза.

– Не знаю, что случилось, – говорю я, но слова Бет так и крутятся в голове: «…схватил за волосы, потянул вниз и все повторял: «Ну давай же, чирлидерша. Постарайся».

Тренер просит меня повторить все это пять, а то и десять раз. По крайней мере, так мне кажется. Перед глазами кружится. Я пытаюсь опереться о душевую занавеску и начинаю сползать, но она рывком поднимает меня и заставляет выпить залпом четыре стакана воды.

– А как ты сама думаешь, что на самом деле случилось?

– Не знаю, – отвечаю я. – Ты видела ее ноги? Красные отметины?

Я опускаю ладонь на колено и тут же вспоминаю темно-фиолетовый синяк, который был у меня на том же самом месте, что и у Бет – от большого пальца Минди, впившегося в кожу, когда она поднимала меня в стойку на бедре.

И лимонные трусики, аккуратно сложенные в сумочке.

Но тренер не слушает. Она даже не смотрит на меня.

Она держит в руке телефон Бет. Ума не приложу, как он у нее оказался.

Она просматривает историю. Исходящие звонки и сообщения «Сержанту Уиллу» – шесть, семь, восемь подряд.

Внезапно ее лицо искажается.

«Приезжайте, сержант, мы заждались». И фотка, отправленная следом: черно-белый, как у Бет, лифчик под зебру, призывно выставленные буфера.

Колетт швыряет телефон в стену, тот отскакивает и шлепается прямо в унитаз.

Что тут такого? Это же ничего не значит.

Одному дьяволу известно, сколько цифровой порнухи хранится у Бет в телефоне; сколько электронной грязи скопилось в закоулках его памяти.

В голове пьяный туман, и я могу думать лишь об одном: «Колетт, ты у нее на прицеле. Справедливо это или нет, она держит тебя на мушке. Пожалуйста, начни уже соображать. Быстрее».

Позже я поднимаюсь с дивана в гостиной и крадусь в подвал. Бет лежит, зажав между колен сбившееся одеяло; свернувшись клубком, как змея.

– Бет, – шепотом спрашиваю я, поправляя одеяло. – Это правда? Прайн на тебя напал? Он заставил тебя?

Ее глаза закрыты, но я чувствую, что она знает, что я рядом. Мне как будто удалось проникнуть в ее сновидения, и во сне она мне отвечает.

– Я заставила его заставить, – бормочет она. – И он это сделал. Можешь поверить?

Заставила его заставить. Ох, Бет, что это вообще значит? Представляю, как она его околдовывала. Провоцировала.

– Заставила его заставить тебя сделать что?

– Да какая разница, – отвечает она. – Оно того стоило.

– Бет, – говорю я, – стоило чего?

– Она должна понять, что она с нами делает, – отвечает Бет. – Я заставлю ее понять.

Так умеет говорить только Бет. Это ее серьезный тон, тон, каким она рассказывает страшилки у костра, металлический капитанский тон. Так она говорит, когда хочет вытрясти из меня всю душу, и ей это удается.

– Она даже не знала, что мы были на той вечеринке, – возражаю я.

– Она считает, что может вести себя, как шлюха, и делать, что ей вздумается. А мы всего лишь девчонки и просто оказались там, где с нами могло случиться все, что угодно.

– Но мы сами захотели пойти, – в моем голосе тоже появляются металлические нотки, – и пошли.

– Из-за нее, – отвечает она, поднимая руку и сжимая свое горло. Рука дрожит. – Мы пошли из-за нее.

– Я – нет, – рявкаю я на нее. – Я пошла не поэтому. Причем тут она?

Бет смотрит на меня сквозь полуопущенные веки; глаза блестят из-под ресниц. Как всегда, она видит меня насквозь. «Притом, – как будто говорит она, – это все из-за нее. И ты это знаешь».

– Эти парни из Нацгвардии – они знают, что им все сойдет с рук, – шепчет Бет. – Они же понимают, что им все можно, все разрешено.

И я вспоминаю то, о чем думала всего несколько часов назад, когда мы с Рири крутили попами на продавленном матрасе: «Все в порядке… это же парни Уилла, и поэтому ничего плохого случиться не может».

– Бет, – говорю я, пытаясь вернуться к основной теме разговора, – он… он тебя… – и не могу выговорить это слово.

– А какая разница, – отвечает она.

Я делаю глубокий вдох. Такой глубокий, что легкие вот-вот взорвутся.

– Он все равно что сделал это, Эдди, – отвечает она, открывает глаза и моргает. Она такая пьяная, такая потерянная, что мне хочется плакать. – Вот что важно.

Пару раз за ночь я ощущаю в доме какие-то движения. Вокруг пляшут тени. Я лежу в пьяном забытьи, свернувшись калачиком на диване, и мне кажется, будто я в комнате Кейтлин и розовый ночник отбрасывает на стены силуэты балерин.

Ближе к рассвету тень появляется снова, и я слышу легкий скрип блестящих кленовых половиц.

Поднявшись, я крадусь в коридор; в животе буча, с похмелья каждое движение причиняет боль.

Тренер в подвале. Стоит, перегнувшись через спинку дивана и что-то шепчет на ухо Бет.

Ее лицо как камень.

Пальцы вцепились в мягкую обивку.

Кажется, я слышу, что она говорит. Точнее, я это знаю.

А потом Бет отвечает, но я не слышу ни слова; точнее, мне кажется, что слышу, но не уверена. В моем воспаленном мозгу она произносит: