Глава пятнадцатая
Лютни и гобои плели плавную мелодию, умиротворявшую душу каждого, кто вступал в главную церковь Раннимеда. Под сводами вознеслись звуки хорала, и в храм рука об руку вошли Их Величества. Перед королем и королевой, не по годам величаво, ступали их сыновья. Лакеи шли впереди, фрейлины шествовали сзади. Слушать мессу в соборе собралась треть королевского двора, остальным пришлось довольствоваться часовней.
Королевская семья уселась. Катарина с улыбкой сжала руку Туана. Он улыбнулся в ответ. На несколько кратких минут благость Господня коснулась и их душ.
Хорал завершился торжествующей Аллилуйей, и священник с кафедры воскликнул:
— О возлюбленные братие мои во Христе!
Вздрогнув от неожиданности, Катарина и Туан недоуменно поглядели на священника. А что же Introit? Что же Confiteor, Gloria, послания и евангелие?
— В это воскресенье мессы не будет, — угрюмо произнес священник.
Туан нахмурился, Катарина потемнела, а вокруг разразилась буря негодующих возгласов.
Священник с той же угрюмой миной дождался, пока шум утихнет, потом развернул свиток.
— Я должен прочесть вам послание нашего Преподобного Архиепископа.
Катарина аж подпрыгнула в кресле, но Туан сдержал жену.
— Пусть говорит. Мы еще не деспоты. И лучше, чтобы претензии были высказаны открыто.
Королева подчинилась, кипя от негодования. Ален и Диармид перепугано поглядывали на родителей.
— О возлюбленные братие мои, — стал читать священник. — С великой грустью объявляю, что Туан и Катарина, бывшие некогда королем и королевой земли нашей, — суть еретики, возмутившиеся против Слова Господня и Греймарийской Церкви, и потому объявляю их отлученными от Церкви и Святого Причастия Господа нашего.
Буря возгласов превратилась в ураган, и даже слуги, кажется, отпрянули от Их Величеств. Побелевшая Катарина, стиснув кулачки, вскочила на ноги, Туан рядом с ней.
— Бывшие! Некогда! — прошипела Катарина. — Да как он осмелился сказать такое — бывшие?
Священник махал руками, призывая к тишине. Когда гомон немного поутих, стало слышно, как он надрывается:
— …выслушайте же, прежде чем мне закроют рот силой! Его Светлость Архиепископ говорит: «Сим призываю всех праведных, чьи души преданы Господу, оставить неверных владык и примкнуть ко мне, во владениях моих в Раддигоре, дабы выступить святым походом против означенных еретиков, тиранией своей губящих наш пресветлый остров Греймари!»
Лицо Туана побагровело от ярости.
— Ты закончил? — прорычал он.
— Ваш во Христе, — зачастил священник, — Джон Уиддекомб, милостию Божией Архиепископ Греймарийский.
— Скажи лучше — милостию Джона Уиддекомба! — рявкнул Туан. — Если это все, ты немедля покинешь этот храм! Без всякой мессы!
— И верно, ибо не могу оставаться в святом месте в присутствии еретиков, — отозвался священник, дрожащими руками свертывая письмо. — Ты можешь заткнуть мой рот, если хочешь, Туан Логайр, но тысячи других возвестят о твоих прегрешениях!
— Есть и такие, кто не сделают этого, — с трудом взял себя в руки Туан. Прищурившись, он обернулся к сенешалю.
— Сэр Марис! Скачи в обитель под Раннимедом и отыщи отца Боквилву, чтобы он отслужил нам мессу!
Потом повернулся к Катарине и добавил потише:
— Теперь я, не колеблясь, «использую» их!
Ответом ему были сверкнувшие глаза и пожатие руки.
* * *
Благородных заложников провели в их покои. На этот раз привычной перепалки и ругани между сторонами не последовало. Они молча расселись и мрачно уставились друг на друга, полные самых скверных предчувствий. Никто не проронил ни слова, возможно, потому что не хватало Д'Аугусто, который утешал жену.
Молчание нарушил Маджжиоре.
— Это война, милорды.
Гибелли мрачно кивнул.
— Как же может быть иначе, когда архиепископ отлучает короля от Церкви?
— Но не Рим, — заметил Честер. — Ясно, что теперь у нас два ордена Святого Видикона, а не один.
— Угу, орден Святого Видикона в Риме и орден на Греймари. Черт! — Маршалл безнадежно всплеснул руками. — Как могут быть два Святых Видикона, когда мучеником был только один?
— Среди попов смута, — проворчал Глазго, — и только дурак не видит этого.
— Мой родитель примкнул к архиепископу, — потемнел Маршалл. — Я думал, его пример покажет, что архиепископ прав, уповая на перемены, а Их Величества заблуждаются в своем невежестве.
— Вот еще, — пробормотал Грац. — Послушный архиепископу священник откажется служить мессу в присутствии царственных еретиков, но отец Боквилва охотно допустит их к святому причастию…
— Вот-вот, — прошептал Гибелли. — Кто ж тогда настоящий еретик? Король или архиепископ?
Он вихрем обернулся к двери и ткнул пальцем в Д'Аугусто — молодой лорд только что вошел в зал.
— Объясни-ка нам, а? Ты, всезнайка, который судит обо всех и вся, ну-ка, скажи! Кто верен Господу — Его Величество или Его Светлость?
Д'Аугусто замер от неожиданности. Затем, недоуменно сдвинув брови, шагнул к столу.
— Не знаю, как можно величать аббата «Светлостью», когда он вверг всех нас в такое смятение духа. Для нас гораздо важнее другой вопрос, милорды. С кем мы? С королем? Или…
— …с нашими семьями, которые вскоре наденут траур, — негромко продолжил Грац.
Все замолчали, переглядываясь друг с другом. Нежданное напоминание о том, что все они смертны, черным туманом вползло в души. Напоминание о том, что они могут окончить жизнь на плахе, не дожив и до двадцати пяти.
— Кто встал на сторону Церкви? — тихо спросил Глазго.
— Твой отец, герцог Стюарт, — ответил Гибелли, — и мой родитель. С ними также эрл Маршалл и граф Борджиа.
На лицах молодых дворян не отразилось ни облегчения, ни удивления, лишь кое-кто кивнул. Юные лорды услышали то, что и ожидали услышать.
— Что до меня, — медленно проговорил Гибелли, — если лорд, отец мой, желает, чтобы я взошел на эшафот, мне все равно.
Нервно дернувшийся кадык опроверг его слова.
— По крайней мере, я его не виню — более того, считаю благородным и правильным встать за права нашего сословия. Не сомневаюсь, что смерть моя поразит его в самое сердце и лишь сильнее разожжет огонь мщения, и тогда он вдвойне укрепится в решимости низвергнуть этого выскочку Логайра. На благо рода Савой и всех великих лордов.
Наступила тишина.
— Ты прав, — высказался наконец Гвельф. — Это касается и меня с моим родителем. Но как быть с нашими душами, а? Что, если отец Боквилва прав, а архиепископ ошибается? — Гвельф смотрел на Гибели серьезно, не отрываясь.
— Н-да, — Гибелли поднял глаза на собеседника. — У меня нет большого желания стать проклятым и вечно испытывать муки только потому, что мой отец поддерживал еретика-церковнослужителя.
— Может быть, архиепископ и не ошибается, — вставил Честер. — И что тогда? Может быть, те из нас, кто держится Рима и короля, будут гореть в вечном пламени.
— Тебе легко говорить! — взорвался Гибелли. — Ты-то преспокойно доживешь до своих семидесяти, прежде чем задумаешься о судном дне! Ты-то увидишь, чем кончится эта смута, и какая Церковь права, у тебя еще будет время покаяться в случае чего! А мы, чьи родители восстали против короны, — не успеет король оседлать своего боевого коня, как мы отправимся на плаху!
— Да, мне нечего бояться казни, — ответил Честер, твердо глядя вперед, — если только меня не убьют на поле битвы.
Гибелли замолк, не сводя с него глаз. Молодые лорды оцепенело застыли, до костей пробранные этой леденящей кровь мыслью.
Гвельф грохнул кулаком по столу.
— Банда великовозрастных балбесов! Простофили, дурни! Ну что мы трясемся, глядя, как долгополые бьются над словами! Что толку в их болтовне? Ведь Бог есть Бог, и его-то их слова не изменят.
— Недурно сказано, — съехидничал Глазго. — Ты повторишь это и тогда, когда тебя поволокут под топор?
— Верно подмечено, — Д'Аугусто наконец уселся. — Мы — лорды этой земли, и нам ли не знать всех хитростей борьбы за власть? Разве вы не видите?
Лорды замолкли, удивленно глядя друг на друга, затем неуверенно закивали.
— Это верно, они борются за место под солнцем, — по-волчьи оскалился Гвельф.
— Так давайте смотреть на это именно, как на состязание, — Д'Аугусто подался вперед, наставив на Гибели палец. — Подумайте-ка, милорды, если идет война, и мы хотим, чтобы наш род в любом случае уцелел — как мы поступим?
— Ну… — Гибелли замялся, наморщил лоб. — От нашего рода должно воевать по наследнику с каждой стороны?
— Вот именно! — стукнул по столу Д'Аугусто. — Так с незапамятных времен поступали наши предки, когда могучие владыки сражались за власть. Выступайте на стороне короля, милорды, и повинуйтесь всем его приказам, не больше, но и не меньше, и тогда, если Его Величество победит, вы унаследуете титул и земли своих отцов!
Гибелли удивленно уставился на него. Затем его брови собрались в подозрительной гримасе.
— С какой это стати ты даешь мне такой совет, ты, сторонник короля? Или ты боишься, что я встану на сторону своего рода?
— Признаюсь, я хотел бы этого — но я с не меньшей радостью просто увидел бы тебя живым и в рядах воинов. Там от твоей головы будет больше толку, чем в корзине палача.
— А что, если победят наши родители? — воскликнул Глазго. Гибелли обернулся к нему.
— Неужели до тебя не доходит? Они поймут, почему ты встал на сторону короля, они не хуже нас знают историю своих родов, и их действия в подобных междоусобицах! Не так ли повелось — если в роду было два наследника, то один отправлялся воевать за сюзерена, а второй — за мятежника?
— Верно, — кивнул Глазго. — Конечно, ты прав — несомненно, наши отцы простят своих блудных детей.
— Ха, а мы сохраним головы на пле… — Гибелли осекся. — Боже, каким же трусливым мерзавцем я стал! Ставить свою жизнь превыше чести!
Он резко обернулся к Д'Аугусто:
— Твои хитрые речи, милорд, едва не соблазнили меня нарушить верность моему родителю и роду! Но я знаю твое истинное лицо — лицемер, проныра, ты бросаешься на сторону любого, кому улыбнется удача! Изыди, сатана!
— Мой голос — это голос рассудка, и только, — тихо ответил Д'Аугусто.
— Голос двуличия, голос измены! Уж не потому ли ты встал на сторону Туана Логайра, а?
— Нет, — ответил Д'Аугусто.
* * *
— Что же это? — архиепископ обвиняюще ткнул пальцем в лицо брату Альфонсо. — Ты уверял, что наши монахи возмутят народ против короля! И вот, королевские чародеи предвосхищают каждый наш ход и даже поднимают людей против монахов?
Архиепископ стоял спиной к окнам кабинета, и солнечный свет, бьющий в окно, облекал его фигуру сиянием, оставляя лицо в тени. Брата Альфонсо, казалось, вовсе не трогали брошенные упреки. Он старался сохранить бесстрастное выражение, чтобы не выказать презрения, и отвечал подчеркнуто покорным тоном:
— Это всего лишь разумный ход противника, милорд. И мы должны ответить контрударом.
— Что, контрударом на контрудар? Ты говоришь загадками, брат Альфонсо! Как же мы им ответим?
— Мы обернем против еретиков их же оружие, милорд. Они ищут способов возмутить народ против клира — а мы можем возмутить народ против королевских чародеев, и гораздо быстрее!
Архиепископ поднял голову, глаза насторожились.
— Если народ поднимет свой голос против чародеев, — продолжал брат Альфонсо, — едва ли король осмелится использовать их — из страха перед толпой.
— Он был бы глупцом, если бы поступил иначе, — мрачно заметил архиепископ. — В самом деле, толпу легко настроить против чародеев. И тогда снова запылают костры с ведьмами, и людей будут зарывать в землю с осиновым колом в груди.
— Такова жизнь, — пожал плечами брат Альфонсо.
— Еще бы, вот только благодаря твоему бестолковому совету эта охота на ведьм может обратиться против Ордена! Больше того, люди могут пойти войной на монастырь!
— Не думаю, милорд, — кисло усмехнулся брат Альфонсо. — Есть способ избежать такого риска. Мы можем указать народу, что зло кроется не в чародеях и ведьмах как таковых — а только в Королевском Ковене.
— Ну, и как ты собираешься это сделать? — скривился архиепископ.
— Всего лишь отлучив от Церкви их главу, — злобно осклабился брат Альфонсо. — Просто осудите Верховного Чародея и его жену, как еретиков.
* * *
— Род, ты действительно скачешь в эту деревушку, Мольтрейн, по делу?
— Вообще говоря, средству передвижения не полагается интересоваться такими вопросами, но для Векса Род всегда делал исключение. Конь тоже — для Рода.
— Ну, официально я поехал за колбасой для ужина. По крайней мере, так я сказал Гвен.
— Она не спросила, почему сюда, а не в раннимедский трактир? Он ведь ближе.
— Не спросила. Она понимает, что мне нужно немного побыть одному, подальше ото всех.
— До Мольтрейн и обратно не больше часа, даже самым медленным ходом.
— Этого хватит. И честно сказать, я не найду оправданий, если задержусь дольше. Между нами, Векс, мне кажется, что этот конфликт тревожит Гвен куда больше, чем все переделки, в которых нам пришлось побывать до того.
— Ты хочешь сказать — из-за ее религиозных убеждений?
— Да, кажется, так. Даже не думал, что они у нее есть.
— Несомненно, она умело скрывала их, Род, щадя твои чувства.
— Что ты хочешь этим сказать? — нахмурился Род.
— Она знает о твоей неприязни к внешней стороне религии, Род, к ритуалам и таинствам, и потому скрывает свою тягу ко всему этому.
Род недоуменно уставился в гриву коня.
— Род?
— Я тут, Векс. Нет у меня никакой неприязни к церковной службе — религия мне просто не нравится!
— Ты был воспитан, как католик, Род. Если вера входит в человека еще в детстве, она никогда не покидает его.
— Угу, раннее промывание мозгов, — передернул плечами Род. — Да, должен признаться, что когда речь идет о загробной жизни, я предпочитаю не рисковать.
— Больше, Род, больше — под твоей показной маской агностика кроется глубоко верующий человек.
— Ты что? Я толком даже не знаю, кто такой был Христос!
— Что не колеблет твою веру в Него.
— Знаешь, я ведь могу и обидеться, — насупился Род.
— Верно, но ты знаешь, что у меня не было таких намерений — такое выходит за рамки моей программы. А вот твоя программа — дело рук Церкви.
— Вот почему я всю жизнь терпеть ее не мог?
— Возможно, но это только подтверждает мои слова. Ты можешь отвергать религию, Род, ты можешь относиться к ней с неприязнью — но ты никогда не был к этому безразличен.
К счастью, в этот момент они услыхали неподалеку мерный звон колоколов.
— Звонят в Мольтрейне, — приостановился Род. — Что случилось? Пожар? Наводнение?
Векс вскинул голову.
— Мои сенсоры не регистрируют никаких побочных продуктов сгорания, Род. Это не пожар. А дождей не было уже две недели.
— Значит, это враги. Поскакали, Векс! Им может понадобиться наша помощь!
Но открывшийся им вид площади в Мольтрейне оказался довольно мирным. Крестьяне столпились у ступеней церкви, несколько запоздавших спешили присоединиться. Поравнявшись с домами, Род натянул поводья, нахмурился.
— И все? Что это за монах, который поднял тревогу?
— Он что-то читает, Род. Должно быть, послание особой важности.
— Что-то мне не нравятся в последнее время эти церковные послания.
Род повернул камень в кольце и направил его на священника. В камне был спрятан узконаправленный микрофон, а оправа скрывала усилитель и миниатюрный передатчик, посылавший сигнал в наушник, вживленный у Рода за ухом.
— Можешь сделать погромче, Векс. Я хочу, чтобы и ты послушал.
— …изменник Святой Матери Церкви, язычник и безбожник, занимается своим нечестивым ремеслом вопреки воле Господней и велениям Греймарийской Церкви. А посему мы объявляем еретика Рода Гэллоугласа, именующего себя Лордом Верховным Чародеем, и его жену Гвендолен изгнанными из лона Греймарийской Церкви, отлученными ото всех церковных служб и святых таинств, и не пребывающими более под защитой Церкви от дьявольских ухищрений. Ваш во Христе, Джон Уиддекомб, архиепископ Греймарийский.
Дочитав, священник дрожащими руками свернул послание. Крестьяне взволнованно загалдели.
— Мне придется сказать об этом Гвен, а? — только и сумел выдавить Род.
— Придется, Род. И именно тебе. Надеюсь, ты успеешь прежде, чем эту новость сообщит кто-то другой.
— Угу, — Род мрачно покосился на толпу. — Ужасно не хочется подводить ее в такую минуту, но кажется, за колбасой я уже не успею.
* * *
— Проклята! Обречена на вечные муки! В аду!
— Да нет же, милая, — взмолился Род, опустившись на колени рядом с женой. — Это просто слова, не больше.
— Слова архиепископа! Нет! Не прикасайся ко мне! — Гвен отвернулась, спрятав лицо в ладонях. — Отлучена! Лишена причастия! Милости Господней! О, сколько горестей приносил мне ты, Род Гэллоуглас, но такого!..
— Это не я принес, это…
— Но отлучили-то тебя! И меня вместе с тобой, потому что я — твоя жена! Каюсь, и я тоже согрешила против Церкви, помогая Их Величествам против архиепископа! О! Я грешница, мерзкая грешница!
— Да ты героиня! — взорвался Род. — Сколько раз ты была единственной защитницей несчастных бедняков, спасала их от хищных себялюбцев, не давала втоптать их в грязь!
— Если духовники так покарали меня, значит, я грешна!
— Но ты же не выступала против Церкви — ты просто шла вслед за мной!
— И стыжусь этого! Это моя душа, моя, и я сама должна была решить, на чьей я стороне — Божьей или твоей! Как я могла ослепнуть настолько, что не видела, как ты идешь прямиком в силки Сатаны!
— Это твой архиепископ идет прямиком к дьяволу! — взвыл Род. — Ты сама это знаешь! Ты видела, как он шаг за шагом уходил от Папы и прямо в объятия греха, против которого сам же и проповедует!
Побледнев, как простыня, Гвен замерла, пронзая мужа взглядом, не в силах вымолвить ни слова.
Род не знал, к чему идет дело — к слезам или к новому приступу ярости, но надо было что-то делать.
— Ты — самая праведная женщина, что я знаю! Ты добрая, терпеливая, заботливая, любящая! Ты ни разу, ни на мгновение не усомнилась ни в милости Божьей, ни во мне, своем муже! Никогда, ни разу, сколько я тебя знаю, ты не сделала ничего против воли Церкви!
— Я брала в руки оружие, — прошептала Гвен. — Я сражалась во гневе, я убивала!
— Защищая других людей, чтобы не убили их! Только когда из двух зол приходилось выбирать меньшее! Да, конечно, ты порой срываешься — но только святой не вышел бы из себя с нашими малютками! Да что там, ни один святой к ним и близко подойти не отважится!
Гвен молча смотрела на него, и это молчание тянулось так долго, что Род даже испугался. Но большего он сказать не отважился. Все, что он хотел сказать, было сказано, и одно лишнее слово могло навсегда оттолкнуть ее.
Плечи Гвендолен затряслись.
«Слезы? — панически подумал он. — Или смех?»
Уголки губ изогнулись, и она захихикала.
Род чуть не осел на пол.
Смешок перешел в смех, и Гвен свалилась в кресло, беспомощно корчась от хохота, зазвеневшего по всему дому. Род обнаружил, что он тоже смеется, вот только непонятно было, откуда у него на щеках слезы. Он доковылял до кресла и упал на колени рядом, протянув к ней руки. Она упала в его объятия, содрогаясь от хохота.
Наконец они успокоились, и Гвен, вытирая слезы, прошептала:
— Я дурочка, правда? Сама ведь видела, как этот самый архиепископ погряз во грехах, и все-таки вняла его словам!
— Он отлучил самого себя, — заметил Род, — когда отделился от Рима. Вся эта ересь началась с него.
— Это правда, — кивнула Гвен. — Рим объявит его еретиком, да?
— И Папа, и вся коллегия кардиналов, — успокоил жену Род. — Если ты еретичка по отношению к ереси, как это называется?
— Конечно, правоверная.
Веселье несколько погасло.
— Так мы все еще принадлежим к Римской Церкви, мой господин?
— Ну конечно, — не задумываясь, ответил Род. — Мы-то от нее не отрекались.
— А это была просто коварная уловка Сатаны, чтобы соблазнить меня и отпугнуть от истинной Церкви, — тут голос Гвен стал жестче. — И если бы не ты, мой господин, я бы попалась в его сеть.
— Ну-ну, я вовсе не заслуживаю…
— Ты всегда так говоришь, — перебила его Гвен. — Скромность — не последнее среди твоих достоинств. Как я могла посчитать тебя грешником?
— Эээ…
— Помолчи, — приказала она. — Раз уж ты стесняешься говорить о своих достоинствах, я перечту их. И все-таки, господин мой… — жена озадаченно посмотрела на него, — как же нам разобраться кто прав, кто виноват, когда две Церкви утверждают, что каждая из них — единственно истинная? И откуда нам знать, кто говорит правду — та, что объявила нас проклятыми или та, что нет?
— На самом-то деле решать Господу, а? — нежно ответил Род.
— Так-то так, но как узнать нам?
— Точно так же, как узнают духовники. Попробуй прислушаться к Нему. А на тот случай, если ничего не услышишь, прислушайся к своей совести. Положа руку на сердце, ты и в самом деле думаешь, что сделала что-то грешное?
Гвен задумалась. Род затаил дыхание.
— Ну, может быть, в юности, — прошептала она наконец. — Хотя я думаю, что наши дети с тех пор не раз предоставляли мне возможность загладить те грехи.
Род испустил вздох облегчения.
— Значит, грешники — не мы, а этот архиепископ со своими подручными.
— Да, он согрешил, и согрешил страшно, отделившись от Рима и ввергнув нас в такое душевное смятение, — тут глаза колдуньи расширились. — И это в самом деле говорю я?
— Не принимай этого так близко к сердцу, — утешил Род.
— Не приму, — решительно ответила она. Итак, мой господин, как и говорил наш архиепископ, я теперь и в самом деле стану еретичкой.
— Но только на Греймари, радость моя, и только в пяти графствах.
* * *
— Никогда бы не подумал, что у нее такое средневековое отношение ко всему этому, — ошарашено покачал головой Род.
— А почему нет, Род? В конце концов, она ведь средневековая женщина.
— Угу, — нахмурился Род. — А я все время забываю об этом. Она была такой сообразительной, чувствительной, ловила на лету все, чему я её учил, и с делами государственными справлялась не хуже меня, и…
Векс издал хриплое гудение. Так он откашливался.
— А? Да-да, я тут вроде управляющего, разве нет? — поджал губы Род. — По крайней мере, моя забывчивость объяснима.
— Да, объяснима. Но она выросла в средневековом обществе, Род, а привитые в детстве понятия фундаментальны, они навсегда сохраняются в душе человека.
— Естественно, — кивнул Род. — Удивительней всего не то, что Гвен впала в бешенство, а то, что она сумела так быстро успокоиться.
* * *
Сидя в скриптории, архиепископ назначал епископов. Он старательно макал перо в чернильницу, улыбаясь, писал строчку за строчкой и совсем расцветал, когда выводил в конце свою подпись.
— …настоящим назначаешься епископом Стюартским, что будет утверждено возложением рук, когда позволит время и обстоятельства, в аббатстве Святого Видикона. До тех же пор береги паству свою, как велит наша Церковь. Джон Уиддекомб, архиепископ Греймарийский.
— Теодор Обриз, епископ Стюартский, — повторил он, посыпая лист песком.
Брат Альфонсо аккуратно вписал имя отца Обриза в список епископов.
Архиепископ стряхнул песок с рукописи, свернул ее и протянул брату Анно, понуро стоявшему рядом. Тот запечатал свиток горячим воском, а архиепископ приложил к воску свой перстень-печатку. Потом брат Анно отложил свиток в сторону, к другим таким же, дожидающимся гонца, а архиепископ вернулся за стол и взял чистый лист пергамента.
— Так. Кто капеллан у эрла Тюдора?
— Отец Грегори МакКенэи, — ответил брат Альфонсо.
Архиепископ снова взялся за перо.
— Преподобному Грегори МакКензи, именем Господа, мои приветствия. Зная тебя, как непоколебимого в вере…
* * *
Отец МакКензи с недоуменной миной развернул пергамент.
— Что же такого хочет сообщить мне Его Светлость, брат Лионель, что нельзя передать на словах?
Гонец отставил в сторону кружку и вытер пену на усах.
— Не знаю, отец. Мне было велено только доставить свиток.
— Преподобному Грегори МакКензи, — начал читать священник. По мере того, как он читал дальше, его глаза раскрывались все шире. Когда же он дочитал до конца, его глаза сияли вовсю. Он шевельнул губами, стараясь сдержать улыбку в приличествующих пределах.
— Благодарю тебя за добрую весть, брат. Не разнесешь ли ты мои послания всем приходским священникам Тюдора?
* * *
— Отец Обриз желает говорить с вами, милорд.
— Поп? — эрл Стюарт ласково провел рукой по холке гнедого жеребца, своего последнего приобретения. — Что ему нужно?
— Он не сказал, милорд. Но он бледен, как снег в январе.
Стюарт поднял голову, потом нехотя повернулся к слуге.
— Пусть войдет.
Лорд вышел из стойла, конюх кинулся запирать за ним. Увидев священника, эрл остановился, расставив ноги и подбоченясь.
— Храни вас Бог, святой отец.
— И вас, милорд.
Губы священника были крепко сжаты. Когда он протянул Стюарту пергаментный свиток, его рука заметно дрожала.
— Я принес письмо от милорда архиепископа.
— И что он пишет? — Стюарт сложил на груди руки.
Священник со вздохом развернул свиток. Он прекрасно знал, что эрл Стюарт так и не удосужился научиться читать.
— Преподобному Теодору Обризу от преподобного Джона Уиддекомба, милостию Божией архиепископа Греймари…
Дочитав до конца, он свернул пергамент, выпрямился, как мог, и посмотрел прямо в глаза эрлу Стюарту.
— Ну, — натянуто усмехнулся Стюарт, — теперь вы наш епископ. Наверное, я должен вас поздравить?
— Нет, — покачал головой отец Обриз. — Я не могу принять этого назначения.
Улыбка сползла с губ эрла. Двое в напряженном молчании глядели друг на друга.
— Почему же нет? — спросил наконец эрл.
— Моя совесть не позволяет мне оставить Римскую церковь.
Глаза эрла Стюарта превратились в льдинки.
— Поздновато же ты вспомнил о благочестии.
— К моему стыду, — понурил голову священник.
— Я медлил, надеясь, что Его Светлость отринет суетные помыслы. Но он упорствует. И я больше не могу пребывать в молчании.
— И больше не можешь быть моим капелланом, — кивнул Стюарт.
Он повернулся к ближайшему стражнику.
— Отведи отца Обриза в самую уютную камеру в моих темницах.
Молоденький солдат побледнел, но повиновался.
* * *
Звякнул алтарный колокольчик, и эрл Тюдор опустился на колени для утренней мессы. Но подняв глаза, буквально остолбенел. Перед ним стоял все тот же отец МакКензи, но в руках капеллан держал посох епископа, а на голове красовалась митра.
— Dominus Vobiscum, — нараспев начал священник. — Прежде чем начнется месса, я прошу вас разделить со мной радостную весть — повелением нашего преподобного архиепископа я возведен в сан епископа Тюдорского.
И он воздел руки, но ожидаемых радостных возгласов не последовало. Эрл Тюдор, побледнев, вскочил на ноги.
— Преподобный отец, — скрипнул он зубами, — аббат Уиддекомб не может произвести тебя в епископы — у него нет на это никакого права. Папа не возвел его в сан архиепископа.
— Так думал и я, милорд, — вскинул голову священник. — Однако теперь я убежден в правомерности действий архиепископа.
— Еще бы, ведь он сделал тебя епископом! Ну нет, в моей вотчине Греймарийской Церкви не бывать! И ты здесь больше не капеллан!
— Милорд, не вам решать…
— Сэр Биллем! — рявкнул эрл. — Ты, с шестерыми стражниками, возьмите этого надутого монашка со всеми его побрякушками, проводите его на восточную границу наших земель, и пусть отправляется во владения герцога ди Медичи! Там, где правит самозваная Церковь, ему окажут гостеприимную встречу.
Сэр Биллем вытянулся, махнул своим стражникам, и солдаты окружили капеллана, потрясенно озиравшегося по сторонам. Когда его вывели из часовни, эрл добавил, обращаясь к сенешалю:
— И пошлите к графу Рису, пусть он отправит к нам сюда отца Глена.
* * *
— Габсбурги! Тюдор! Романов! Раддигор! — архиепископ по очереди швырял свитки на стол. — Раддигор, даже Раддигор! А ведь наш монастырь лежит во владениях баронета! И все эти надменные вельможи, все, как один, только посмеялись над назначенными мною епископами!
— О да, они погрязли в мерзости, — прошипел брат Альфонсо, — но их мерзость — ничто по сравнению с теми из священников, что сами отказались от ваших грамот!
— Мерзость? Нет, это слишком легко сказано. Ересь! Они еретики, и потому будут изгнаны из нашего ордена и лишены сана! Приготовь мне на подпись такую грамоту, брат Альфонсо.
— Слушаюсь, милорд, — поклонился секретарь. — Но не падайте духом — епископы МакКензи и Фогель остались верными вам.
— Лишь потому, что заполучили посох епископа! Что ж, попытка стоила того. Остается лишь сожалеть, что они не смогли поколебать убеждений своих лордов, — покачал головой архиепископ. — Я уже жалею, что верные королю лорды не заточили их — тогда их конгрегации могли бы возмутиться.
— Но Их Светлости прислушались к голосу разума, — согласно кивнул брат Альфонсо, — и всего лишь изгнали их.
— Да, и МакКензи с Фогелем снова с нами, — помрачнел архиепископ. — Но, конечно, они сохранят свой сан и будут епископами в изгнании. И…
Он медленно поднял голову, уголки губ изогнулись в улыбке.
— На место тех малодушных, которых мы лишим сана, будут назначены другие епископы в изгнании, чтобы вся страна знала, что их пастыри ожидают их!
— Отличная мысль, милорд! — мысль оказалась даже чересчур отличной, и брат Альфонсо занервничал; архиепископу не полагалось думать самому. — И тем более отличная, что новым епископам придется проявить двойную преданность вам и вашему делу! Кого же вы изберете?
— Отца Ригори, — неторопливо перечислял архиепископ, — и отца Хэсти. И еще отца Самиздата, отца Рому и отца Рона…
