Глава двадцатая
Косые лучи полуденного солнца падали сквозь высокие окна тронного зала, отливая золотом на пышных одеждах знати. Король и королева, облаченные в пурпурные мантии, восседали на троне, под шелковым балдахином.
Перед ними, в новенькой рубахе и штанах, стоял Хобан. Он очень старался гордо держать голову и не втягивать ее в плечи, но, кажется, стоя перед архиепископом, он и то был не так перепуган.
— Пусть знают все, — рявкнула луженая глотка герольда, — что этот добрый человек, по имени Хобан, храбро проник в монастырь Святого Видикона, понимая, что ждет его в случае неудачи, но будучи преисполнен решимости узнать сведения, жизненно необходимые Его Величествам, помог изловить предателя Альфонсо и тем самым поспешествовал одержанию победы на равнине Деспар. В знак признания названных заслуг, Их Величества награждают его почетным Орденом Прялки!
Зал взорвался взволнованным гомоном. Это была высшая награда, какой только могли наградить принадлежащих к Четвертому Сословию. Туан кивнул сэру Марису, который выступил вперед и опустил цепь на шею Хобана. Тот с изумлением уставился на орден, закачавшийся у него на груди.
Протрубили фанфары, и придворные умолкли. Катарина вздернула голову:
— Чтобы должным образом наградить твою доблесть, храбрый Хобан, мы освобождаем тебя от крепостной повинности, объявляем тебя свободным йоменом и нарекаем Бравым!
В этот раз крики были еще громче и гораздо доброжелательней. Хобан покраснел, как свекла.
— Ваше Величество… я не достоин…
Туан прервал его, подняв руку, и подал жест герольду, который снова протрубил.
Придворные притихли, и король добавил:
— Жалуем тебе десять акров земли, в полное владение тебе и всему твоему потомству! Десять акров в графстве Скиччи, бывших владениях ди Медичи, а ныне в пределах владений лорда Верховного Чародея!
Хобан чуть в обморок не упал, а рокот голосов придворных зашумел, прямо как прибой. Награждать лояльных вассалов наделами из владений бунтовщиков было в порядке вещей, но этот дар возвещал о начале королевского правосудия.
— Господин мой, это же так далеко от нас, за горами, — шепнула Гвен на ухо мужу.
— Знаю, дорогая, — ответил Род. — Но кажется, сейчас не совсем подходящий случай говорить, что я терпеть не могу быть землевладельцем.
Хобана увел прочь со светлы очи короля с королевой слуга; Хобан явно нуждался в такой помощи — он до того растерялся, что не соображал, куда идет. Туан подождал, пока шум придворных не утихнет, а потом еще раз кивнул сэру Марису. Сенешаль махнул рукой стражникам, и те расступились. Рыцари ввели в зал герцога ди Медичи и его сторонников, ступавших с высоко поднятыми головами, пусть и сгибаясь под тяжестью цепей. Их выстроили перед троном. Если бы взгляды могли убивать, Туан и Катарина погибли бы на месте.
Катарина ответила пленникам не менее теплым взглядом, но лицо Туана сохраняло спокойствие. Он поднялся.
Стало очень тихо.
— Вы виновны в государственной измене, — провозгласил король. — Выслушайте же наш приговор: часть владений каждого из вас будет отдана вашим соседям, сохранившим верность Короне. У вас же остается один день и одна ночь, чтобы свести счеты с Господом, прежде чем вы подниметесь на эшафот, и ваши головы будут отрублены от тел.
Взгляды пленников теперь были взглядами людей, смирившихся с судьбой; они рискнули и они проиграли. Придворных вокруг удивило лишь милосердие короля: знатные дворяне или нет, но он мог настоять на том, чтобы их четвертовали.
Поэтому они были почти возмущены, когда из их рядов вперед выступил граф Гибелли.
— Милости! Я прошу милости для моего отца!
— Назад! — яростно прошипел ди Медичи. Туан повернулся к юному вельможе и размеренно кивнул головой.
— Лорд Гибелли, ты верно и преданно служил нам в этой усобице. Говори же, мы слушаем.
Гибелли опустился на колено, а Маршалл и его товарищи вышли вперед и также опустились рядом с ним.
— Он совершил тяжкое преступление, — взмолился Гибелли, — но я молю о великодушии и милосердии! Пощадите наших отцов! Дайте им хотя бы возможность для раскаяния, умоляем вас!
— Дворянин не должен умолять, — проскрежетал ди Медичи.
Туан переглянулся с Катариной, а затем снова посмотрел на Гибелли.
— Пусть будет так, как ты просишь. Эту вашу просьбу мы выполним. Ваши родители удалятся в монастырь, который они еще так недавно поддерживали, или в какой-либо далекий замок, под надежной охраной.
— Вы милосердны, государь, — склонил голову Гибелли. — Ваши преданные слуги будут вечно благодарить вас.
— И ваша преданность будет вознаграждена, — ответил Туан, и все замерли, уже догадываясь, что же сейчас будет сказано. В конце концов, таковы правила игры, ведь молодые лорды встали на сторону Короны.
Туан не обманул ничьих ожиданий.
— Возьмите же каждый владения и титул своего отца. Ты, Гибелли, с этой минуты становишься герцогом ди Медичи; ты, Гвельф, — герцогом Борджиа. Владейте своими урезанными наделами и смотрите, держите их в лучшем порядке, чем ваши родители!
Придворные одобрительно зашумели.
— Это может оказаться опасным, мой господин, — заметила Гвен.
— А может и сработать, — впрочем, голос Рода прозвучал не очень уверенно. — Может быть, они не станут рисковать, чтобы их семейства не потеряли еще больше земель.
Шум стих, потому что вперед выступил ди Медичи. Он заговорил, ворчливо, но заговорил.
— Я благодарю Ваши Величества за заботу о моем роде. И… — тут он уголком глаза взглянул на сына, — я воздаю тебе должное, сын мой, за твое благоразумие.
Юноша понимающе посмотрел на Туана, но Катарина опередила.
— Вы знаете, милорд, нас гораздо больше обрадовало бы, если бы причиной вашей верности послужила преданность, но мы с радостью примем и верность из благоразумия.
— Благодарю вас, Ваши Величества, — Гибелли старался скрыть облегчение, но не очень искусно.
— И потому предлагаю вам моего первенца заложником.
— Ему легко обещать, первенец-то еще не родился, — хмыкнул Род.
— По-моему, Гибелли даже ни с кем не обручен, — согласилась Гвен.
Король медленно покачал головой:
— Ты не совершил никакой измены, милорд герцог, и в заложнике нет нужды.
Гибелли со товарищи удивленно вскинули головы, переглядываясь друг с другом.
Туан нахмурился и покосился на Катарину.
Из рядов придворных с низким поклоном вышел Д'Аугусто.
— Ваше Величество!
— Мы слушаем тебя, Д'Аугусто, — ответил Туан.
— Ваше Величество, нижайше обращаюсь с просьбой!
— Считай, что она уже исполнена, — улыбнулась Катарина, — хотя ты еще ничего не сказал. Но мы исполним любое твое желание в награду за самоотверженную преданность нашему делу.
— И в знак нашей радости по случаю рождения твоего сына! — на лице Туана в первый раз за весь день появилась улыбка.
Весь зал снова зашумел. Даже молодые лорды, кажется, удивились.
— Я даже не знал, что графиня собралась рожать! — заметил Род.
— Схватки начались ранним утром, и малыш родился три часа назад, — улыбнулась Гвен.
— Для чего, спрашивается, я раскидываю повсюду разведсети? — вздохнул Род.
— Воистину, — воскликнула Катарина, и зал мгновенно умолк, — мы сожалеем, что разожженный аббатом мятеж помешал нам почтить твоего наследника посещением, как подобает его положению. Но будь уверен, мы восполним это упущение, как только порядок будет восстановлен.
— Благодарю вас, Ваши Величества, — теплый взгляд, которым Д'Аугусто обменялся с Туаном, был его пропуском в неписанное братство папаш. — Ибо просьба, о которой я просил, касается моего мальчика.
Туан сдвинул брови: это была неожиданность.
— Тебе осталось только назвать ее.
— Когда мой сын достигнет четырнадцати лет, Ваше Величество, вы примете его во дворце, где он будет служить оруженосцем!
Придворные вновь забурлили. Туан с Катариной обменялись озадаченными взглядами. Катарина кивнула, и Туан повторил ее жест, оборачиваясь к Д'Аугусто.
Знать затихла, чтобы услышать ответ.
— Твоя просьба будет исполнена, и с радостью, — ответил Туан, и собравшиеся радостно зашумели.
* * *
Вечером, когда заходящее солнце превратило лежавшую за окнами кабинета равнину в зачарованное царство, Туан поинтересовался:
— Нет, конечно, мы польщены, и на мой взгляд, значительно продвинулись к тому, чтобы объединить эту землю в единое целое — но зачем ему было просить об этом? Ведь малышу не исполнилось еще и трех часов?
— И мы ведь объявили, что не требуем никаких заложников, — добавила Катарина. — С какой стати ему было заставлять нас все-таки взять его сына?
— По-моему, — с улыбкой отозвалась Гвен, — Д'Аугусто просто не может представить себе другого места, где бы его наследник мог лучше провести юные года, как королевский дворец.
— Правильно, — кивнул Род. — Он хочет быть уверенным, что его сын попадет в лучшую школу, и поэтому решил заранее зарезервировать место.
* * *
А на следующий вечер Род стоял в монастырской трапезной, прячась в тени колонны. Он был здесь по приглашению Генерала Ордена, и все знали об его присутствии, но Род решил, что сейчас лучше всего постараться как можно меньше привлекать к себе взоры.
Тем более, что он и не мог претендовать на особое внимание — ведь в большом кресле на возвышении восседал сам Генерал Ордена, а перед ним, закованный в цепи, стоял аббат.
МакДжи пристально смотрел на аббата.
— Ты должен понимать, преподобный отец, что больше ты не можешь быть здесь аббатом.
— Да, я тяжко согрешил, — склонил голову аббат. — И хуже того, я проявил слабость в суждениях, которая нанесла великий урон нашему Ордену и даже могла бы привести к его падению.
— Могла бы, — кивнул генерал. — С этих пор Орден на Греймари уже никогда не будет единым — хотя учитывая все обстоятельства, это было бы наилучшим решением.
Монахи беспокойно переглядывались, но никто не осмеливался заговорить.
— В глазах короля и королевы, — продолжал Генерал, — ты и твой секретарь виновны в государственной измене.
— Я признаю, что грешен, — отозвался аббат. Его глаза были опущены, но голос звучал четко, хотя и покорно. — Я тяжело согрешил перед Богом и перед людьми, и заслуживаю самого тяжкого из наказаний, какое вы мне сможете отмерить.
— Воистину, ибо ты поддался искушению. Но твой секретарь, брат Альфонсо, еще более заслуживает такого наказания, ибо это он соблазнил тебя призрачными видениями власти и гордыни.
Странно, но в глазах МакДжи просвечивало сочувствие.
— Что до твоего секретаря, то в нем у нас не было сомнений, и мы передали его мирской власти.
«Как же, как же, — сказал про себя Род. — Так вам Туан его и отдал бы».
«Он даже еще не проснулся», — заметил Векс.
«И никогда не проснулся бы, будь на то воля Брома!»
«Он забыл указать, что брат Альфонсо в действительности является агентом футуриан, и только притворялся монахом», — добавил Векс.
«Еще бы! Он клятвенно обещал мне, что никому не скажет этого!»
— Я заслуживаю не меньшей участи, — понурился аббат.
МакДжи медленно поднял голову.
— Что ж, он сам произнес свой приговор.
Потом обвел зал взглядом.
— Если кто-то из вас хочет сказать в пользу этого человека, пусть сделает это сейчас!
Никто не сдвинулся с места, монахи только боязливо косились друг на друга.
Затем вперед нерешительно выступил брат Анно.
— Говори, — с удивлением посмотрел на него МакДжи.
— Я Анно, брат Хобана, — произнес монах. — Того, кто пришел сюда, как один из нас, чтобы шпионить для короля. Когда это открылось, обвиняемый еще был аббатом и проявил милосердие к моему брату, хотя того и обвиняли в измене нашему Ордену. Все мы радуемся этому теперь, когда оказалось, что преступление Хобана на самом деле не было преступлением. Неужели милосердие не будет проявлено к тому, кто сам выказал милосердие?
МакДжи медленно кивнул.
— Хорошо сказано, брат Анно, — затем посмотрел на бывшего аббата. — Я дарю тебе жизнь.
Аббат, как громом пораженный, уставился на Генерала.
— Тем не менее, хотя ты и доказал, что недостоин той высокой должности, которую занимал, многие, стремящиеся к ереси или к власти, будут видеть в тебе союзника. Поэтому я решил, что ты проведешь остаток жизни в уединенном размышлении, под надежной охраной, далеко за пределами досягаемости любого из обитателей Греймари. Аббат чуть не рухнул наземь от облегчения.
— Благодарю вас, милорд, за вашу доброту и снисходительность!
«Посмотрим, как он запоет, когда узнает, что Генерал имел в виду, говоря «далеко за пределами», — пробормотал Род, когда Анно и здоровенный монах увели бывшего аббата прочь.
«Будем надеяться, что ему все равно. Он может быть вполне искренним в своем стремлении к уединению и размышлениям».
«Хлыстун? — Род наморщил лоб и медленно покачал головой. — Да, кажется, в нем есть такая струнка».
Его Преподобие откашлялся, и монахи стихли.
— Я должен сказать и о леди Мэйроуз. Я посоветовался с королем, и мы пришли к решению, что молодая баронесса заслужила пожизненное заточение, и проживет остаток дней, как кающаяся грешница. Люди короля уже отправились на поиски заброшенной башни где-нибудь подальше от людских глаз.
Должно быть, эти «люди» уже знали о подходящей башне, не успел король и рта открыть, подумал Род.
— Ее бабушка, из любви к внучке, согласилась стать ее надсмотрщицей, — продолжал генерал, — а охранять ее будут неподкупные стражи.
Кое-кто из монахов содрогнулся при одной мысли о том, каково это для такой юной леди — провести остаток жизни в заключении, Уж лучше смерть, чем это, читалось у них на лицах.
— Брат Анно, — окликнул МакДжи. Молодой монах оглянулся по сторонам, потом шагнул вперед.
— Да, мой господин!
— Ты единственный, молодой Анно, проявил и храбрость, и преданность истине и Ордену — чувства, которыми должны бы обладать все наши монахи. И потому объявляю тебя аббатом местного ордена, на срок в пять лет, по истечении которых твои братья решат, оставить ли в этой должности тебя или выбрать нового аббата.
Анно побледнел.
— Милорд, — выговорил он, запинаясь, — я недостоин…
— Каждый хороший аббат думает точно так же, — ворчливо ответил МакДжи. — Иди-ка сюда!
Анно, спотыкаясь, поднялся на возвышение, а МакДжи встал из кресла и отступил в сторону.
— Садись, садись, сюда, в кресло… Знаю, это непросто, но ведь ты же не напрашивался, верно? А теперь!..
Он выпрямился и посмотрел на монахов.
— Теперь подходите сюда, по одному, и клянитесь повиноваться вашему новому аббату!
Монахи, даже не задумавшись, немедленно выстроились в очередь. Сначала, принимая у них клятву верности, Анно запинался, но по мере того, как очередь продвигалась вперед, его голос звучал все увереннее и увереннее.
Его Преподобие поднял голову, посмотрел через весь зал на Рода и подмигнул.
* * *
За спиной у них, за стенами аббатства, красноглазые монахи тянули вечерню, убаюкивая своими голосами ночь. Сверху медленно опускалась черная тень, становившаяся все больше и больше.
Бывший аббат, стоявший перед ними, охнул и уставился на опускавшийся космический корабль.
— Нет-нет, он знает, что это такое, — покачал головой МакДжи. — Не забывайте, лорд Чародей, что за стенами монастыря мои монахи хранят знания о технологии, не давая им умереть.
— Не забуду, — ответил Род. — Бедняга, наверное, еще сильнее перепугался, теперь-то он знает, куда ему придется уехать.
— У меня осталось достаточно веры в этого человека, чтобы искренне думать, что он будет только рад провести остаток лет в молитвах.
— Еще бы, — с горечью отозвался Род. — Особенно если вспомнить о том, сколько бед он принес, отправляя своих монахов творить фальшивые призраки, внося смятение в людские души и заставляя их сомневаться в их Церкви, о тех смертях, которые могли бы случиться — и все из-за того, что религия — очень удобный способ обрести власть!
— У вас есть повод для горечи, — кивнул МакДжи. — Только пожалуйста, лорд Чародей, не забывайте, что не Вера совершила все эти деяния, но человек, использовавший Веру для своих мирских целей!
— Верно, религию саму по себе винить не в чем. Но единственный способ оградить ее от «мирского» — это ограничить ее до простых убеждений, без всяких мест поклонения или служителей культа.
— Вера без Церкви? — с усмешкой покачал головой МакДжи. — Это старый аргумент, лорд Чародей… Мол, религия хороша до тех пор, пока не становится организованной.
— Он может быть старым, но я что-то не слышал, чтобы его до конца опровергли. Как только религия становится организованной, святой отец, она становится мячом в игре, она больше не может служить арбитром, и на нее нельзя положиться, как на правила игры.
Плечи генерала дрогнули от еле сдерживаемого смеха.
— Значит, вера — это что-то вроде футбола? Мне кажется, что религия может натворить куда больше бед в руках любителей, лорд Чародей, чем в руках профессионалов. И даже если принять вашу идею, то не думаю, что организации можно избежать. Существовали секты, вроде таоистов или методистов, которые начинались с той же идеи — не должно быть ни религиозной иерархии, ни служителей культа — и которые в конце концов обзавелись и тем, и другим.
— Возможно, вы и правы. Рано или поздно, любой религией кто-то попытается заработать себе на жизнь.
— Я не стал бы формулировать это именно так, — нахмурился МакДжи. — Более точным было бы сказать, что в минуту душевного беспокойства люди всегда будут искать наставника и учителя, и будут искать в своей религии ответов на вопросы духа. Поэтому, рано или поздно, возникнут священнослужители.
— То, что это неизбежно, еще не значит, что это правильно, — возразил Род. — Простой человек всегда будет стремиться отдать свою совесть, ответственность за свою жизнь, в руки кого-то другого. Очень немногие соглашаются нести эту ношу на своих плечах, святой отец.
— Вот как? — в голосе Генерала ордена наконец мелькнули первые нотки раздражения. — А как вы сами справляетесь со своей собственной совестью, лорд Чародей?
— Терплю. Это вовсе не так уж приятно, уверяю вас, но в целом мне удастся пережить тяжелые моменты самостоятельно. Конечно, у меня еще и чудесная жена…
— И вы никогда не искали помощи у специалиста в вопросах веры?
— Искать — нет. Как правило, они предлагают помощь, не спросясь.
— А что вы делаете тогда, когда оказывается, что совершили что-то не то, а назад дороги нет?
— Вы хотите сказать — не ищу ли я исповеди или причастия? — сухо усмехнулся Род. — Только на Пасху, святой отец. Я до сих пор считаю, что исповедь — одно из средств Церкви по контролю за мыслью. Да, время от времени я исповедуюсь — но гораздо чаще священника под рукой не оказывается, и мне приходится извиняться перед Богом самостоятельно. Конечно, когда я все-таки добираюсь до священника, то исповедь, бывает, затягивается. Может быть, это и ни к чему, но и вреда от этого не будет — а застраховать свою загробную жизнь никогда не помешает.
— Лекарство от долгих исповедей — исповедаться чаще. Вы давно были на исповеди?
— Нет, святой отец. С последнего раза я и не грешил по-крупному.
Интересно, что же лорд Чародей имеет в виду под «грешить по-крупному», подумал МакДжи, припомнив длинный перечень обманов ближнего своего и прочих отнюдь не невинных трюков, которым Род находил оправдание при нем.
— Ну, все равно, сходите — душе это только на пользу.
— Чьей душе, святой отец? Вашей или моей?
* * *
Род закрыл глаза и со вздохом огромного облегчения откинулся на спинку кресла.
— Ну-ну, любовь моя, — Гвен присела рядом и погладила мужа по лбу. — Все закончилось. Может быть, в будущем Его Преподобие будет уделять нам больше внимания.
— Об этом ты промолчать не можешь, верно? — встрепенулся Род.
— Ты что, не хочешь этого? — глаза Гвен расширились.
— Только до тех пор, пока ему не придет в голову козырять кругом своим положением.
— Ты что! Быть такого не может, отец МакДжи — настоящий святой!
— Даже безгрешный может поддаться искушению, как только что доказал бывший архиепископ. Насчет МакДжи я особенно не беспокоюсь — этот еще из лучших. Но рано или поздно на его место придет другой. Лет через десять, может быть, двадцать… и я жду этого без особого энтузиазма.
— Но они не смогут сделать многого, не раскрыв знаний монахов об удивительных машинах, — нахмурилась Гвен.
— Конечно, это утешает, но они и сами по себе могут наломать немало дров.
Дверь спальни приоткрылась, и наружу выплыло маленькое привидение в белой ночной рубашке. Привидение скользнуло к рукомойнику, напилось из носика и собралось обратно.
Род протянул руки и поймал призрака за пояс, когда тот собирался проскользнуть мимо. Малыш радостно взвизгнул, для порядка немного побарахтался, стараясь вырваться, и приземлился у отца на коленях.
— По-моему, тебе давно уже полагалось спать.
— Жажда замучила, папа, — пояснил Грегори.
— Жажда воды? Это еще куда ни шло.
— А что плохого в том, чтобы жаждать совершенства? — серьезно взглянул на него сын.
— Нет-нет, ничего, — по спине вновь пробежали мурашки. Род постарался не замечать их. — Но шастаньем по ночам туда-сюда этого не добьешься.
— Естественно, этого можно достичь только знаниями, — усмехнулся Грегори. — Его Преподобие был прав, папа. Мое призвание — учиться, и не в монастыре.
Мурашки сами собой прошли.
— Я же говорил, он славный человек. А как насчет компании?
— Так, как он советовал — я соберу общество ученых.
Род уставился на мальчика, уже прокручивая в уме возможные последствия.
— Конечно же, так и поступай! У нас будет настоящий университет Греймари, верно?
Он ссадил малыша с колен, развернул его лицом к спальне и шлепком под зад отправил к дверям.
— Ну ладно, наговорились. А теперь марш в кровать, и спать — на сегодня приключений хватит.
Грегори театрально проскулил и послушно поплелся в спальню.
Едва за сыном закрылась дверь, Гвен задумчиво улыбнулась Роду.
— Ну вот, теперь он избавлен от всего, чего ты боялся. Неужели было бы так плохо, если бы он стал священником, мой господин?
— Да! Не то чтобы с духовниками не все в порядке, дорогая, — у Грегори просто слишком свободный ум, чтобы он был счастлив среди них.
Гвен с полнейшим изумлением уставилась на него. Затем кивнула.
— А ведь верно! Как я этого не замечала?
— Потому что тебе никогда не приходило в голову, что Церковь может ограничивать чье-то мышление. И никому на этой планете такое не приходит в голову.
Жена одарила его своим фирменным взглядом «ну-ка-убеди-меня».
— Почему это «никогда»?
— Потому что никто из вас не знает, что думать можно по-разному. Вы растете в убеждении, что есть только одна Истина, и она — в руках Церкви.
— Но ведь так оно и есть…
— Тем не менее у Истины есть множество граней, которых Церковь не желает замечать.
— Если эти грани откроются, быть не может, чтобы святые отцы не приняли их с распростертыми объятиями.
— Примут, как же — как вторую обитель, — покачал головой Род. — Извини, но я не верю, что Религия с радостью принимает новые идеи.
— Однако раннимедской обители дозволено существовать — как и новым идеям.
— Идеи будут, будут и попытки искоренить их. А мне не хочется, чтобы Грегори попал меж этих жерновов.
— Тоже верно, — неохотно согласилась Гвен. — Но теперь-то наша страна будет относиться к новому и непохожему более терпимо, особенно после того, как кое у кого из старой знати владения усекли на четверть, и возвысили новую знать.
— М-да, — Род свирепо уставился в камин. — Ты что, специально напоминаешь мне о моих новых обязанностях?
— Но ведь это твой долг, — не унималась Гвен.
— Где это слыхано — безземельный лорд? — На кой мне ответственность за целую кучу крестьян?
— Почему бы и нет? Ты ведь уже взял на себя ответственность за весь Греймари? А кроме того, на наших новых землях стоит замок!
— Мрачная каменная развалина, в которой уже сотню лет, как никто не живет! Нет, спасибо, этого дома для меня достаточно, и лучшего не надо.
— К этому я всегда и стремилась, — Гвен обвила руками шею мужа и потерлась щекой о затылок. — И все-таки, на лето нам будет куда улизнуть.
— Улизнуть? — поднял голову Род. — Туану и Катарине будет не так-то просто вытащить нас оттуда, верно?
— Еще бы, — удовлетворенно промурлыкала она. — Неужели и в таком месте ты не найдешь себе покоя, мой господин?
— Ну-у, если так, то найду, — усмехнулся Род, откинув голову назад и любуясь на Гвен. — За что я тебя люблю, дорогая, — ты всегда смотришь на вещи с хорошей стороны.
Она заглянула ему в глаза и медленно улыбнулась.
— И больше ни за что?
— Есть еще парочка вещей… — Род потянулся, руки скользнули под волосами, обняли Гвен за шею, притягивая ее ближе. — Как ты думаешь, дети уже заснули?
Глаза колдуньи на мгновение расфокусировались, затем она снова улыбнулась ему.
— Без задних ног, — прошептала Гвен, нащупала губы супруга и влепила ему долгий и весьма бодрящий поцелуй.
notes
