Глава двадцать четвертая
1
С лучшей подругой Порции случилась истерика, когда Пино подошел к дверям ее дома в Лекко с телом Габриелы. Он помог положить тело на стол, у которого ждали женщины в траурных одеждах, чтобы подготовить убитую к похоронам. Пино, не дожидаясь слов благодарности, выскользнул из дома, когда они начали оплакивать ее. Он больше ни секунды не мог оставаться близ мертвого тела или слышать рыдания живых.
Пино сел в «фиат», завел его, но не тронулся с места. Обезглавливание потрясло его до глубины души. Убийство на войне – это одно. Осквернение тела – совсем другое. Откуда взялись такие варвары? Какие люди способны на такое?
Он вспоминал все те ужасы, свидетелем которых был после прихода войны в Северную Италию. Маленький Никко с гранатой. Туллио перед расстрельным взводом. Рабы в туннеле. Детские пальчики в щели красного вагона на платформе двадцать один. А теперь головы на кольях вдоль заснеженной дороги.
«Почему я? Почему я должен видеть это?»
Пино чувствовал себя так, словно он и Италия обречены выносить жестокости, которым, казалось, нет конца. Какое новое зверство ожидает его? Кто умрет следующим? И насколько страшной будет эта смерть?
Голова у него кружилась от этих и других темных мыслей. Он был взволнован, испуган, а теперь еще близок к панике. Он все еще сидел неподвижно, но дышал слишком часто, потел, его лихорадило. А сердце работало так, словно он бежал вверх по склону холма. Он понял, что не может вернуться в Милан в таком состоянии. Ему нужно какое-нибудь тихое, уединенное место, где он может выплакаться и где никто не будет глазеть на него. Более того, ему требовался кто-нибудь, кто помог бы ему, с кем он мог бы поговорить…
Пино посмотрел на север и понял, куда поедет и кого хочет увидеть.
Он включил передачу и поехал вдоль северного берега озера Комо, не замечая его красоты; теперь он был одержим одной мыслью – побыстрее добраться до Кьявенны и перевала Шплюген.
Дорога после Камподольчино стала почти непроезжей, и Пино пришлось надеть цепи на колеса, чтобы добраться до Мадезимо. Он оставил машину у дорожки на Мотту и зашагал вверх по этой утоптанной тропе, на которой лежало двадцать пять сантиметров свежего снега.
Солнце наконец пробилось сквозь тучи. Когда Пино добрался до плато, сильный ветер разгонял остатки туч. Пино хватал ртом морозный воздух и думал не о величии этого места, а только о «Каса Альпина». Убежище только показалось впереди, а Пино уже потерял терпение и бросился бегом, на крыльце принялся звонить, как бьют в набат при пожаре.
Краем глаза Пино увидел четверых вооруженных людей, вышедших из-за угла здания. На них были красные шарфы, в руках – направленные на него винтовки.
Пино поднял руки и сказал:
– Я друг отца Ре.
– Обыщите его, – сказал один из них.
Пино перепугался – в его кармане все еще лежали документы: один – выданный генералом Лейерсом, другой – Муссолини. Партизаны пристрелят его за одно только это.
Но прежде чем они подошли к нему, дверь открылась, и он увидел отца Ре.
– Да? – сказал священник. – Чем могу вам помочь?
Пино снял шапочку.
– Это я, отец Ре. Пино Лелла.
Глаза священника широко раскрылись сначала от недоумения, а потом от радости и удивления. Он обнял Пино и вскричал:
– Мы думали, тебя нет в живых!
– Нет в живых? – переспросил Пино, едва сдерживая слезы. – С чего вы взяли?
Священник отступил, уставился на него, сияя улыбкой, потом сказал:
– Не имеет значения. Важно, что ты жив!
– Да, отец, – сказал он. – Могу я войти? Поговорить с вами?
Отец Ре увидел наблюдающих за ними партизан:
– Я ручаюсь за него, мои друзья. Я знаю его много лет, и в горах нет человека надежнее его.
Пино не видел, произвело ли это на них впечатление, – он пошел за отцом Ре по знакомому коридору, чувствуя аромат свежеиспеченного братом Бормио хлеба, а потом услышал стоны и разговоры на пониженных тонах.
Более половины столового зала «Каса Альпина» было превращено в госпиталь. Человек, в котором Пино узнал доктора из Камподольчино, вместе с медсестрой занимались одним из раненых, которые лежали на кушетках, стоящих у печки.
– Из Девятнадцатой бригады Гарибальди, – сказал отец Ре.
– Не ребята Тито?
– Девятнадцатая выгнала этот сброд из долины несколько месяцев назад. Последнее, что нам стало известно о Тито и его шпане, – они промышляют и мародерствуют на дороге к перевалу Бреннер. Трусы. Те, кого ты здесь видишь, отважные ребята.
– Мы можем где-нибудь поговорить, отец? Я проделал неблизкий путь, чтобы увидеть вас.
– Поговорить? Конечно, – сказал отец Ре и повел его в свою комнату.
Священник показал на маленькую скамейку, Пино сел, ломая руки.
– Я хочу исповедаться, отец, – сказал он.
Отец Ре озабоченно посмотрел на него:
– В чем?
– В моей жизни с того дня, когда я покинул вас, – ответил Пино и рассказал отцу Ре обо всем без прикрас.
2
Он срывался четыре раза, когда рассказывал о генерале Лейерсе, рабах, Карлетто Белтрамини, который проклял Пино, когда умирал его отец, о децимации в тюрьме Сан-Витторе, расстреле Туллио Галимберти, насмешках над ним Миммо, уходе сегодня утром с кладбища под мертвыми взглядами голов на кольях.
– Я не знаю, почему это происходит со мной, – сквозь слезы сказал Пино. – Мне это не по силам, отец. Не по силам.
Отец Ре положил руку ему на плечо:
– Мне тоже кажется, что это не по силам человеку, Пино, но, боюсь, если Господь взваливает это на твои плечи, то считает, что тебе это по силам.
– Что именно? – в недоумении спросил Пино.
– Быть свидетелем того, что ты видел и слышал, – сказал священник. – Туллио не должен умереть напрасно. Убийцы с Пьяццале Лорето должны предстать перед судом. Как и те фашисты, которых ты видел сегодня утром.
– Видеть, как они оскверняют мертвые тела… Не знаю, отец… Это ставит под вопрос мою веру в человечество, в то, что люди в глубине души добры, что они не дикари, не такие, какими я их вижу.
– Любой, кто видел такое, усомнился бы в человечестве, – сказал священник. – Но большинство людей в глубине души добры. Ты должен верить в это.
– Даже нацисты?
Отец Ре задумался, потом сказал:
– Я не могу понять нацистов. Думаю, что нацисты и сами себя не могут объяснить.
Пино высморкался.
– Наверно, я хочу быть одним из тех, кто лежит сейчас в столовой, отец. Сражаться открыто. Делать что-то, имеющее значение.
– Господь хочет, чтобы ты сражался по-другому и ради большего блага, иначе ты бы не оказался на своем нынешнем месте.
– Шпионить за генералом Лейерсом, – сказал Пино, пожав плечами. – Отец, если не считать знакомства с Анной, то в последний раз я чувствовал себя хорошо здесь, в «Каса Альпина», когда помогал людям пересекать Валь-ди-Леи, когда спасал жизни.
– Послушай, – сказал отец Ре, – я не специалист, но я думаю, что ты спас немало жизней союзников, обеспечивая их информацией, которую добывал, рискуя своей жизнью.
Пино никогда прежде не думал об этом в таком ключе. Утирая слезы, он сказал:
– Генерал Лейерс… как вы думаете, отец, по тому, что я вам рассказал, – он носитель зла?
– Изматывать человека работой до смерти – то же самое, что убивать его из винтовки, – сказал священник. – Просто другой вид оружия.
– Я тоже так думаю, – сказал Пино. – Иногда кажется, что Лейерс такой же, как и все, а через минуту он превращается в чудовище.
– Судя по тому, что ты видел и рассказал мне, я думаю, настанет день и ты посадишь этого монстра в клетку, заставишь его заплатить за все преступления, прежде чем он ответит перед Господом.
Пино почувствовал себя лучше.
– Я бы хотел, чтобы это случилось, – сказал он.
– Тогда так оно и будет. Ты и вправду был в канцелярии кардинала в Милане?
– Один раз, – ответил Пино.
– И на вилле Муссолини в Гарньяно?
– Два раза, – сказал Пино. – Это очень странное место, отец. Мне там очень не нравится.
– Я не хочу об этом знать. Но расскажи мне побольше об Анне.
– Она забавная, красивая и умная. Она на шесть лет старше меня и уже вдова, но я ее люблю. Она еще не знает, но я хочу жениться на ней, когда война закончится.
Старый священник улыбнулся:
– Тогда обрети заново свою веру в человечество в своей любви к Анне и черпай силы через любовь к Господу. Сейчас темные времена, Пино, но я чувствую, что тучи вот-вот рассеются и солнце снова взойдет над Италией.
– Даже генерал Лейерс говорит, что война окончена.
– Будем молиться, чтобы твой генерал оказался прав, – сказал отец Ре. – Ты останешься на обед? Можешь провести здесь ночь, поговорить с ранеными. И ко мне сегодня придут два сбитых американских пилота, которым нужен проводник к Валь-ди-Леи. Ты сможешь?
«Американцы!» – подумал Пино.
Вот будет здорово. Поход в Валь-ди-Леи будет полезен для его тела, а помощь двум американцам – для души. Но потом он подумал о генерале Лейерсе и о том, что тот может сделать, если узнает о поездках Пино по Северной Италии с трупом на заднем сиденье его автомобиля.
– Отец, я должен вернуться, – сказал Пино. – Я могу понадобиться генералу.
– Или Анне.
Пино улыбнулся, услышав ее имя:
– Или Анне.
– Так оно и должно быть. – Отец Ре усмехнулся. – Пино Лелла. Влюбленный молодой человек.
– Да, отец.
– Береги себя, сын мой. Не разбей ее сердце.
– Нет, отец. Никогда.
Пино оставил «Каса Альпина», чувствуя какое-то очищение. Предвечерний воздух был свеж и холоден. Зубец Гропперы торчал, как вонзившаяся в синее небо колокольня, а альпийское плато Мотта снова казалось Пино подобием самого величественного собора Господа.
3
Спеша из гаража вскоре после наступления темноты, Пино думал, что он словно прожил три жизни за один день. Войдя в холл своего дома, он увидел там Анну – она шутила с часовыми.
– Ну наконец-то! – сказала она голосом, который явно свидетельствовал о том, что первый стаканчик вина она уже выпила.
Один из часовых сказал что-то, и Анна перевела:
– Он хочет знать, понимаешь ли ты, как тебе повезло в жизни.
Пино ухмыльнулся эсэсовцу.
– Скажи ему, что понимаю. Скажи ему, когда я с тобой, то чувствую себя самым счастливым парнем на земле.
– Ты милый, – сказала она и перевела.
Один из часовых скептически поднял брови, но другой кивнул, возможно вспоминая женщину, которая сделала его самым счастливым парнем на земле.
Документов у Пино они не спросили, и вскоре он и Анна уже поднимались в лифте. Когда они проехали пятый этаж, Пино прижал ее к себе и страстно поцеловал. Они разъединились, когда кабина остановилась.
– Значит, ты скучал по мне? – спросила Анна.
– Жутко скучал, – ответил он и взял ее за руку.
Они вышли на площадку.
– Что случилось? – спросила она, когда он вставил ключ в замок.
– Ничего, – ответил он. – Просто… просто мне нужно снова забыть рядом с тобой про эту войну.
Анна нежно потрепала его по щеке:
– Это похоже на замечательную сказку.
Они вошли в квартиру, заперли дверь и не выходили оттуда почти тридцать часов.
4
Утром в понедельник Пино остановился у квартиры Долли на десять минут раньше назначенного срока, наслаждаясь воспоминаниями о часах, проведенных с Анной, когда время словно остановилось, когда не было войны, остались только наслаждение и головокружительное счастье расцветающей любви, торжествующей и радостной, как ария принца Калафа.
Задняя дверь «фиата» открылась, в машину сел, занеся сначала саквояж, генерал Лейерс в длинном шерстяном гражданском пальто.
– Монца, – сказал Лейерс. – Вокзал.
Пошел снег, и Пино тронулся с места, злясь, что Лейерс снова едет за своим ворованным золотом и собирается везти его в Швейцарию.
Пино уже представлял себе грядущий день. Он проведет его в машине на границе над Лугано, будет мерзнуть долгие часы, пока генерал проворачивает свои тайные делишки. Но, вернувшись из депо, Лейерс приказал Пино ехать не на швейцарскую границу, а на Центральный вокзал Милана.
Они приехали туда около полудня. Лейерс не позволил Пино нести саквояж, он перебрасывал тяжелый груз из одной руки в другую, пока они шли к ветхому поезду из выцветших, прежде красных вагонов для скота, стоящих на платформе двадцать один в этот лютый мороз.
Пино молился о том, чтобы никогда больше не видеть этого поезда, но вот он стоял перед ним, и он шел к нему с ужасом, моля Бога о том, чтобы больше не увидеть детских пальчиков в щели вагона. Но он увидел пальцы с расстояния в тридцать метров, десятки рук людей всех возрастов, молящих о сострадании, а голоса изнутри взывали о помощи. Сквозь щели вагона Пино видел, что большинство людей одеты не теплее, чем в сентябре.
– Мы замерзаем! – донесся голос. – Пожалуйста!
– Моя дочь! – раздался другой голос. – У нее жар. Пожалуйста.
Если генерал Лейерс и слышал эти крики, то проигнорировал их – он направился прямо к полковнику Рауффу, который ждал отправления поезда вместе с десятком эсэсовцев. Пино надвинул фуражку на глаза и замедлил шаг. Два эсэсовца рядом с Рауффом держали на коротких поводках немецких овчарок. На Лейерса они не произвели впечатления, он подошел к Рауффу и что-то спокойно сказал ему.
Секунду спустя полковник гестапо приказал охранникам отойти. Пино стоял возле железного столба и наблюдал за ожесточенным спором между генералом и Рауффом, спор продолжался, пока Лейерс не показал на саквояж.
Рауфф недоуменно посмотрел на генерала, потом на саквояж, потом снова на Лейерса, потом сказал что-то. Лейерс кивнул. Полковник гестапо пролаял приказ эсэсовцам. Двое из них подошли к заднему вагону, отперли двери, откатили их. В пространство для двадцати коров были набиты восемьдесят человек – мужчин, женщин, детей. Они были в ужасе и дрожали от холода.
– Форарбайтер! – сказал генерал Лейерс.
Пино поспешил к Лейерсу, избегая встречаться взглядом с Рауффом.
– Oui, mon gйnйral.
– Я слышал, кто-то из них сказал, что у дочери жар.
– Oui, mon gйnйral.
– Попросите мать, пусть покажет мне больную девочку.
Пино пребывал в смятении, но обратился к людям в вагоне и перевел слова генерала.
Несколько секунд спустя сквозь толпу протолкалась женщина, помогая бледной, покрытой помтом девочке лет девяти.
– Переведите ей, что я спасу ее дочь, – сказал генерал Лейерс.
Пино запнулся на мгновение, потом перевел.
Женщина начала рыдать:
– Спасибо. Спасибо.
– Скажите ей, что я обеспечу девочке медицинскую помощь и она никогда не попадет на платформу двадцать один, – сказал генерал. – Но девочка должна пойти одна.
– Что? – спросил Пино.
– Переведите ей, – сказал Лейерс. – И никаких возражений. Либо она хочет спасти девочку, либо нет. И тогда я найду кого-нибудь более сговорчивого.
Пино не знал, что ему думать, но перевел слова генерала.
Женщина проглотила комок в горле, но ничего не сказала.
Женщины вокруг нее говорили:
– Спасай ее. Не медли!
Наконец мать больной девочки кивнула, и Лейерс сказал эсэсовцам:
– Отведите ее в мою машину и ждите с ней там.
Эсэсовцы замерли в нерешительности, но полковник Рауфф прикрикнул на них. Девочка, хотя и ослабевшая и больная, впала в истерику, когда ее забрали у матери. Ее визг и крики разносились по всему вокзалу. Лейерс приказал остальным выйти из вагона. Он двинулся мимо них, разглядывая каждого по очереди, наконец остановился перед девушкой лет семнадцати.
– Спросите ее, хочет ли она оказаться где-нибудь в безопасном месте.
Пино перевел, и девушка без колебаний кивнула.
Генерал приказал двум другим эсэсовцам отвести ее в машину.
Лейерс пошел дальше, разглядывая людей, и Пино не мог не вспомнить, как он оценивал рабов на стадионе в Комо в первый день, когда Пино начал работать на него. За две-три минуты генерал Лейерс отобрал еще двоих, это были мальчики, подростки. Один мальчик отказался, но мать и отец настояли.
– Возьмите его, – твердо сказал отец. – Если там безопасно, он ваш.
– Нет, папа, – сказал мальчик. – Я хочу…
– Мне все равно, – сказала его мать, обнимая его и плача. – Ступай, с нами все будет хорошо.
Когда эсэсовцы увели их, Лейерс кивнул Рауффу, который приказал остальным вернуться на место. Ужас переполнял Пино, когда он смотрел, как люди возвращаются в вагон, в особенности мать и отец последнего отобранного мальчика. Они оглянулись через плечо, прежде чем войти, чтобы еще раз увидеть любимое дитя, приносившее им столько радости.
«Вы правильно поступили, – думал Пино. – Это трагедия, но поступили вы правильно».
Он отвел глаза, когда задвигали и запирали дверь вагона.
– Идемте, – сказал Лейерс.
Они прошли мимо полковника Рауффа. Саквояж генерала стоял у ног шефа гестапо.
Когда они подошли к «фиату», отобранная четверка сидела внутри, все тряслись от холода – трое на заднем сиденье, один на переднем. Их охраняли четыре эсэсовца, которые неохотно ушли, когда Лейерс их отпустил.
Генерал открыл заднюю дверь и, улыбаясь, посмотрел на ребят.
– Форарбайтер, скажите им, что я – генерал-майор Лейерс из «Организации Тодта». И пусть они повторят.
– Повторят, mon gйnйral?
– Да, – раздраженно ответил Лейерс. – Мое имя, звание, Организация Тодта.
Пино сделал, как ему было сказано, и каждый из ребят повторил имя и чин Лейерса, название организации.
– Отлично, – сказал генерал. – А теперь спросите, кто их спас с платформы двадцать один.
Пино этот приказ показался странным, но он перевел, и четверо ребят покорно повторили имя генерала.
– Живите долго и счастливо и благодарите вашего Бога так, будто сегодня Пасха, – сказал Лейерс и закрыл дверь.
Генерал, чье дыхание клубилось на морозном воздухе, посмотрел на Пино:
– Отвезите их в канцелярию кардинала Шустера. Скажите ему, пусть спрячет их или переправит в Швейцарию. Скажите ему, мне жаль, что я не мог привезти ему больше.
– Oui, mon gйnйral, – сказал Пино.
– Приезжайте за мной на телефонную станцию в шесть часов. У нас много работы, – сказал Лейерс, после чего развернулся и пошел назад на вокзал.
Пино проводил генерала взглядом, пытаясь понять, что сейчас произошло. Почему он?.. Что он?.. Но потом Пино решил, что все это не имеет значения. Важно привезти четверых ребят в канцелярию. Он сел в машину, завел двигатель.
Больная девочка, Сара, плакала и звала мать.
– Куда мы едем? – спросила старшая девочка.
– В самое безопасное место в Милане, – ответил Пино.
5
Он остановил «фиат» во дворе канцелярии и сказал своим пассажирам ждать в машине. Потом поднялся по заснеженной лестнице к двери кардинальской резиденции и постучал.
Дверь открыл незнакомый ему священник. Пино назвался, сказал, у кого он работает и кто сидит в машине.
– Почему они были в вагоне? – спросил священник.
– Я не спрашивал, но я думаю, они евреи.
– Почему немецкий генерал считает, что кардинал Шустер занимается евреями?
Пино посмотрел на священника, казавшегося неумолимым, и ярость закипела в нем. Пино расправил плечи, вытянулся в полный рост, возвышаясь над плюгавым священником.
– Я не знаю, почему Лейерс так считает, – сказал Пино. – Но я знаю, что кардинал Шустер помогал евреям бежать в Швейцарию в течение последних полутора лет, потому что я сам помогал ему в этом. А теперь, почему бы нам не спросить, что думает об этом кардинал?
Он произнес это таким угрожающим тоном, что священник словно стал еще меньше ростом и сказал:
– Я не могу вам ничего обещать. Кардинал работает в библиотеке. Но я схожу…
– Нет, схожу я, – возразил Пино. – Я знаю куда.
Он прошел мимо священника, потом по коридору к библиотеке, постучал.
– Я просил не беспокоить меня, отец Боннано, – ответил изнутри Шустер.
Пино снял фуражку, открыл дверь и вошел. Поклонившись, сказал:
– Прошу простить, милорд кардинал, но дело неотложное.
Кардинал Шустер недоуменно посмотрел на него:
– Я вас знаю.
– Пино Лелла, милорд кардинал. Я водитель генерала Лейерса. Он снял четверых еврейских ребят с поезда на двадцать первой платформе и приказал мне привезти их сюда и передать вам: он сожалеет, что не мог спасти больше.
Кардинал поджал губы:
– Сейчас?
– Они здесь. В его машине.
Шустер промолчал.
– Ваше высокопреосвященство, – сказал отец Боннано, – я говорил ему, что вы не можете лично заниматься такими…
– Почему нет? – резко спросил Шустер, потом посмотрел на Пино: – Приведите их.
– Спасибо, милорд кардинал, – сказал Пино. – Одна девочка больна, у нее температура.
– Мы вызовем доктора. Отец Боннано займется этим, верно, отец?
Священник неуверенно посмотрел на кардинала и низко поклонился:
– Немедленно, ваше высокопреосвященство.
Пино привел четверых ребят в библиотеку кардинала, а отец Боннано принес им одеяла и горячий чай.
– Мне пора, милорд кардинал.
Шустер посмотрел на Пино, потом отвел его в сторону, чтобы не слышали ребята.
– Не знаю, что и подумать о вашем генерале Лейерсе, – сказал кардинал.
– И я тоже. Он меняется каждый день. Не перестает удивлять.
– Да, – задумчиво сказал Шустер. – Не перестает удивлять.
