Почему заложники вдруг проникаются любовью к своим жертвам? И начинают не просто пытаться помогать им, понимать и сочувствовать — но искренне разделяют их взгляды, и вот уже готовы принять одну судьбу? Выступают единомышленниками? Сознательно, по собственному желанию, уже готовы рисковать ради них своей жизнью?

А потому что прежде всего — инстинкт жизни. Спастись любой ценой! Заложник ведь не несет ответственность за какую-либо надличностную ценность — типа может отдать жизнь за идею, родину или детей. При наличии конфликта надличностных ценностей между захватчиками и пленными, оккупантами и патриотами — никакого стокгольмского синдрома не наблюдается. Сопротивление опирается на идею. Есть свои и чужие. Можно притворяться смирным и даже другом. Но искренняя симпатия к врагу — это предательство. Даже без услужения врагу — это предательство внутреннее, предательство себя и своих идеалов. Отречение от самой идеи борьбы с врагом. От ненависти к нему и любви к свободе. Да?

Так ведь и предательство существует. Сохранилось много воспоминаний: попав в плен, люди ловили себя и окружающих на льстивости и подхалимаже в отношении охраны; вдруг — смешком, готовностью к согласному мнению, угодливой реакцией в мелочном жесте — плыли к моральному соглашательству. То есть: обозначали моральное отмежевывание от своего и попытку продемонстрировать понимание и близость к чужой, но — силе и власти!

Заметьте: им еще не предлагали ни денег, ни жратвы, ни жизни — впереди была неизвестность, и пока еще не ужасная, не смертельная неизвестность, еще смерти не ждали. Но они уже чувствовали позыв прислонится к силе. (Не все, не всегда — но многие и часто!)

А еще обычнее вариант — подхалимаж по службе, к начальству. Ну, когда льстишь и ненавидишь — это самый поверхностный вариант. А вот когда злой и несправедливый начальник тебя изводил — да потом вдруг обернулся доброй-ласковой стороной, человечным и дружественным себя показал: о, вот она вспыхнула огнем негасимым, любовь холопа к доброму барину! Верен теперь ему будет, все поймет и одобрит. Потому что он сам теперь к барству приблизился. Через доброе отношение барин делегировал ему часть своего барства — ну, пусть второй свежести, так сказать.

Подхалим откровенный и циничный повышает свой социальный статус — это ясно. Но комплексом униженности он разъедаем, как ржавчиной: это ведь не он какой есть поднялся, а самосозданный образ его, расписанный гримом защитный скафандр. И сидишь, как патриот-разведчик среди фашистов: пьешь с ними и смеешься, а всех бы сейчас гранатой взорвал!

Эта психологическая сшибка, эта раздвоенность эмоциональная и рациональная, эта мимикрия, переходящая в шизофрению, человеческому сознанию очень тяжела (а подсознанию еще больше). Это вымощенный золотом путь в дурдом.

И — что? И маска прирастает к лицу. И образ становится сущностью. А сущность растворяется в пространстве и времени, улыбнувшись на прощание улыбкой сказочного и послушного кота.

А если выразить иным языком, в иной парадигме, так сказать, что произошло? А произошло, товарищи, восприятие корпоративных ценностей. В более общем смысле — корпоративной истины. И вот ты уже стал как все вокруг. Так же думаешь и чувствуешь.

Особенно ясно это на примере полицаев всех мастей, стран и эпох. Что ж ты, сука, своих винтишь и мордуешь ни за что, да с хэканьем, да со злобой зверской и улыбочкой властной? За зарплату и форму это невозможно. Для этого надобно сознанием и чувством проникнуться! Ну так и проникся. Пошел служить за зарплату, а там пообвыкся. С кем поведешься — от того и наберешься.

…Но — в Стокгольм! Машинист — гони, я сказал: следующая станция — Стокгольм! 1973 год. Заложники. А это у них там что? Где, вот там? Это синдром.

Мы отрешимся конкретно от евро-уголовников Олссона и Олофссона с их банком, тремя женщинами и одним мужчиной, и обобщим ситуацию. Что произошло со взятыми заложниками?

Они присоединились к господствующей корпорации. И восприняли ее ценности и ее истину. Тем самым максимально усилили свой социальный статус. Одновременно с чем — свои возможности и предполагаемые права.

Только не надо думать, что это сознательный выбор и рациональное решение: поступлю-ка я вот так, буду теперь чувствовать вот это, и тогда мне будет лучше. Все быстрее, проще, жестче. На базовом уровне.

Срабатывает инстинкт. Инстинкт жизни и самозащиты, спасения.

Инстинкт повелевает жить! А как?.. Сопротивляться невозможно! Мирные люди, безоружны, все неожиданно, боевых навыков нет…

И мозг пускает в ход последнее средство — смена личности. Служебная мимикрия центральной нервной системы. На самом глубоком и истинном уровне.

Опознавательная система человека «свой-чужой» перестраивается и шлет отчаянный сигнал врагу и убийце: «свой! свой я!».

Я люблю тебя! Это значит — я полезен. Я нужен. Я не враг. Я твой сторонник. Ты можешь на меня рассчитывать. Я все для тебя сделаю. Ты мой любимый человек! Я пожертвую ради тебя жизнью добровольно!

И — что характерно!!! — готов пожертвовать!!! Потому что не притворяется — а правда любит. Шок производит подмену глубинного аспекта личности — человек словно сходит с ума. Он — перебежчик. Изменник. Но перебегает не телом — на сумрачном дне психической структуры, стронув калейдоскоп эмоциональных узоров как маршрут движения в жизни, перебегает его «Я». Личность и сознание перебегает, легко неся рюкзак чувств и мыслей! Определив остров спасения — бежит на него!

Ибо инстинкт жизни хочет прежде всего — сохранить жизнь, организм, существование, гены.

Личность — это продукт приспособления к среде и достижения жизненных целей. И вот ради этого же — личность быстро меняет свой аспект! Чтобы сохранить своего основного, главного, носителя — человека, физическое тело со всеми его возможностями, потенциями и перспективами.

Да. Личность выступает как продукт культурной эволюции — стать таким, чтобы выжить и победить.

Вот как человек может лгать — вплоть до полного изменения личности. Мгновенная и глубинная метаморфоза. Честный обыватель — мгновенно любит и разделяет взгляды террориста. И лжет себе — что его любит — и тут же правда любит.

Это верх лжи. Человек отрекается от правды — от себя самого — настолько, что перестает быть собой в смысле данного вопроса, важнейшего для него — он любит убийцу. Раз не может его победить иначе.

Не можешь стать победителем — так психически идентифицируй себя с ним. То есть — субъективно — стань им! Одним из них.

Не можешь убить убийцу — так стань напарником, тенью, alter ego убийцы.

Ибо здесь победа — это спасти себя. А значит — любой ценой. Не можешь убить — люби.

Как вам такое решение проблемы правды и бегства от нее? И построения другой правды из противоестественной, якобы, ошибки и лжи?

И это не временная реакция. Остаточная деформация, выражаясь языком сопромата, велика. Оставшуюся жизнь женщины любят своих захватчиков, ходят на свидания в тюрьму и выходят потом за них замуж. Более того: такая заложница может, восприняв взгляды террористов, уйти в террор сама. Были случаи. Отнюдь не все, нет. Чаще и захватчики звери, и жертвы нервы лечат. Но как типичная реакция — есть и такая. Особенно если захватчики сносно обращаются с заложниками, выступают как жертвы несправедливости и борцы за идею.

Ну, а на уровне психического механизма это — сильнейшая эмоция на грани плюса и минуса меняет знак и остается сильнейшей, но иначе оформленной, уже положительной. Убийственная эмоция превращается в спасительную.

Если нельзя спасти тело физическими действиями — надо спасти тело психическим действием. Пожертвовать личностью. Пусть погибнет личность — но спасется весь человек. Тем более если личность лишь трансформируется — ну, гибнет частично.

Человек первичен — личность вторична, служебна. Был бы человек — а личность ему жизнь новую соорудит.

Вот.