Вышел от Татки и вздохнул полной грудью; почему-то в этот раз тяжело мне было в ее чудной квартире, точно затхлостью какой-то пахнуло – и от хозяйки, и от чашек-блюдец. Надоело. Все осточертело. Куда податься? На работу – смысла нет: воскресенье. Захотелось свежего воздуха, тишины. Поеду в Сокольники. Заодно посмотрю, что за статью выдала Татка.

В парке народ пил и закусывал. Везде были голуби, эти ленивые помоечные куры, которых я с детства терпеть не мог. Минут двадцать искал место подальше от людей и птиц. Нашел, присел на скамейку, достал мятый журнал.

Про антиквариат ни слова. То ли Татка ошиблась, то ли этот ее Драга хороший глюк поймал. Интересно было бы послушать, как нарик рассуждает про книги.

На всякий случай еще раз просмотрел макулатурку.

…Сначала увидел название. Заголовок. Как я не заметил сразу? Не знаю… Я смотрел – долго, минут пять – просто смотрел; потом только понял. Статья в неизвестном журнале. «Жизнь и смерть великого гуманиста. Так ли утопична „Утопия“?»

Достал сигарету, закурил. «Мор идет по следу» – фильм третий. Смешно, но не весело. И зачем было бежать из дома, от «Утопий», своей и чужой, от дневника и похороненного «нигде» монаха? Полная безнадега, словно я кружил в городском водовороте и все время натыкался на одну и ту же улицу.

Что делать? Что мне делать? Раскрытый журнал лежал передо мной на скамейке, легкий ветер перелистывал страницы, но потом, как будто намеренно, возвращал их обратно, к словам «Жизнь и смерть великого гуманиста»…

– Ой, молодой человек, вам журнальчик не нужен, да? Может, тогда отдадите? А то нам костер развести нечем…

Передо мной стояла бабка в мохеровой шапчонке, черном пальтеце и почему-то в кроссовках. Кивала головой в сторону большой компании поодаль: поверх травы расстелена клеенка, на ней булки, бутылки, рядом куча из веток и пустой тары. Над кучей колдовал молодой парень. Да, без бумаги не разгорится. Соблазн – большой, завораживающий: плюнуть на дурацкое совпадение (какое уже – десятое? пятнадцатое?) – плюнуть и отдать бабке журнал. Не стал. Схватил пачку листов без обложки, сказал:

– Нет, уважаемая, читаю.

– Ну, что ж, – нет так нет, – покорно согласилась бабка, заковыляла к своим. Услышал бормотание: «Читает он, как же! Книгочей! Старье пожалел, паскуда!»

Чуть не расхохотался – вот оно, истинное лицо человеческое. Сначала заискивающе доброе: пока от тебя что-то надо – вежливо просят. А как только откажешь – будто дьявольская рожа вылезает, так и норовит плюнуть в тебя или хоть гадость сказать. Почему-то стало легче. Выкурил еще сигарету – и начал читать.

…Томас Мор… Ага. Мать умерла рано – зато повезло с папашей: занимал разные должности, под конец жизни стал королевским судьей. Выдающиеся способности… обучение у какого-то кардинала…

Университет – опять проявляет свое дарование… Прям как я в молодости…

Общительный, веселый, – это точно про меня.

Почти всегда был один; отец не давал денег…

Стал юристом… – а я наоборот.

А, еще пытался усмирять естественные желания… Да говори, как есть: боялся баб, это у мальчиков бывает… Постился, надел власяницу? М-да… Пробовал пожить в монастыре – это знаю, сам видел: картезианский устав, правило молчания, брат Умберто. Кстати, а Умберто был на самом деле? Об этом нигде не написано… Жаль. Разочаровался в монашестве; вышел – женился. Молодец. Рано стал писать – стихи, эпиграммы, на латыни и английском. Вступил в переписку с гуманистами…

В это же время занимался адвокатской практикой. Вел дела – видно, хорошо вел, – и скоро прославился на весь Лондон… Потом – выбрали в парламент… Понравился королю. Какому? Генриху Восьмому, Синей Бороде – тому, что имел привычку отправлять к палачу надоевших жен… Мор сопротивлялся королевским милостям долго, но в конце концов стал являться ко двору; затем отправился с посольством во Фландрию… С этого начинается «Утопия»…

Дружба с королем… Неудивительно: Генриху осточертела жена, Екатерина, и Мор хоть как-то его развлекает. Правда, недолго – вскоре при дворе появляется главная виновница смерти Мора – Анна Болейн. В каком смысле «виновница» – у них что-то было? А, нет, не по той части – хуже гораздо. Генрих решает развестись с Екатериной, чтобы жениться на Анне. Все его поддерживают, кроме Мора, – он как верующий католик против расторжения брака. Сначала король относится к этому протесту ровно – Мора даже назначают лорд-канцлером. Ага… Король обращается к нему с просьбой устроить развод. Мор упал перед Генрихом на колени, умолял не насиловать его совести – хорошо сказал, надо запомнить… Генрих пообещал, что больше не будет. В смысле – насиловать… Ха! Мор занялся своими обязанностями – почему-то малозначимыми, мелкими делами. Ежедневно заходил к отцу и, преклонив колено, испрашивал его благословения. Сильно… Проявил деловитость, неподкупность, энергию… Привел в порядок запущенные дела своих предшественников. Но все это, конечно, не то. Почему «не то»? Потому что, Боря, от великого гуманиста, распоряжавшегося государственной печатью Англии и написавшего «Утопию», можно было ожидать большего. А вот еще… несколько процессов по еретикам. Говорят, кого-то даже отправил на пытки. Но вроде не сжигал…

К этому времени король-таки развелся. Мор ушел с поста, сдал печать…

«В силу парламентского акта, признавшего законность брака с Анной Болейн, все подданные его величества должны были принести двойную присягу». Так. Собрали лондонское духовенство; туда же потребовали и Мора. Предложили присягнуть. «Он заявил, что не порицает тех, кто составил формулу присяги, и тех, кто соглашается присягать, но ему совесть не позволяет этого сделать. Мора арестовали и отправили…» Черт, где следующая страница? История обрывалась как всегда – на самом интересном месте! Дальше листы были выдраны; потом пошли какие-то «Экзи…» – язык сломаешь – «Экзистенциальные страхи и предощущение смерти», тьфу, не к ночи будь сказано.

Ноги затекли, хотелось есть. Пошел купил чебурек. Возвращаться? Нет, пройдусь. Странно – биография сэра Томаса Мора как-то успокоила. Понял почему: впервые я увидел гуманиста не изнутри, а снаружи. Не видением он шагнул ко мне – недочитанной журнальной статьей. Вроде как со стороны посмотрел я на него: не из глубин времени, вечности, второго «я», а как все – как обычный любопытствующий, как посторонний. Лорд-канцлер стал ниже ростом, будто чужие комментарии приблизили великого гуманиста к земле.

Надо разобраться. Надо осмыслить. Проанализировать – да, именно, удачное слово. Я шел не спеша, не зная куда, да это и не имело значения. Вышел из «Сокольников», свернул в переулок. Великий гуманист… Сэр Томас Мор… Почему, собственно, гуманист? Кто они вообще такие – великие гуманисты? Те, кто пишет что-то великое и гуманное? Что если не пишет, а, к примеру, говорит? Ведь был, скажем, на Руси Василий Блаженный, обозвал Бориса Годунова иродом… Тоже – гуманист? Выходит – да. А если бы сэр Томас Мор дал клятву – как все? Был бы гуманистом? Или – нет? Если нет, получается, гуманистом назвали его не за то, что он говорил, а потому, что молчал. И за это же казнили – так? И тут мне в голову пришла странная мысль: а ведь и меня вытолкнули из узаконенной жизни – за недосказанное. Если бы, прежде чем гнать порожняк про партийную организацию и преступную группу, я бы словесно расшаркался – «одна сволочь предположила, категорически не согласен» – то как? Может, все бы и обошлось. Попеняли бы, поставили на вид, что, мол, не с теми людьми общаюсь и не то, что нужно, читаю – и пошло бы все дальше, по накатанной. Комментатор заметил однажды: евреи – умные люди, жаль, у них не хватает ума скрывать свои мысли. Про евреев не знаю, а вот у русских явно не хватает ума скрывать свои шутки…

Так в чем же суть? В «Утопии»? Действительно ли она гуманна? Я видел – да что там видел – я сам был одним из тех, кого загоняли в эту утопию… Да, но я оказался и в числе тех, кого она отторгла…

Не потому ли преследует меня сэр Томас Мор, великий гуманист? Есть ли связь между нами? В чем она? В книге? Снова осой ужалила тоскливая досада – что не обнаружил в сейфе первого издания…

А эти видения – подробные, с разговорами, где монах ко мне приходил? Отец Умберто умер – и никто не знает, где он похоронен. Нет, иначе: он велел говорить, что похоронен – нигде… Нигдея… Утопия… Что он имел в виду, этот безумец? Что остров всеобщего равенства и братства появится на могиле вдохновения и разума? Или наоборот: что закопать, похоронить истину невозможно, что это утопия? Затормозил – ну и мысли! Новое упражнение для мозга: угадывать, что хотел сказать умерший в шестнадцатом веке монах. И где же он все-таки умер?

Почему я думал об этом? Что заставляло меня вновь возвращаться к необъяснимому? Чего я о себе не знал?..

Я достал новую сигарету. Мимо тихим прогулочным шагом прошли две пенсионерки с внуками. Малышня обсуждала одного на двоих игрушечного динозавра, старушки о чем-то шелестели. Поравнялись; я услышал: «коммунистов обгаживают… Ельцина этого живым бы закопала… всю жизнь горбатилась… Сталина на них нет…»

Настроение переменилось. Жаль, не слышал их Томас Мор – может, изменил бы мнение о человечестве. «Овцы поедают людей»? Да нет же; овцы людей вытесняют. Нет достойных Утопии – есть только стадо с мешаниной в головах.

Так, ладно, вернусь к проблеме. Попробуем иначе: а могу ли я в принципе быть «двойником» Мора? Комментатор сказал категорическое «да». Мое категорическое – «не уверен». Что в итоге? Несколько совпадений; пара странных глюков – немного, если задуматься. Ерунда, в общем и целом. Даже если допустить на минуту – я был или буду гуманистом Мором и написал или напишу «Утопию»… Пофантазировал… И? Ничего ужасного. Наоборот… Интересно. Интригует. Он ведь – был, существовал. И жил, кстати, не так уж плохо.

Страха уже не было – страх исчез в тот самый момент, когда сел я с карандашом и начал заполнять толстую тетрадь. Злость была. Раздражало то, что не мог дать определение, найти имя. Только один есть способ у человека приручить неведомое. Безымянность – это вызов. Это угроза. Вдруг – озарило – по какому-то наитию просек, почему еврейский бог не представился Моисею как следует. И почему Аллах прикрывается сотней определений, но не называет имя. Господь не готов дать человеку власть над собой. Может, потому и пошли верующие за Иисусом? Он – не боялся…

Да, страх ушел. Последнее видение не напугало. Разозлило – это да. Как будто он отбирал у меня право на выбор. Как будто навязывал мне что-то… Не знаю. Ощущение неприятное. Точно не сам иду, а Мор ведет.

Жаль, конечно, что не нашел первое издание «Утопии». По правилам этой хреновой мистической игры надо было все же потрогать фолиант, к которому наверняка прикасался автор. Глядишь – озарило бы… Кстати – а почему в ячейке не оказалось книги? Ошибиться с сейфом я не мог: во-первых, почти все остальные мы с Соловьевым проверили, во-вторых, именно на этом была метка «16 век, первая половина; Европа», ну и главное: какая-то «Утопия» там ведь лежала – кажется, восемнадцатого года. Предполагать, что первое издание кто-то взял почитать, а после вернул не в сейф, а на книжную полку, было бы чересчур наивно; я даже не стал рассматривать этот вариант.

А если еще отбросить то, что я насочинял по пути домой три дня назад: будто таинственное исчезновение лувенского издания – знак, специально для меня, то все объяснялось.

Разумеется! Господин Киприадис – ему не впервой! Регулярно мы с Соловьевым натыкались на пустующие отсеки для первых изданий. «Утопия», как и куча других редких книг, наверняка давно за границей, в какой-нибудь частной коллекции. А может – и не в частной. Может, в государственной библиотеке. В Америке, к примеру…

Так чего ж я, баран, не взял другую «Утопию»? Стоит наверняка дешевле – ну и ладно. Поторгуюсь еще с Климовым…

Я остановился. В голове прояснилось. Ехать на Вильгельма Пика – это раз. Брать «Утопию», пусть не Лувен шестнадцатого года, но все же – это два. Везти к Кинг-Конгу – три. И в казино.

Недалеко зазвонил колокол – в церкви, рядом с «Сокольниками». Я усмехнулся: во, блин, опять знак. Нет уж, дудки. Рассматривать под лупой каждый свой день, каждый миллиметр суток изучать, толковать, думать, сравнивать – прямой путь в Кащенко. Это не мое, это удел читателей. Они примеряют на себя чужую жизнь, разнообразят блеклое свое существование, пытаясь прожить чужое. Они сопоставляют постоянно – и всегда в свою пользу. У них бесконечные метания книжного героя вызывают скупые слезы и скептические ухмылки… А мы не читатели. Мы писатели. Жить. Просто жить. Здесь, сейчас. Поднял голову, огляделся – где я вообще, куда забрел?

Прямо передо мной, через дорогу, поблескивала на солнце табличка: «Следственный изолятор 77/1». «Матросская тишина»…

На дежурстве опять был мой Вася. Встретил меня настороженно, руку хоть и протянул, но вяло – и все норовил отодвинуться. Понятно – испугался. Тех, кто ни разу не ширялся, чужой приход пугает – как дети, ей-богу! Чтобы восстановить отношения, я предложил нарды. Васек поломался, но согласился. Пока играли, я рассказал ему в подробностях свой глюк – тот, с умершим охранником. Объяснил: мол, на винте – обычное дело, ничего сверхъестественного. Он поверил, успокоился. Честно признался:

– Я, знаешь, Борь, реально решил, что ты – того… Сдвинулся маленько… И брать ниче не стал – из хранилища-то… Я уже хотел тебе врача какого-нибудь вызвать.

– Хорошо, что не вызвал, – ответил я, передвигая деревянную шашку. – А то загребли бы в наркологию на раз – у них это быстро.

– Ага, – с умным видом закивал Вася. – Я, между прочим, хотел тебе одну вещь сказать. То есть – предупредить как бы…

– О чем? – Я насторожился.

– Короче, Борь, тут такое дело… Я неделю назад дежурил – и пошел, значит, вечером кабинеты проверять – я обычно проверяю…

– Это правильно, молодец, – подхватил я, – мало ли что…

– Ага… – Вася почесал затылок, изложение давалось ему с трудом. – Так вот, в кабинете Киприадиса свет горел – ну, в секретарской, где эта сидит… Лена… Не, Аня… Или Лена?

– Вася, это сейчас не важно, дальше говори.

– Ага, ладно. Короче, в секретарской не было никого, а у него слышу – голоса. Вроде как двое разговаривают. Сначала, в общем, я уйти хотел, потом прислушался – а они типа про тебя говорят…

– Оп-па! Интересно! И что?

– Да я почти ниче не понял. Так, обрывки какие-то…

– Ну а смысл-то в чем? – Очень хотелось дать ему по голове, но удержался. Васек потер переносицу, вздохнул и наконец выдал:

– Короче, это, Борь… Я так понял, они тебя сдать хотят…

– А можешь конкретные фразы вспомнить? – спросил я. – Давай, Вася, у тебя же память – дай бог каждому.

Его лицо прояснилось:

– Это да. Память у меня хорошая. С детства все говорили. Я в школе стихи, знаешь, как шпарил? Мне училка только за это по литературе трояки ставила… Ну, в общем, Киприадис говорит: «Михаил Борисович, мне кажется, вы, бля, напрасно так волнуетесь. Он же, бля, никакой угрозы не представляет…»

Я знал эту особенность Васиной речи: матерные междометия он вставлял, только когда изрядно волновался. На всякий случай я успокаивающе похлопал его по руке:

– Давай, Вась, все нормально. А тот ему что ответил?

– Ну а тот ему и говорит: «Что значит – „не представляет“? Да про него уже вся Москва болтает! Ты разве не слышал про „Борины книги“ и про „московского чернокнижника“? Менты на ушах стоят…» Киприадис отвечает: мол, стоят – и ладно, значит, так и так скоро найдут. А тот, по ходу, разозлился: «Нам надо, чтобы не скоро. Нам надо – и тебе в первую очередь, бля, – чтобы нашли срочно. Сейчас. Сейчас, бля, именно тот момент, когда…» Короче, дальше они уже тихо стали говорить, и я конца не услышал…

– Спасибо, Вась, – искренне сказал я. – Очень помог.

– Борь, так ты че думаешь – в натуре, сдать хотят?

Очень похоже. Даже слишком. И про подходящий момент верно сказал неизвестный мудак: сейчас им и нужно, чтобы я сел. Тогда – концы в воду; все, что они до меня растащили, аккуратно свалят на Борю Горелова. На всякий случай поинтересовался:

– Вась, а мужика ты не видел? В смысле – того, с кем Киприадис разговаривал?

– Видел-видел, – Васек оживился. – Потом, когда я здесь сидел, а они выходили. Мужик этот в министерстве работает.

– Откуда ты это взял?

– Да я его по телику видел, – пояснил Вася. – Он передачу ведет. Фамилию не помню – смешная какая-то…

– А выглядит-то как?

– Ну-у… Как, как… Маленький, лысый, толстый. На борова похож.

Вот, значит, как. Оказывается, боров Деловой – министерский работник… Теперь понятно, как они книжки за рубеж отправляли. С такими связями…

…Васе я проиграл. Мог, конечно, выиграть – но надо было как-то отблагодарить…

В хранилище достал из сейфа «Утопию» восемнадцатого года. Поехал к Климову.

Конечно, он взял ее – еще бы! Пусть не первое издание, но заплатил хорошо – сорок. Почти не торговался даже – так, поморщился для виду. Когда я сказал, что лувенской книги не было, – не удивился, усмехнулся, головой покачал, поиграл брюликом на худом пальце. Отрядил нас с Соловьевым за новыми трофеями, дал список. Ездили мы теперь не так, как раньше, брали осторожно: сначала я выяснял, кто на охране, потом находил повод зайти к Киприадису. Здесь все было пока ровно – то ли он не нашел еще, кому именно из ментуры меня сдать, то ли просто время тянул. Я был уверен: чуть что – узнаю, нюхом за версту почую. А пока тихо, можно работать. Соловьев по-прежнему изводил рассуждениями о книгах, грядущем апокалипсисе, всеобщем небрежении к Слову. Я слушал; со многим был согласен. Однажды он сказал:

– А ты изменился, Боря…

– В каком это смысле? – насторожился я.

– В смысле – книги меняют человека. Даже если ты их не читаешь.

Я ответил:

– Я, между прочим, читаю. Не эти, понятное дело, – кивнул в сторону очередных отобранных нами томов. – Но, знаешь ли, не только комиксы…

– Боря, ты что, обиделся? – искренне удивился очкарик. – Я же, наоборот, к тому, что перемены в тебе вижу к лучшему… По-моему, ты как-то… задумываться, что ли, чаще стал…

– Слышь, Серега, уж лучше молчи. То я у него книг не читаю, то – слава богу, думать начал, а то все ходил идиотом…

– Да нет, Боря, что ты! – Соловьев с огорченным видом замахал руками. Я перебил его:

– Ты вот, к примеру, в переселение душ веришь?

Соловьев замер на секунду, потом с привычной нудноватой скрупулезностью понес – про сансару, реинкарнацию, кармические долги. Я остановил его, конкретизировал:

– Как по-твоему, мог я в прошлой жизни быть каким-нибудь ученым великим? Томасом Мором, к примеру…

Ботаник уставился на меня, внимательно рассмотрел на всякий случай (действительно – вдруг у меня на лбу написано «Томас Мор»?) – и вдумчиво произнес:

– Понимаешь, Боря, я, конечно, не могу исключить версию, что в посмертном существовании законы причинности не работают. То есть что никакой связи между воплощениями души не прослеживается, или эта связь несущественна. Но мой слабый ум отказывается верить в твое сомнительное предположение. Томас Мор… фундаментальное образование, намного опередил современников. Уникальная личность… – Тут он оживился, видимо, поймав мысль. – С одной стороны, «Утопия», дивный мир, коммунистическое откровение, многовековая цель для сектантов любого толка. С другой, сэр Томас Мор, Боря, причислен к лику святых. Ну и… – он поерзал, подыскивая необидное определение – нашел, – и Чернокнижник… криминальное прошлое… незаконченное высшее. Все это… не очень коррелируется…

– Ну вот, – я удовлетворенно кивнул. – Спасибо. Теперь понял. Надо было сразу по-человечески сказать.

– А ты чего это увлекся такими странными вопросами? – полюбопытствовал Соловьев. – Откуда вдруг интерес к теме переселения душ? И – почему именно Мор?

– Да так, – я пожал плечами. – Сон приснился недавно, будто я и есть Томас Мор. И «Утопию» пишу…

– Это бывает, – он активно закивал, чуть очки не упали. – Это обычный перенос; игры подсознания. Мне, знаешь, тоже такое иногда снится… Вот недавно…

Он углубился в толкование собственных кошмаров; я отвлекся, подумал: вот непредвзятое мнение. Вполне обоснованное, кстати. Почему я сразу ботаника не спросил?

Лето прошло как обычно – словно один долгий день, будто и не было. Дневник зачем-то писал. Не понимал зачем, но бросить не мог. Находил в этом необъяснимое успокоение…

Начал собирать вырезки из газет – о книгах, библиотеках и кражах. Однажды прочитал, как в библиотеке МГУ затопило подвал: редчайшие издания плавают в воде, и никому нет до этого дела. Потом нашел еще статью – коммерческая структура, арендовав под офис дом-музей известного литературного деятеля дореволюционной России, выбросила все книги на улицу, во двор, и их разбирали прохожие. Вывод из прочитанного сделал один: стало быть, в период преобразований культурные ценности неминуемо подлежат разграблению, а кем и как – не слишком важно.

Я помнил Васино предупреждение. Он еще несколько раз порывался обсудить со мной душераздирающие перспективы «подставы», но я аккуратно уходил от разговора. Ни к чему это. Как начнется – я пойму сразу. На всякий случай отвез Жулика к Татке, и почти каждый день теперь ездил туда – убедиться, что накормлен и вовремя выгулян. Все чаще забегал к Киприадису, проверял – нет, пока нет. А тот вроде как и не удивлялся, отвечал ласково, хоть и рассеянно; похоже, кроме меня, дел было по горло.

…День «икс» наступил в сентябре. На завтра планировался очередной рейд в хранилище – я заглянул к боссу. Сразу, чуть не в коридоре, пробило: что-то не так. Вошел, поздоровался, сел напротив него. Глаза Киприадиса шарили по кабинету – как только натыкались на меня, спешили метнуться в сторону; сладкий голосок подрагивал подленько. Все! Сдал, сука. Я взял с его стола какой-то листок – нахальство редкое – а он промолчал. Точно! В яблочко. Я спросил:

– Что это у вас, Константин Сергеич? «Коммерческое предложение»… Опять какую-то туфту гонят?

– Ой, я как раз хотел с тобой посоветоваться, Боря! – зачастил президент. – Глянь, пожалуйста, дело предлагают новое, вроде интересное. Почитай, может…

Он не договорил – а я и не слушал.

Совместный проект… Участок в Подмосковье… Целебная грязь… Требуются финансовые вложения в размере… Чуть не присвистнул – ничего себе размер! Ожидаемая прибыль составит… Тут и вовсе глаза на лоб полезли. Все экспертные заключения подтверждают… Ага, ладно – а что за организация?

Увидел подпись – еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Иммануил Тер-Абрамян. Встречал я этот автограф, причем не раз и не два. Колян, дружище! Аферюга, каких нет! Донельзя обаятельный, умеет набиться в друзья к кому угодно, независимо от пола, возраста и звания. Сидел всего раз – и то по уважительной причине: партнер оказался ненадежным. Экспертные заключения, значит. Ну, что ж… Это я удачно зашел. Оставлю президенту Киприадису памятный подарочек.

– Константин Сергеич, а вам кто-то его порекомендовал? – с озабоченно-серьезным видом спросил я.

– Что? – Киприадис заткнулся, посмотрел на меня. – А… Да-да. Конечно. Один мой знакомый. Говорит, давно его знает. А что?

– Да наслышан я о нем – и премного.

– Да ты что? – насторожился Киприадис. – И что слышал? От кого?

– От уважаемых в определенной среде людей, – уклончиво ответил я. – Тер-Абрамян довольно известная фамилия. Слово держит. Многие считают, что одна его подпись на документе стоит больше, чем договор с крупным банком. По-моему, бывший цеховик. Связи что надо. Короче, с ним можно затевать бизнес.

Это, конечно, было слишком уж в лоб – но что делать? Времени у меня не оставалось долго окучивать этого лоха. А Киприадис вдохновился, уже засуетился, потянулся жадно к бумажке с «коммерческим предложением», с удовольствием рассмотрел печать.

– Хорошо, Боря, что сказал, спасибо, – искренне проговорил иуда-президент. – Созвонюсь с ним сегодня же.

– Конечно, – отозвался я. – Лучше побыстрее оформить документы. Он ерунду не предлагает, а такой проект, сами понимаете… Перехватить могут в любой момент.

– Да-да, – закивал Киприадис. Поднял глаза – и тут же отвел взгляд. Сдал, сдал, сволочь, все признаки налицо! – Я тогда, если что, к тебе еще обращусь, – выдал напоследок босс.

– Само собой, Константин Сергеич! Вы же знаете: для вас – любой каприз.

– Ну уж ты скажешь, – он совсем стушевался. – Спасибо, Боря, спасибо! А ты что хотел-то? – вдруг запоздало вспомнил президент.

– Да я что-то чувствую себя не очень, – признался я. – Может, отпустите домой?

– Иди, Боря, какой разговор? – с каким-то облегчением кивнул Киприадис. – Прямо сейчас можешь идти…

Зашел в свой кабинет собрать барахло – призадумался. Куда теперь? Домой – нельзя; наверняка ждут. Тогда – к Алику? Да, для начала, пожалуй, к нему. Только сначала – проверить. Уточнить. Может, зря паникую?

Я набрал номер. Таких номеров было у меня всего штуки три. Служба спасения. Даже не так – предупреждения. Человечек на Петровке – хороший, отличный. Не друг и не слишком даже знакомый – седьмая вода на киселе, должник одного вора. До сих пор я его не тревожил – обходился. Теперь придется.

– Добрый день, уважаемый Сергей Васильевич, – вежливо поздоровался я. – Мне ваш телефон дал Горелов Борис Николаевич…

В трубке повисла пауза – чуть больше минуты он выяснял то, что меня интересовало. Потом радостно отрапортовал:

– Да-да, знаю такого – действительно, числится…

Я повесил трубку. Ну, что ж… Угадал. Меня объявили в розыск. Понеслось…