Книга: Лебединая песня
Назад: IX. А ДЖОН!
Дальше: XI. ВЗЯЛИСЬ ЗА ТРУЩОБЫ

X. НЕПРИЯТНОСТИ

На следующий день, в понедельник, за завтраком Вэл сказал Холли:
Вот послушай-ка!
"Дорогой Дарти,
Я, кажется, могу оказать тебе услугу. У меня имеются кой-какие сведения относительно твоего жеребенка от Голубки и вообще о твоей конюшне, и стоят они гораздо больше, чем те пятьдесят фунтов, которые ты, я надеюсь, согласишься мне за них заплатить. Думаешь ли ты приехать в город на этой неделе? Если да, нельзя ли нам встретиться у Брюмеля? Или, если хочешь, я могу прийти на Грин-стрит. Дело важное.
Искренне тебе преданный Обри Стэйнфорд".
– Опять этот человек!
– Не обращай внимания, Вэл!
– Ну, не знаю, – мрачно протянул Вэл. – Какая-то шайка что-то слишком заинтересовалась этим жеребенком. Гринуотер волнуется. Я уж лучше постараюсь выяснить, в чем тут дело.
– Так посоветуйся сначала с дядей. Он еще не уехал от твоей мамы.
Вэл скорчил гримасу.
– Да, – сказала Холли, – но от него ты узнаешь, что можно делать и чего нельзя. Против таких людей не стоит действовать в одиночку.
– Ну ладно. Пари держу, что тут дело нечисто. Кто-то еще в Аскоте знал о Рондавеле.
Он поехал в Лондон утренним поездом и к завтраку был уже у матери. Она и Аннет завтракали в гостях, но Сомс был дома и не слишком радушно пожал ему руку.
– Этот молодой человек с женой все еще у вас?
– Да, – сказал Вэл.
– Что он, никогда не соберется чем-нибудь заняться? Узнав, что Джон как раз собирается заняться делом, он проворчал:
– Сельское хозяйство? В Англии? Это еще зачем ему понадобилось? Только швырять деньги на ветер. Лучше ехал бы обратно в Америку или еще в какую новую страну. Почему бы ему не попробовать Южной Африки? Там его сводный брат умер.
– Он больше не уедет из Англии, дядя Сомс, – по-видимому, проникся нежной любовью к родине.
Сомс пожевал молча.
– Дилетанты все эти молодые Форсайты, – сказал он. – Сколько у него годовых?
– Столько же, сколько у Холли и ее сводной сестры, – около двух тысяч, пока жива его мать.
Сомс заглянул в рюмку и извлек из нее микроскопический кусочек пробки. Его мать! Он слышал, что она опять в Париже. Она-то имеет теперь по меньшей мере три тысячи годовых. Он помнил время, когда у нее не было ничего, кроме несчастных пятидесяти фунтов в год, но оказалось, что и этого было слишком много, – не они ли навели ее на мысль о самостоятельности? Опять в Париже! Булонский лес, зеленая Ниобея, исходящая слезами, – он хорошо ее помнил, – и сцена, которая произошла тогда между ними...
– А ты зачем приехал в город?
– Вот, дядя Сомс.
Сомс укрепил на носу очки, которые совсем недавно начал надевать для чтения, прочел письмо и вернул его племяннику.
– Видал я в свое время нахалов, но этот тип?
– Как вы мне советуете поступить?
– Брось письмо в корзину, забудь о нем.
Вэл покачал головой.
– Стэйнфорд как-то заезжал ко мне в Уонсдон. Я ничего ему не сказал; но вы помните, что в Аскоте мы смогли получить только вчетверо, а ведь это был первый дебют Рондавеля. А теперь, перед самым Гудвудом, жеребенок заболел; что-то тут кроется.
– Так что же ты намерен делать?
– Я думал повидаться с ним, и может быть, вы бы не отказались присутствовать при нашем разговоре, чтобы не дать мне свалять дурака.
– Это, пожалуй, не глупо. Такого беззастенчивого мерзавца, как этот, мне еще не приходилось встречать.
– Чистокровный аристократ, дядя Сомс, порода сказывается.
– Гм, – буркнул Сомс. – Ну что же, пригласи его сюда, если уж непременно хочешь с ним говорить, но сначала вынеси из комнаты все ценное и скажи Смизер, пусть уберет зонты.
В то утро он проводил Флер и внука на взморье и скучал, особенно после того, как, проводив их, посмотрел карту Сэссекса и обнаружил, что Флер будет жить в двух шагах от Уонсдона и от этого молодого человека, который теперь не выходил у него из головы, о чем бы он ни думал. Возможность взять реванш с «этого мерзавца» Стэйнфорда сулила какое-то развлечение. Как только посланный ушел, он пододвинул стул к окну, откуда видна была улица. Про зонты он так и не сказал ничего – решил, что это будет недостойно, – но сосчитал их. День был теплый, шел дождь, и в открытое окно столовой с Грин-стрит струился влажный воздух, чуть отдающий запахами кухни.
– Идет, – сказал он вдруг. – Экая томная фигура!
Вэл пересек комнату и стал за его стулом. Сомс заерзал на своем месте. Этот тип и его племянник вместе учились – кто их знает, может быть, у них есть и еще какие-нибудь общие пороки.
– Ого, – сказал Вэл вполголоса, – вид у него и правда больной.
На «томной фигуре» был тот же темный костюм и шляпа, в которых Сомс видел его в первый раз; та же небрежная элегантность; поднятая бровь и полузакрытые глаза по-прежнему излучали презрение на горькие складки в углах рта. И ни с чем не сравнимое выражение обреченного, которому только и осталось, что презирать всякое чувство, как и в тот раз, пробудили в Сомсе крошечную искру жалости.
– Надо предложить ему выпить, – сказал он.
Вэл двинулся к буфету.
Раздался звонок, голоса в передней; потом появилась Смизер, красная, запыхавшаяся, с виноватым лицом.
– Вы примете этого джентльмена, сэр, который унес сами знаете что, сэр?
– Проведите его сюда, Смизер.
Вэл повернул к двери. Сомс остался сидеть.
«Томная фигура» появилась в дверях, кивнула Вэлу и подняла брови в сторону Сомса. Тот сказал:
– Здравствуйте, мистер Стэйнфорд.
– Мистер Форсайт, если не ошибаюсь?
– Коньяку или виски, Стэйнфорд?
– Спасибо, коньяку.
– Давай покурим. Ты хотел меня видеть. Мистер Форсайт – мой дядя и мой поверенный.
Сомс заметил, как Стэйнфорд улыбнулся, словно говоря: «Да ну? Вот удивительные люди!» Он закурил предложенную сигару, и воцарилось молчание.
– Ну? – не выдержал Вэл.
– Очень сожалею, Дарти, что твой жеребенок от Голубки расклеился.
– А откуда это тебе известно?
– Вот именно. Но прежде чем я тебе это сообщу, будь добр дать мне пятьдесят фунтов и обещание, что мое имя не будет упомянуто.
Сомс и Вэл остолбенели. Наконец Вэл сказал:
– А какая у меня гарантия, что твои сведения стоят пятьдесят фунтов или хотя бы пять?
– О, что я знаю, что твой жеребенок болен.
Как ни мало был Сомс знаком с миром скачек, он все же понял силу этого аргумента.
– Ты хочешь сказать, что знаешь, где моя конюшня протекает?
Стэйнфорд кивнул.
– В университете мы были друзьями, – сказал Вэл. – Чего ты ожидал бы от меня, если бы я располагал такими же сведениями о твоей конюшне?
– Дорогой Дарти, величины несоизмеримые. Ты богат, я – нет.
Избитые фразы вертелись на языке у Сомса. Он проглотил их. Что толку разговаривать с таким типом!
– Пятьдесят фунтов – большие деньги, – сказал Вэл. – Твои сведения действительно ценны?
– Да, клянусь честью.
Сомс громко фыркнул.
– Если я куплю у тебя эту течь, – продолжал Вэл, – можешь ты гарантировать, что она не обнаружится в Другом месте?
– Мало вероятия, чтобы у тебя в конюшне оказались две трубы с течью.
– Мне и в одну не верится.
– Одна-то есть.
Сомс увидел, как его племянник подошел к столу и стал отсчитывать банковые билеты.
– Сначала скажи мне, что ты знаешь, и я заплачу тебе, если найду, что твои сведения правдоподобны. Имя твое упомянуто не будет.
Сомс увидел, как томные брови поднялись.
– Я доверчивый человек, Дарти, не то что ты. Дай расчет конюху по фамилии Синнет – вот где твоя конюшня протекает.
– Синнет? – сказал Вэл. – Мой лучший конюх! Чем ты можешь доказать?
Стэйнфорд извлек грязный листок почтовой бумаги и протянул его Вэлу. Тот прочел вслух:
– «Серый жеребенок болен, все в порядке – в Гудвуде ему не быть». Все в порядке? – повторил он. – Так, значит, он это подстроил?
Стэйнфорд пожал плечами.
– Можешь ты мне дать эту записку? – спросил Вэл.
– Если ты пообещаешь не показывать ему.
Вэл кивнул и взял записку.
– Ты знаешь его почерк? – спросил Сомс. – Очень это все подозрительно.
– Нет еще, – сказал Вэл и, к ужасу Сомса, положил в протянутую руку пачку банкнот. Сомс ясно расслышал легкий вздох облегчения. Вэл вдруг сказал:
– Ты с ним сговорился в тот день, когда заезжал ко мне?
Стэйнфорд чуть заметно улыбнулся, еще раз пожал плечами и повернул к двери.
– До свидания, Дарти, – сказал он.
Сомс раскрыл рот. Так реванш окончен! Он ушел!
– Послушай, – сказал он. – Не выпускай же его! Это чудовищно!
– Ой, до чего смешно, – сказал вдруг Вал и захохотал. – Ой, до чего смешно!
– Смешно, – проворчал Сомс. – Куда идет мир, не понимаю.
– Не горюйте, дядя Сомс. На пятьдесят фунтов он меня обчистил, но за такое не жаль и заплатить. Синнет, мой лучший конюх!
Сомс все ворчал.
– Совратить твоего работника и тебя же заставить платить за это! Дальше идти некуда!
– В том-то и прелесть, дядя Сомс. Ну, поеду домой я выгоню этого мошенника.
– Я бы, на твоем месте, не постеснялся сказать ему, откуда мне все известно.
– Ну, не знаю. Ведь Стэйнфорд еле на ногах держится. Я не моралист, но думается мне, что свое слово я сдержу.
Сомс помолчал, потом искоса взглянул на племянника.
– Делай как знаешь. Но не мешало бы его засадить.
С этими словами он прошел в переднюю и пересчитал зонты. Все были целы, он взял один из них и вышел на улицу. Его тянуло на воздух. Если не считать истории с Элдерсоном, он сталкивался с явной бесчестностью не часто и только у представителей низших классов. Можно оправдать какого-нибудь бродягу, или даже клерка, или домашнюю прислугу. У них много соблазнов и никаких традиций. Но чего ждать от жизни, если даже на аристократа нельзя положиться в таком простом вопросе, как честность! Каждый день приходится читать о преступлениях, и можно с уверенностью сказать, что на одно дело, которое доходит до суда, десятки остаются нераскрытыми. А если прибавить все темные дела, что творятся в Сити, все сделки на комиссиях, подкуп полиции, торговлю титулами – с этим, впрочем, как будто покончено, – все мошенничества с подрядами... Прямо волосы дыбом встают!
Можно издеваться над прежним временем, и, конечно, наше время таит больше соблазнов, но что-то простое и честное ушло из жизни безвозвратно. Люди добиваются своего всеми правдами и неправдами, не желают больше ждать, когда удача сама придет к ним в руки. Все так спешат нажиться или прожиться! Деньги – во что бы то ни стало! Каких только не продают теперь шарлатанских средств, каких только книг не печатают, махнув рукой на правду и на приличия. А рекламы! Боже милостивый!
Эти мрачные размышления завели его в Вестминстер. Можно, пожалуй, зайти на Саут-сквер узнать, сообщила ли Флер по телефону, как доехала.
В холле на саркофаге лежало восемь шляп разных цветов и фасонов. Что тут еще творится? Из столовой доносился шум голосов, потом загудело кто-то произносил речь. У Майкла какое-то собрание, а в доме только что была корь!
– Что у вас тут творится? – спросил он Кокера.
– Кажется, что-то насчет трущоб, сэр; мистер Монт говорил, они собираются их обновлять.
– Положите мою шляпу отдельно, – сказал Сомс. – От миссис Монт было что-нибудь?
– Она звонила, сэр. Доехали хорошо. Собаку, кажется, тошнило дорогой. Упрямый пес.
– Ну, – сказал Сомс, – я пока посижу в кабинете.
Войдя в кабинет, он заметил на письменном столе акварель: серебристый фон, дерево с большими темно-зелеными листьями и шаровидными золотыми плодами – сделано по-любительски, но что-то есть. В нижнем углу надпись рукой его дочери:
«Золотое яблоко. Ф. М. 1926».
Он и понятия не имел, что она так хорошо владеет акварелью! Вот умница! И он прислонил рисунок так, чтобы получше рассмотреть его. Яблоко? Что-то не похоже. Совершенно несъедобные плоды и сияют, точно фонари. Запретный плод! Такой Ева могла дать Адаму. Может быть, это символ? Воплощение ее тайных мыслей? И, глядя на рисунок, он погрузился в мрачное раздумье, из которого его вывел звук открывающейся двери. Вошел Майкл.
– Здравствуйте, сэр!
– Здравствуйте, – ответил Сомс. – Это что за штука?
Назад: IX. А ДЖОН!
Дальше: XI. ВЗЯЛИСЬ ЗА ТРУЩОБЫ