Глава девятнадцатая
1
Когда генерал Лейерс и Долли вернулись с обеда, Пино, сияя, сидел на банкетке в холле.
– Вы просидели тут два часа? – спросил Лейерс.
Пьяненькая и пребывавшая в веселом настроении Долли разглядывала Пино:
– Это было бы трагедией для Анны.
Пино покраснел и отвернулся от Долли, которая хохотнула и прошествовала мимо него.
– Вы можете идти, форарбайтер, – сказал Лейерс. – Поставьте «даймлер» в гараж и будьте здесь в шесть ноль-ноль.
– Oui, mon gйnйral.
Пино вел машину по городу, близился комендантский час, а он не мог не думать о том, что сегодня был лучший вечер в его жизни в конце худшего в его жизни дня. На протяжении двенадцати часов он пережил все возможные эмоции, от ужаса и скорби до счастья, когда Анна целовала его. Она была почти на шесть лет старше его, но это ничуть не смущало. Напротив, даже делало ее более привлекательной.
Пино оставил машину в гараже и возвращался в квартиру на Корсо дель Литторио, мысли его снова метались между сценой расстрела и музыкой, которая звучала в нем, когда он целовал Анну. Часовые при входе проверили его документы; он садился в кабину лифта с мыслью: «Бог дал, Бог и взял. Иногда в один и тот же день».
Если отец Пино не играл на скрипке с друзьями-музыкантами, то ложился обычно рано, и потому Пино открыл дверь и вместо одной включенной лампочки, оставленной для него, застал яркий свет по всей квартире, а на полу лежали знакомые ему чемоданы.
– Миммо! – вполголоса вскрикнул он. – Миммо, ты здесь?
Брат, улыбаясь, вышел из комнаты, подбежал, обнял Пино медвежьей хваткой. Подрос он, вероятно, всего на дюйм, но за те пятнадцать недель, что они не виделись, явно прибавил в весе. Пино чувствовал мощные мышцы на руках и спине брата.
– Как я рад тебя видеть, – сказал Миммо. – Очень рад.
– Что ты здесь делаешь?
Миммо понизил голос:
– Я сказал папе, что приехал домой ненадолго, но, говоря по правде, хотя мы и делаем в «Каса Альпина» важное дело, я не мог там больше оставаться, скрываться, когда настоящая борьба разворачивается здесь.
– И что ты собираешься делать? Присоединиться к партизанам?
– Да.
– Ты слишком юн, Миммо, отец будет возражать.
– Папа ничего не узнает, если ты ему не скажешь.
Пино внимательно посмотрел на брата, удивляясь его смелости. Пятнадцатилетний мальчишка, он, казалось, ничего не боится, готов без тени сомнения ввязаться в драку. Но уходить в партизаны и сражаться с нацистами означало искушать судьбу.
Он увидел, как кровь отхлынула от лица Миммо, его брат трясущимся пальцем показал на повязку со свастикой, торчащую из кармана Пино, и сказал:
– Что это?
– Часть моей формы, но совсем не то, что ты думаешь.
– Как это – не то, что я думаю? – сердито спросил Миммо и сделал шаг назад, чтобы увидеть все одеяние брата. – Пино, ты сражаешься за нацистов?
– Сражаюсь? Нет, – ответил он. – Я водитель. Только и всего.
– У немцев.
– Да.
Миммо, казалось, готов был плюнуть ему в лицо.
– Почему ты не сражаешься за Италию в Сопротивлении?
Пино помедлил, потом сказал:
– Потому что тогда мне придется стать дезертиром. А нацисты теперь расстреливают дезертиров, ты знаешь об этом?
– Ты хочешь сказать, что стал нацистом, предателем Италии?
– Все не так просто.
– Проще не бывает! – закричал на него Миммо.
– Это была идея дяди Альберта и мамы! – закричал в ответ Пино. – Они хотели спасти меня от отправки на русский фронт, поэтому я поступил в «ОТ» – «Организацию Тодта». Они строители. Я просто вожу одного офицера, жду, когда закончится война.
– Тихо! – сказал отец, выходя из комнаты. – Часовые внизу вас услышат!
– Неужели это правда, папа? – сдавленным шепотом проговорил Миммо. – Пино носит нацистскую форму, выжидает, когда кончится война, тогда как другие люди сражаются за Италию?
– Я бы так не сказал, – ответил Микеле. – Но ты прав – твоя мать, дядя Альберт и я решили, что так будет лучше.
Эти слова ничуть не успокоили младшего сына. Миммо презрительно усмехнулся, глядя на старшего брата:
– Кто бы мог подумать? Пино Лелла повел себя как трус.
Пино так резко и сильно ударил брата, что разбил ему нос, и Миммо упал.
– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – сказал Пино. – Ни малейшего.
– Прекратите! – сказал Микеле, вставая между ними. – Не смей его больше бить!
Миммо посмотрел на кровь у себя на руке, потом презрительно – на Пино.
– Давай, братишка-нацист, прибей меня. Это единственное, что вы, немцы, умеете хорошо делать.
Пино хотелось измордовать брата и одновременно – рассказать о том, что он уже перенес и сделал ради Италии. Но он не мог.
– Верь, во что твоей душе угодно, – сказал Пино и ушел.
– Фриц несчастный! – крикнул ему вслед Миммо. – Спасай свою шкурку, гитлереныш!
Пино, дрожа от злости, закрыл дверь спальни и запер ее, разделся, улегся в кровать, поставил будильник. Выключил свет. Костяшки пальцев у него саднило, а он лежал и думал, что жизнь снова дурно обошлась с ним. Неужели Бог хотел для него такой судьбы? Увидеть смерть героя, обрести любовь, выносить презрение брата – и все в один день.
Буря, бушевавшая в его мыслях и чувствах третью ночь подряд, утихла, когда он предался воспоминаниям об Анне, и Пино провалился в глубокий сон.
2
Пятнадцать дней спустя солдаты СС впрягли шесть мулов в две тяжелые пушки, и те потащили их по крутому каменистому склону в гору. Кнут хлестал мулов по бокам, и они ревели от боли и страха, зарывались копытами в землю, поднимали облака пыли, поднимаясь в горы к северу от Ареццо в Центральной Италии.
– Обгоните их, и поскорее, форарбайтер, – сказал генерал Лейерс, отрываясь от своей работы на заднем сиденье. – Я от пыли задохнусь.
– Oui, mon gйnйral, – сказал Пино, объезжая мулов и посильнее нажимая на педаль газа. Он зевнул, потом еще раз, он чувствовал такую усталость, что с удовольствием лег бы в грязь и уснул.
Скорость, с которой перемещался и работал Лейерс, ошеломляла. В дни после казни на Пьяццале Лорето он с Пино находился в дороге по четырнадцать, пятнадцать, иногда шестнадцать часов в день. Лейерс, если была такая возможность, предпочитал путешествовать по ночам. В этих случаях на фары вешались полотняные козырьки с прорезями. Пино приходилось по несколько часов пребывать в крайнем напряжении, удерживая «даймлер» на дороге, освещенной лишь тонкими лучиками света.
Когда он обогнал несчастных мулов, шел третий час ночи, а в путь он отправился рано утром, до рассвета. Еще его выводило из себя то, что при работе в таком режиме у него не было ни мгновения, чтобы остаться наедине с Анной после тех поцелуев в кухне. Все его мысли были о ней, о том, что он чувствовал, обнимая ее, прикасаясь своими губами к ее губам. Он зевнул, но улыбнулся своим радостным мыслям.
– Туда, – сказал генерал Лейерс, показывая через лобовое стекло на неровную сухую площадку.
Пино вел машину, пока дальнейший путь не заблокировали скалы и большие валуны.
– Отсюда – пешком, – сказал Лейерс.
Пино вышел и открыл дверь. Генерал тоже вышел и сказал:
– Возьмите блокнот и ручку.
Пино посмотрел на саквояж на заднем сиденье. Ключ к нему он носил при себе уже больше недели – его изготовил один из друзей дяди Альберта, но возможности испытать его у Пино еще не было. Он вытащил из бардачка блокнот и ручку, лежавшие под картой.
Они поднялись, перешагивая через валуны и крошащиеся под ногами камни. Сверху им открылся вид на долину между двух длинных, соединенных между собою хребтов, которые на карте напоминали две раскрытые клешни краба. На юге находилось широкое нагорье, разделенное на фермы и виноградники. На севере, над одной из клешней, целая армия работала на адской жаре.
Лейерс решительно направился в их сторону. Пино шел по следам генерала, ошеломленный огромным количеством людей на склоне горы, их было так много, что они напоминали муравьев на разрытой муравьиной куче, которые копошились и залезали один на другого.
По мере того как Пино с Лейерсом приближались, становилось ясно, кто они, эти серые, выбившиеся из сил люди. Пятнадцать тысяч рабов, а может, и больше, замешивали, переносили и разливали цемент для пулеметных гнезд и артиллерийских платформ. Они выкапывали ямы для установки противотанковых надолбов по всей долине, натягивали колючую проволоку по краям склонов, лопатами и кирками рыли окопы для немецкой пехоты.
При каждой группе рабов находился эсэсовец, требовавший, чтобы они работали быстрее. Пино слышал крики – рабов избивали, хлестали кнутами. Тех, кто падал на жаре, оттаскивали в сторону и оставляли умирать на безжалостном солнце.
Пино казалось, что он видит какую-то сцену из времен фараонов, обращавших в рабство целые поколения людей для строительства пирамид. Лейерс остановился, огляделся. Он смотрел на тысячи порабощенных людей, бывших в его подчинении, и, по крайней мере судя по выражению его лица, их страдания его не трогали.
«Фараоновский надсмотрщик», – подумал Пино. Именно так Антонио, партизан из Турина, назвал Лейерса. «Настоящий надсмотрщик».
3
Ненависть к генералу Лейерсу снова вскипела в душе Пино. Он не мог понять, как человек, пытавшийся предотвратить варварскую расправу над заключенными Сан-Витторе, может в то же время управлять армией рабов, не испытывая никаких угрызений совести и не презирая себя. Но на лице Лейерса не было видно ни малейших эмоций – он просто смотрел, как бульдозеры наваливают стволы деревьев и валуны на крутые горные склоны.
Генерал посмотрел на Пино, потом показал вниз:
– Когда солдаты союзников пойдут в атаку, эти препятствия направят их прямо на огонь наших пулеметов.
Пино кивнул с напускным энтузиазмом:
– Oui, mon gйnйral.
Они прошли по кольцу пулеметных гнезд, связанных друг с другом; Пино, шедший следом за генералом, делал записи в блокноте. Чем дальше они шли и чем больше видели, тем более резким и взволнованным становился Лейерс.
– Запишите, – сказал он. – Качество цемента во многих местах низкое. Вероятен саботаж итальянских поставщиков. Верхняя часть долины недостаточно укреплена. Информировать Кессельринга: мне необходимо еще десять тысяч рабочих.
«Десять тысяч рабов, – с ненавистью подумал Пино, делая запись. – И их жизни для него ничего не значат».
Затем генерал провел совещание с высокопоставленными сотрудниками «ОТ» и армейскими офицерами. И Пино слышал его крики и угрозы из командного бункера. Когда совещание закончилось, он увидел, как офицеры кричат на подчиненных, которые, в свою очередь, принимаются кричать на тех, кто подчинялся им. Пино словно видел нарастающую волну, достигшую наконец эсэсовцев, которые набросились на рабов – начали хлестать их, бить ногами, принуждая всеми имеющимися в их распоряжении средствами работать быстрее и эффективнее. Пино понимал, чтом стоит за этим. Немцы раньше или позже ожидали появления здесь армии союзников.
Генерал Лейерс наблюдал, пока не удостоверился, что работы пошли с большей скоростью, а потом сказал Пино:
– Здесь мы закончили.
Они пошли назад по склону. Генерал время от времени останавливался, наблюдал за ходом работ, а потом шел дальше, словно неумолимая машина. Есть ли у него сердце, спрашивал себя Пино. Душа?
Они уже подошли к тропинке, которая вела к «даймлеру», когда Пино увидел команду в сером из семи человек, они копали землю, разбивали камни и породу кайлами под пристальным наблюдением эсэсовцев. У некоторых из них был измученный, безумный вид, как у бешеной собаки, которую ему довелось как-то раз видеть.
Ближайший к Пино раб находился выше других на склоне, копал он с трудом. Он прекратил работать, оперся о черенок лопаты, как человек, дошедший до изнеможения. Один из эсэсовцев начал кричать на него, двинулся в его сторону.
Раб повернул голову и увидел смотрящего на него Пино. Кожа несчастного на солнце прибрела табачный оттенок, а борода отросла еще длиннее, чем прежде. И в весе он тоже потерял. Но Пино мог поклясться, что перед ним Антонио, раб, которого он поил водой в туннеле в первый день работы у Лейерса. Их взгляды встретились, и Пино почувствовал жалость и стыд; подошедший эсэсовец ударил Антонио прикладом по голове, и тот упал и покатился вниз по крутому склону.
– Форарбайтер!
Пино вздрогнул и оглянулся через плечо. Генерал Лейерс стоял метрах в пятидесяти от него, смотрел свирепым взглядом.
Посмотрев в последний раз на неподвижного раба, Пино рысью бросился к генералу, думая, что это Лейерс несет ответственность за происходящее.
4
Уже затемно Пино пришел в мастерскую дяди Альберта.
– Плохие дела – то, что я видел сегодня, – сказал Пино, которого снова захлестнули эмоции. – И еще слышал.
– Рассказывай, – сказал дядя Альберт.
Пино старался как можно точнее передать сцену с Лейерсом, рассказал, как эсэсовец убил Антонио за то, что тот попытался отдохнуть.
– Они там, в СС, мясники, – сказал дядя Альберт, отрываясь от своих записей. – Они следуют своей доктрине возмездия, и жестокости теперь творятся повсюду. В деревне Санта-Анна-ди-Стаццема эсэсовцы расстреляли, замучили пытками и сожгли пятьсот шестьдесят невинных людей. В Касалье во время мессы убили священника на алтаре и трех стариков. Сто сорок семь остальных прихожан вывели на кладбище при церкви и расстреляли.
– Что? – сказал ошарашенный Пино.
– Жестокости продолжаются, – сказала тетя Грета. – На днях в Бардине-ди-Сан-Теренцо они задушили колючей проволокой более пятидесяти молодых итальянцев, а потом повесили на деревьях.
Пино ненавидел всех нацистов без исключения.
– Их нужно остановить.
– В Сопротивление каждый день вливаются все новые люди, – сказал дядя Альберт. – Вот почему твоя информация так важна. Ты мне можешь показать на карте, где вы были?
– Уже, – сказал Пино, вытаскивая генеральскую карту, которую взял из бардачка.
Разложив ее на одном из раскроечных столиков, он показал дяде сделанные им легкие карандашные пометки в местах, где находятся пушки, где пулеметные гнезда, где склады оружия и боеприпасов, которые он видел днем. Он показал, где по приказу генерала были сделаны завалы, чтобы направить атакующих под огонь немцев.
– Во всем этом районе, по словам Лейерса, используется цемент низкого качества, слабый, – сказал Пино, тыча пальцем в карту. – У Лейерса это вызвало озабоченность. Союзники перед атакой должны разбомбить эти укрепления.
– Логично, – сказал дядя Альберт, записывая координаты этого места. – Я передам эту информацию. Кстати, тот туннель, где ты побывал с Лейерсом в первый день, когда ты видел рабов, помнишь? Партизаны дождались, когда внутри остались одни немцы, и взорвали оба выхода.
Настроение у Пино улучшилось. Он вносил свой вклад в освобождение Италии.
– Мне бы улучить момент и заглянуть в его саквояж, – сказал Пино.
– Ты прав, – сказал дядя. – А мы пока постараемся раздобыть тебе портативную камеру.
Пино понравилась эта идея.
– Кто знает, что я секретный агент?
– Ты, я и твоя тетушка.
«И Анна», – подумал он, а вслух сказал:
– Но не союзники? И не партизаны?
– Ты им известен только под кодовым именем, которое я им назвал.
Это понравилось Пино еще больше.
– Правда? И какое у меня кодовое имя?
– «Наблюдатель», – ответил дядя Альберт. – Например: «Наблюдатель сообщает, что пулеметные гнезда расположены там-то и там-то». Или: «Наблюдатель сообщает о перемещении войск на юг». Имя специально выбрано неопределенное, чтобы затруднить поиски в случае перехвата сообщений.
– Наблюдатель, – сказал Пино. – Просто и точно.
– Именно это я и имел в виду, – сказал дядя Альберт, вставая. – Карту можешь сложить, только сначала сотри карандашные пометки.
5
Пино стер пометки и вскоре ушел. Голодный и усталый, он сначала направился было домой, но в конце концов пошел к квартире Долли – ведь он несколько дней не видел Анну.
Но, подойдя к дому, он спросил себя, зачем же он это сделал. Приближался комендантский час, к тому же он не мог просто подняться, постучать в дверь и вызвать ее. Генерал приказал ему отправиться домой и выспаться.
Он уже собирался уходить, когда вспомнил: Анна говорила ему про черный ход, к которому примыкает ее комната рядом с кухней. Он обошел здание, радуясь лунному свету, и встал под теми окнами, где, по его расчетам, находилась комната Анны на третьем этаже. Там ли она сейчас? Или все еще моет посуду и стирает одежду Долли?
Он подобрал горсть мелких камушков и бросил их все сразу, подумав, что большой беды от этого не будет. Прошли десять секунд, потом еще десять. Он уже собирался уходить, когда услышал, как открывается створка окна.
– Анна! – тихонько позвал он.
– Пино? – так же тихо отозвалась она.
– Впусти меня через черный ход.
– Генерал и Долли еще здесь, – ответила она с сомнением в голосе.
– Мы тихонько.
После долгой паузы она сказала:
– Дай мне минуту.
Она открыла дверь черного хода, и они на цыпочках поднялись на третий этаж. Наконец они оказались в ее спальне.
– Я хочу есть, – прошептал Пино.
Она открыла дверь своей комнаты, втолкнула его внутрь и прошептала:
– Найду тебе что-нибудь, но ты не должен отсюда выходить. И сиди тихо.
Она вскоре появилась с остатками свиной рульки и жаренной в масле лапши – любимого блюда генерала. Пино съел все при свете свечи. Анна сидела на кровати, потягивала вино и смотрела, как он ест.
– Ну, теперь у меня в животе сплошное счастье, – сказал он, закончив.
– Это хорошо, – сказала Анна. – Я поборница счастья, если ты не знаешь. На самом деле мне ничего другого и не нужно – только счастье каждый день моей жизни. Иногда счастье само приходит к нам. Но обычно его нужно искать. Где-то я читала об этом.
– И это все, что тебе надо? Счастье?
– А что может быть лучше?
– И как ты находишь счастье?
Анна подумала, потом сказала:
– Нужно сначала посмотреть, какие блага у тебя есть прямо сейчас, здесь. Когда найдешь, радуешься.
– То же самое говорит отец Ре, – сказал Пино. – Он говорит, нужно быть благодарным за каждый день, пусть даже и плохой. И не терять веры в Господа и в лучшее завтра.
Анна улыбнулась:
– С первой частью согласна. А про вторую не знаю.
– Почему?
– Я столько раз разочаровывалась, ожидая лучшего завтра, – ответила она и поцеловала его. Он обнял ее и поцеловал еще раз.
Потом они услышали спор за стеной – Лейерс и Долли.
– О чем они спорят? – прошептал Пино.
– О том же, о чем и всегда. О его жене в Берлине. А теперь тебе пора, Пино.
– Уже?
– Пора-пора, – сказала она. Поцеловала его и улыбнулась.
6
1 сентября 1944 года британская армия прорвала несколько слабых звеньев обороны в Готской линии на клешнеподобных хребтах к северу от Ареццо, потом повернула к Адриатическому побережью. Шли ожесточенные бои, самые кровопролитные в Италии после Монте-Кассино и Анцио. Союзники обрушили более миллиона снарядов на оборонительные сооружения, отделявшие их от прибрежного города Римини.
Девять жестоких дней спустя армия США выдавила нацистов с нагорья у перевала Джиого, а британцы усилили нажим на восточной оконечности Готской линии. Союзники продвигались на север, пытаясь взять в клещи Десятую немецкую армию, прежде чем она успеет перегруппироваться.
Пино и Лейерс отправились на возвышенность близ Торраччии, откуда они видели обстрел города Кориано и мощных немецких оборонительных сооружений вокруг него. Перед атакой наземных сил по городу было выпущено более семисот тяжелых снарядов. После двух дней кровавых рукопашных боев Кориано пал.
Союзники за две недели потеряли четырнадцать тысяч человек, а немцы – шестнадцать тысяч. Несмотря на большие потери, немецкие танковые и пехотные дивизии смогли отступить, перегруппироваться и занять новые оборонительные рубежи к северу и северо-западу. Остальная часть Готской линии Лейерса устояла. Даже при наличии той информации, что союзники получили от Пино, их продвижение на север снова застопорилось, поскольку немалая часть формирований и боеприпасов была переправлена во Францию и на Западный фронт.
Позднее в том месяце в Милане забастовали рабочие. Некоторые повредили станки и оставили свои рабочие места. Производство танков остановилось.
Генерал Лейерс целые дни проводил, пытаясь заново запустить производство, но к концу октября ему сообщили, что собирается бастовать завод «Фиат» в предместье Турина. Они отправились туда. Пино выступал переводчиком во время переговоров генерала с администрацией «Фиата» в помещении над сборочной линией, которая работала, но медленно. Атмосфера на переговорах была грозовая.
– Мне нужно больше грузовиков, – сказал Лейерс. – Больше бронированных автомобилей и больше запасных частей.
Калабрезе, директор завода, толстый, сильно потеющий человек в деловом костюме, не побоялся возразить генералу.
– Мои люди не рабы, генерал, – сказал Калабрезе. – На заводе они зарабатывают себе на жизнь – им нужно платить.
– Им заплатят, – сказал Лейерс. – Даю вам слово.
Калабрезе неуверенно улыбнулся:
– Если бы все было так просто.
– Разве я не помог вам с семнадцатым корпусом? – спросил генерал. – Нашел покупателей для всего, что там было, и отправил в Германию.
– Но какое значение это может иметь сегодня? Семнадцатый корпус уничтожен авиацией союзников.
Лейерс покачал головой:
– Вы же знаете, как действует система. Мы помогаем друг другу и таким образом выживаем.
– Как вам будет угодно, – сказал Калабрезе.
Лейерс сделал шаг к директору, посмотрел на Пино и сказал:
– Напомните ему, что в моей власти зачислить всех рабочих в «Организацию Тодта», а если они будут противиться, то и депортировать их в Германию.
– Вы имеете в виду превратить их в рабов? – жестким тоном сказал Калабрезе.
Пино, поколебавшись, перевел.
– Если в этом будет необходимость, – сказал Лейерс. – От вас зависит, останется ли завод под вашим управлением или перейдет под мое.
– Мне нужны гарантии выплат от более высокого начальства.
– Вы знаете, как называется моя должность? Чем я занимаюсь? Я определяю число нужных танков. Я решаю, сколько нужно штанов. Я…
– Вы работаете на Альберта Шпеера, – сказал директор «Фиата». – Он наделил вас полномочиями. Позвоните ему, Шпееру. Если ваш босс даст нам гарантии, тогда мы посмотрим.
– Шпеер? Вы думаете, что мой босс – этот слабовольный тип? – спросил генерал оскорбленным тоном, а потом спросил разрешения воспользоваться телефоном директора. Он разговаривал несколько минут, возбужденно привел несколько аргументов, затем кивнул и сказал: – Jawohl, mein Fьhrer.
7
Внимание Пино и всех других в кабинете теперь было обращено на Лейерса, который продолжал говорить по-немецки. Минуты три спустя он отвел трубку телефона от уха.
В комнате раздался недовольный голос Адольфа Гитлера.
Лейерс посмотрел на Пино, холодно улыбнулся и сказал:
– Скажите синьору Калабрезе, что фюрер дает ему личные гарантии.
Судя по виду Калабрезе, он бы предпочел взять в руку ядовитую змею, чем трубку, но он взял ее и поднес к уху, но не вплотную. Гитлер говорил в ораторском запале, словно его что-то раздирало изнутри и, возможно, пенилось во рту. По лбу директора «Фиата» тек пот. Его руки начали дрожать, он уже почти перестал сопротивляться.
Он вернул трубку Лейерсу и сказал Пино:
– Скажите ему, пусть передаст герру Гитлеру, что мы принимаем его гарантии.
– Мудрое решение, – сказал Лейерс, беря трубку. – Ja, mein Fьhrer, – проговорил он мягким голосом. – Ja. Ja. Ja.
Еще несколько секунд – и он повесил трубку.
Калабрезе рухнул на стул, его костюм промок от пота. Генерал Лейерс, отключившись, посмотрел на директора и сказал:
– Теперь вы понимаете, кто я?
Директор не посмотрел на Лейерса, не ответил. Он лишь покорно кивнул.
– Отлично, – сказал генерал. – Я жду от вас сводки о ходе работ два раза в неделю.
Лейерс передал саквояж Пино, и они вышли.
Уже почти стемнело, но было еще тепло.
– К Долли, – сказал генерал, садясь в машину. – И никаких разговоров. Мне нужно подумать.
– Oui, mon gйnйral, – сказал Пино. – Крышу оставить как есть или поднять?
– Пусть остается, – ответил генерал. – Я люблю свежий воздух.
Пино взял тканевые шторки для фар, установил их, потом завел двигатель и двинулся на восток в направлении Милана – дорогу впереди освещали два узких луча света. Но не прошло и часа, как на востоке взошла луна – полная, громадная и розовая. Она осветила мягким сиянием дорогу и облегчила задачу Пино.
– Голубая луна, – сказал Лейерс. – Первая из двух лун в месяце. Или это уже вторая? Что-то я забыл.
То были первые слова генерала, после того как они выехали из Турина.
– Мне она кажется желтоватой, mon gйnйral, – сказал Пино.
– Этот термин не имеет отношения к цвету, форарбайтер. Обычно в одном сезоне, в данном случае осенью, три месяца и три полные луны. Но в этом году, сегодня, сейчас, мы видим четвертую луну за трехмесячный цикл, вторую за месяц. Астрономы называют ее голубой луной, это редкое явление.
– Oui, mon gйnйral, – сказал Пино. Он сейчас ехал по длинному прямому участку дороги и видел восходящую луну, словно некое предзнаменование.
Потом они выехали на отрезок дороги, по обеим сторонам которой росли высокие, разнесенные на порядочное расстояние друг от друга, деревья и простирались вдаль поля. Пино больше не думал о луне. Он думал об Адольфе Гитлере. Неужели генерал и в самом деле разговаривал с фюрером? Если да, то говорил он как сумасшедший. И еще Пино думал о том вопросе, который Лейерс задал директору «Фиата»: «Теперь вы понимаете, кто я?»
Пино украдкой взглянул на Лейерса и ответил сам себе: «Я не знаю, кто ты, но теперь я точно знаю, на кого ты работаешь».
Не успел он подумать об этом, как его слух вроде бы уловил у них за спиной звук более мощного двигателя. Он посмотрел в зеркало заднего вида, но не увидел никаких щелевых полос света, которые говорили бы о догоняющей их машине. Звук становился все громче.
Пино посмотрел еще раз, увидел генерала Лейерса, поворачивающего голову, потом что-то за ним, что-то большое над деревьями. В свете луны показались крылья и нос истребителя. Его двигатель ревел все громче, и летчик явно выбрал их своей целью.
8
Пино нажал на педаль тормоза всех шести колес «даймлера». Машину слегка занесло. Истребитель пролетел над ними, словно тень ночной птицы, и пилот с опозданием нажал на гашетку своего пулемета – пули вспахали дорогу перед машиной, ушедшей в занос.
Стрельба смолкла. Истребитель набрал высоту и, развернувшись слева от Пино, исчез за вершинами деревьев.
– Держитесь, mon gйnйral! – вскричал Пино и включил заднюю передачу.
Он сдал назад, выкрутил колесо вправо, переключил раздаточную коробку на более низкие обороты, потом включил первую передачу, выключил фары и нажал педаль газа.
«Даймлер» спустился в канаву на другой стороне между двумя деревьями и выехал на недавно вспаханное поле. Пино рванулся вперед к группке из нескольких деревьев, остановился и выключил зажигание.
– Как вы?.. – начал Лейерс испуганным голосом. – Что вы?..
– Слушайте, – прошептал Пино. – Он возвращается.
Истребитель зашел на цель так же, как и в первый раз – с запада, словно собираясь атаковать машину сзади и уничтожить ее. Сквозь ветки деревьев Пино видел самолет несколько секунд, а потом большая серебряная птица пролетела мимо и дальше вдоль шоссе на фоне самой редкой из лун.
Пино разглядел белое кольцо на фюзеляже и сказал:
– Британец.
– Это «спитфайер», – сказал Лейерс. – Вооружен пулеметами «браунинг» калибра ноль триста три.
Пино завел «даймлер», подождал, прислушиваясь и оглядываясь. Теперь истребитель, сделав более крутой разворот, возвращался почти над верхушками деревьев и находился в шестистах метрах от них.
– Он знает, что мы где-то здесь, – сказал Пино и тут же понял, что луна высвечивает капот и лобовое стекло машины.
Он включил передачу, попытался спрятать перед машины в зарослях кустов у лесополосы и остановился, когда самолет находился в двухстах метрах от них. Пино пригнул голову, почувствовал, что истребитель пролетел над ними, и газанул с места.
«Даймлер», набирая скорость, вгрызаясь колесами в землю, прошел по вспаханному полю, как каток, оставляя после себя ровную поверхность. Пино оглядывался, думая, пойдет ли самолет в атаку еще раз. У дальнего угла поля он остановился среди другой группы деревьев капотом в сторону обочины дороги.
Он снова заглушил двигатель и прислушался. Звук самолета удалялся, затихая вдали. Генерал Лейерс рассмеялся, потом хлопнул Пино по плечу.
– Вы прирожденный игрок в кошки-мышки! – сказал он. – Я бы ни до чего такого и не додумался, даже если бы в меня не стреляли.
– Merci, mon gйnйral! – сказал Пино.
Он завел двигатель и снова поехал на восток.
Но вскоре он почувствовал, что внутренние противоречия не дают ему покоя. Он сам же приходил в ужас оттого, что генеральская похвала снова привела его в восторженное состояние. Ведь он продемонстрировал смекалку и мастерство, разве нет? Он явно перехитрил британского летчика и получил от этого удовольствие.
Двадцать минут спустя они были на вершине холма, а перед ними всходила полная луна. Вынырнув из ночного неба, «спитфайер» пересек лик луны и пошел в атаку прямо на них. Пино снова ударил по тормозам, и все шесть колес «даймлера» заскрежетали в заносе.
– Бегите, mon gйnйral!
Еще до остановки машины Пино распахнул дверцу, сделал большой неловкий прыжок и нырнул в канаву в тот самый момент, когда застучали пулеметы «спитфайера» и пули зацокали по щебню дороги.
Пино приземлился в канаве, дыхание у него перехватило, он услышал удары пуль по металлу, звон разбитого стекла. Осколки полетели ему на спину, он свернулся, защищая голову и с трудом глотая воздух.
Потом стрельба прекратилась и «спитфайер» улетел на запад.
