Глава четырнадцатая
Пробираясь сквозь сумеречный лес, Род понемногу начал улавливать вокруг признаки присутствия множества людей. Скоро он услышал, как они перешептываются друг с другом, где-то рядом раздался чей-то нервный смешок. Словно школьники, сбежавшие с уроков, чтобы заняться чем-нибудь запретным. Затем, сквозь просвет в листве, он заметил отблески огня и силуэты его «попутчиков». Свет становился все ярче, и вскоре Род выбрался на опушку поляны.
На пеньке стоял монах. По бокам горело несколько факелов, воткнутых в землю — импровизированные подсвечники. Одного вида тонзуры и рясы хватило, чтобы Род приготовился к неприятностям.
«Ты наверху, Корделия?»
Чтобы никто не подслушал, он думал особым способом, который придумала Гвен, это была их семейная тайна. Корделия ответила такими же сжатыми мыслями:
«Да, папа. Будто в церкви, на хорах».
«Не думаю, что это простое совпадение, Делия. И запомни — мы просто слушаем, и больше ничего не предпринимаем».
«Я-то об этом помню, папа», — с еле заметной ноткой раздражения ответила Корделия.
«А ты?» — угадал Род недодуманную мысль. Со стороны дочери очень мило было не подумать этого вслух. Скрепя сердце, пришлось признаться, что в этом она права — терпение скорее лопнет именно у него.
— О возлюбленные братие мои! — воскликнул монах, воздев руки.
Толпа смолкла.
Я принес вам вести от нашего преподобного архиепископа, — начал монах, и толпа зашумела от энтузиазма. Род почувствовал, как по шее побежали мурашки — они были во владениях Тюдоров, а Тюдор не скрывал своих симпатий к Риму. Очевидно, эти крестьяне склонялись к Греймарийской Церкви или, по крайней мере, относились к ней с любопытством. Ничего удивительного, что лесник передавал эту весть втихомолку.
— Архиепископ возрадовался, узнав о вашей непоколебимой верности! — продолжал монах, возможно, слегка преувеличивая. — Он созывает преданных Богу и Церкви лордов и уж недалек тот час, когда наступит царствие истинной Веры!
Толпа ответила радостными криками, хотя и не особенно громкими. Монах не стал обращать на это внимания.
— И вот, он шлет вам весть о том, что открылось ему в поисках истины. Всем известно, что духовникам запрещена женитьба, ибо так повелевал Рим с незапамятных времен.
Послышался недоуменный ропот. Кажется, крестьяне начали догадываться, к чему клонит оратор. Род прекрасно понимал крестьян — ему и самому вовсе не улыбалось услышать то, что собирался сообщить монах.
— Так было заведено по простой причине, — поучительно продолжал проповедник. — В первую тысячу лет существования Церкви священникам разрешалось и жениться, и растить детей. Однако же те их сыновья, что, подобно отцам, надевали сутану, часто служили в тех же приходах, что и отцы их. Так из поколения в поколение приход мог переходить от отца к сыну, пока духовная власть и десятина целиком не переходили в руки семьи священника. Папа не мог терпеть такого вызова его власти и не мог смотреть сквозь пальцы на деньги, текущие мимо его карманов, и потому он запретил священникам жениться.
Толпа недоверчиво зашепталась.
«Это верно, папа?»
Род почувствовал, что Корделия сбита с толку.
«Отчасти, Делия, отчасти. Были и другие причины, более духовного толка. Но этот проповедник ни слова о них не сказал».
«Вот как?»
Сомнения дочери утихли, и Род ощутил, как к ней возвращается обычное присутствие духа. Он усмехнулся. Проповедник тем временем снова заговорил.
— Наш мудрый архиепископ счел эти доводы надуманными и недостойными Папы, которому доверено заботиться лишь о душах паствы своей. И потому он объявляет, что духовенство более не должно чураться семейной жизни…
Не успел он договорить, как его слова утонули в шуме толпы. То тут, то там люди начали разворачиваться и уходить.
— И он объявляет… — надрывался священник, размахивая руками, — он объявляет…
Наконец люди немного успокоились, и его крики снова стали слышны.
— Он объявляет, наш благословенный архиепископ, что священники могут жениться!
На этом все и кончилось. Крестьяне яростно спорили между собой, а многие просто спешили уйти и исчезали в темноте. Но кое-кто все же остался, и оставшиеся окружили монаха, засыпая его вопросами. Он, как мог, старался отбиться от возражений.
«Из этого выйдет что-нибудь хорошее, папа?» — с трепетом подумала Корделия.
«Трудно сказать, Делия. Тут есть о чем поспорить, — что Род еще мог ответить? — Лично мне легче положиться на священника, которому не надо торопиться поспеть домой к ужину».
«Мне тоже…»
Кольцо вокруг священника поредело, люди стали расходиться, все еще споря друг с другом. Монах спустился с пенька наземь, явно вымотанный.
— Мудро сказано, святой отец, — подступила к нему деревенская девушка (пожалуй, ближе, чем следовало бы), сложив руки за спиной и колыхая юбками. Она сверкнула улыбкой, потом покраснела и потупила взор. — Еще бы, если священники — лучшие из нас, они ведь должны оставить после себя сыновей, так ведь, святой отец?
Священник невольно попятился, слегка побледнев, но девушка, головокружительно улыбаясь, сделала новый шаг вперед.
«Ах, бесстыжая! — возмущенно подумала Корделия. — Она же его соблазняет!»
«Что ж, вот тебе и обратная сторона медали, — тут Род не на шутку обеспокоился за дочь. — Если разрешить священникам жениться, на них тут же набросятся хищники в юбках».
— Что… ээ, да, это верно, — священник мужественно собрался с силами. — Но для их жен это будет тяжкое бремя, девушка. Ведь настоящий пастырь ни на секунду не должен спускать глаз со стада своего.
— Тем важнее, чтобы его ждала дома верная жена, — пропела девица. — И потом, ему больше не придется беспокоиться о плотских искушениях.
У священника чуть не полезли на лоб глаза. Кажется, он еще не задумывался над этим аспектом семейной жизни. Он тут же заулыбался и подступил поближе к девице.
— Не придется, это верно. И подобные устремления будут даже похвальными, как у любого женатого человека. Как твое имя, дочь моя?
«Дочь, как же! Разве что она родит ему дочку! — вскипела Корделия. — А он что, совсем ослеп и не видит, что ей нужен не он, а его сан?»
«В этом направлении мужчины, как правило, плохо соображают» — тут Род вспомнил несколько случаев из собственного прошлого и печально усмехнулся. Ему понравилась ирония в мыслях дочери, но… но только что покачнулась ее вера в духовенство, а значит, и вера в религию, напомнил он себе.
«Запомни одно, доченька, — если люди слабы, это еще не значит, что слаб и Бог».
В ответ он не услышал ничего, только чувство растерянности. Кажется, дочь нуждается в моем присутствии, решил Род и скрылся за деревьями, подумав:
«Спускайся. Мы возвращаемся домой».
Он уловил в мыслях Корделии мимолетный образ полета в хрустальном ночном воздухе и ощущение чистоты, связанное с этим. Губы Рода плотно сжались. Его малышка только что впервые начала понимать, что люди могут быть грязны не только телом, но и душой.
Включая архиепископов. Конечно, Джон Уиддекомб мог быть вполне искренним, приводя теологические доводы в пользу снятия безбрачия — но лично Род в этом сомневался.
* * *
— Так значит, эта штука была из ведьмина мха? — помрачнел Бром.
— Была, милорд, — подтвердил Пак. — Следы пса привели нас туда — а там мы увидели, как он сделал ходячее дерево.
— Только маленькое, — добавил Келли. — Так, не дерево, а саженец.
— Случись ему наступить на комок ведьмина мха, как оно сразу же подрастет, не сомневаюсь, — проворчал Бром. — Ты прав, Робин. Говоришь, он слепил его быстро?
— Не больше, чем за четверть часа, Ваше Величество.
— Это искусный мастер… лишь леди Гвендолен управилась бы скорее, — при этих словах Бром по-детски улыбнулся. — И у него была тонзура?
— Верно, милорд. Если только его макушка не облысела точно по кругу.
— Ну, по годам он для лысины вполне созрел, — заметил Келли.
— Как, ты его защищаешь? — набросился на врага-товарища Пак. — А ну умолкни, поповский подпевала!
— Кого это ты назвал подпевалой, лоботряс? Уж я тебе покажу…
— Ничего ты ему не покажешь, — прогремел Бром. — Или вы решили тратить время на ссоры, пока этот архиепископ запугивает крестьян, чтобы они отступились от короля? Ну-ка, отправляйтесь обратно к хижине этого колдуна и следите за каждым его шагом! Марш, и терпеливо ожидайте, пока не поспеют солдаты Его Величества!
* * *
Дверь с треском отворилась, так что перепуганный крестьянин аж подпрыгнул на лежанке. Но не успел он стать на ноги, как двое солдат схватили его за руки, а третий быстро стянул его запястья веревкой. Крестьянин ошеломленно заморгал, видя вокруг суровые лица солдат в кольчугах и с пиками в руках.
— Что… что вам здесь? Что вы на меня накинулись? Чего вам от меня нужно?
Солдаты развернули его лицом к человеку в легком шлеме, длинной кольчуге, с мечом на боку. Подбоченившись, тот мрачно посмотрел на крестьянина.
— Ты вызывал чудовищ и пугал ими простой народ, — ответил пленнику офицер и, не сводя глаз с пленника, крикнул: — Мы взяли его, миледи!
В хижину вошла очаровательная рыжеволосая женщина, и крестьянин побледнел — он узнал леди Гвендолен.
— Лучше не отпирайся, — начала она, — у нас есть двое свидетелей, которые видели, как ты создал ходячее дерево. А сейчас расскажи мне, зачем ты это сделал.
Лицо крестьянина застыло.
— Нет. Вы ничего от меня не добьетесь.
Он не шутит, поняла Гвен. Его разум казался абсолютно чистым, она воспринимала его, как гладкую, непроницаемую сферу. Неожиданно из этой сферы вырвался мысленный приказ: сражаться, драться! Гвендолен вихрем обернулась к двери.
Тварь ворвалась в хижину, яростно завывая в две глотки. Рыцарь повернулся к чудищу, обнажая меч. Лицо Гвендолен исказила гримаса, она пристально посмотрела на двухглавого пса, и очертания прыгнувшего было на нее чудовища вдруг расплылись, как воск на печке. Рыцарь с криком бросился наперерез псу, но ему в грудь ударился лишь бесформенный серый ком. Ком отскочил, шмякнулся на пол, а рыцарь попятился, позеленев на глазах. Гвен не сводила глаз с комка ведьмина мха, и тот распался надвое. Обе половинки снова раздвоились, потом еще и еще, пока на полу не осталось с полсотни бесформенных комочков. Комочки выпустили зеленые стрелки, окутались желто-коричневой шелухой — и по полу раскатилась корзина лука.
Увидев это, крестьянин посерел.
— И не вздумай превратить их во что-нибудь кровожадное, — строго посмотрела на него Гвен.
— Я… я… слушаюсь, миледи, — эти слова позвучали, почти как признание поражения.
— Тогда отвечай, зачем ты оставил монастырь и поселился в этом лесу?
Он испуганно вскинул голову, но затем его лицо вновь отвердело.
— Славно придумано! Сбить меня с толку, ошеломить и так заставить говорить? Но я-то знаю, что у вас есть только догадки!
— Для простого крестьянина у тебя слишком правильная лысина, — заметила Гвен, — а для лесного отшельника ты слишком упитан. Почему ты не говоришь правду?
— Я не разговариваю с еретиками.
Его разум по-прежнему представлялся непрозрачной, гладкой сферой.
Гвен задумалась, прикидывая свои шансы. Затем улыбнулась, и ее голос стал удивительно мягким:
— Ты одинок, один в этом страшном лесу, и вокруг ни души. Ты, должно быть, очень тоскуешь по своим товарищам, святой отец?
— Не отец, — машинально отозвался пленник. — Я еще недостоин носить это…
И осекся, осознав свой промах. И хотя Гвен не могла услышать его мыслей, их легко было прочесть на лице: он вовремя спохватился, он не сказал, что он монах. Колдунья подлила масла в огонь:
— Ну же, ты ведь добрый человек и всегда хотел быть таким. Ты попался с поличным, нет ни малейшего шанса, что ты вернешься к товарищам, пока эта смута не закончится. Тебе, должно быть, было тяжко плодить чудовищ, чтобы пугать ни в чем не повинных простых людей.
Ага, сомнение на лице, первые признаки слабости; Гвен одарила его печальной, сочувствующей улыбкой.
— Ты, должно быть, опечален расколом и судьбой тех монахов, что сбежали, чтобы основать собственную обитель. Разве ты не тоскуешь по ним?
Губы монаха горько изогнулись.
— Я изнываю от тоски по ним, миледи, — признался он.
— Ты боишься за их жизни? Ну же, не стесняйся!
— Боюсь, ибо они воистину мои братья по духу.
— И ближе тебе, чем твои кровные братья, — кивнула Гвен. — Я знаю. Скажи же мне твое имя, добрый брат, чтобы я знала, с кем разговариваю.
Пленник тоскливо посмотрел на нее и, тяжело вздохнув, сдался.
— Я брат Клэнси, миледи. Не моту взять в толк, как вы смогли проникнуть сквозь мой щит и прочесть мои мысли. Вы леди Гэллоуглас, не так ли?
— Да, это я, — подтвердила Гвен, стараясь не выказать охватившее ее ликование. — Если ты слышал обо мне, то должен понять, что доблестно сопротивлялся, сумев хранить молчание столь долго.
— Еще бы, вы наисильнейшая из колдуний, — признался брат Клэнси. — Вы верно сказали, я и в самом деле ужасно сожалел, что делаю фальшивых призраков, чтобы пугать несчастных селян.
Солдаты вспыхнули от ярости, но взгляд Гвен заставил их прикусить языки.
— Я уверена, что так оно и есть на самом деле, ибо ты всегда стремился приносить лишь помощь и утешение.
— Стремился… — грустно усмехнулся брат Клэнси. — Такие занятия более подобают нашему ордену.
— И должно быть, ты так же сожалеешь и о разрыве с Римом?
Гвен не ожидала, что лицо брата Клэнси исказится, словно от приступа ужасной боли.
— О миледи! Я преисполнен страха! Всю свою жизнь я стремился верно служить Церкви и Папе, ибо через них я служил Богу — и вот, все, на что я опирался, выбито из-под ног! Ужасные, мучительные сомнения не оставляют мою душу ни днем, ни ночью…
Тут его глаза очистились, он сообразил, что говорит, и с ужасом посмотрел на Гвендолен.
Та постаралась принять самый печальный и сострадающий вид.
— А-ах, ты умелая ведьма! — прошипел он. — Ты хотела разговорить меня, сначала то, что ты уже узнала, потом то, о чем ты только догадывалась… Но больше вы не услышите от меня ни слова!
Гвен показалось, что у него лязгнули зубы — так плотно он стиснул челюсти. Она грустно покачала головой.
— Ты сказал не так уж и много, добрый брат.
Потом обратилась к рыцарю:
— Ведите его в замок, сэр Фралкин, и проследите, чтобы его устроили со всеми удобствами, какие только могут быть в темнице.
Она отступила в сторону, печально вздохнув и покачав головой. Монаха вывели — и только тогда она дала чувствам волю, испустив беззвучный победный клич. В самом деле, он сказал ей не так уж и много, этот монах — но он подтвердил самые важные подозрения. Он был не наемным чародеем, вставшим на сторону архиепископа, он был одним из монахов, монахом-катодианцем, переодетым в крестьянина! Первый волшебник в рясе — тот оратор, которого поймал Туан, — оказался не единственным, теперь им попался еще один.
Радостные чувства несколько остыли, когда она подумала о другом. Там, где есть двое монахов-эсперов, там будет и третий, и четвертый…
Сколько же их там всего?
* * *
— Оба — монахи? — недоверчиво переспросила Катарина.
— Я могу допустить, что один монах — случайность, — заметил Туан, — но два?
— Два — еще слишком мало, ведь монахов-то сотни, — проворчал Бром. — Но я тоже удивлен. Мне всегда казалось, что монахи — противники колдовства.
— Они всегда слыли таковыми, — задумался Туан, — хотя… мы судим всех монахов по тем, кого видим вне стен монастыря. Может быть, монастырские обитатели более терпимы?
— Если так, монастырь должен притягивать эсперов, Ваши Величества, — развела руками Гвен.
— Это еще почему?
— Потому что это — единственное место, где они могут не бояться за свою жизнь.
— Верная мысль, леди Гэллоуглас, — кивнул Туан.
— Лучше бы вы подумали о том, чем мы им ответим, — сдвинула брови Катарина. — Но как противостоять чародейству?
Тут она просияла.
— Конечно, другим чародейством!
Туан кивнул, сверкнув глазами.
— А вот теперь, женушка, я, не раздумывая, подниму Королевский Ковен.
* * *
В лесу было темно и жутко, даже пробивавшиеся кое-где лучи лунного света делали чащобу лишь еще страшнее. Эльза старательно перешагивала через корни, высоко держа над головой факел. Ветви свешивались почти до земли, цеплялись за волосы, и молодая женщина все время чувствовала спиной чей-то взгляд — но сколько ни оборачивалась, никого так и не увидела. Она поежилась и поспешила дальше. Даже ради самого короля она не отважилась бы войти в этот страшный лес ночью — но ради того, чтобы снова увидеть Орлова… хотя бы просто услыхать его голос! А тот колдун, что поставил себе на прошлой неделе домик в этом лесу, кажется, оказался настоящим колдуном — по крайней мере так твердила старая Крессида, которая первая наткнулась на него и которая, как она уверяла, даже поговорила с призраком ее Лотрена…
Вот и он, маленький шалаш из веток, словно куст, выросший из земли. А рядом у костра сидел чудной старик, нараспев читавший какое-то заклинание, подбрасывая в кипящий котелок какие-то травы. Сердце Эльзы ушло в пятки, она уже было бросилась бежать, но вспомнила своего любимого Орлова, Орлова, лежащего в луже крови, где его зарубил сэр Гримал, зарубил только за то, что он пытался оградить свою жену Эльзу от посягательств рыцаря! В ее душе вспыхнула старая ненависть и чувство вины — ведь если бы Орлов не женился на ней, он все еще был бы жив! И вслед за этим всплеснулось желание хоть раз еще услышать его голос, услышать, что он прощает ее и… и Эльза шагнула на поляну.
Старик поднял голову, услышав ее шаги.
— Подойди поближе, дитя. Не бойся.
Попробуй тут не испугайся, в свете костра его лицо казалось не от мира сего, а пар из котелка окружал голову странным ореолом. И все-таки она подошла, хотя сердце колотилось так, будто вот-вот выпрыгнет, и опустилась на колени рядом с костром, воткнув свой факел в землю.
— Ты хочешь говорить с тенью покойного мужа, — вздохнул старик. — Что ж, я вызову его тебе. Но чем ты сможешь уплатить мне?
Эльза покраснела и опустила глаза. Чем она могла уплатить, кроме себя самой? Но Орлов возненавидит ее за это! Он, может быть, и простит ей то, что сделал сэр Гримал, — это было по принуждению, а не по доброй воле. Но с этим? Она коснулась обручального кольца, вспомнив Орлова и его любовь.
— Нет, — голос старика зашуршал, как ветер в листве. — Твое кольцо священно, и я не возьму его в награду за колдовство. Но вот твои волосы… они могут мне пригодиться.
Эльза испуганно вскинула голову. Ее волосы? Ее длинные, блестящие густые волосы, которые так любил Орлов? И зачем ему…
Вдова оборвала себя. Ей незачем знать, для чего колдуну ее волосы, к тому же они еще отрастут. И она с радостью отдаст их за свидание с Орловым.
— Возьми их, — прошептала женщина, срывая платок и склонив голову.
Несколько взмахов большими ножницами, и бедная Эльза, всхлипнув, снова повязала платок, чтобы скрыть неровные пряди. Но она почувствовала и облегчение: трауру подобают короткие волосы.
Колдун расправил густой поток волос на коленях и довольно кивнул.
— Хороши!
Затем выпрямился, закатил глаза вверх и нараспев заговорил:
— О Орлов, призываю тебя! Приди из мира иного к той, что так любила тебя, приди, приди, приди… — слова перешли в стон, глаза закатились так, что видно было только белки. Эльза затрепетала, отвела взгляд…
И увидела, как над котелком сгущается пар. Подымаясь над варевом, он густел, собираясь в шар размером с голову. И действительно, шар начал принимать очертания головы, их клубов дыма складывались глаза, нос, рот, выросла остроконечная крестьянская шапка, это голова Орлова дрожала и подергивалась над котелком… и губы Орлова шепнули:
— Не верь, Эльза! Это не Орлов, это всего лишь искусное наваждение!
Старик дернулся вперед, глаза его вернулись на место. Затем с перекошенным лицом колдун уставился на привидение, но оно не исчезло, и призрачные губы наперекор ему выговаривали слова.
— Он не может вернуть Орлова, это только морок, который он сотворил сам! И с тобой говорил бы не твой мертвый муж, а этот старый колдун!
Вскочив на ноги, Эльза завопила и бросилась на старика. Тот подпрыгнул, опрокинув табурет, и бросился прочь от ее когтей, закрывая лицо руками. Лес содрогнулся от грохота, и перед ним возникло трое юношей. Старик перепугано взглянул на них, завизжал и с громом исчез.
Эльза все кричала, кричала и кричала, чувствуя, что вот-вот сойдет с ума. Из-за деревьев появилась молодая крестьянка, ровесница Эльзе, и протянула ей навстречу руки:
— Бедная девочка, бедная девочка! Что они с тобой сделали, эти ужасные, отвратительные мужчины!
Вопли Эльзы утихли, она изумленно уставилась на женщину, а та шагнула ближе, с преисполненным сострадания лицом, все приговаривая:
— Бедная Эльза! Бедная девочка!
Эльза сделала неверный шаг вперед и, зарыдав, рухнула в объятия женщины. Она постепенно приходила в себя, и ее сердце подсказывало, что самое страшное уже позади.
* * *
— Скандал-то какой, Марла! — покачала головой крестьянка с двумя ведрами.
— Это уж точно, Риллис! Чтобы Их Величества отступились от аббата! — ответила Марла, взявшись за свои.
— Архиепископа, ты хотела сказать, — фыркнула Матильда. — Если уж мы решили, что Их Величества согрешили, пойдя против него, то аббата, подружки мои, следует называть архиепископом.
За оградой, мимо которой они шли, заблеял козел.
— Не скажу я этого, Тильда, — нахмурилась Марла. — Кто это его в чин произвел? Он сам?
— Разве ж он не может положить в сан? — спросила Риллис. — Он ведь главный духовник страны!
— Ну так и твой муж может назвать себя сквайром, Риллис. Много будет в том толку? — откликнулась Марла, подходя к колодцу.
Риллис захихикала, прикрыв рот рукой:
— Не стыдно, Марла? Чтобы я посмеялась над собственным мужем? Что ж ты о своем-то молчишь?
— А что о нем говорить! Марла как припечатает, так ее Рольф и язык проглотит! — Матильда поставила ведро на край колодца. — У моего Джека даже пахарем себя назвать язык не повернется.
— Это потому, что ему тогда пахать придется, Матильда. Пусть лучше назовется лодырем, это уж наверняка.
Матильда поперхнулась от смеха и сделала вид, что возмущенно фыркнула.
— Ну ладно, сестрички, муженькам косточки перемыли, — вздохнула Марла, взявшись за колодезный ворот. — А теперь за наши женские заботы. Наберем водички, чтобы в доме было чисто?
— И в горшках булькало, — Риллис взялась за ворот с другой стороны. — Налегли!
— Я попью немного, — сказала Матильда, перегибаясь через край и заглядывая в глубину. — Ах, водичка холодная, све… Ай-й-й-й!
Марла чуть не отпустила ворот — и хорошо, что не отпустила, потому что Риллис отскочила в сторону.
— Матильда! Что еще…
Но Матильда не могла и слова вымолвить, она лишь шарахнулась от колодца, бледная и дрожащая, закрывая рот руками.
— Что она там такое увидела? — потянулась посмотреть Риллис, охнула и тут же отскочила. — Марла! Брось!
— Что там?
— Личинка дракона! Ужасная, с толстым брюхом и желтой чешуей! Крылья растопыренные, а на хвосте жало! Брось ее, Марла!
Тут и Марла услышала яростное и громкое шипение, казалось, окатившее ее с ног до головы. Она отдернула руки от ворота, словно тот был раскаленный. Ворот завертелся, заскрипел так тонко, что было еле слышно, и этот скрип эхом отражался от стенок, пока ведро не плюхнулось в воду.
Три женщины остолбенело уставились друг на друга. Первой дар речи обрела Риллис.
— Где же мы теперь будем брать воду? — прошептала она.
— Бес с ней с водой, сестрица! Что будет, когда оно вырастет?
— Оно не вырастет.
Троица обернулась.
Девушке было не больше двадцати пяти, но она ступала с благородством герцогини. Одета она была так же просто, как и крестьянки, только ткань платья побогаче и ярче. Она приближалась к ним с улыбкой на устах и стальной решимостью в глазах.
— Кто ты? — прошептала Марла.
— Я колдунья Королевского Ковена, — ответила незнакомка. — Что до вашего дракона — смотри!
Она подошла к колодцу и пристально посмотрела вглубь.
Три женщины обменялись взглядами, набрались храбрости и тоже подошли поближе, посмотреть.
Личинка сжималась и коченела, яростно шипя и хлопая крыльями, пока наконец шипенье не стихло и от драконьего тела не осталось и следа. Зато крылья стали огромными, в фут каждое, не меньше, и такой яркой, радужной окраски, что все трое охнули от восхищения. Создание выпорхнуло из колодца. Личинка превратилась в великолепную бабочку, но хоть она и казалась совершенно безобидной, хозяюшки шарахнулись в стороны, когда красавица поднялась над срубом и на мгновение повисла над колодцем. Незнакомка строго сдвинула брови, бабочка взмыла вверх, и ее унесло легким ветерком прочь, к лесу.
Незнакомка вздохнула свободнее. Когда она обернулась к трем женщинам, лоб у нее блестел от пота.
— Это был не настоящий дракон, а тварь из ведьмина мха. Теперь она улетела и больше вас не потревожит.
Женщины обалдело уставились на нее. Наконец Марла собралась со словами.
— А кто… кто ее сделал?
— Злобный колдун, который бунтует против Их Величеств.
— А если она снова превратится в дракона?
— Ну так я снова изгоню ее — я или другие, как я, — и девушка сверкнула улыбкой. — Не бойтесь, добрые женщины. Король и королева заботятся о своем народе и оберегают его.
Она повернулась и направилась в лес. Три женщины изумленно смотрели вслед, а с неба жарко палило полуденное солнце.
Затем Марла расправила плечи.
— Ну что, сестрицы! — сверкнула она глазами. — Будет же нам что порассказать!
* * *
Опускался вечер. Поужинав после работы, взрослые вышли из домов посидеть, поболтать, вокруг носились и возились дети — словом, стоял типичный деревенский вечер.
— Услышьте слово Господне!
Черт его знает, откуда взялся этот проповедник. Жители уставились на пришельца, на их лицах читался скорее испуг, чем удивление. В последнее время попы не приходили с добрыми вестями.
— Не доверяйте князьям, говорит Господь! Ибо воистину, кто нынче поверит нашим владыкам Туану и Катарине, будет последним глупцом!
Пораженные люди застыли: то, что они услышали, граничило с изменой! Даже дети сообразили, что что-то неладно, мало-помалу утихли и тоже стали прислушиваться.
— Туан и Катарина стремятся узурпировать власть Церкви! Король с королевой отринули увещевания лорда архиепископа, примкнув в упорстве своем к погрязшей в разврате и грехе Римской Церкви, и тем повергли Греймари в пучину бед! И как они поступают с народом, так и с самой землей, по которой ходят! Уже собираются силы, чтобы сотрясти почву у них под ногами! Истинно, истинно говорю вам: через три минуты земля содрогнется!
Не веря своим ушам, селяне ошеломленно зашумели. Послышались горестные восклики, кто-то бросился к своим домам.
— Все будет цело! — закричал проповедник. — Почти все уцелеет! Земля только содрогнется, но не расколется! Это только предупреждение Господа нашего, а не гнев Господень! Слушайте! Внемлите!
Немного успокоенные, крестьяне снова обратили свои взгляды к пророку. Священник выпрямился, самоуверенно усмехнулся…
Прошли секунды…
И еще. И еще.
Священник нахмурился, а люди зашептались.
— Три минуты-то давно уж прошли!
— Прошли-прошли! Ты почувствовал содрогание?
— Когда мои быки тянут плуг, земля и то сильней трясется.
Проповедник скривился от напряжения, сжал кулаки, на лбу выступили горошины пота. Люди заметили это и снова замолкли, глядя на него. Но ничего не произошло.
— Да это простой жулик, — проворчал кто-то.
— Шутник, выбривший тонзуру, — подхватила какая-то хозяюшка.
— Ты что, смеешься над нами, парень? — шагнул вперед коренастый крестьянин.
— Я монах ордена Святого Видикона! — взвизгнул священник.
— Любой может натянуть рясу и сунуть в карман размалеванный кусочек дерева! — фыркнул еще один здоровяк. — Ты что, приятель, за дураков нас принял?
— Не приближайтесь ко мне! — попробовал скомандовать монах, но голос у него предательски дрогнул. Он попятился от крепких крестьян, подступавших к нему с трех сторон. Между двух бугаев он заметил улыбающегося незнакомца и негодующе посмотрел на него. Незнакомец только шире ухмыльнулся, и теперь это была жесткая и угрожающая улыбка.
— Сойдите с пути неправедного! — вскрикнул проповедник. — Отступитесь от самозваных монархов — или содрогнется земля, говорю вам!
С этими словами он развернулся и поспешил скрыться в лесу, сгорая от стыда — и ярости в адрес молодого человека с жесткой улыбкой. Теперь он был уверен, что тот парень — чародей, который и удерживал землю силой своего разума, пока проповедник пытался ее сотрясти.
