Глава восьмая

Как только на коммуникаторе загорелся без мигания зеленый светодиод, я ответил:

– Старший лейтенант Арцыбашев. Слушаю вас, товарищ майор.

– Доложи, Георгий Александрович, обстановку, – сурово потребовал начальник штаба отряда. Впрочем, его суровость, на мой взгляд, всегда напускная. Майор Луганович любит выглядеть серьезным, даже когда другие смеются. И потому говорит всегда соответствующим тоном. Он даже над своими, как правило, короткими, похожими на простые реплики шутками никогда не смеется, отчего они всем кажутся еще более смешными. Что майор, желая казаться сердитым и серьезным, не очень ценит.

Я доложил. Не забыл отметить отличную работу за минометом младшего сержанта Намырдина. При этом видел, как напряженно прислушивается к моим словам командир ментовского спецназа подполковник Штеменко, ожидая услышать слова осуждения в свой адрес. Но я ограничился тем, что сообщил своему начальнику о неграмотной работе оперативного отдела в штабе МВД, что сразу послал свой спецназ в простреливаемую низину и тем обрек его на неудачу. В этом я был объективен.

– Ты там, случаем, с командиром ихнего отряда не поцапался? – спросил Луганович с укором, и я понял, откуда у этого укора ноги растут. И сам начальник штаба тут же подтвердил это. – А то на тебя уже нажаловался в своем рапорте руководитель следственной бригады. Мне уже звонили по этому поводу. Наверное, и командиру звонили. Но он у нас – человек простой. Пошлет кой-куда всех жалобщиков, и все. Впрочем, пусть жалуются. А мы будем свое дело делать…

– Так точно, товарищ майор, будем делать свое дело.

Но начальнику штаба было что сказать мне дополнительно.

– Значит, пару вертолетов просишь в поддержку? А почему не у меня? Почему сразу на диспетчера вышел?

Здесь оправдание было простейшим.

– Это не я вышел, товарищ майор. Это командир экипажа закрепленного за нами вертолета передал диспетчеру мою просьбу. Мы тут с подполковником Штеменко посоветовались и решили, что бандитов отпускать никак нельзя. Когда они еще раз вместе соберутся! Следует пользоваться моментом и уничтожать. А для этого требуется поддержка с воздуха.

Стоя вполоборота к полковнику, я увидел, как он от этих слов расправил плечи, почувствовав себя, видимо, былинным героем.

– Да, я согласен. – Майор Луганович мою инициативу оценил и поддержал. Он лучше других должен понимать, что ментовский подполковник здесь – только с боку припека. Хотя в завтрашней сводке наверняка будет сказано, что отрядом спецназа полиции при поддержке спецназа ГРУ и боевой авиации уничтожено соединение нескольких банд, если, конечно, это соединение будет действительно уничтожено. Мы, как всегда, останемся только «поддержкой», как и наша вертолетная авиация. Почему-то в сводке никогда не говорится, что это авиация спецназа ГРУ. Но мы не за строчками в сводке гонимся. Мы бандитов в реальном времени уничтожаем, и это главное для нас, потому готовы поделиться славой с любыми смежниками. Кто знаком с ситуацией, тот правильно поймет, что значат слова «при поддержке спецназа ГРУ». А мнение других не столь важно. – Я уже отдал приказ командиру нашего авиаотряда…

Так громко называлась группа из пяти боевых вертолетов, что были приписаны к отряду спецназа ГРУ и устроили себе вертолетную площадку в городке спецназа на заасфальтированном плацу, поскольку плац в городке не просто не пользовался популярностью – он там вообще был не нужен. В боевой командировке тратить время на строевую подготовку просто смешно.

– Хорошо, товарищ майор. Это будет весьма кстати. Говорите, пару «МИ-28»?

– Я вообще не говорил о количестве. Значит, сразу пару «Ночных охотников» просишь? Не слишком это будет для бандитов? Их что, настолько много?

– На всех хватит. Но о паре «МИ-28» мне, кажется, майор Рудаковский говорил. Ну, если невозможно пару прислать, пусть хотя бы один прилетит. Только хорошо бы командиру экипажа дать наш шлем с коммуникатором. Чтобы связь с нами поддерживал.

– Думаешь, самый умный? А начальник штаба этого не понимает? Ладно, будет тебе пара «Ночных охотников». Сейчас вылетают. И шлемы им я отправил. Обеспечь их работой. Хватит, надеюсь, работы? А то уже был случай, когда два вертолета в поддержку выделяли, а командир авиаотряда потом мне претензии высказывал, что и одного вертолета могло бы за глаза хватить.

– У нас был один «Ночной охотник» и «МИ-8». Вдвоем они служили только сдерживающим фактором – нас и полицейский спецназ прикрывали, на уничтожение банд они не тянули. «Ночной охотник» и сейчас еще есть, патронов у него хватает, а ракеты почти все отстрелял. Сейчас полетит последние отстреливать. А в «МИ-8» весь боезапас почти сразу закончился. В него сейчас загружаются раненые менты. Туда же убитых грузят. У ментов большие потери.

– У тебя, надеюсь, потерь нет?

– Никак нет, товарищ майор. Есть у бойцов легкие ранения – три, и все в нижние конечности, касательные, но солдаты остались в строю. Продолжали бой. Оказывали помощь друг другу на месте. Все боеспособны, эвакуации не требуется. В санчасть обратятся только по возвращении.

Вообще ранения в нижние конечности не всегда бывают безопасными. Во-первых, в нижних конечностях находятся важные кости, при повреждении которых теряется способность передвигаться. И раненый рискует остаться хромым на всю оставшуюся жизнь. Но это все пустяки. Самое тяжелое ранение – в бедренную артерию. В полевых условиях провести сложную операцию на сосудах без применения специального оборудования не сможет даже самый опытный хирург. И раненый обычно гибнет очень быстро от потери крови. Но чаще всего встречаются ранения по касательной, когда пуля рвет одежду и часть мышцы и проходит мимо. В этом случае тоже бывает немалая потеря крови, если вовремя не остановить ее, не наложить тугую повязку. Но каждый боец обучен делать сам себе перевязку, и я видел, как после захвата части позиции банды трое раненых из моего взвода легко и без проблем накладывали себе повязки прямо поверх одежды. К санинструктору они даже не обратились, хотя санинструктор во взводе был.

Признаться, я в своей жизни ни разу не встречал человека, который плохо себя чувствует от вида собственной крови. Но говорят, что есть такие индивиды, что даже сознание от этого теряют. И потому у нас в спецназе обучают солдат к крови привыкать, как к своей, так и к чужой. И даже приучают относиться к ней легко.

Для этого разрабатываются специальные довольно простые методики. Например, солдаты, особенно молодые, в процессе занятий разбивают бутылки о свою собственную голову. При этом несколько осколков обязательно прорезают кожу. Кровь стекает на лицо. Товарищи помогают им вытащить осколки. Действуют при этом только пальцами. А раны обрабатывает каждый себе сам – промывает хлоргексидином, если требуется, то и пластырем приклеивает тампон или даже накладывает на голову повязку. После нескольких подобных перевязок уже не проблема обработка раны и наложение повязки после пулевого ранения. При этом каждый солдат знает собственные силы. Конечно, они бравируют друг перед другом, показывая, что к любому ранению относятся как к пустяку. Но никто, получив ранение достаточной степени тяжести, не пожелает стать обузой для других в какой-то критический момент. То есть с серьезным ранением не будет разыгрывать легко раненного, потому что может этим подвести взвод.

– Ладно, Георгий Александрович, встречай вертолеты, сразу загрузи их работой. У меня все. Если просьбы будут – сообщай. Конец связи?

– Пока просьб нет. Если что-то возникнет, я выйду на связь. Конец связи, товарищ майор…

Командование вообще не любит, когда к нему часто обращаются с просьбами или без них. Понимает, что в боевой обстановке может потребоваться многое, и предпочитает, чтобы им сразу высказывали все наболевшие вопросы. Но вопросы чаще всего возникают по ходу дела. Я не большой любитель по всякому пустяку к командованию обращаться. Предпочитаю или сам вопрос решить, или просто перетерпеть ситуацию до момента, когда все само образуется. Так тоже бывает. Кажется, что не в состоянии сам вопрос решить без помощи сверху, но все решается само собой, как камень с горы скатывается, и вопрос о помощи отпадает – стоит только слегка повременить с просьбой о ней.

Я вызвал на связь майора Рудаковского. «Ночной охотник» к этому моменту «брил» поверхность над бандитами, расстреливая колонны из двух автоматических пушек, оттягивая момент их атаки на нашу позицию.

Автоматическая пушка, конечно, не предназначена для войны с пехотой. Она больше приспособлена для борьбы с легкой бронетехникой, которой у бандитов, понятно, не может быть в наличии, а также для разрушения оборонительных сооружений. Однако если снаряд пушки попадет в человека, то его не спасут и пять бронежилетов, надетых один на другой. Так что панику среди бандитских колонн «Ночной охотник» навести в состоянии.

Я обратил внимание на то, что вертолет движется «задним ходом». Это одна из особенностей «Ночного охотника». Для многих других вертолетов такое передвижение считается высшим пилотажем. А для «Ночного охотника» это норма.

Маневры нашего «МИ-28Н» подсказывали мне, что бандиты не разбегаются в разные стороны, хотя их колонны рассеяны, а продвигаются неуклонно вперед, к тому узкому каменному перешейку на гребне, про который недавно говорил майор Рудаковский. К месту, где он намеревался применить ракеты с термобарическим зарядом, чтобы уничтожить как можно больше бандитов.

Может быть, я не вовремя послал свой вызов. Майор не отвечал долго, видимо увлеченный стрельбой из пушек, хотя стрелять мог и его второй пилот. Управление самим вертолетом и вооружением у «Ночного охотника», насколько мне известно, продублировано полностью.

Наконец майор ответил:

– Слушаю тебя внимательно, старлей… Ну, задали мы им жару! Пусть знают, что я тоже сердиться умею!

– На что вам сердиться, товарищ майор? – спросил я наивно. – Это они на вас должны сердиться.

– У них там два человека с ПЗРК были. Стрелять готовились. Мы их из пушек расстреляли. Вместе со всем окружением. Издали… В клочья…

– А сейчас как обстановка?

– Колонны мы разогнали. Но они, похоже, приказ получили вперед продвигаться. Хотя и в разные стороны разбегаются, но все равно лезут дальше. У тебя какие новости?

– Начальник штаба нашего отряда на связь выходил. Два «Ночных охотника» вам в помощь вылетели…

– Не в помощь, видимо, а на смену!

– Конечно, на смену. Я просто не так выразился. В вертолеты переданы средства связи со мной. Вам, товарищ майор, приказано дождаться их, после чего можете возвращаться.

– Да, я уже вижу их на радаре. Но они еще далеко. На месте будут минут через пять-семь. Летят, похоже, на форсаже, но раньше все равно не успеют.

– А бандиты что, раньше до нас дойдут? Мне бы успеть к встрече подготовиться. Жду, когда менты подойдут, чтобы позицию распределить, кого куда поставить, кто впереди будет, кто на подстраховке. Может, получится резерв создать, чтобы дыры затыкать.

– В лучшем для них случае бандиты через десять минут будут. Но я их еще основательно задержу. Тогда не раньше получаса, если за это время оклемаются от страха. А мои коллеги раньше будут, ко мне сначала присоединятся. Потом я вас всех покину. Надеюсь, на время. Успеешь?

– Ментов пока не видно… – объясняя ситуацию майору, я посмотрел на подполковника внутренней службы, который внимательно и, как мне показалось, слегка ревниво к моему разговору прислушивался. Перед этим я намеренно громко говорил Рудаковскому о том, что хотел бы распределить личный состав по полосе защиты.

Это будто бы невзначай произнесенное мое желание принять на себя общее командование было сказано специально для подполковника Штеменко. Это была своего рода проверка. Подполковник внутренней службы при моих словах на меня вопросительно не посмотрел и не возразил. То есть молча согласился. А при последних моих словах Виктор Афанасьевич понял наконец-то, что я его отряд тороплю. И догадался снова свое переговорное устройство вытащить и отчитал какого-то капитана, судя по всему своего заместителя. Приказал срочно прибыть на место обороны. Бегом прибежать.

У нас в спецназе ГРУ уже одна команда «срочно» означает, что следует бежать бегом. И нет необходимости повторять такую команду дважды, уточняя детали. У ментовского спецназа, видимо, так не заведено. Все это, как я понимаю, вопрос боевой подготовки. Именно – боевой, которой ментам и не хватает.

Во время боя часто случается так, что просто времени нет на расшифровку и разжевывание команды. Каждый боец спецназа ГРУ обучен понимать, что от его быстроты, от умения соображать и выполнять команду, слыша даже то, что и не сказано, возможно, зависит результат общего действия, жизнь самого бойца и его товарищей. Вот потому, возможно, и воюет спецназ ГРУ, в сравнении в любыми другими спецслужбами или войсками, несравнимо удачнее.

– Что там у вас с потерями, товарищ подполковник? Не сообщили? – спросил я, заметив, как Штеменко качает в расстройстве головой.

– Тринадцать убитых, причем трое свежих, во время отхода… Двадцать восемь раненых. Двое тяжелых. В строю осталось девяносто три человека.

Я, честно говоря, рассчитывал, что их будет больше сотни. Тогда мы, по моим приблизительным прикидкам, не просто сравнялись бы численностью с бандитами, но, после успешных действий майора Рудаковского и двух его коллег, что должны были вот-вот прилететь, имели бы почти двойное превосходство в численности и тогда смогли бы уже сами атаковать бандитов даже в их укреплениях. А их укрепления серьезными назвать было сложно, поскольку рыли бандиты окопы, как я видел, только для стрельбы лежа, то есть малозащищающие и временные, которые оборудуются для боя, что длится не больше часа. Для серьезного боя этого было предельно мало. Правда, для штурма хорошо оборудованных укреплений у меня людей бы просто не хватило в любом случае. Для такого штурма требуется, согласно военной теории, троекратное преимущество в численности. А такого преимущества у меня не было, даже если бы спецназ полиции вообще не понес бы потерь.

Своих троих раненых, поскольку они не покинули поле боя, я к потерям не относил. Но слабо укрепленные позиции бандитов при поддержке с воздуха мы, думаю, смогли бы взять точно так же, как взяли их левый фланг, одновременно частично оголив, частично уничтожив центральную часть бандитского фронта.

Пушки «Ночного охотника» на какое-то время замолчали, только изредка отплевывались короткими очередями. А сам вертолет по-прежнему продолжал полет «задним ходом». У меня складывалось какое-то эзотерическое представление о том, что за вертолетом по воздуху тянется невидимая сеть, похожая на рыболовецкий трал, и тянет за собой бандитов туда, где их будет легко расстрелять. Происходило это, видимо, по той причине, что я знал о желании майора Рудаковского ударить по бандитам, когда они сконцентрируются в узком переходе. И я, не видя действий бандитов, поскольку они находились со мной практически на одном уровне, разве что самую малость повыше – дальние позиции бандитского фронта тоже были достаточно высокими, ощущал, как они стремятся прорваться туда, где их ждет смерть.

Почему они туда шли – было понятно. Во-первых, парни эти – слишком отчаянные, прошедшие множество тяжелых боев, значит, уверенные в себе. Во-вторых, они – фанатики. Может быть, не все поголовно, тем не менее большинство из них были готовы пойти на гибель ради своей идеи о создании мирового халифата. В-третьих, им приказали. А что такое приказ для бандитов, это уже давно известно. Кто откажется его выполнять, может сам застрелиться или гранату без чеки проглотить – так меньше мучений будет.

В-четвертых, это был их единственный путь к победе. Не к спасению, а именно к победе. Потому что домой они вернулись не потому, что там, на Ближнем Востоке, их начали регулярно бить, а потому, что нужно было во что бы то ни стало стать победителями. И начать свою боевую деятельность здесь с победы.

И наконец, в-пятых, вертолет расстреливал их только из двух автоматических пушек. Кого-то эти пушечные очереди доставали, но не всех. А ракеты больше не летели. Почему? Да и сами очереди из пушек уже не были такими интенсивными, как раньше. Почему? Потому что боезапас вертолета не резиновый, решили боевики. Он на исходе. И пилоты экономят последние снаряды. А ракеты у вертолета вообще закончились, иначе они бы до сих пор использовались.

Эти мысли наверняка окрыляли бандитов. Я даже подумал о том, что хорошо бы паре «Ночных охотников», что стремительно к нам приближаются, чуть-чуть задержаться в пути.

И мое желание сбылось. С той стороны, откуда должны были прилететь вертолеты, послышались дальние разрывы.

– Товарищ майор, что там с помощью происходит? – спросил я Рудаковского.

– Сейчас по своей связи поинтересуюсь. Только шлем сменю…

Я тем временем выбрал себе скалу повыше и стал на нее взбираться. Но взбираться пришлось со стороны противника, с нашей стороны скала была слишком гладкой.

Я как раз был на середине дистанции, когда рядом со мной в скалу ударила пуля. Чуть-чуть мой шлем не задела. И тут же громыхнула винтовка сержанта Ничеухина. Стреляла она с недалекого от меня расстояния, и потому звук выстрела прозвучал более увесисто, чем звуки стрельбы вертолетных автоматических пушек. Сам снайпер тут же обратился ко мне:

– Товарищ старший лейтенант, можете продолжать подъем. Я их снайперу голову с плеч снял. В прицел ему попал, а через прицел – в глаз. Теперь и винтовкой никто воспользоваться не сможет. Разве что вместо дубинки…

– Спасибо, Сережа! – поблагодарил я снайпера и продолжил подъем.

Наверху я сразу вытащил бинокль и попытался найти в небе пару «Ночных охотников», что были посланы к нам в помощь. Хотелось понять, кого они там бомбят. Но они находились где-то за ближайшим отрогом хребта, летали скорее всего на предельно низкой высоте, как и майор Рудаковский, и видно их не было.

Я развернулся в обратную сторону и стал рассматривать приближающегося противника. Место, в которое майор Рудаковский заманивал бандитов, я увидел сразу. Это был провал почвы метра в два шириной, в полтора человеческих роста высотой и метров тридцать длиной. Миновать его было возможно, но с большим обходом и последующим крутым подъемом, который к тому же простреливался с нашей позиции.

Наш «Ночной охотник» застыл в ожидании не слишком далеко от этого места, по другую сторону гряды, словно бы ждал продолжения атаки. А бандиты сконцентрировались у начала прохода. Похоже было, что совещались.

Их было сотни полторы. Готовились устремиться вперед, но чего-то опасались, будто чувствовали ловушку, из которой им уже не выбраться. Крыса, перед тем как попробовать стащить сыр из капкана, тоже долго соображает, примеряется.

В это время меня вызвал на связь майор Рудаковский:

– Ну, старлей, мог ты попасть из огня, да в полымя. Счастье сегодня на твой стороне. Я связался с вертолетами. В нашу сторону с гор выдвигалась походной колонной большая банда. Около шестидесяти человек. Я так думаю, что это даже не одна, а две банды, вызванные местными боевиками себе в помощь. Их колонну атаковали и рассеяли по горам. Уничтожено два миномета и больше половины всей походной колонны. Вертолеты отстреливают отдельные группы. Как отстреляют, возьмут курс на нас. А я пока здесь бандитам праздник устрою. Они пошли…

Я посмотрел в бинокль. Бандиты в самом деле вошли в проход, но преодолевали его бегом, понимая, какую опасность представляет собой это место даже при применении двух автоматических пушек.

Но майор Рудаковский не стал тратить пушечные заряды. Он сместился в нашу сторону, выровнял корпус вертолета и пустил одну за другой две ракеты.

Первый термобарический заряд взорвался не в самом проходе, а чуть выше его. Но это не имело большого значения, поскольку газовая взвесь проникает везде, в каждую щель, особенно хорошо сползает сверху вниз и заполняет собой все пустоты и углубления.

Еще до того как вторая ракета оторвалась от вертолета, произошел взрыв первой. Мне хорошо было видно громадное высоченное пламя, что взлетело над гребнем. Наверное, одной ракеты вполне хватило бы для того, чтобы испепелить все живое в радиусе восьмидесяти метров.

Но тут ударила вторая ракета, и пламя, начавшее было затухать, полыхнуло с новой силой. Причем взрыв произошел не от детонатора второй ракеты, а от пламени, не успевшего догореть первого заряда. Вторая ракета, как я понимал, должна была даже камни оплавить. Так, видимо, все и произошло.

О том, чтобы кто-то в этом аду остался в живых, не могло быть и речи. Бандиты сами себя загнали в эту печь-ловушку. Но, честно говоря, мне было их не жалко, как и они не жалели никого. Я много раз видел тела убитых бандитов, видел их оскаленные в момент смерти лица и всегда думал, что у них ведь тоже есть матери, которые своих детей любили, лелеяли, заботились о них. Теперь эти матери никогда больше сыновей не увидят, и сыновья не смогут закрыть глаза умершим матерям. Я всегда видел в смерти трагедию. Но бандиты, вернувшиеся в свою страну, на свою землю с Ближнего Востока, у меня почему-то жалости не вызывали. Наверное, потому, что они сами были безжалостными убийцами. И победить их, уничтожить – не просто дело, а обязанность того, кто любит свою землю и свою семью. Это даже не война. Это необходимая мера самозащиты.