Глава 5. Похищение старого вампира

Мне казалось, что ночь – не самое подходящее время для подобного рода операций, но Ненад настоял, чтобы мы пошли на дело ночью. Администратор «Москвы» пустит нас через черный ход и даст нам ключи от «номера генсеков». Ненад взял с собой все необходимое: трех головорезов, вооруженных кинжалами и АКМ с серебряными пулями. Я настоял, чтобы на кинжалах был выгравирован 90-й псалом на церковнославянском языке. Также мы взяли с собой катушку серебряной проволоки, баллончики со слезоточивым газом «черемуха» с запахом чеснока, еще я захватил с собой второй том толкового Требника и святую воду. Я нес и большой фонарь со свечой внутри – она горела четверговым огнем. Мне пришлось попотеть, чтобы разыскать его, потому что Борис сам с этим бы не справился. Я обошел все белградские храмы, но не нашел священников, которые бы поддерживали в лампадах своих храмов четверговый огонь. Когда я обращался к ним, они смотрели на меня как на религиозного фанатика. Это был, по их мнению, излишний мистицизм, ведь очищать прежде всего надо внутренность чаши, то есть душу.

Вся наша суета проходила на фоне натовских бомбардировок. Мировые средства массовой информации раздували настоящую истерию вокруг Сербии и Косово! Каждый день бомбы убивали десятки мирных жителей, под завалами гибли беременные женщины и дети. По всей Сербии жгли американские флаги, все американцы и англичане уже покинули страну. Мы, сербы, держались достойно. Даже Милошевич, который фактически предал боснийских сербов, по вопросу Косово проявил удивительную твердость. Это добавило ему авторитета. Он был, конечно, сложной и трагической фигурой. Вряд ли он носил зуб вампира на шее.

На этом мрачном фоне мои розыски четвергового огня выглядели ярким примером апокалиптической истерии. Но я не отступал. Наконец, мне удалось найти этот огонь под Белградом в монастыре «Сланцы» – подворье афонского Хилендара. Один монах – отец Аввакум – поддерживал его в своей келье.

Мы вели подготовку к операции около недели, за это время я несколько раз виделся и беседовал с Аной. Мы вспоминали прошлое, старательно обходя в разговоре все конфликтные темы. Меня интересовало – почему Ана вышла замуж за этого Карича и родила от него детей? Ведь Карич для меня, как и для нее, был почти символом той эпохи, враждебной всяким духовным исканиям. Мы смеялись и презирали его так же, как люди его круга презирали меня – Милана Горича. Ана попыталась мне все объяснить: Карич, по ее словам, был не таким уж и плохим человеком. Он любил детей и семейный уют, умел вести дела и не боялся неудач. С ним она чувствовала себя как за каменной стеной, что для женщины очень важно.

– Иногда, Милан, – сказала она, – Бог заставляет нас полюбить то, что мы презираем. Чтобы мы, наконец, поняли, что мы ничего не можем презирать в этом мире, созданном Господом Богом. Что наше презрение – лишь выражение собственного несовершенства.

Я задумался над ее словами. Ана не была похожей на женщину, которая предпочитает деньги и успех человеческой привязанности. Но, с другой стороны, что есть человеческие отношения? Нам уже все уши прожужжали о любви. Но в реальности все гораздо сложней и гораздо проще. Богатых и успешных любить проще, чем бедных и неудачников. Почему-то бедные и неудачливые сделали богатых и успешных символом порабощенности материальному, хотя в реальности дело обстоит совсем не так. Бедные неудачники – это обычно обозленные и несостоявшиися люди. А богатые – часто люди, которые умеют не только зарабатывать деньги, но и строить крепкие прочные отношения, которые умеют уважать и ценить людей. Поэтому прав ли был я, когда презирал Бориса? Начнем с того, что в любом случае так мыслить неправильно. В девяноста случаях из ста за этим стоит банальная зависть…

…Я до сих пор помнил, как мать принесла домой подобранного по пути котенка. Он был маленький и неуклюжий, и я к нему по-детски привязался. Котенка полюбили и мать с отцом. Ну разве можно было не полюбить такое милое и беззащитное существо? Но котенок стал гадить во всех комнатах, иногда даже забирался на родительскую кровать и справлял там нужду. И котенок стал вызывать у моих родителей раздражение – оно нарастало день за днем, час за часом. Наконец, отец взял несчастное животное за шкирку и прокричал прямо в эту милую усатую мордочку:

– Ты, как я посмотрю, не хочешь ходить в туалет как положено: в песок, который насыпали специально для тебя, а на ковер и даже в нашу кровать! Ты не оценил того, что мы подобрали тебя и приняли в свою семью. Поэтому баста! Я вынужден отдать тебя врачам, чтобы усыпили.

Котенок беспомощно барахтался в воздухе и мяукал с невинным видом. Он не понимал, почему его, которого так все любят, сейчас безжалостно треплют и что-то выговаривают с гневным видом. Ведь он ничего никому не сделал плохого – а ему лишь нужна забота, ласка и миска молока на завтрак.

Тогда я понял (правда, как оказалось впоследствии, не до конца), что любить тебя будут, только если ты соблюдаешь некоторые правила и не нарушаешь невидимые границы. Людей с детства учат, как следует себя вести. Это касается каких-то бытовых вещей и правил приличия. Но, вырастая, люди раздражают друг друга словесным недержанием, изливая на ближних помои упреков и оскорблений, совершенно не заботясь о том, что о них подумают. Их не научили осознанным серьезным отношениям, потому что их родители сами не были этому научены. И, выливая на ближних свою внутреннюю грязь, люди еще и занимаются постоянным самооправданием, не позволяющим им взглянуть правде в глаза: за всеми их выходками стоит лишь банальная распущенность и психологическое недержание. При этом люди чрезвычайно требовательны по отношению к другим. Они требуют к себе уважения и любви. А когда получают в ответ презрение и ненависть, недоумевают, как этот котенок: за что их так не любят? Ведь все, что им было нужно, это ласка и забота и кружка молока на завтрак…

Любить Карича для Аны было удобней, чем любить меня – инфантильного неудачника, который с каждым годом становился все злее и злее. Чья внутренняя дурнота, выражающая себя хотя бы в презрении к этому Каричу, постепенно костенеет и превращается в неприятную черту характера. Начиная брюзжать и изливать на окружающих тухлое содержимое своего внутреннего «я» с умным видом интеллигента-неудачника, я становился похожим на этого котенка. Тогда Ана и взяла меня за шкирку, сказав, что так больше продолжаться не может… Ана, прости меня…

…Мы подошли к «Москве» уже поздним вечером. Со стороны нас можно было принять за праздношатающихся обывателей, и это нас вполне устраивало. Ненад немного ревниво отнесся к тому, что Борис назначил меня начальником группы. Поэтому он часто оспаривал мои решения и вел себя подчеркнуто агрессивно. Не скажу, что мне это было приятно, но я поддакивал Ненаду и позволял ему командовать остальными головорезами. Также Ненад окрестил нашу группу – отряд «Золотой вепрь». Пришлось примириться и с этим чудачеством. После нашего с Борисом разговора прошло уже больше недели. За это время я уже свыкся с тем, что являюсь «охотником на вампиров». Признание Карича и Божко означало, что я, хоть и в довольно зрелом возрасте, обрел свой путь. И это могло иметь для меня далеко идущие последствия.

Мы подошли к черному ходу с торца «Москвы». С заднего двора гостиница выглядела просто страшной: как будто здесь только что белградские бродяги справляли Хеллоуин. По двору бегали крысы. Клочки мятой бумаги, бытовой мусор и запах подгнивающей пищи показали мне изнанку бытия, скрывающегося за парадным фасадом «Москвы». Стена гостиницы с заднего двора была кирпично-красной: этот фабричный грязноватый цвет всегда вызывал у меня непреодолимое отвращение. Уже знакомый мне швейцар подобострастно отворил нам дверь. Он был одет уже не в ливрею, а в серый залатанный пиджак. Теперь он напоминал мне опытного вора-карманника, а не сотрудника гостиницы – корысть ясно читалась в его глазах. Ненад спросил его о Барченко.

Швейцар шепотом отвечал:

– Изволили ужин и кофе в номер два часа назад. Сейчас, я думаю, уже спят-с. – Швейцар посмотрел на часы. – И мне уже тоже пора. Жена и детки заждались.

– А Габриелла с ним?

Швейцар с отвращением поморщился:

– Да. Заказали на ужин телячий ростбиф и пудинг.

– Эта тварь еще и пудинг жрет!

Швейцар быстро сменил тему разговора:

– Надеюсь, вы пощадите интерьер номера. Особенно это касается убранства стен. Этот алый шелк мы получили по личной протекции товарища Мао через главу администрации Пекина Дао Де Дзина. Такой сейчас не купишь ни за какие баксы. Вы только не передавайте мои слова господину Каричу. Это я сказал для вас, как инструкцию…

– Ясно! – Ненад грубо перебил швейцара. – Мы будем осторожны.

Швейцар почтительно пропустил нас, и мы вошли внутрь гостиницы.

«Золотой вепрь» был настроен на победу. Ненад мечтал о реванше. Мы подошли к лифту, и тут я с удивлением подумал: зачем нам проникать в гостиницу с черного хода? Ведь мы пришли к тому самому лифту, в котором я ехал на аудиенцию к Корвину. Может быть, за всем этим прячутся ненадовские стереотипы как надо действовать, почерпнутые из шпионских боевиков о Джеймсе Бонде? Мое сердце колотилось от страха – мало ли что мы встретим в «номере генсеков»? Я уже был научен горьким опытом своей миссии с Корвином. В большой игре и я, и озлобленный Ненад были всего лишь пешками. В любой момент таинственный игрок мог разменять нас, подчиняясь стратегии большой игры, той игры, в которой наши жизни ничего не стоили. Казалось, сейчас я слышал стук сердца Ненада, почти так же, как и свой собственный. Что это было? Возбуждение от предстоящей мести или страх? Если бы я спорил на деньги, предпочел бы последний вариант. Страх! Он имел потустороннее происхождение. Я не боялся смерти, но все же предпочел бы умереть в кровати, как и мои родители, чем погибнуть непонятно где и непонятно зачем.

Мы сели в лифт. Мне показалось что мы находимся внутри советского батискафа «Мир-2», который всплывает на поверхность из глубин водной преисподней. Лица соратников Ненада были такими, словно они болели тяжелой формой кессонной болезни. Они готовились к жестокому мордобою и членовредительству. Видимо, Каричи их задействовали в подобного рода операциях, когда нужно было просто разбить кому-нибудь морду, поломать мебель и устроить беспредел. Их кулаки были в мозолях, натертых о чужие физиономии. Закаленные в разборках с врагами братьев Каричей, эти головорезы выглядели как средневековые пираты. Они не задумываясь оторвали бы мне голову, если б получили такой приказ.

Семнадцать этажей пролетели незаметно. Мы вышли из лифта и, крадучись, подобрались к номеру. Головорезы смотрели на Ненада как на вожака, мой же тщедушный вид не вызывал у них никакого уважения. Но Ненад колебался. Он боялся принимать на себя ответственность – мало ли что может произойти в «номере генсеков»? Барченко был лукав и опасен. Киллер с загадочным видом кивнул мне:

– Профессор, как будем брать вампира?

Я хмуро посмотрел на Ненада:

– Я думаю, что мы сможем взять его в кровати, пригрозив пристрелить серебряными пулями. Затем свяжем его и вывезем в бункер. Все должно пройти удачно. Вот только боюсь, что собака эта может поднять вой, тогда нам будет сложнее разобраться с вампиром. Если она даже вполовину такая злая, как ты мне ее описал, проблем не избежать.

– Не беспокойтесь по этому поводу. – Ненад выглядел взволнованным, но решительным. – Габриеллу я беру на себя. Вы, профессор, с ребятами идите сразу же в спальню вампира и берите его, а я уж позабочусь об этой псине. – Ненад достал свой кинжал и нахмурился. – Идемте. Нам пора…

Один из рядовых бойцов вытащил из кармана ключ от номера, перекрестился и всунул его в замочную скважину. Мы затаили дыхание. Головорезы прошли внутрь первыми. Я был уверен, что сейчас собачонка подымет лай. Ненад достал свой кинжал, ежесекундно ожидая нападения Габриеллы. Но все было тихо. Я зашел в уже знакомую мне прихожую, замыкая цепь вошедших. Осторожно, один за одним, мы пробрались в «номер генсеков». Он состоял из двух комнат: холл, где мы беседовали с Корвином, и спальня, где сейчас должен был спать высший вампир Барченко. Я вдруг похолодел от страха, мой лоб покрылся испариной. Я стал шептать на ухо киллеру:

– Ненад… Ненад…

Сжимая в руках кинжал, он свирепо обернулся и приставил палец к губам:

– Тсс, Милан… Ты все испортишь.

Невзирая на его предостережение, я всеми возможными способами старался привлечь его внимание:

– Ненад… Мы совсем забыли одну важную деталь: Барченко ведь не просто дипломат, а вампир.

– И что из этого?!

– А то, что вампиры не спят по ночам. Я почему-то забыл об этом упомянуть. Барченко – высший вампир, может быть, даже термовампир, который не боится света дня. Но все равно – он вряд ли спит ночью. Понимаешь, Ненад? – На лице Ненада стало проявляться понимание. Он жестом остановил головорезов. Я продолжил свою мысль: – А то, что Барченко не спит и Габриелла не лает – это опасный знак.

Ненад понял ситуацию и показал головорезам на пальцах, чтобы те взяли оружие на изготовку. Он с крайне серьезным видом стал отсчитывать позицию, выбрасывая вперед пальцы правой руки. Наконец, когда он выбросил три пальца, головорезы подняли автоматы, а Ненад резко включил свет и дико заорал:

– Барченко, стой, где стоишь, или сиди, где сидишь! Автоматы заряжены серебряными пулями, при малейшей попытке сопротивления или бегства мы открываем огонь на поражение!

Люстра осветила уже знакомый мне холл. На пресловутом цветастом диване сидел грустный Барченко. Его большие красивые глаза с красными прожилками были полны скорби – вампир держал на руках маленькую серую болонку, которая отчаянно засипела от слабости и злобы. По всей видимости, грозный окрик Ненада ее разбудил. Габриелла была похожа на зубастика из какого-то американского ужастика – взлохмаченная и кровожадная. По отчаянным сиплым хрипам можно было определить, что собака при смерти.

– Да не кричи ты так, придурок! Не видишь, ты ее разбудил?! – брезгливо бросил Барченко, не соизволив даже пошевелиться.

Ненад с двумя головорезами застыли на месте. Они держали автоматы на изготовку, ожидая возможности применить оружие. Но для Барченко вся их агрессия, направленная на то, чтобы сломить волю противника к сопротивлению, была просто досадным шумом, нарушившим покой его любимой собаки. Это сразу же выбило вепревцев из колеи. Они в прямом смысле слова чувствовали себя дураками. Впрочем, это напрямую относилось и ко мне. Старый вампир выглядел совсем не так, как я его представлял. На его худом морщистом лице отображалась самая настоящая скорбь. Меня это поразило. Образ высшего упыря для меня был связан с Корвином: хладнокровный убийца-вампир, презирающий всех и вся. Но образ Барченко был совершенно другим: передо мной сидел раздавленный жизнью старик с дрожащими руками, его седые волосы были растрепаны, как у лешего, глаза блестели от слез. От слез! Если Корвин держался свысока в любой ситуации из-за своего великого презрения к людям, то Барченко просто выпал из реальности, будучи раздавлен каким-то страшным горем. Он посмотрел на Ненада кроваво-красными глазами:

– Вызывайте срочно ветеринара! Моя Габриелла умирает!

Ненад мстительно кивнул головорезам. Они вышли из транса и принялись усердно заматывать Барченко серебряными нитями. Вампир даже не сопротивлялся, только непрестанно умолял головорезов пощадить Габриеллу. Конечно, это мало походило на классическую мольбу со слезами и трогательными всхлипываниями. Вампир, хрипя от ярости и бессилия, скорее требовал, чем умолял. Он даже больше требовал, чем просил. Киллер, превозмогая брезгливость, осторожно взял на руки Габриеллу. Презрительно посмотрев в глаза собаки, Ненад издевательски занес над ней серебряный кинжал. – У-тю-тю! Как ты, мерзопакостный песик?!

– Нет! – требовательно захрипел Барченко. – Габриелла ни в чем не замешана, ее по всем правилам нельзя трогать. Вызови ветеринара! Она заболела и умирает!

Собака лишь беспомощно клацала зубами и бешено вращала глазами. У нее не хватало сил даже на то, чтобы укусить Ненада, но ее злобы хватило бы, чтобы разорвать всех нас на мелкие кусочки. Омерзительное создание! Господь будто бы сотворил ее специально, чтобы дать видимое выражение демонических существ. Мне казалось, что Габриелла – даже не млекопитающее, а какое-нибудь инопланетное существо. Многие одинокие старухи заводят себе отвратительных собак-болонок, которые всегда норовят облаять маленького ребенка или даже цапнуть за лодыжку. А это была собака одинокого старого вампира – либо это какая-то неизвестная людям порода, либо животное настолько напиталось агрессивными флюидами своего хозяина, что стала настоящим сосудом зла. Она вызывала какое-то жгучее раздражение и страх, которые пробуждали, в свою очередь, отвратительный стыд, презрение к самому себе за подобные недостойные порядочного человека эмоции. Вы только представьте себе болонку с яростью взбешенного питбуля и кровожадностью крокодила! Ненад, обуреваемый чувством мести, приготовился убить животное.

Барченко закрыл глаза.

– Нет! – Его веки затрепетали от страха. – Она ни в чем не замешана, ее нельзя трогать.

– Еще как можно! – еще секунда, и Ненад перерезал бы ей горло.

Я решил положить конец этой черной комедии:

– Прекрати, Ненад! Оставь собаку в покое!

Киллер свирепо посмотрел на меня.

– А то что?! Не вмешивайся, профессор. Убить собаку или нет – это мое личное дело. А вы что застыли, как истуканы?! – заорал Ненад на головорезов. – Засуньте Барченко в пасть кляп и волоките его вниз!

Неадекватное поведение Ненада вывело меня из себя. Я очень редко выходил из себя, стараясь приспосабливаться к людям и событиям. Но когда это все же происходило, я приходил в настоящую ярость, не считаясь ни с чем. А Ненад уже переходил всякие границы, я и так терпел его невротические выходки целую неделю:

– Пока что я здесь командую! Изволь выполнять то, что тебе приказывают: засовывай псину в мешок и идем на улицу! И не смей трогать Габриеллу даже пальцем!

Ненад хрипло засмеялся:

– Зажигай свой четверговый огонь, Горич! Читай книжки! Короче, занимайся своей мистикой! Но не учи меня – опытного вояку – проводить операции. Если я захотел убить Габриеллу, я все равно это сделаю. И никто меня не остановит. Тем более – ты. Да и вообще! Как ты можешь, Горич, защищать эту… мерзость!

– Да пойми ты, наконец, Ненад, чертов клоун! Если ты убьешь Габриеллу, как мы сможем разговорить Барченко?! Это же вампир с крайне низким болевым порогом восприятия!

– Что это значит? – заколебался Ненад.

– Это значит, что он совершенно не чувствует боли. Если даже ты будешь практиковать на нем китайскую казнь «тысяча кусочков», он даже глазом не моргнет! Ясно?! Ты знаешь такую казнь – «тысяча кусочков»?

– Нет. – Ненад опустил почти агонизирующую Габриеллу на тумбу, рядом с уже знакомой мне пепельницей в виде Кремля.

Собака все хрипела и клацала зубами от бессильной ярости. Наверное, пудинг не пошел ей на пользу. Барченко с большим интересом наблюдал за нашей словесной дуэлью. Было видно, что он сильно переживает за ее исход. Это точно была настоящая любовь, которая ничего не стыдится. Карич был прав. Головорезы также ждали, чем закончится наша перепалка. Когда я сказал Ненаду про «тысячу кусочков», я уловил в их глазах некоторое подобие уважения. Как же не уважать такого человека, который, оказывается, знал не только про четверговый огонь, но и про восточные способы пытки и казни?

– Так вот, Ненад, – берешь свой серебряный кинжал и отрезаешь кому-нибудь фалангу пальца, перевязываешь рану, чтобы подследственный или приговоренный к смерти не истек кровью. И так тысячу раз. Понятно? Эта казнь называлась в Древнем Китае «тысяча кусочков».

Киллер, похоже, принял мои слова за угрозу и выпятил грудь.

– И что?!

– Да то, тупой козел! Что ты можешь изрезать всего Барченко на куски, как Буратино, но он на это даже не прореагирует! Да врубайся ты побыстрей! Габриелла – это единственный козырь у нас в руках. Без этого господин Карич не сможет вернуть свои миллионы. Если ты убьешь эту собаку, Барченко как пить дать не проронит и слова, а там, в России, только этого и ждут, чтобы прикарманить денежки братьев Каричей. Я обязательно все расскажу Борису. Не думаю, что он будет доволен результатами нашей работы. Я даже не могу представить, что прикажет сделать с тобой разгневанный Неманя. Действительно не знаю!

– Неманя Карич? – Киллер наконец-таки задумался. – Вообще-то вы правы, профессор. Простите меня, я погорячился. – Он тяжело вздохнул, демонстрируя мне свое раскаяние. Теперь уже Ненад быстро уловил ситуацию и дал Габриелле легкий подзатыльник. – Тебе повезло! Но там, в бункере, я лично устрою тебе «тысячу кусочков»! – Собака недовольно завизжала. Она так страдала от собственной злобы и бессилия, что могла умереть только лишь от избытка этих чувств.

Мы начали собираться на выход. Головорезы, как это было принято издревле, проверили номер на наличие денег, золота и драгоценностей. Судя по их довольным лицам, трофеи были вполне приемлемыми. Они схватили Барченко и поволокли его, связанного серебряными нитями. Вампир держался стоически – быть может, его поддерживала мысль, что любимая собака еще жива. Я даже уловил в его глазах некоторую благодарность. Ненад прихватил с собой собаку в черном мешке, а я на правах начальника шел налегке. Мы дошли до микроавтобуса Каричей – большого просторного «Мерседеса». Мы с Ненадом сели впереди, головорезы со связанным Барченко и Габриеллой в мешке разместились в салоне. Машина тронулась в путь.

Мы ехали приблизительно три часа по просторной равнине Воеводины.

Ненад, похоже, знал место, куда следует прибыть. Он петлял по дорогам, пока мы не доехали до одного древнего селения. Затем, километрах в десяти от деревни, дорога в лесу вывела нас к бункеру братьев Каричей.

Каричи или строители пыточного бункера знали, что делали: он располагался глубоко в лесу, вдали от любопытных глаз. Никто бы никогда не смог их обвинить в использовании нетрадиционных методов дознания. Хотя, что я тут говорю, эти методы уж куда как традиционны. Большая политика всегда предусматривала пытки в отношении политзаключеных. Что же касается маленькой политики различных группировок – экономических или политических, то пытки для некоторых деятелей просто хлеб насущный, без которых невозможно никакое делопроизводство.

Будьте осторожней, когда влезаете в какую-либо игру. Не ровен час, очутитесь в подобном бункере. Его внутренности были отлиты из бетона и замаскированы под простую сельскую хижину. Она чем-то напоминала бункер обиличевцев, хотя тот, что и говорить, был классом повыше. Все-таки «Рош» – организация посерьезней, чем экономическая империя братьев Каричей. Но и здесь все было не так уж и плохо: три-четыре человека спецобслуги – мастеров своего дела – на месте присутствовали. Тут даже была своя полевая кухня, где варили кашу. Каричи знали, где устраивать свой бункер: Воеводину союзники не бомбили. По плану мировой закулисы Воеводину должны были отдать Венгрии или даже превратить в отдельную страну. По-прежнему безмолвные головорезы оттащили Барченко в подземное помещение, где обычно проводились дознания. Я отошел по нужде в сторону и постоял минут пять, глядя на убывающую луну. Нужно было перевести дух. Подошел Ненад и неторопливо закурил:

– Профессор Горич, у нас проблема.

– Какая?

Честно говоря, мне уже нравилось, что Ненад после того рассказа про «тысячу кусочков» наконец стал почитать меня за командира. Тем более что с заданием мы справились вполне успешно. Но его последующие слова вселили в меня неуверенность:

– Габриелла издохла по пути в бункер. – Выражение лица Ненада было скорбным, но по некоторым едва уловимым признакам я смог сделать вывод, что его забавляет происходящее. – Ребята вытащили мешок на улицу. Я в него заглянул и упс – собака мертва.

– О-по-по! Ты уверен, что она мертва? Может быть, просто глубоко спит?

– Что я, трупы, что ли, никогда не видел?! – обиделся Ненад. – Издохла собака, точно вам говорю. Мы уже упаковали ее в пластиковый мешок.

– Хм-м. Барченко об этом знает?

– Думаю, нет, хотя и догадывается. Его рот был заткнут кляпом, но он все время смотрел на мешок с псиной. Она умирала уже тогда, когда мы вошли в номер. Думаю, несложно сделать вывод о ее скоропостижной кончине. Хотя в машине мешок болтало и трудно было определить, жива она или мертва. Когда ребята выводили старика, он мычал и остервенело кивал головой в сторону собаки. Может быть, он все и понял.

Я прикусил губу:

– Да уж! Если Барченко точно узнает, что Габриелла издохла, всей нашей затее придет конец. Борис приедет?

– Да… созвонился с ним минуты две назад. Господин Карич уже едет. Для него возврат денег является первостепенной задачей. – Ненад насмешливо посмотрел на меня. – Вы, профессор, теперь у нас главный. Поэтому вся надежда на вас.

Я задумался.

– Здесь есть еще какие-нибудь домашние животные? Я не имею в виду коз там или кур. Нужна небольшая собака или кот!

Ненад приподнял глаза.

– Конечно же! Есть один большой кот-британец по кличке Шер-Хан. Серо-голубой такой и злой, как собака. Не как Габриелла, но все же. Прибился к нам год-полтора назад. О том, чей он и откуда, никому не известно. В пище неразборчив, но держит всех на расстоянии. Он обычно лежит рядом с кухней, никого к себе не подпуская. – Ненад развел руками. – Во-от такущий будет кот! Огромный просто, я его боюсь. – Ненад хрипло рассмеялся.

– Не вижу ничего смешного! – Я нахмурился. – Давай бери быстрей Шер-Хана и засовывай его в мешок.

– Что значит бери?! – буркнул Ненад. – Он мне все глаза повыцарапает.

Я не оценил его шутки и в ответ лишь нахмурился. Киллер все-таки меня понял и, закончив бесцельный спор, пошел искать кота. Затем метрах в десяти от бункера послышались шум и кошачий визг: видно, Шер-Хан решил не сдаваться без боя. Вскоре киллер вернулся, держа в руках мешок, где, по всей видимости, трепыхался этот самый британец Шер-Хан. Ненад был раздраженным и недовольным:

– Проклятый кот исцарапал мне все руки! Повар помог мне его изловить. Но он, кот-то, очень зол. – И правда, из мешка доносилось раздраженное шипение. – Что дальше-то, профессор?!

– Смотри, не выпусти его – у меня есть план, как обмануть вампира. А где, кстати, Барченко?

– Смиренно сидит на стуле в бункере. Похоже, что он безутешен в своем горе. Он беззвучно плачет. Ребята сторожат его, чтобы не сбежал. Они зажгли четыре лампадки по четырем сторонам света, как вы и велели.

В ответ на это откровение я промолчал. Я нигде не слышал, чтобы вампиров так держали – сковывая лампадами по четырем сторонам света. Эта забавная рекомендация была моим собственным мистическим творчеством. Надо же было показать себя настоящим вампирологом. Представив себе, как эти мрачные головорезы возжигают лампадки, я улыбнулся. Ненад, так и не поняв причины моего веселья, улыбнулся мне в ответ:

– Скоро приедет господин Карич, и будем все вместе разговаривать с вампиром. Клещи, тиски и паяльная лампа уже готовы.

– Так-так! – Я почесал лоб. – Все это, конечно, хорошо, но это нам не поможет. Бери кота и неси его в бункер. Пусть Барченко увидит, что в мешке кто-то трепыхается. По комплекции Шер-Хан почти такой же, как Габриелла?

– Я думаю, даже больше ее. Это просто громадный кот, вы уж мне поверьте. Боюсь, что с этих пор я его враг навеки. Вряд ли он простит меня. – Ненад вдруг перестал улыбаться. – Ладно, профессор, я вас понял. Будем надеяться, что Барченко не заметит подмены.

– Только не оставляй животное рядом с ним, а-то, не ровен час, кот зашипит, и тогда все пропало. Обнадежь его: скажи, что Борис вызвал ветеринара и что, если Барченко выполнит все его требования, мы позволим лекарю заняться Габриеллой. В противном же случае, мы, мол, оставим ее умирать. А она уже кончается.

– Понял! Толково придумано, профессор. Я пошел.

– Иди, только давай осторожней! – Проводив глазами Ненада с мешком, где томился Шер-Хан, я боковым зрением заметил, как по дороге, ведущей к бункеру, приближается автомобиль. Скорее всего это ехал неутомимый Борис Карич, желающий отобрать свои деньги у вампира Барченко. Я приготовился встречать высоких гостей. Два охранника бункера заняли свои места с оружием в руках: мало ли кто мог сюда пожаловать, да и не хотелось ударить в грязь лицом перед своим начальником.

Наконец, машина – большой бронированный «Мерседес» – остановилась у бункера. Темноту прорезали яркие галогеновые фары. Из автомобиля вышли два рослых телохранителя и бегло осмотрели местность. Затем один из них открыл две двери. Каково же было мое удивление, когда сразу же за Борисом с заднего сиденья на свет Божий вылез термовампир Матвей Корвин! Он вслед за Каричем лениво пожал мне руку и еле заметно улыбнулся.

Я глубоко вздохнул. Что это все значило? Неужели Божко приказал отпустить термовампира? Борис стал расспрашивать меня про детали операции. Он все знал, но в общих чертах. Я рассказал ему про смерть Габриеллы и про то, как мы решили скрыть ее от Барченко. Он должен был знать нашу с Ненадом версию про ветеринара, чтобы, не дай бог, не попасть впросак. Карич удалился в бункер разбираться с Барченко, а я остался один на один с лондонским термовампиром Матвеем Корвином. Мы молча стояли при свете фар. Наконец, Корвин прервал молчание:

– Вам, Горич, как я вижу, не терпится узнать, почему я здесь и как я вырвался из плена в Биелой Магле?

– Дд-а, Матвей… Вас что – отпустили?

Корвин рассмеялся в уже знакомой мне презрительной злобной манере.

– Отпустили? Нет, не отпустили, Горич! Я ушел сам, когда захотел.

– Но… ведь серебряные нити и четверговый огонь…

Лицо Корвина искривилась в ухмылке:

– Харитон приказал заковать меня в старой замшелой келье, где держали буйных одержимых. Я еще чувствовал человеческий запах, исходящий от кандалов, как будто бесноватый был в этих цепях всего лишь пару лет назад. Это, между прочим, нарушение прав человека – бесноватые также имеют свои права. Пора бы уже избавляться от этих средневековых пережитков! В общем, Харитон приказал ничего мне не давать – ни воды, ни пищи, чтобы я постепенно ослаб. Обиличевцы стали также использовать свою магию. – Вампир брезгливо поморщился. – Через три дня я действительно ослаб и начал понимать, что Божко, возможно, меня переиграл. Осознание этого факта наполнило меня злобой и негодованием на людишек «Рош» – этих ангельских шабес гоев, верных псов, блюдущих стада своих хозяев. На четвертый день своего заключения я спросил проходящего мимо послушника, может ли он дать мне немного воды. Вопреки приказу, ой тьфу ты, благословению игумена, послушник вступил со мной в беседу: «Не думай, лукавый упырь, что тебе удастся перехитрить меня!» Я посмотрел в его гордое прыщавое лицо и понял, что парень сам нарывается на неприятности. Я ему так и так: а как же милосердие, которое проповедовал Христос? Разве я выбирал свой путь? Я рожден вампиром, Господь не дал мне права выбора. И что мне теперь остается делать? Послушник стал изливаться риторикой про свободную волю и возможность покаяния даже для демонов, которые якобы так закоснели во зле, что сами не могут ответить на отеческий призыв Творца. Тогда я спросил послушника: как мне быть, если я вдруг захочу покаяться перед Богом? Глазенки этого паренька так и загорелись. Он минуту помолчал, тщательно взвешивая свои слова. Он, очевидно, мнил себя великим святым в самом ближайшем будущем. Хе-хе!

Хорошенько подумав, послушник назвал свой рецепт спасения. Рецепт этот был очень простым: нужно было молить Бога с полчаса, чтобы получить отпущение грехов. Не знаю, откуда он взял именно это время – полчаса? Мол, благость Творца способна растопить мое сердце даже за такое малое время. Затем мы встали с ним на колени и стали читать по очереди Иисусову молитву. Он наблюдал, чтобы я правильно крестился и четко проговаривал: «помилуй мя». Наконец, мне будто бы стало плохо: лицо почернело, и я еле стоял на коленях. Послушник стал неистово орать прямо мне в ухо, чтобы я держался: «Пройдет еще немного времени, и ты преобразишься. Терпи! Терпи!» Я попросил у него ведро воды, чтобы смочь физически перенести покаяние. Послушник, думая, что он стоит у истоков исторического духовного события, быстро сбегал за водой. Как только я выпил ведро воды, мы с ним продолжили наши молитвенные труды. После десяти минут упорной молитвы у меня полились слезы умиления. Послушник был просто счастлив. Он думал, что помог мне покаяться перед Богом. Заставить покаяться вампира – это, пожалуй, подвиг, который по плечу только великому святому. Я, сияя от умиления, попросил послушника принести мне еще одно ведро воды, чтобы быть способным довести покаяние до конца. Послушник резво побежал исполнять просьбу. Выпив второе ведро воды, я почувствовал в себе большую силу. Разорвав цепи, как гнилую веревку, я схватил перепуганного послушника за ворот. Сначала я хотел забрать его тепло, но потом передумал: не хотелось бы осложнять отношения с обиличевцами. Все-таки гранд Терион возложил на меня полномочия дипломата…

Я прервал его и попытался показать, что владею информацией:

– Но, как мне кажется, полномочия представителя ордена побеждающего дракона в Сербии перешли к Барченко!

– Что?! Барченко – жалкий аферист. На что вообще способен этот старик? Тем более у него прорыв подавляемой структуры либидо. А это значит, что он не может адекватно реагировать на различные критические ситуации, которых в жизни вампира немало.

– Что значит прорыв структуры либидо? Это что – такой вампирский психоанализ?

– Вроде того… Зигмунд Фрейд занимался втайне и психоанализом вампиров.

– Так что… Они… то есть вы, поддаетесь психоанализу?

Корвин внимательно посмотрел на меня:

– Конечно же, нет. Но кое-какие психологические закономерности существуют и у нас. У нас есть и свои неврозы. Фрейд их подметил с присущим ему талантом и написал по нашему заказу специальное приложение к книге «Тотем и табу». В обычное собрание сочинений отца психоанализа эта работа, как вы понимаете, не входит. Но она есть в наличии для узкого круга вампиров, и я очень ее ценю. Вампиры, как известно, никого не любят. Но в них есть нечто и от человека. Я вроде бы вам говорил про желание отдать, которое люди называют любовью. Аристократы-вампиры могут контролировать это желание, и оно не вызывает больших неприятностей в нашей жизни. Но вампиры-одиночки типа этого Барченко часто не справляются с желанием полюбить, и у них происходит то, что мы называем прорывом или разрывом подавляемой структуры либидо. Его любовь к Габриелле – яркий пример этого вампирского нарушения. Переполняемый желанием отдать, вампир лихорадочно ищет объект для отдачи и обычно выбирает какое-нибудь животное, но не человека. Потому что последнее – это духовная смерть вампира. Затем он стремится полностью отдать себя этому существу, не в силах справиться с пробудившимся влечением. Этот Барченко поклонялся и подчинялся своей Габриелле. Вампир, конечно, понимает всю смехотворность и гибельность подобного влечения, но ничего не может с собой поделать. Он становится крайне уязвим и зависим от объекта обожания. Это чувство длится от года до десяти лет и может закончиться плачевно. Мы лечим таких в Англии, но в Восточной Европе все пущено на самотек. Любовь Барченко к собаке – яркий клинический пример этого невроза. – Корвин насмешливо покачал головой. – Я давно знал, что этот русский вставляет мне палки в колеса. Мы еще улыбались друг другу, но втайне уже творили пакости. Я направил в Лондон на него целое досье, в том числе упомянув и о том, что вампир Барченко давно добивался лидирующего вампирского влияния в Сербии. Но я все же использовал его, покуда это было можно. Убив Настича, Барченко подставил меня перед грандом Терионом. Наше сотрудничество с ним прекратилось, и я готов удалить появившегося соперника с шахматной доски.

Я посмотрел в сторону. Из бункера послышались дикие крики русского вампира.

– Так что же – это Барченко убил Настича?

– А кто же еще! Он чуть не вверг ордена драконов в жесточайшую войну. Мне сейчас придется вести свою дипломатию и даже идти на уступки, чтобы исправить ситуацию. А Барченко я помог справиться с его психическим нарушением, как истинный сознательный вампир.

– Каким же образом?

– Эта тварь, Габриелла, предпочитала на ужин говяжий или телячий ростбиф и, как ни странно, английский пудинг. Я подкупил швейцара, чтобы в этот вечер он проконтролировал приготовление пищи. Это был особенный пудинг…

– Вы отравили Габриеллу!

– Не будьте таким сентиментальным! – Голос Корвина стал жестким. – И облегчил вам задачу по пленению Барченко. Если бы не я, Барченко разорвал бы вас вместе со всеми серебряными пулями и кинжалами. Опять же, повторюсь, мне это невыгодно, поэтому я и вмешался в ситуацию. Швейцар в «Москве» – мой агент, он родной брат привратника дома Бориса Карича. Поэтому я знал о вашей операции, как и о всех передвижениях, и вмешался, чтобы Барченко с вами не разделался. Мне это более чем невыгодно.

«Ага! Значит, привратник Бориса действительно брат того швейцара!» – подтверждение своей давней догадки вряд ли могло меня утешить. Я уже настолько свыкся со своей ролью руководителя операции, что меня разозлили презрительные откровения Корвина:

– А зачем вы мне все это говорите?! Матвей, вы же раскрываете передо мной все свои карты!

– Не все, Горич, далеко не все. Мне просто хочется поставить вас на место, чтобы вы поняли, что я управляю ситуацией, пусть даже в плену обиличевцев. Я играю в игру с Божко, и мы передвигаем вас, как пешки. Каричи – слоны, Настич – ладья, а ты и этот костолом Ненад просто разменные пешки. Все мы знаем, что иногда пешки проходят на последнюю линию и становятся ферзями. Но когда играют профессионалы, такого обычно не происходит. Почитайте теорию эндшпиля Ботвинника, и вы узнаете, что прохождение пешки в ферзи имеет под собой чисто психологические причины. Шахматы отображают жизнь, а в жизни любая серая клюшка мнит себя королевой. Преображение пешки в ферзя – это своеобразный миф, как восхождение Геракла на Олимп. Это оправдание пешки, что она всего лишь пешка. Такова моя судьба – говорит пешка – но если я буду следовать своей судьбе и предназначению, то, может быть, однажды стану королевой. Послушайте разговоры пешек – они обычно о том, как одна из них стала ферзем. И вы, Горич, такой же! Я открываю вам эту информацию, хорошо зная, что вы не сможете ею правильно распорядиться и сыграть в свою особенную игру. Ведь вы, Горич – пешка. Смиритесь с этим.

Но я не собирался так просто смириться. Тем более что рассуждения Корвина на этот раз звучали несколько однобоко:

– А я-то думал, что прохождение пешки в ферзи происходит совсем по другой причине. Когда на доске остаются одни пешки, тогда пешка и становится ферзем. Ведь пешкой чрезвычайно трудно поставить мат королю. – Я обиженно насупился. – Допустим, я не могу воспользоваться вашей информацией. Но ведь я могу рассказать все тому, кто сможет сыграть с вами! И даже переиграть!

Корвин засмеялся:

– Переиграть? Ну уж нет! Значит, это я сам хотел, чтобы вы все рассказали, и эта информация – просто троянский конь. Смиритесь, Горич. Станьте послушным орудием в моих руках, и я поведу вас наверх. – Корвин выглядел на удивление дружелюбным. Скорее всего он использовал еще одну возможность, чтобы продолжить мою дрессировку. Очевидно, он возлагал на меня большие надежды. Однако его увлечение моим воспитанием становилось все более навязчивым. Я полагал, что он не сможет практиковать здесь при свидетелях агрессивные формы дрессировки, поэтому вел себя более уверенно:

– Матвей, вы только что рассказали мне о том, как вы обманули молодого послушника, сыграв на его страстях. Я не хочу показаться дерзким, но все же: не боитесь ли вы, что Бог на самом деле существует, что будет Страшный суд, на котором все ваши поступки будут взвешены? Что конечное торжество любви – брачный пир Христа – будет проходить без вас? Не боитесь ли вы остаться непрощеным в вечности? Ведь вечность – это очень серьезно!

Корвин задумался, закрыл глаза и начал читать какой-то стих:

Это слова одного древнего арабского поэта и мистика, которые вы можете считать ответом на свой вопрос. – Корвин посмотрел на меня почти с приязнью. – Все, пойдемте в бункер, там уже, видно, разобрались с Барченко.

– Хорошо, Матвей, как скажете, а можно последний вопрос?

– Давайте-давайте, Горич, я вас слушаю.

– А почему Барченко поселился в «номере генсеков», в котором, если мне не изменяет память, жили вы?

– Этот номер мы уже несколько лет используем в качестве основного офиса нашей резидентуры в Белграде. Поэтому Барченко и поспешил его занять, думая, что со мной покончено. Как видишь, совершенно напрасно. Ну ладно, пойдем уже в бункер.

Мы пошли по направлению к бункеру. Из двери, которую охраняли два напряженных часовых, вышли довольный Карич с Ненадом, они о чем-то оживленно переговаривались. Из-под их ног выбежал большой серо-голубой кот – он сразу же бросился в кусты. Животное было предельно озлобленным, желтые глаза кота искрились от ярости, как динамо-машина. Как я понял, это и был тот самый Шер-Хан, прибившийся к бункеру год назад.

Борис подошел к нам с Корвином и похлопал меня по плечу:

– Дело сделано, Горич. Ваш с Ненадом план сработал: Барченко искал любую возможность, чтобы сохранить жизнь своей собачке. Он трясущимися от волнения руками набрал номер телефона сибирской компании, дал добро, и местная компания перевела наши миллионы в Лондон. – Карич посмотрел на Корвина: – Надеюсь, наши договоренности останутся в силе.

– Что вы! – покраснел термовампир. – Сила аристократии именно в принципах, которые она исповедует.

– Отлично-отлично!

Я хотел было упомянуть, что это был не наш с Ненадом план, а мой собственный, но почему-то передумал:

– А что сделал Барченко, когда узнал, что Габриелла мертва и вы его обманули?

Борис рассмеялся:

– Да ничего он не сделал. Сидит, связанный серебряными нитями, погруженный в гробовое молчание. Ему сейчас ни до чего.

Корвин с Борисом уехали на бронированном «Мерседесе». Карич пригласил меня завтра на чай, где обещал щедро вознаградить за помощь. Я подумал, что опять увижу Ану, и улыбнулся. Корвин многозначительно попрощался со мной, как с «умным и исполнительным шабес гоем». Он, видимо, думал, что я каким-то образом из белой пешки превратился в черную. Но, как мне кажется, Матвей, охарактеризовав меня как пешку, был не прав, скорее я был конем, судя по странным ходам, которые мной делали. Меня весьма озадачила фраза термовампира о том, что ордену побеждающего дракона придется идти на уступки перед «Рош». Выходит, смерть Настича была выгодна не кому иному, как Божко? Неужели старый полковник и с этим журналистом сыграл втемную? Я стал отмахиваться от этих подозрений, как от назойливых мух.

Божко не мог отдать приказ убить тележурналиста.

Из бункера вышел Ненад, вздыхая от облегчения. Он вновь закурил, выдыхая вверх струю сизого дыма. Я спросил его, что Борис приказал сделать с Барченко. Ненад улыбнулся:

– Как этот старый пень переживает за Габриеллу, если б вы знали! Он просто убит своим горем, словно овдовевший домосед.

– Слушай, ты уже мне все мозги прожужжал со своей Габриеллой! Но я, кажется, задал вопрос: куда будем девать Барченко?

Ненад реагировал спокойно на мою нервозность:

– Господин Карич позвонил российскому послу и задал ему тот же вопрос. Будь воля Бориса, думаю, Барченко не долго продержался на этом свете и быстро бы направился к своей любимице.

Я нахмурился: все дороги ведут в Рим, а все мысли киллера неуклонно возвращаются к этой собаке.

– И что посол?

– Ну, посол попросил выдать им Барченко. Мол, у правительства РФ тоже есть к нему несколько вопросов. Сейчас за стариком приедет машина и его увезут туда, куда нам совать нос не велено.

– Что ж, возможно, так будет лучше. Ты говоришь, выдать им… Кому им? Русским, что ли?

– Да, конечно.

– А каким русским, новым или старым?

Ненада мой вопрос заставил задуматься.

– Думаю, все-таки, старым… Знаете, я долго думал, почему Барченко и та дама в черном оставили меня тогда в живых. – Он сделал несколько затяжек, ожидая, что я начну свои расспросы. Но я молчал. Ненад оскалился в ухмылке. – Барченко решил проявить милосердие.

– Что?! Милосердие?! В своем ли ты уме, Ненад? Вампиры не испытывают милосердия и считают его слабостью, присущей низшей расе людей. Что ты, дружище! – Я недоверчиво хмыкнул. – Милосердие… Он, наверное, просто хотел показать Каричам свою безнаказанность, поэтому и оставил тебя в живых. Дескать, хочу – убиваю, хочу – милую. В этом смысле, может быть, он и проявил милосердие, но это было больше прихотью бога, чем действительным проявлением добрых чувств. Я думаю, что ты должен это понимать, чтобы самому не заразиться милосердием уже по отношению к вампирам.

Киллер хмуро покачал головой.

– Думаю, что вы не совсем хорошо понимаете, что я имел в виду. Чувства Барченко к этой мерзкой собачонке были единственно светлым переживанием в его жизни. Вампир – это холодный мощный ум и мертвое сердце. Мертвое, понимаете меня, профессор? Быть может, я не такой ученый, как вы, и не могу хорошо выражать свои мысли.

Я уважительно кивнул, показывая, что приятно удивлен его размышлениями:

– Продолжай, Ненад.

Киллер обрадованно продолжил:

– Мы все думаем, что наша личность – это ум, потому что он думает, вычисляет и управляет нашими поступками. Но ведь это не так – сердце главней. Барченко, полюбив Габриеллу, наверное понял, что настоящий центр личности – это сердце. Любовь к собаке показала ему эту истину и немного оживила вампира. Поэтому он и решил проявить ко мне милосердие. Он захотел познать светлую сторону мира, и это разорвало его пополам. А теперь, когда ему некого любить, он смотрит на мир из сожженного сердца и видит вокруг лишь холодный пепел…

пронеслись в сознании строки стиха, который декламировал Корвин. Может быть, Ненад и прав: вампир – это мощный холодный ум и мертвое сердце, в котором не живет ничего, кроме ненависти и боли. «…Лишь взгляд, устремленный в вечность – в нем ненависть и боль».

– Думаю, может быть, то, что испытывают вампиры и есть ад. Даже самый презренный человек на земле любит кого-нибудь, его жизнь, пусть темная и мрачная, но все же имеет надежду и веру… И любовь… А во что верит вампир? «…Кто-то просит прощенья у бездны, в которую падает. Но знаю я, что не простит меня вечность…» Вампир верит в бездну, в которую падает бесконечно. И все, что он чувствует: все, что знает, – «лишь бесконечная преграда, преодолеваемая бесчисленное количество раз». Его мировоззрение – лишь ад. Хотя именно вампиры унаследовали землю после грехопадения, им не суждено наследовать небо.

Мы с Ненадом посмотрели в глубь равнины. По дороге опять ехал автомобиль.

Воздух уже переставал быть чернильным и становился синим, как море в ненастную погоду. Звезды еще мерцали, как костры небесной армии, которая скоро пойдет в бой. Но уже чувствовалось, что утро приближается. Автомобиль разрезал ночную мглу двумя лучами, он приближался к бункеру. Скорее всего это и была машина, посланная русским послом за вампиром Барченко. Сейчас его отвезут туда, «куда нам совать нос не велено», разбитого событиями этой ночи. Сломленного смертью Габриеллы.

Неизвестная машина подъехала к нам минут через десять. Видимо, со мной уже произошло слишком много удивительных вещей и встреч, поэтому я уже не удивился тому, что к бункеру подъехал тот самый синий «Мерседес», на котором я ездил к Божко на аудиенцию. Я приготовился удивиться тому, что из машины выйдет Божко. Но когда он на самом деле вышел, я не испытал удивления. Полковник был одет просто и неброско, черные солнцезащитные очки скрывали от окружающих его слепоту. Он даже не носил посох или трость, лишь тихонько касался своего телохранителя, который не отходил от полковника дальше чем на шаг. Я наблюдал, как Божко переговаривался с Ненадом об условиях выдачи Барченко. Смысл слов до меня почти не доходил. Как странно! Только теперь я удивился собственному равнодушию к загадочным вещам, наполнившим мою жизнь до предела. Я перестал считать удивительные вещи удивительными!

Ненад рассказал детали нашего дела Божко и охран-нику и пригласил их в бункер. Я последовал вместе со всеми в подвал. Мне хотелось как-нибудь пообщаться с Божко, но я даже не знал, что он думает обо всем этом и знает ли он сам, что и я нахожусь в бункере. Ведь я пустился в эту авантюру, не советуясь с обиличевцами. Мне было немного неловко, и я после недолгих раздумий решил не обнаруживать своего присутствия. Слиться с охраной и безмолвно наблюдать за происходящим.

Мы вошли внутрь бункера: сразу в нос ударил какой-то странный запах, не похожий ни на какой другой. Я вдруг понял, осознал всем своим нутром, что здесь именно пытают. В воздухе была разлита деловитая атмосфера пыток. На бетонных стенах висели разнообразные железные орудия и кожаные ремни. Можно было подумать, что мы внутри какой-то мастерской. Посторонний наблюдатель, возможно, мог так решить, если бы не сидящий на стуле Барченко. Старый вампир был бледен и растрепан, как будто бы ему только что вырвали зуб одним из этих висящих на стене средневековых орудий. Нельзя было сказать, судя по его выпученным глазам, что он рад пребыванию в этом месте. Барченко сейчас был похож на жабу – пучеглазую и уродливую. По четырем сторонам света от него располагались четыре лампадки с четверговым светом. Я пожалел, что попросил головорезов возжечь их. Это, конечно, было в крайней степени неблагоговейно. Барченко был прикручен к стулу серебряной проволокой. Головорезы перестарались, и проволока буквально врезалась в его тело. Теперь и самый наивный человек мог понять, что он находится отнюдь не в слесарной мастерской. Барченко пытали! Взгляд его был прикован к маленькому столику-ящику, что стоял в полутора метрах от него. На этом ящике лежал целлофановый пакет. В нем, как тушка свежемороженого кролика, находилось тело отравленной Габриеллы. Божко встал неподалеку от вампира и задумался. Он думал, слепой полковник, а это что-то значило. Он не просто думал – Божко пребывал в каком-то напряженном молчании, как будто ему предстояло сейчас сделать важный выбор, но он еще не решил, как поступить. Его брови приобрели форму крыльев летящего дрозда – Божко хмурился. А это что-то значило!

«…Бэ-а-эр-че-ен-ка-о. Запомни эту фамилию, сынок, она еще всплывет в твоих кошмарах…» – Божко очень хорошо помнил эту фамилию. Он помнил ее до нервной дрожи, до судорог, до скрежета зубов. Он ненавидел Бэ-а-эр-че-ен-ка-о – это был человек, безжалостно убивший их отца и мать. Дедушку – доброго старика, который никому ни в чем не отказывал, он прихлопнул, как собаку. Бэ-а-эр-че-ен-ка-о! Еще бы он не помнил: черная дыра, сидящая перед ним, проявляющая к нему садистский интерес. Страх Михайло, падающий внутрь дыры, как капли масла на раскаленную сковородку. Кисловатый запах пота и урчащая утроба вампира, в которой горилка, как кислота, растворяла гусиное крылышко. Еще бы он этого не помнил!

Сейчас перед ним сидел старый простатик, о чем свидетельствовали мокрые штаны Бэ-а-эр-че-ен-ка-о. Он был жалок, очень жалок, предельно жалок, но Божко никогда не жалел вампиров. Пусть он старый простатик, которому постоянно нужно в туалет, жалкий старик, влюбленный в собаку, окоченевший труп которой лежал рядом. Все равно – это вампир. Черная дыра – самая главная и ненавидимая, самая первая, которую он увидел. Которая забрала жизни его близких людей и превратила его жизнь в ад. Его красные в прожилках глаза были выпучены, как гнилые сливы. Он был ужасен, этот постаревший дьявол. Безумный старик, познавший собственное ничтожество. Но это был все тот же Бэ-а-эр-че-ен-ка-о, который когда-то напутствовал его словами: смерть ходит где-то рядом. Он тот же! Этот смершевец стал для маленького Михайло настоящим учителем, показавшим всю жестокость бытия. Всю жестокость, которая была зажата в страшном созвучии: Бэ-а-эр-че-ен-ка-о. Учитель, перед ним сидел учитель, который однажды научил его ненавидеть.

Слепой полковник Михайло Божко напряженно думал. Жизнь Бэ-а-эр-че-ен-ка-о отныне была в его руках. За него сейчас не будут ручаться ни русские, ни мистер Терион. Он мог отправить его в Биелу Маглу, где бы вампиру подыскали подходящий гроб, в дальнем или ближнем гроте – как он решит. Божко мог убить его сейчас, мог отомстить за своих родных. Ведь так: он же сам учил его, этот Бэ-а-эр-че-ен-ка-о: смерть всегда ходит где-то рядом. Ведь это касалось и его смерти – смерти вампира. И теперь эта смерть была для него заключена в пяти буквах кириллицы: Бэ-о-жэ-ка-о. Он теперь стал для него богом смерти, который пришел по его душу, чтобы отправить ее прямо в ад. На лбу полковника выступили капли пота – он напряженно думал, как ему поступить.

Божко смотрел на черную дыру… Она пульсировала красным и оранжевым, что было нетипично для вампиров. Она пульсировала, как в агонии, и казалось, что он даже видит в ней буквы, как цветы. Ужасные ядовитые сорняки, на эти цветы никогда не сядет не то что пчела, но даже муха. Цветы-буквы, оранжевые и ядовитые: Гэ-а-бэ-эр-и-эл-эл-а-а-а-а-а. Последняя буква «а» прорастала в целое поле этих ядовитых букв-цветов, как бесконечный и яростный стон. Черная дыра стонала, она изнемогала. Ее состояние было хуже, чем смерть, в которой еще есть покой.

Наконец Божко обратился к вампиру:

– Я запомнил твою фамилию: Бэ-а-эр-че-ен-ка-о. – Божко произнес ее медленно и по буквам. – Ты оказался прав – она не раз виделась и слышалась мне в ночных кошмарах.

Вампир легонько шелохнулся. Что-то пробудилось в этой пустыне отчаяния. Он поднял глаза на полковника – выпученные, похожие на гнилые сливы глаза. Эти глаза абсолютно ничего не выражали, только гниль, мрак, прах, как у абсолютно опустившихся людей.

Черная дыра содрогнулась, как агонизирующее животное, пробужденное перед самой смертью, разозленное, что ей не дают умереть. Но Бэ-а-эр-че-ен-ка-о что-то понял. Он пробудился осознанно. Он что-то вспомнил. В кровавой бочке преступлений и убийств он выловил какое-то давнее воспоминание: Гаврила… хлопчик… слепенький хлопчик… лежащий на полу украинской хаты старичок в луже крови… Смерш… Западная Украина… крылышки гуся… Запомни мою фамилию, хлопчик, она еще всплывет в твоих ночных кошмарах… Вампир с удивлением посмотрел на Божко и удивленно спросил по-русски:

– Так это ты?!

Полковник понял, что узнан. Наконец-то встретились две смерти, два принципа, два непримиримых мировоззрения.

– Да, это я… Смерть всегда ходит где-то рядом. Так ты мне однажды сказал?! – Сердце Божко застучало в гневе. Но это был спокойный гнев, как море, как океан. В любой момент он мог поглотить Бэ-а-эр-че-ен-ка-о, унести его на дно Марианской впадины на съедение глубоководным рыбам. Власть полковника над вампиром была безмерной, он был почти Богом для вампира. Почти Богом… Присутствующие не понимали, о чем тут идет речь, но даже до них доходило, что здесь происходит какая-то важная драма. Что в этом бункере развяжется узел, который был завязан очень давно…

…Барченко улыбнулся, облизав пересохшие губы. Он не считал, что Божко был для него почти Богом… Скорее наоборот!

– Я рад, что именно ты убьешь меня. Вообще-то меня убить не так-то и просто, хлопчик. – Его голос был хриплым и омерзительным, как Габриелла.

Всем, кто находился в бункере, захотелось разом навалиться и убить этого наглого вампира. Покончить с ним! Он, казалось, лишь наслаждался этим всеобщим презрением и гневом. Голос продолжал омерзительно хрипеть:

– Для этого убийства нужен специалист. Это ведь будет не простое убийство, правда? И я создал тебя для того, чтобы ты убил меня сейчас, когда мне это так необходимо. Ха-ха! – Бэ-а-эр-че-ен-ка-о хрипло рассмеялся. – Смерть ходит где-то рядом! Да, это так! Много раз я представлял, как это будет происходить. Моя личная смерть. Но я даже и не представлял, что моя жизнь будет так логически выверена, от начала до конца. Разум вампиров способен программировать будущее, задавать алгоритм. Мне уже незачем жить, хлопчик. – Бэ-а-эр-че-ен-ка-о был искренен. Во всяком случае, у слепого Божко не создалось впечатления, что он лгал. А полковник верил своему впечатлению, своей интуиции. Ведь она была даром от Бога. Эти членораздельные хрипы из глотки вампира отражали его искренность. Он и вправду хотел умереть…

– Оказывается, ты, хлопчик, стал всесильным Божко, превратился в самого могущественного мстителя вампирам. А это значит… – гнилые сливы глаз оживились, – …что я самый могущественный вампир после мистера Териона. Я умнее Корвина, сильнее Савановича, лучше многих-многих других. И только от твоей руки мне не стыдно принять смерть. Но все равно это я создал тебя, а не наоборот. И ты появился здесь, в этом бункере, только тогда, когда я сам захотел умереть. Не раньше и не позже. Я зачал тебя, я твой истинный отец, а не Гаврила. И теперь ты убьешь своего отца… Убей меня. – Бэ-а-эр-че-ен-ка-о посмотрел в черные очки Божко. Черная дыра захотела оставить остатки жизни, дьявольскую пульсацию, несущую смерть. – Убей, не раздумывая, ведь в этом все твое предназначение! – Вампир ухмылялся от непонятного торжества. Всем показалось, что Барченко уже знает, как поступит полковник. Он знает и наслаждается своим знанием. Все были смущены происходящим – вампир казался сильнее слепого.

Божко лихорадочно думал, как ему поступить. Бог праведен в своих судах, и Он вручил сейчас всю полноту земного суда над Бэ-а-эр-че-ен-ка-о в его руки. Как он решит – так и будет. Но как ему поступить? А как в этом случае поступил бы Сам Господь? Убить – не убить в данной ситуации звучало как поставленный ему вампиром ультиматум. Да или нет? Бэ-а-эр-че-ен-ка-о желал того же, что и он сам. Смерть всегда ходит где-то рядом. Но полковник не хотел выполнять желание престарелого вампира, трясущегося от старости, сидящего с мокрыми штанами. Пусть он сидит с выпученными гнилыми сливами вместо глаз и дразнит его, полковник не пойдет на поводу у собственного гнева. Пусть он оскорбляет его, унижает при товарищах…

Полковник поступит так, как ему подскажет сердце. Ведь это его дар от Бога…

Но все-таки: да или нет? Нет? Но это бы выглядело глупым – простое противоречие здравому смыслу. Отрицание ради отрицания. Или ради чего еще? Божко напряженно думал. Тогда что же: да, убить? Выполнить последнее желание вампира. Услужить ему. Да или нет?! Да или нет?! – Лоб Божко покрылся мелкой испариной. Его брови сейчас напоминали крылья летящего дрозда. Полковник хмурился. А это что-то значило…

…Божко смотрел на вампира из-под черных очков. Его слепота не мешала ему смотреть. Он видел – в этом были уверены все присутствующие. Он видел даже больше, чем окружающие. Он видел не старого простатика, убитого горем от смерти своей собачки, а черную дыру – коварного и опасного вампира. Он знал гораздо больше, чем мы могли предположить. И это знание подсказало, что ему делать. Божко подозвал жестом Ненада и что-то шепнул ему на ухо. Все облегченно вздохнули: теперь все увидели, что Божко знает. Он знает, как поступить, и это значит, что вампир проиграл. Пусть он ухмыляется, его ухмылку скоро сотрет невидимая рука судьбы.

Божко объяснил что-то Ненаду. Киллер несколько раз кивнул в знак согласия, подошел к креслу Барченко и медленно размотал серебряную проволоку. Вампир изобразил на лице радость. Именно изобразил, сыграл, хорошо сыграл, но слишком старательно. От этого все зрители поняли, что Барченко чувствует себя не совсем уверенно. Он в любом случае хотел показать, что переиграл Божко. Насколько я понял, для вампира про-играть человеку значит потерять свою честь. Вампир хотел показать, что знает тайные пружины человеческой психики, на которые ему удалось надавить. Если бы Божко приказал убить его, это также значило бы, что Барченко якобы только этого и ждал. Никогда вампир не склонится перед человеком. Иначе это не вампир.

Вампир был свободен. Божко отпустил Барченко со словами:

– Можете передать мистеру Териону, что мы считаем именно вас представителем ордена побеждающего дракона в Сербии. Матвей Корвин из-за убийства тележурналиста Милорада Настича объявлен нами вне закона.

Лицо Барченко перекосилось в злобной ухмылке:

– Хочешь стравить меня с Матвеем, хлопчик?! – Он дико захохотал. Теперь Барченко стоял без цепей. Он, смеясь над нами, задул все четыре лампадки. Четверговый огонь потух. Это сразу же всех напугало, и наш испуг оживил вампира, как ветер мельницу. Он сразу же заговорил громким голосом: – Какими бы вампиры ни были врагами между собой, они всегда объединяются против людей! Самый презренный вампир всегда предпочтительней самого послушного и надежного помощника человека. Ты дурак, хлопчик! Так ничему и не научился. – Барченко говорил по-русски, мы едва понимали смысл, но сама интонация хриплого голоса вампира говорила о многом. Охрана держала его под прицелом, в любой момент головорезы могли разрядить в него обоймы с серебряными пулями. Ненад вытирал с лица пот, он был испуган. Среди присутствующих он был единственным, кто мог наверняка знать, на что способен старый вампир. Киллер боялся – укусы на его запястьях еще не зажили, болели, и услужливая память называла причины, чтобы бояться. А их было более чем достаточно. – Тебе не удастся стравить вампиров между собой. – Барченко с торжеством обвел взглядом окружающих, на лицах которых застыл сверхъестественный страх.

Лишь Божко был спокоен. А это что-то значило.

– Идите с миром. Вы слышали, что я сказал, – этого довольно.

Поколебавшись минуту, Барченко вразвалку пошел к выходу из бункера. Охрана шарахалась от старика и сжимала в руках автоматы, заряженные серебряными пулями. Они боялись, что старик преобразится и отомстит им за все. Ненад смотрел на Барченко и дрожащими руками мял ворот своей рубашки. Он боялся еще и потому, что хотел жестоко убить Габриеллу.

Ненад не мог надеяться, что Барченко об этом не вспомнит.

Вампир застонал и мощным рывком руки сорвал с ящика пакет с трупом Габриеллы. Все присутствующие, исключая Божко, ахнули. Ноги вампира опять чуть было не подкосились, новая волна скорби захлестнула его сознание. Любовь еще жила… но Габриелла была уже мертва. Смерть всегда ходит где-то рядом. Вампир решил пока не мстить этим людишкам, ему нужно было освободиться от своей любви. Он похоронит Габриеллу и будет каждый день ходить к ней на могилку. Ему сейчас не до денег и не до политики…

– Подождите.

Барченко лишь приостановился, замедляя шаг. Никто не понимал, зачем его окликнул Божко. Вампир обернулся и, ухмыляясь, обнажил кривые саблевидные зубы. Божко, по-прежнему невозмутимый и спокойный бросил вампиру всего лишь одну фразу. Она прозвучала в тишине бункера, как короткий выстрел опытного дуэлянта, который привык отправлять своих врагов на тот свет:

– Я думаю, вы должны это знать: Габриеллу отравил Корвин.

Все затихли, Ненад перестал мять ворот рубашки и внимательно наблюдал за реакцией вампира.

Теперь Барченко остановился и застыл как вкопанный. Габриелла – единственное, что способно вывести его из себя. Любовь – самое сильное чувство, провоцирующее месть. Корвин знал о его привязанности к собаке. Он жестоко отомстил ему за предательство, этот паскудный Корвин. Нужно было держать себя в руках, чтобы людишки ничего не заметили. Нужно держаться до последнего! Вампир, нервно сжимая в когтях пакет с Габриеллой, быстро вышел из бункера, стараясь не глядеть на окружающих. Выражения его лица так никто и не увидел. Лишь Божко знал, что Барченко в ярости, что его лицо сейчас просто перекошено от бессильной злобы: во-первых, на Корвина, во-вторых, на него, в-третьих, на самого себя. Он зря бахвалился, что полковник не сможет стравить вампиров между собой. Это на самом деле было не так уж и трудно. Барченко понял, что это Божко удалось: с этого момента лондонский термовампир Матвей Корвин – его заклятый враг, везде и навсегда. Даже более ненавидимый, чем Божко, презираемый больше людей. Корвин! Этот последний выстрел по психике старика полковник Божко сделал безошибочно. Он знал, что делал. Он был настоящим специалистом своего дела – в этом Барченко был прав.

Да, его любимейшую собаку отравил Корвин. Людишки бы до этого никогда не додумались. Теперь все встало на свои места: Барченко все понял. Матвей помог людям поймать его, он знал, что единственная вещь, которая может вывести его из себя, – это смерть Габриеллы. Единственное, что может погрузить его в отчаяние. Больше ничего…