Глава 21
– Все дело в том, что людей Агамемнона убивают, – резко сказал Патрокл. – Убивают греков!
Ахиллес повернулся к двоюродному брату.
– Агамемнон прекрасно знал, какой может быть цена для греков, когда отплывал от наших берегов, чтобы напасть на Трою под предлогом спасения бесчестной женщины. И за девять лет очень многие греки были убиты.
– Но мы оба сражались вместе с остальными.
– Братец, я тебя не вытаскивал с поля боя. Ты, как и все мои люди, совершенно свободен и можешь идти сражаться вместе с греками.
– Нет! – воскликнула Джаскелина, вставая и хватая Патрокла за руку. – Ты не будешь сражаться без Ахиллеса, а у Ахиллеса есть чертовски хорошие причины не воевать. Этот ваш Агамемнон, предположительно великий царь и вождь, на самом деле лжец и мошенник! Он вроде старой подлой гаремной сучки. Не позволяй ему командовать тобой!
Катрина увидела, как Патрокл нежно погладил Джаки по щеке, и ее тронуло откровенное обожание в глазах воина, когда он улыбнулся ее лучшей подруге.
– Не тревожься, моя красавица. Сражаться без моего двоюродного брата – это совсем не то, чего мне хотелось бы.
– Не похоже, что Агамемнон знает тебя достаточно хорошо, если думает, что может вернуть тебя на свою сторону, причинив зло кому-то, кто для тебя важен, – сказала Катрина.
– Агамемнон просто дурак, – ответил Ахиллес. – Я это отлично знаю. Я способен узнать дурака, когда вижу его. В моей жизни их много встречалось. А этот сражается за собственную славу, уверенный, что может мечом обеспечить себе бессмертие.
Ахиллес покачал головой, вдруг показавшись Катрине на несколько десятков лет старше своих двадцати девяти.
– Настоящее бессмертие можно обрести только в своих сыновьях и дочерях.
Он грустно улыбнулся, посмотрев на Патрокла.
– И тебе следовало бы всегда об этом помнить, братец.
– Не мне, а нам следовало бы всегда об этом помнить, – поправил его Патрокл, шагая к Джаскелине и обнимая ее за плечи.
Катрина ожидала, что Джаки вспыхнет и резко заявит: «Ну уж нет, никаких детишек для кого бы то ни было!» Но вместо того ее подруга улыбнулась Патроклу, и вид у нее был абсолютно юный и счастливый.
– Так значит, вы по-прежнему отказываетесь воевать, – сказала Катрина. – Несмотря на то, что он организовал нападение на меня и едва не убил.
Ахиллес уже начал успокаиваться и расслабляться, и поэтому его мгновенное возвращение к железному самообладанию было уж слишком заметно.
– Ты хотела бы, чтобы я отомстил за тебя Агамемнону?
– Нет, мне этого не хочется. Но мне хочется узнать, что, собственно, ты намерен делать?
– Мои намерения не изменились.
– И ты все так же хочешь изменить свою судьбу? – спросила Катрина.
– Т-твой обед готов, моя госпожа...
Этния, подслушавшая последние слова Катрины, едва не перевернула чашку с горячей тушеной рыбой, которую принесла для Кэт.
– Поставь еду здесь и принеси вина для всех нас, – рассерженно бросил Ахиллес.
Этния, испуганно съежившись, метнулась прочь, чтобы выполнить его приказ.
– Ты бы перестал пугать ее вот так, – сказала Катрина.
– А мне это нравится, – заявила Джаки, – Пугай их всех как следует, Ахиллес!
– Знаешь, моя красавица, – заговорил Патрокл, – ты снаружи похожа на меч: такая же острая, сильная и смертельно опасная. А внутри ты – как сочный персик, всегда ожидающий моих губ.
Брови Катрины изумленно взлетели, когда Джаки, вместо того чтобы брякнуть что-нибудь весьма резкое в ответ на подобное заявление юнца, хихикнула и сказала:
– Какие милые слова ты говоришь!
И вскинула голову к Патроклу, а тот нежно поцеловал ее.
Катрина молча ела горячую рыбу, а Этния суетилась вокруг со второй такой же перепуганной служанкой, подавая всем кубки и наполняя их темным красным вином. Катрина уже намного лучше чувствовала себя. Слабость отступала вместе с жаждой и ощущением того, что она совершенно чужая в этом мире... хотя последнее как прекрасно понимала Катрина, было совершенно нелепо. Она ведь действительно не принадлежала к этому миру, была в нем чужой. Точно так же, как и Джаки. Но тем не менее они обе находились здесь, и их несомненно тянуло к этим двум мужчинам... и они неотвратимо втягивались в орбиты их судеб...
– Ты правда хорошо себя чувствуешь? – негромкий, но настойчивый вопрос Джаскелины отвлек Катрину от размышлений.
– Я, видишь ли, несколько смущена... – тихо ответила она.
Ахиллес с Патроклом отправились к костру, чтобы взять поднос с хлебом, оливками и сыром и – по настоянию Джаки – еще один кувшин красного вина, потому что ей не хотелось снова звать Этнию. Женщины на несколько мгновений остались одни.
– Смущена чем? – спросила Джаскелина.
– Я рассказала Ахиллесу, кто мы такие на самом деле.
– И ты из-за этого в таком унынии? Да я давно уже сказала все Патроклу.
– Ты... что сделала?!
– Послушай, Кэт, мне ведь пришлось не шутя повоевать, когда твой приятель принес тебя в лагерь полумертвую. Они хотели пустить тебе кровь и натереть бычьей мочой и свиными соплями или чем-то в этом роде... А я хорошая подруга, так что я потребовала, чтобы они все катились куда подальше.
– Но они тебя не очень-то послушались?
– Именно. До тех пор, пока я не объяснила Патроклу, кто мы такие и почему я знаю гораздо больше об уходе за пострадавшими, чем этот безмозглый шарлатан, который не столько лечит, сколько гробит греческих воинов.
– И как он это воспринял?
Джаскелина улыбнулась.
– Ну, он лишь слегка ошалел. Но, впрочем, мне пришлось пообещать ему нарисовать какой-нибудь автомобиль.
– Автомобиль?..
Джаки пожала плечами.
– Ну, ты ведь знаешь, каковы мальчишки... Я просто упоминала разные вещи из нашего мира... одно цеплялось за другое... и – бух! Ему теперь хочется иметь машину.
– Немножко похоже на сериал «Сумеречная зона», по-моему, – сказала Катрина, – А ты его любишь, ведь правда?
– Как ни грустно, я уже почти уверена, что действительно могу его полюбить. А ты любишь Ахиллеса, верно?
– Думаю, я могу его полюбить.
– И мы с тобой глубоко и основательно влипли, черт бы все побрал, правильно? – сказала Джаскелина.
– Точно, – кивнула Кэт.
– Патрокл, кстати, не на шутку огорчается из-за того, что ему приходится держаться в стороне от войны, – сказала Джаки, – Я бы сказала, мне хочется, чтобы греки поторопились проиграть, но сейчас все так изменилось и запуталось... Я просто не знаю, чего желать, не говоря уж о том, что делать.
– Я понимаю, о чем ты. Прежде мы думали только о том, что греки закончат войну, и тогда нас с тобой отправят обратно, домой... Но теперь...
Катрина умолкла.
– Я уже не уверена, что вообще хочу возвращаться, – закончила за нее Джаскелина.
– Именно так.
Одиссей чувствовал себя глубоким стариком. У него непрерывно болела нога. В этот день, утром, его ранили во время сражения. Ведя своих воинов к проклятым стенам Трои, он очутился в пределах досягаемости для троянских лучников. Но ему еще повезло. Стрела всего лишь скользнула по поверхности, не пронзив мышцу. И все равно его замучила надоедливая боль, вынудила тяжело осесть на старый кривой обломок ствола, прибитый морем к берегу. Он рассеянно приложил ладонь к окровавленной полоске льняной ткани, которой наскоро замотал рану. Ну, он хотя бы может немного передохнуть здесь, на берегу... Одиссей, глядя на залитое лунным светом море, поднес к губам мех с вином.
– У тебя усталый вид.
Одиссей закрыл глаза, окунаясь в нежные волны ее голоса. Когда он снова их открыл, богиня материализовалась прямо перед ним. Она была в сизых одеждах, такого же цвета, как крылья голубей, и платье удивительно подчеркивало цвет ее глаз. На ней не было шлема, она не держала в руках щит или еще какие-то символы, связанные с ее особой силой. Одиссей подумал, что она похожа на прекрасную деву в расцвете красоты и юности. И склонил голову.
– Твое присутствие возвращает мне силы, великая богиня.
Афина небрежно отмахнулась от лести.
– Ты хорошо спишь? Я ведь уже говорила тебе...
Но тут она заметила окровавленную повязку на его ноге и охнула. Но, как истинная богиня войны, сразу вернула на лицо строгое выражение.
– Почему ты не сказал, что ранен?
– Это всего лишь царапина, меня слегка задело стрелой... ничего страшного, – ответил Одиссей.
– Я – твоя богиня. И я сама решу, что это такое и страшно оно или нет, – Афина шагнула вперед и опустилась на колени рядом с Одиссеем, – Дай-ка взглянуть.
– Афина, нет! Ты не должна... – воскликнул Одиссеи, хватая богиню за локоть и пытаясь поднять.
Афина прижала ладонь к его груди.
– Я желаю увидеть собственными глазами, насколько тяжело ранен мой воин.
От ее прикосновения в груди Одиссея все сжалось. И он со вздохом выпустил руку Афины и вытянул ногу так, чтобы богиня смогла осмотреть рану. Когда он начал разматывать окровавленную повязку, мягкая рука богини остановила его.
– Я сама это сделаю. Ты должен просто сидеть спокойно.
Одиссей замер на месте, вдыхая особенный, ни на что не похожий запах богини. Она была так близко от него, наклонилась над его ногой, и ее длинные золотистые волосы упали на его кожу... Одиссей мгновенно наполнился желанием, хотя и боялся, что Афина это заметит и не одобрит. Осознавала ли она, как сильно любит ее Одиссей? Конечно, она это знала. Она ведь его богиня. Она знала все.
– Такая рана может загноиться. Почему ты не промыл и не перевязал ее как следует?
Афина подняла голову и посмотрела на него, нахмурившись, отчего на ее гладком лбу появилась маленькая морщинка.
Одиссей начал было сочинять историю о том, что был слишком занят и не заметил царапину, но с его губ почему-то сорвались совсем не те слова, которые он намеревался произнести. Он сказал то, что думал на самом Деле, с полной откровенностью:
– Я слишком устал, богиня. Мне уже почти хочется, чтобы рана воспалилась и убила меня. Тогда, по крайней мере, я смог бы наконец отдохнуть.
Афина сощурилась, и тот, кто не знал богиню войны, Решил бы, что она разгневана. Но Одиссей отлично понимал каждое выражение лица Афины и видел, что ее по-настоящему потрясли его слова.
– Ты не умрешь. Я запрещаю тебе это.
Богиня осторожно прижала ладонь к его ране. А потом закрыла глаза, концентрируя силу. И прошептала:
– Плоть, повинуйся желанию богини! Пусть восстановятся сосуды и кожа, сейчас же, по моему приказу!
Рука Афины начала светиться, и Одиссей судорожно втянул воздух, когда в его тело влилась божественная сила. От ее жара кровь как будто вскипела, и воин почувствовал, как вся его плоть повинуется негромкому повелению Афины и исцеляет сама себя. Когда богиня войны отвела ладонь от его ноги и открыла глаза, на бедре Одиссея остался только лишь тонкий розовый шрам.
– Вот видишь, – тихо произнес воин, – я ведь сказал, что твое присутствие возвращает мне силы.
Богиня войны улыбнулась, что случалось с ней довольно редко.
– Упрямец. Что, так и будешь вечно льстить мне?
– Всегда, пока принадлежу тебе, моя богиня.
– Тогда мне придется целую вечность выслушивать твою лесть, потому что ты всегда будешь принадлежать мне, Одиссей.
Медленно, как будто против воли, Афина снова положила ладонь на бедро Одиссея. Но на этот раз это было лаской, а не жестом целителя. Все еще стоя рядом с воином на коленях, богиня погладила его.
– Сколько времени прошло с тех пор, как я впервые явилась перед тобой?
Одиссей не замедлил с ответом.
– Уже больше двадцати двух лет прошло, богиня. Ты впервые предстала передо мной, когда у меня еще и борода не начала расти.
– Ты был чудесным юношей... ты уже тогда проявлял немалую мудрость и остроумие, и у тебя было такое нежное, гладкое лицо...
Всегда суровое лицо богини войны смягчилось, она улыбнулась воспоминаниям.
При виде этой чудесной красоты сердце Одиссея едва не выпрыгнуло из груди. Но богиня не заметила, как дрожит его рука, когда Одиссей поднес ладонь к своей щеке и потер отросшую щетину.
– Теперь совсем другое дело, богиня. Давно уже нет того нежного юноши с гладкими щеками.
Одиссей ожидал, что богиня с ним согласится, рассмеется и наденет на лицо божественную маску – маску, за которой Афина всегда скрывала свои истинные чувства и которая удерживала богиню войны от вспышек гнева или страсти. Но Афина ошеломила его до глубины души, подняв руку и погладив его щеку.
– Но я по-прежнему вижу того юношу, – произнесла она так тихо, что Одиссею пришлось напрячься, чтобы расслышать ее сквозь собственное прерывистое дыхание.
Одиссей смотрел на свою богиню – на женщину, которую он любил с тех пор, как был еще неопытным юнцом. Много раз являлась она к нему. Она выбрала его своим воином, смертным, которому даровала такое благословение, какого не даровала никому. Но она редко прикасалась к нему и не сближалась с ним настолько, чтобы он мог насытить свою тайную страсть.
– В чем дело, Афина? Что случилось?
Богиня отвела руку от его лица и встала, повернувшись спиной.
– Да почему что-то должно было случиться? Разве я не могу прикоснуться к тебе по своему желанию?
Одиссей тоже встал и подошел к ней поближе.
– Конечно же, ты можешь касаться меня просто потому, что тебе того хочется!
Он вскинул руки, страстно желая обнять ее, но остановился. Афина не какая-нибудь простая смертная женщина. И ему никогда не следовало забывать об этом.
Все еще стоя к нему спиной, Афина спросила:
– Ты знаешь, что даже Ахиллес нашел наконец-то любовь?
– Он ее любит? А я все гадал, позволит ли он себе подобное хоть когда-нибудь.
– Но ты как будто совсем не удивлен.
Одиссей улыбнулся и пожал плечами.
– По-моему, любовь – такая вещь, которую трудно предсказать.
– А ты любишь Пенелопу?
При упоминании имени жены улыбка Одиссея погасла.
– Она – моя супруга, мать моего сына. Я уважаю и почитаю ее, как положено.
Афина повернулась и снова погладила его по щеке.
– Но любишь ли ты ее?
Почти не осознавая этого, Одиссей прижался щекой к ладони богини.
– На свой лад... да.
– И что же это означает?
– Это означает, что больше двадцати двух лет назад я отдал свое сердце другой. И с тех пор в нем не осталось почти ничего такого, что еще можно было бы отдать.
– Мой Одиссей... – прошептала Афина.
Одиссей, стараясь не думать, быстро наклонился и прижался губами к губам богини войны. И когда их губы встретились, его тело пронзило таким острым желанием, что оно доставило воину одновременно и наслаждение, и боль. Афина вздохнула, тоже почувствовав подобное, и ее руки взлетели к шее Одиссея; она крепко обняла воина и пылко ответила на поцелуй.
Они стояли так, казалось, бесконечно долго, и их губы исследовали друг друга, их тела прижимались одно к другому. Внезапно Афина прервала поцелуй. Она тяжело дышала, ее безупречные губы выглядели слегка опухшими, а щеки порозовели в тех местах, где их поцарапала грубая щетина воина. Богиня посмотрела на Одиссея, и ее серые глаза расширились от чувств. Одиссей мысленно молился о том, чтобы их желание не угасло, а близость не нарушилась.
– Венера была права, – тихо сказала богиня войны – Нам следовало стать любовниками уже много лет назад.
Не прерывая объятия, Афина слегка махнула рукой, и прямо под ней и воином материализовалось плотное шелковое покрывало.
Афина медленно, подчеркнуто сделала шаг в сторону, удаляясь от Одиссея, а потом расстегнула затейливую брошь, что удерживала шелковое одеяние на ее плече. Сизо-серый шелк соскользнул и упал к ногам, снова напомнив Одиссею о нежных крыльях голубки. Афина перешагнула шелковые волны и изящно опустилась на покрывало; ее безупречная сливочная кожа светилась в лунных лучах, когда богиня неторопливо легла. И протянула руку Одиссею.
– Иди ко мне и покажи ту любовь, которую ты испытывал ко мне так много лет, Одиссей, – сказала она.
Одиссей лег, забыв обо всем рядом со своей истинной любовью. Он знал, что Афина никогда не будет по-настоящему принадлежать ему, как обычная женщина. Он знал, что этот момент интимной близости может оказаться единственным, первым и последним, но он отдавал ей свое тело с бесконечной радостью и так же безоглядно, как много лет назад отдал свое сердце.
«Мне хватит и этого... – думал он, обнимая Афину и чувствуя, как смешиваются их слезы, – Мне хватит и этого...»
