Глава восемнадцатая
1
Пино рыдал, прикрыв лицо согнутой в локте рукой, а стрельба продолжалась, один за другим падали заключенные. Толпа обезумела, все кричали от ужаса, началась давка, все хотели уйти с площади подальше от стрелков, обагривших стены домов на Пьяццале Лорето и землю вокруг пятнадцати мучеников – кровью, продолжавшей растекаться, даже когда выстрелы стихли.
Пино с закрытыми глазами сполз вниз, оседлал нижнюю балку, он слышал крики, доносившиеся с Пьяццале Лорето, словно откуда-то издалека, приглушенные.
«Мир не может быть таким, – пытался убедить он себя. – Он не может быть настолько больным и таким жестоким».
Он вспомнил, как отец Ре призывал его служить высокому делу, и вдруг поймал себя на том, что произносит слова из молитвы «Аве Мария» за мертвых и умирающих. Он дошел до последних слов: «Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей…»
– Форарбайтер, черт побери! – услышал он голос генерала Лейерса. – Вы что – оглохли?
Пино повернулся, как в тумане, увидел генерала, который все еще стоял на балке, на его лице застыло каменное, холодное выражение.
– Спускайтесь, – сказал Лейерс. – Мы уезжаем.
У Пино возникло желание сбить немца с ног, чтобы тот упал с более чем четырехметровой высоты на бетонный пол. Потом Пино спрыгнул бы и задушил генерала своими руками, чтобы уж наверняка. Лейерс допустил эту жестокость. Он стоял в стороне, когда…
– Я сказал – спускайтесь.
Пино спустился, чувствуя себя так, будто часть его мозга была выжжена навсегда. Лейерс спустился после него и уселся в машину. Пино сел за баранку и захлопнул за собой дверь.
– Куда, mon gйnйral? – спросил он, чувствуя себя опустошенным.
– Вы знали одного из них? – спросил Лейерс. – Я слышал, вы плакали.
Пино помедлил, его глаза наполнялись слезами.
– Нет, – сказал он наконец. – Просто я никогда раньше не видел ничего подобного.
Генерал внимательно посмотрел на него в зеркало заднего вида, потом сказал:
– Езжайте. Здесь делать больше нечего.
Когда Пино завел двигатель «даймлера», другой немецкий автомобиль уже разворачивался в направлении пропускного пункта. Заднее окно у него было опущено. Пино увидел, что на них смотрит полковник Рауфф. Пино хотелось нажать на педаль газа и врезаться в бок автомобиля шефа гестапо. Машина Рауффа не устоит против «даймлера». Может быть, он даже убьет Рауффа, отчего мир станет гораздо лучше.
– Подождите, пока они проедут, – сказал генерал Лейерс.
Пино дождался, когда машина полковника Рауффа скрылась среди домов, и только после этого тронулся сам.
– Куда, mon gйnйral? – снова спросил он, а перед глазами у него все стоял Туллио, бросавший обвинения чернорубашечникам, прежде чем пули сразили его.
– Отель «Реджина», – сказал Лейерс.
Пино поехал в сторону отеля.
– Если позволите, mon gйnйral, что будет с телами?
– Будут лежать там до темноты, а потом родственники смогут их забрать.
– Весь день?
– Полковник Рауфф хочет, чтобы весь Милан, в особенности партизаны, видели, что происходит, когда убивают немецких солдат, – сказал Лейерс, когда они миновали пропускной пункт. – Дикари, идиоты. Неужели они не понимают, что лишь увеличивают число итальянцев, которые хотят убивать немецких солдат? Вы, форарбайтер, вы хотите убивать немцев? Хотите убить меня?
Пино был сражен этим вопросом, он даже подумал, что генерал читает его мысли. Но он тряхнул головой и сказал:
– Non, mon gйnйral. Я хочу жить в мире и довольстве, как и все люди.
Пока Пино ехал в управление гестапо, нацистский полномочный представитель рейхсминистра вооружений и военного производства пребывал в задумчивости. У отеля «Реджина» Лейерс, перед тем как выйти, сказал:
– У вас есть три часа.
2
Пино страшился того, что ему предстояло, но все же вышел из «даймлера» и снял нарукавную повязку. Он отправился в новый магазин сумок, но работавшая там девушка сказала, что его отец ушел в магазин Альбанезе.
Пино вошел в магазин кожаных изделий; кроме Микеле, дяди Альберта и тети Греты, внутри никого не было.
Увидев его, дядюшка выскочил из-за прилавка:
– Где ты был, черт возьми? Мы тут переволновались!
– Ночевать ты не пришел, – сказал отец. – Слава богу, ты живой.
Тетушка Грета посмотрела на Пино и спросила:
– Что случилось?
Несколько секунд Пино не мог произнести ни слова. Потом он подавил слезы и сказал:
– Нацисты и чернорубашечники провели показательную децимацию за подрыв немецких солдат. Они отсчитали в тюрьме Сан-Витторе каждого десятого, набрали пятнадцать человек, а потом расстреляли их на Пьяццале Лорето… – Голос его сорвался. – Среди этих пятнадцати оказался Туллио.
Дядя Альберт и отец были сражены этим известием.
– Этого не может быть! Ты, вероятно, видел кого-то другого, – сказала тетя Грета.
Пино со слезами на глазах ответил:
– Это был он. Туллио держался так храбро. Он кричал на тех, кто должен был расстрелять его, называл их трусами… а потом… боже мой… это было ужасно.
Он подошел к отцу и обнял его, а дядя Альберт обнял тетю Грету, которая разрыдалась.
– Я их ненавижу, – сказал она. – Это мои соплеменники, но я их ненавижу.
Когда она успокоилась, дядя Альберт сказал:
– Я должен сообщить его матери.
– Она не сможет получить тело Туллио до захода солнца, – сказал Пино. – Они хотят, чтобы тела оставались там в назидание жителям: вот что происходит, если убивают немецких солдат.
– Свиньи, – сказал его дядя. – Это ничего не изменит. Мы от этого только становимся сильнее.
– Генерал Лейерс сказал то же самое.
К полудню Пино сидел на ступеньках Ла Скала, откуда ему был виден выход из отеля «Реджина» и стоящий рядом «даймлер». Он онемел от горя. Когда он шел по улице мимо статуи великого Леонардо и слушал разговоры людей, которые спешили мимо, ему снова хотелось плакать. Все говорили о жестокости немцев. Многие называли Пьяццале Лорето проклятым местом. Он снова и снова видел произошедшее своим мысленным взором и не мог не согласиться с этим.
В три часа Лейерс наконец появился из управления гестапо, сел в машину и приказал возвращаться на телефонную станцию. Там, ожидая его, Пино думал о Туллио. Наконец на город стал опускаться милосердный вечер. Пино почувствовал себя немного лучше: теперь тело его друга можно забрать и подготовить к похоронам.
В семь часов генерал вышел с телефонной станции, сел в машину и сказал:
– К Долли.
Пино остановил машину перед ее домом на Виа Данте. Лейерс приказал ему взять запертый саквояж. Старуха в холле подмигнула им из-за стекол очков и, казалось, потянула носом им вслед, когда они прошли мимо и стали подниматься к квартире Долли. Анна открыла дверь, и Пино сразу же увидел, что она расстроена.
– Вы уже совсем вернулись, генерал?
– Нет, – сказал он. – Я хочу пригласить Долли пообедать где-нибудь.
Долли вышла в коридор в халате, с высоким бокалом в руке, и сказала:
– Прекрасная мысль. А то я с ума схожу, сидя тут целыми днями и дожидаясь тебя, Ганс. Куда мы поедем?
– В ресторан за углом, – сказал Лейерс. – Пойдем пешком. Мне надо прогуляться. – Он помолчал, посмотрел на Пино. – Вы можете остаться здесь, форарбайтер, и поесть. Когда вернусь, я вам скажу, понадобитесь ли вы мне еще сегодня.
Пино кивнул и сел на банкетку. Анна с несчастным видом прошла по столовой, не обращая внимания на Пино.
– Какое платье вам приготовить, Долли? – спросила она.
Генерал Лейерс пошел следом, и они исчезли в глубинах квартиры. Все происходящее казалось Пино нереальным. Лейерс вел себя так, словно и не видел хладнокровного убийства пятнадцати человек сегодня утром. В генерале было что-то от крокодила, решил Пино. Лейерс мог смотреть, как люди гибнут под пулями, как льется кровь, как жизнь уходит из них, а после этого отправиться обедать с любовницей.
Анна вернулась и спросила, словно преодолевая себя:
– Вы голодны, форарбайтер?
– Per favore, если это для вас хлопотно, нет, синьорина, – сказал Пино, не глядя на нее.
После некоторой паузы девушка вздохнула и сказала другим тоном:
– Это не хлопотно, Пино. Я могу вам разогреть что-нибудь.
– Спасибо, – сказал он, по-прежнему не глядя на Анну, потому что увидел саквояж генерала у своих ног и теперь думал, как бы его вскрыть.
Он услышал громкие, хотя и приглушенные голоса, Лейерс и его любовница о чем-то спорили. Он поднял голову и увидел, что девушка ушла.
Дверь распахнулась, Долли прошла через коридор, в котором сидел Пино, и позвала:
– Анна?
Анна тут же появилась:
– Да, Долли?
Долли сказала что-то по-немецки, и девушка, видимо, поняла, потому что тут же вышла. Потом появился генерал. На нем были форменные брюки, ботинки и майка.
Пино вскочил со стула. Лейерс, не обращая на него внимания, прошел в гостиную, сказал Долли что-то по-немецки. Она ответила резким тоном, и он исчез на несколько минут, а его любовница налила себе виски и закурила у окна.
Странное чувство охватило Пино. Словно что-то в Лейерсе попалось ему на глаза, но он упустил это. Что же это было?
Когда генерал вернулся, на нем были свежевыглаженная рубашка и галстук. Через плечо переброшен пиджак.
– Мы вернемся через пару часов, – сказал Лейерс Пино, проходя мимо.
Пино проводил взглядом генерала и Долли, снова испытывая это странное чувство, а потом попытался вспомнить, каким был Лейерс несколько минут назад – без рубашки и…
Боже мой, подумал он.
3
Дверь закрылась. Он услышал, как заскрипели половицы, повернул голову и увидел Анну.
– Бакалейщик сказал, что пятнадцать членов Сопротивления были расстреляны на Пьяццале Лорето сегодня утром, – сказала она, заламывая руки. – Это правда?
И снова эта сцена во всем ее ужасе встала перед глазами Пино.
– Я видел все это. Среди них был мой друг.
Анна прикрыла рукой рот.
– Ах вы, бедняга… пожалуйста, пройдем на кухню. У меня есть шницель, ньокки и чесночное масло. Я открою одну из бутылок лучшего вина. Генерал никогда не узнает.
Очень скоро они сидели за маленьким столиком в безукоризненной кухне-столовой. Горела свеча, Анна сидела напротив него, прихлебывая вино.
«Оленина?» – подумал Пино, ощущая божественный аромат над тарелкой. Когда он в последний раз ел оленину? До бомбардировок? Он отрезал кусочек.
– Боже, – простонал он. – Как вкусно.
Анна улыбнулась:
– Моя бабушка, царствие ей небесное, это ее рецепт.
Они ели. Разговаривали. Он рассказал ей о том, что случилось на Пьяццале Лорето, и она уронила голову на руки и несколько секунд сидела так. Когда она снова посмотрела на Пино, он увидел, что ее глаза распухли и влажны от слез.
– Как люди могут совершать такие злодейства? – спросила Анна; расплавленный воск скатился по свече и растекся по чашечке подсвечника. – Неужели они не боятся за свои души?
Пино подумал о Рауффе и чернорубашечниках в капюшонах.
– Не думаю, что такие люди заботятся о своих душах, – сказал Пино, доедая шницель. – Они словно уже посвятили себя злу, а если погрузятся в него еще глубже, то это не будет иметь значения.
Анна посмотрела мимо Пино куда-то вдаль. Потом перевела взгляд на него и спросила:
– Так как же итальянский мальчик оказался водителем влиятельного нацистского генерала?
Огорченный ее вопросом, Пино сказал:
– Я не мальчик. Мне восемнадцать.
– Восемнадцать.
– А сколько вам?
– Почти двадцать четыре. Хотите еще? Еды? Вина?
– Можно я сначала воспользуюсь туалетом? – сказал Пино.
– По коридору, первая дверь направо, – сказала она и потянулась к бутылке с вином.
Пино прошел по гостиной в коридор, устланный ковром и тускло освещенный двумя слабенькими лампочками. Он открыл первую дверь справа, включил свет и вошел в душевую с выложенным плиткой полом, шкафчиком с косметикой над умывальником и еще одной дверью. Он подошел ко второй двери, помедлил, коснулся ручки – и она поддалась.
Дверь открылась в темное пространство, в котором так сильно пахло Лейерсом и его любовницей, что Пино на мгновение остановился. Предостерегающий внутренний голос говорил ему, что он должен вернуться в кухню к Анне.
Он включил свет.
Окинув помещение взглядом, Пино сразу понял, что генерал занимает левую часть комнаты, в которой царил идеальный порядок. Сторона Долли, ближняя к Пино, напоминала запущенную костюмерную театра. Здесь стояли две вешалки с вечерними платьями, юбками и блузами. Из ящиков торчали кашемировые свитера. За приоткрытой дверцей стенного шкафа виднелось разноцветье шелковых шарфиков, несколько корсетов, пояс для чулок. У кровати в ряд – единственная уступка Долли порядку – стояли туфли. Рядом, среди стопок книг и шляпных коробок, стоял столик, на нем – большая открытая шкатулка с драгоценностями.
Первым делом Пино осмотрел более аккуратную часть комнаты, сначала верхние ящики, увидел несколько запонок на подставке, щетку для одежды, рожок для обуви и бритвенные принадлежности. Но он искал не это. На ночном столике – тоже ничего.
«Может быть, я ошибся? – подумал он, но тут же покачал головой. – Нет, не ошибся».
Но куда Лейерс мог его положить? Пино проверил под матрасом, под кроватью, собирался осмотреть генеральский набор для бритья, когда увидел что-то в зеркале, что-то в хаосе той части комнаты, которая принадлежала Долли.
Пино обошел кровать, ступая на цыпочках, чтобы под ногу не попалась какая-нибудь из вещиц Долли, и наконец подошел к шкатулке с драгоценностями. Жемчужные бусы, золотые колье, множество всяких других ожерелий висели на крючочках на крышке внутри шкатулки.
Он отодвинул их в поисках кое-чего попроще, и тут…
Вот она. Пино дрожал от возбуждения, извлекая из шкатулки тонкую цепочку с ключом от генеральского саквояжа. Он сунул ее в карман брюк.
– Что вы делаете?
4
Пино развернулся, сердце екнуло у него в груди. В дверях ванной стояла Анна, скрестив руки, в одной держа бокал с вином. Она подозрительно вглядывалась в Пино.
– Так, смотрю, – ответил Пино.
– В шкатулке для драгоценностей?
Он пожал плечами:
– Просто смотрю.
– Нет, не просто, – сердито сказала Анна. – Я видела, вы что-то положили в карман.
Пино не знал, что ему отвечать, что делать.
– Значит, вы вор, – с отвращением сказала Анна. – Я должна была догадаться.
– Я не вор, – сказал Пино, направляясь к ней.
– Нет? – сказала она, делая шаг назад. – А кто же вы?
– Я… не могу вам сказать.
– Скажите мне, или я скажу Долли, где нашла вас.
Пино не знал, что ему делать. Он мог ударить ее и убежать. Или…
– Я тайный агент… Союзников.
Анна уничижительно рассмеялась:
– Тайный агент? Вы?
Он разозлился:
– А кто лучше подходит для этой роли? Я с ним всюду бываю, – ответил Пино.
Анна погрузилась в молчание, с сомнением глядя на него.
– Расскажите мне, как вы стали тайным агентом.
Пино, поразмыслив, в нескольких словах рассказал ей о «Каса Альпина», о том, чем он там занимался, о том, как родители, опасаясь за его жизнь, заставили его поступить в «Организацию Тодта», о том, как счастливый случай привел его с вокзала Модены в немецкий госпиталь, а оттуда за баранку автомобиля генерала Лейерса.
– Вы можете верить мне или нет, – закончил он. – Но я вручил в ваши руки мою жизнь. Если об этом узнает Лейерс – мне конец.
Анна внимательно посмотрела на него:
– Что вы положили себе в карман?
– Ключ от его саквояжа, – сказал Пино.
Он этим ключом словно открыл какую-то дверцу в сердце Анны, которая в этот миг переменила отношение к нему, – на ее лице вместо подозрительного выражения появилась медленная мягкая улыбка.
– Так откроем его!
Пино облегченно вздохнул. Она ему поверила, она ничего не скажет Лейерсу. Но если она вместе с ним откроет саквояж и генерал узнает об этом, то Анна будет мертва, как и он.
– У меня другие планы на сегодня, – сказал он.
– Какие?
– Я вам покажу, – сказал он и пошел на кухню.
Свеча все еще мерцала на столе. Он взял ее и вылил немного воска на стол.
– Не делайте этого, – сказала Анна.
– Воск сойдет без следа, – ответил Пино, доставая из кармана цепочку с ключом.
Он снял ключ с цепочки, дождался, когда воск затвердел до консистенции замазки, потом осторожно вдавил в нее ключ.
– Теперь я смогу сделать копию и открыть саквояж, когда представится удобный случай, – сказал он. – У вас есть зубочистка и кухонная лопаточка?
Она посмотрела на него по-новому и с удивлением достала зубочистку из шкафчика. Пино осторожно вытащил ключ из воска, вымыл его в горячей воде. Она положила на стол лопаточку, и он отделил воск от столешницы. Завернул охлаждающуюся форму в салфетку и сунул в карман рубашки.
– Что теперь? – спросила Анна, сверкая глазами. – Это восхитительно!
Пино улыбнулся ей. Да, это было восхитительно.
– Я загляну в саквояж, а потом верну ключ в шкатулку Долли.
Он думал, она одобрит это, но Анна надула губы.
– В чем дело? – спросил Пино.
Она пожала плечами:
– Вы сказали, что когда изготовите ключ, то сможете заглянуть в чемодан в любое время, и я думала, мы вернем ключ на место, а потом…
– Что потом?
– Вы могли бы поцеловать меня, – сказала Анна обыденным тоном. – Ведь вы хотите этого?
Пино желал было возразить, но потом сказал:
– Вы и представить себе не можете, как хочу.
5
Он положил ключ на место и закрыл дверь в спальню Долли. Анна ждала его в кухне с улыбкой на лице. Она показала на стул. Пино сел, а она поставила бокал с вином и присела ему на колени, обняла за шею и поцеловала.
Обнимая Анну, впервые чувствуя ее такие податливые губы и ощущая ее чудесный аромат, Пино воображал, что скрипка играет соло первые такты волшебной мелодии. Эта музыка так услаждала Пино, что его пробрала дрожь.
Анна прервала поцелуй и прижалась лбом к его лбу.
– Я думала, что так оно и будет, – прошептала она.
– Я молился об этом, – сказал он. – С тех пор, как в первый раз увидел тебя.
– Как мне повезло, – сказала Анна и поцеловала его еще раз.
Пино крепче прижал ее к себе, удивляясь тому, как они подходят друг другу, словно виолончель присоединилась к скрипке, он как будто обрел потерянную часть себя и стал больше благодаря ее прикосновению, вкусу ее губ и нежной доброте ее глаз. Он хотел только одного – держать ее в объятиях столько, сколько позволит Бог. Они поцеловались в третий раз. Пино прижался губами к ее шее, и ей это, казалось, было приятно.
– Я хочу все знать о тебе, – пробормотал он. – Откуда ты и…
Анна отстранилась от него:
– Я тебе сказала – из Триеста.
– Какой ты была в детстве?
– Странной.
– Не может быть.
– Так говорила моя мать.
– Какой она была?
Анна приложила палец к губам Пино, заглянула в его глаза и сказала:
– Кто-то очень мудрый когда-то говорил мне, что, открывая наши сердца, открывая наши шрамы, мы становимся человечными, слабыми и цельными.
Он нахмурился:
– И?..
– Я не готова показать тебе мои шрамы. Не хочу, чтобы ты видел меня человечной, слабой и цельной. Я хочу, чтобы мы… были сказкой друг для друга, просто чтобы отвлечься от войны.
Анна поцеловала его еще раз. Пино показалось, что к струнным в его груди присоединились духовые, а его разум и тело свелись к одному: к музыке Анны-Марты, и ничему другому.
