Солнце клонилось к закату. Артиллерийская канонада за рекой Псел слева и железнодорожной насыпью справа продолжалась, однако иссякла русская танковая лава, так неожиданно двинувшаяся по полю от Прохоровки и так изумившая даже тех, кто, кажется, многое повидал на Восточном фронте. Если русские так разбрасываются танками, сколько же их у них?

Сумасшедший русский Т-34 повредил «тигру» ствол пушки. Теперь неизвестно, как поведет себя снаряд в канале ствола. Стрелять из такой пушки опасно!

Внутри вгрызшегося лбом в угол хаты советского танка немецкие танкисты обнаружили двух членов экипажа. Механик-водитель был мертв, ему оторвало снарядом ноги, и он скончался от потери крови еще до того, как его обнаружили.

Командир русского танка был всего лишь контужен. Эрик решил проучить глупого русского. Никому не позволено безнаказанно таранить «тигры»!

Пусть гусеницы «тигра» вправят мозги бешеному русскому кабану. Идея, между прочим, принадлежала Вальтеру.

– Давайте выдавим желе, герр лейтенант. Посмотрим, какое оно. Неужели в самом деле горькое? Что ж, тогда нам останется сладкое тесто!

Эрик с некоторой настороженностью посмотрел в лицо Вальтера, мертвенно-бледное, как у гоблина, с такими же слегка удлиненными вверх ушами и явно кошачьим разрезом глаз. Говорят, на войне сходят с ума незаметно.

Лейтенант озорно покачал головой.

– Вальтер, дружище, посмотри на себя в зеркало, в кого ты превратился? Может, тебе дать хлебную крошку или немного молока в блюдечке? Говорят, помогает!

Русский танкист сидел в пяти шагах от кормы «тигра» на изрытых гусеницами развалинах южнорусской хаты. Он был, кажется, насквозь пропитан пылью и гарью. Танкистский шлем слетел с головы, а лицо выражало лишь одно презрение.

Вокруг Шилова, подпрыгивая и дурачась, словно детишки на пикнике где-нибудь под Шпреевальдом, вели хоровод Макс, Вальтер, Гюнтер и Гельмут. Гюнтер с видом озорного лесного тролля пел на ломаном русском языке веселую песенку, которую, по всей видимости, только что сочинил:

– Дер ист рус крокодиль забыль, дер ист, что солнце проглотиль, забыль, забыль, дер проглотиль унд никого не угостиль?..

Эрик со зловещей улыбкой наблюдал за происходящим, легонько похлопывая тростью по согнутой ладони. Гельмут допрыгался до того, что, случайно зацепившись за гусеницу танка, порвал брюки. Он бы не порвал их, если бы не вкусная вяленая нога козленка, которой был отягощен его объемистый карман.

Гельмут, ругнувшись, вышел из игры. Сквозь образовавшуюся прореху на брючине белело его мускулистое бедро атлета.

Эрик вздохнул. Пора заканчивать детский концерт. Неизвестно, что еще сегодня придумают русские. По части выдумок они, похоже, настоящие волшебники!

Вдруг Эрик замер, вглядываясь в обмундирование Шилова. В следующий миг немецкий лейтенант подскочил к Шилову и сорвал с его плеча пропыленный планшет. Он узнал его!

Эрик в волнении выронил трость и, сдув пыль, раскрыл планшет. Компас и почти все карандаши были на месте. Секретная карта, конечно, отсутствовала, была лишь какая-то ужасная русская фотокопия с нее.

Вот кто, оказывается, нагло выкрал планшет! За утерю карты Эрик, между прочим, получил выговор от начальства. Теперь, когда планшет нашелся, Эрик может доложить причину пропажи, предъявить виновника, и выговор наверняка снимут досрочно, однако как все произошло?

Эрик продолжал рыться в планшете, но никак не мог найти то, что искал. Шилов вдруг заговорил на сносном немецком языке.

– Не ищи, «тигр», я ее сжег!

– Что?.. Сжег фотографию мамы? Я так и знал!

Лицо Эрика потемнело. Все-таки русские на самом деле дикие варвары! Несмотря на бодрые реляции, звучавшие по общегерманскому радио и берлинскому телевидению, мама была очень печальна в тот день, когда провожала его, хотя старалась не показывать виду, чтобы не расстраивать сына.

Эрик с ненавистью уставился в покрытое жирной черной копотью невозмутимое лицо Шилова.

– Зачем ты сжег ее?

– Что за глупый вопрос? Вы сожгли бомбами мою маму, а я сжег всего лишь фотографию. Фюреры приходят и уходят, а мамы остаются. Маму надо было слушать, «тигр»!

Эрик опешил. Неприятный холодок, как предчувствие чего-то нехорошего, снова подступил к сердцу. Откуда этот русский знает о том, что мама была против отправления Эрика на Восточный фронт?

Ох, уж эти русские! Общение с ними остро щекочет нервы и впечатляет до ужаса.

Эрик, теряя всякое самообладание, решительно потряс планшетом перед носом пленного. В волнении он словно забыл, что Шилов понимает по-немецки, и снова перешел на свой неповторимый русский язык.

– Если ты, кабан, сказать, как ист тебе удаваться взять майн планшет, я ист нихт дих убивать. Ферштеен?

– Я тебе больше ничего не скажу, «тигр»!

Эрик в ярости выхватил парабеллум из кобуры. Он медленно навел его дуло Шилову прямо в лоб и холодно положил палец на спусковой крючок.

Вальтер вновь осторожно тронул Эрика за локоть.

– Нет, герр лейтенант, нет. Желе, только желе!

Эрик знал, что русские упрямы, но не знал, что до такой степени. Почему бы русскому танкисту не сказать, откуда у него планшет и какова судьба секретной карты? Всего несколько слов, но как они изменят его судьбу!

Эрик отправит его в тыл с прекрасной характеристикой. Люди нужны, танкисты – тем более.

Впереди у него будет совсем другая жизнь – сладкая, жирная свиная тушенка и вкусные русские девочки с нежной розовой поросячьей кожей. Между прочим, за тушенку они будут готовы на многое!

Однако никакие уговоры не подействовали. Танкист молчал.

Эх, русский, русский, все психологические законы, открытые профессором Фрейдом, вдребезги ломаются о твою душу! Непроходимая дикость, поразительное упрямство или какие-то таинственные и непонятные гены укоренились в тебе?

Эрику сделалось дурно. Пора прекращать балаган!

Шилова снова усадили в нескольких шагах от кормы «тигра» и стянули ремнем руки за спиной. Эрик подал знак, и «тигр» стал сдавать задом. Одна из гусениц точно нацелилась в пыльную угрюмую спину русского упрямца.

Гельмут напоследок чувствительно ткнул пленного сапогом в бок, выражая тем самым, как видно, свое глубочайшее презрение. «Тигр» между тем продолжал свое медленное движение.

Вдруг неожиданно левая гусеница слетела с заднего катка и зацепила траком за оборванный край штанов Гельмута. Чудовищная сила мгновенно бросила заряжающего на землю. Гельмут не успел даже пикнуть перед тем, как его затянуло под хищные траки.

Экзекуция сорвалась, едва начавшись. Эрик дико орал, приказывая Вальтеру остановиться. «Тигр», наконец, замер на месте.

Командир и оставшиеся в живых танкисты в диком смятении и ужасе столпились у слетевшей гусеницы. Тело Гельмута не было видно, лишь его сапоги и кусок козлиной ноги торчали из-под пропыленного до невозможности заднего левого катка.

Эрик бесновался, тряс кулаками и орал почти так же, как потрясал кулаками и бешено орал фюрер, когда вдруг узнал о грандиозном поражении под Сталинградом.

– Тысяча зверей, только этого не хватало. Вальтер, скотина, смотри, ты, наконец, получил свое долгожданное желе!

Эрик в ярости рванул прожженную форму на Шилове, под воздействием огня она превратилась в ветхие лохмотья, и вдруг опешил. Резкое движение обнажило грудь пленного. С груди слетел металлический нательный крестик и упал в пыль, но кожаная тесьма, которая также была обвязана вокруг шеи танкиста, выдержала.

Однако Эрика поразил вовсе не крестик, а половинка монеты. Она болталась на груди русского кабана!

Немецкий лейтенант в отчаянии схватил ртом воздух, словно в атмосфере вдруг закончился кислород.

– Ты ист… ты?

Шилов с удивлением посмотрел на немецкого командира. Он был практически парализован.

Вдруг Михаила осенило. Далее разговор проходил на немецком языке.

– Я… Я! До сих пор не понял? Теперь ты покажи свою половинку!

– Ха, ха! Если ты скажешь пароль.

– Я не могу сказать пароль, болван! Твой человек – предатель. Я убрал его и забрал половинку монеты, понял? Обо всех наших планах известно советской разведке!

Эрик внимательно посмотрел Шилову в глаза и вдруг резко замахнулся на него своей тростью.

– Ты лжешь!

Шилов, сидя на земле с завязанными сзади руками, неожиданно сделал ловкий футбольный зацеп. Эрик, как сноп с соломой, рухнул навзничь.

Немецкие танкисты с дикими криками навалились на Шилова. Неизвестно чем бы все закончилось, но в этот момент в Т-34, который, упрямо упершись лбом в развалившийся угол хаты в нескольких метрах от «тигра», продолжал сумрачно коптить, оглушительно рванул боекомплект.

Неподалеку от подбитого танка комбата в полуразрушенной снарядами траншее сидела Варя. Вся черная от гари, в лохмотьях вместо формы, но с уцелевшей санитарной сумкой через плечо она только что закончила перевязку. Лоб и грудь Шилова сильно обгорели, и она наложила тампоны.

Варя сидела на дне траншеи рядом с телом погибшего комбата. Голова Шилова лежала у нее на коленях. Лицо Михаила было все перемазано сажей, а глаза плотно закрыты.

Шилов вдруг пришел в себя и открыл глаза. Она нежно провела ладонью по его пыльным волосам, выбившимся из-под бинта, и посмотрела в глаза светлым взглядом.

Михаил радостно улыбнулся.

– Варечка, ты?

– Я.

– Где немцы?

– Не прошли они, Миша. Нет им по нашей земле дороги. Я перетащила тебя сюда. Здесь, кажется, безопаснее.

Шилов с наслаждением, словно чистый горный воздух, вдохнул гарь горящих немецких танков, поднял просветлевший взгляд к небу, затем вдруг шевельнулся, вынул из разодранного внутреннего кармана комбинезона оплавленную фотографию Детского фонтана Сталинграда и показал ее Варе.

Она понимающе кивнула.

– Из гипса ль Хоровод-фонтан?

– Из особого материала. «Тигру» он неведом!

Вдруг неподалеку рванул фугасный снаряд, и с края бруствера траншеи с резким шорохом сорвался сухой ком грунта. Он обрушился на землю, обдав пылью и без того пропыленные сапоги Шилова, и с мерзким шуршанием причудливой анакондой прополз метр или два по траншее.

Шилов вздрогнул так, словно его пронзило током высокого напряжения. Он страшно оцепенел всем телом, а лицо стало мертвенно-серым. Варя, широко раскрыв глаза, прижалась своей щекой к его лбу.

Михаил вдруг поднял лицо вверх, снова сладко вздохнул, обхватил голову Вари рукой, в которой была зажата заветная фотография, и поцеловал девушку прямо в губы. Она не сопротивлялась.

Когда Варя оторвала свои губы от губ Шилова и подняла лицо, его лицо перестало быть серым, оно зарумянилось. Страшная серая вуаль исчезла. Молодые люди задорно посмотрели друг другу в глаза и дружно рассмеялись.

– Ничего нас не возьмет, Варенька.

– Не ист так.

Шилов и Варя изумленно обернулись.

Сзади стоял Эрик, его комбинезон дымился, передние зубы были обломаны, из ушей сочилась кровь, лицо сковал жуткий оскал. Видимо, ему не очень повезло от того жара, которым ударил взорвавшийся боекомплект русского танка. Он был настолько мощным, что поджег «тигр».

В правой кисти Эрик сжимал трость, а его левая рука держала брезентовый мешок серо-алого цвета, на нем едва проступал край посеревшего круга с поблекшим огрызком черного щупальца нацистской свастики.

Мешок был наглухо затянут офицерским ремнем. С края мешка вдруг с мерзким шуршанием сорвался сухой грунт. Шилов в смятении зажал уши.

Эрик тронул мешок бронзовой рукоятью трости.

– Дас ист прокляйт передвигать панцер-гранат!

В глазах Эрика зажглось адское пламя. Шилов резко поднялся, но вдруг невольно попятился под звериным взглядом немецкого танкиста.

Шилов сделал неловкий шаг назад. Эрик, стиснув поломанные зубы, с размаху ударил его сверху мешком, целя в голову.

Шилов вовремя увернулся. Мешок вырвался из руки Эрика и отлетел в сторону.

Эрик ударил Шилова в шею тростью наотмашь. Шилов упал на колени. Варя с отчаянным криком бросилась на Эрика, но он отшвырнул ее, как котенка, затем сорвал с шеи Шилова половинку монеты.

Вдруг раздался шум мотора. В проем траншеи было видно, что из-за взгорка метрах в пятидесяти выехал полугусеничный бронетранспортер. Он имел бронированный со всех сторон корпус, но его башенка с крупнокалиберным пулеметом на турели имела открытый вид, лишь стальной щиток прикрывал ее.

– Эй, Эрик, коньяк, шоколад есть, и мы наконец-то нашли красавицу фрейлейн. Давай ее сюда!

Эрик потащил Варю из траншеи. Оглушенная, она не имела сил сопротивляться.

Эрик орал, как полоумный.

– Монета, монета, ты сказать, откуда ты ист брать монета!

Шилов схватился за голову. Все плывет перед глазами, в ушах стоит дикий звон. Он попытался подняться на ноги и не смог.

Вдруг из мешка послышалось отчаянное скуление. Шилов, рыча, как раненый медведь, собрал все силы и рванул пальцами прожженный в нескольких местах брезентовый мешок. Какой еще «панцер-гранат»?

Удалось прорвать небольшую дыру. Из нее вылупился чей-то пыльный нос.

Эрик заметил движение, и, оставив Варю, кинулся обратно к Шилову. Он снова замахнулся тростью, но в последний момент перед ударом Шилов выбил трость из его руки ловким футбольным ударом ноги, взял руку на излом и вырвал половинку монеты из руки немецкого танкиста.

Эрик заскрипел зубами от ярости.

– Ага, русиш кабан!

Он ловко бросил Шилова через бедро, затем навалился на него и вцепился пальцами в шею.

– Ты ист убивать моего человека! Ты?

Цепкие пальцы мертвой хваткой впились в горло. Шилов попытался вывернуться, но вдруг уперся плечом в тело комбата.

Эрик удержался наверху и мертвой хваткой сжал пальцы на горле. Шилов захрипел, но вырваться не удавалось. Мешало плечо комбата, к которому его прижал Эрик.

– Карашо, кабан, карашо! Ты ист зеер прям. Ты ист не говорить, тогда я, офицер рейха, ист тебя убивать.

Шилов напряг все силы, чтобы вырваться. Бесполезно!

Его щеки страшно посинели. Глаза сжались в упрямую щелочку.

Эрик подался вперед, приблизив свое лицо к лицу Шилова.

– Спать, варвар, спать!

В глазах померк свет. Шилов, теряя сознание, непроизвольно судорожно двинул левой рукой, наткнулся ладонью на тело комбата и вдруг нащупал пальцами в нагрудном кармане его пропыленного комбинезона что-то массивное и прямоугольное. Шилов стиснул зубы и собрал в кулак последние силы.

Глаза Эрика хищно впились в лицо. Охотник терпеливо ждал, когда русский кабан испустит дух.

– Спать, русиш, спать!

Лицо Шилова стало багрово-синим. Он в изнеможении закрыл глаза и, кажется, потерял сознание.

Вдруг раздался приглушенный звук выстрела. Эрик мгновенно отпустил шею Шилова, вскочил и, обезумев от внезапной и резкой боли в боку, дико заорал.

Видимо, единственный патрон, который оставался в стволе ТТ, комбат припас для себя, загнав его в патронник. Однако патрон пригодился не ему, а Шилову.

Эрик в ярости вырвал пистолет из руки Шилова и замахнулся, чтобы рукоятью ТТ размозжить кабану упрямую лобастую голову. Все оставшиеся силы он вложил в этот удар.

В этот момент окровавленная и избитая Ласка, окончательно разорвав мешок, вырвалась из брезентового плена. Не издав ни звука, она бросилась на Эрика и в одно мгновение сняла с него скальп.

– Ласка…

Шилов поцеловал овчарку в окровавленный нос. Неподалеку снова раздался звук урчащего мотора. Ласка мгновенно приподняла окровавленные уши.

Шилов осторожно выглянул из-за бруствера траншеи. Немецкий бронетранспортер медленно приближался к Варе, которая неподвижно лежала в нескольких десятках шагов от траншеи.

За выпуклым щитком немецкий офицер-разведчик был виден лишь частично. Однако, чтобы лучше видеть Варю, он высунулся из-за края щитка чуть ли не по пояс.

Лицо офицера было, как у зрелого мужчины, а тело походило на тело юноши. Офицер позвал своего друга-танкиста:

– Эрик!

Ласка взвизгнула и стремительным рывком выскочила из траншеи. Шилов не успел ее удержать.

– Ласка, стой! Куда?

Овчарка не слышала. Поджав уши, она понеслась на выручку Варе.

Заметив собаку, немецкий офицер немедленно открыл огонь из крупнокалиберного пулемета. Высокие фонтанчики пыли стройной шеренгой взлетели перед Лаской, но она не испугалась и проскочила сквозь них.

Шилов вскинул ТТ комбата, но в нем закончились патроны. Ласка подскочила к Варе, схватила за ворот гимнастерки и, рыча, потащила ее обратно к спасительной траншее.

Тогда немецкий офицер вскинул винтовку и выстрелил. Ласка, мотнув головой, упала и больше не двигалась.

Шилов в отчаянии рванулся из траншеи, забыв об опасности. Снова ударил пулемет. Над головой веером прожужжали смертоносные осы. Шилов споткнулся и упал.

Вдруг вдалеке раскатисто громыхнула танковая пушка. Фугасный снаряд яростно поднял вверх слой грунта и пыли.

Бронетранспортер резво подскочил, словно решил огромным лягушонком прыгнуть высоко вверх, вспыхнул в воздухе и, объятый пламенем, тяжело рухнул на пыльную землю рядом с воронкой от взрыва.

Шилов поднял голову и увидел в десятке шагов от изуродованного взрывом бронетранспортера обожженную до черноты фигуру немецкого офицера. Все его обмундирование ниже плеч жалко свисало страшными лохмотьями. Лицо адски прокоптилось, но пилотка на голове и офицерские погоны на плечах были целы.

Немецкий офицер подошел к Варе, она лежала неподвижно, тогда он вскинул винтовку и поймал Шилова в прицел. Михаил, сам не зная почему, сидел и смотрел на дуло винтовки – враг находится на последнем издыхании.

Офицер покачнулся и упал. Шилов бросился к нему, сжимая в руках трофейную трость. Больше из оружия у него ничего не было.

Когда Шилов подбежал, офицер неподвижно лежал ничком и продолжал сжимать в правой руке какую-то необычную винтовку с укороченным стволом. Михаил взял офицера за плечо и резко перевернул на спину.

Он был мертв, видимо, стрелял, будучи в шоковом состоянии. Все его тело ниже пояса обгорело до мяса, а местами – до костей.

Шилов обнял Варю. Она была в полуобморочном состоянии, но, кажется, цела.

Михаил взял в руки винтовку и мигом осмотрел ее. Таких винтовок он раньше не видел. Сразу бросилась в глаза искусно выдавленная каким-то острым предметом надпись на ствольной коробке: «Kurt Wallen Eric Krause, 8. Juli 1943».

Неподалеку грохнул взрыв. Шилов не успел пригнуться. Осколок впился в плечо. Михаил упал и потерял сознание.

В уши ударил сухой щелчок винтовочного выстрела, затем раздался мягкий лязг затвора. Открыв глаза, Шилов обнаружил, что находится в импровизированной землянке, – глубокой воронке, а вверху, вместо наката, сереет обугленный корпус завалившегося набок бронетранспортера.

Варя в отчаянии стреляла из трофейной винтовки.

– Сколько их, а? Лезут и лезут!..

Она в изнеможении откинулась спиной на скат воронки. Девушка, кажется, снова потеряла сознание, на этот раз от дикой усталости.

Шилов подхватил винтовку и посмотрел сквозь щель, образовавшуюся между покореженным краем борта бронетранспортера и бугристым краем воронки.

Метрах в ста между бугорками склона серели три пятнистых немецких средних танка T-IV. Их сопровождали немецкие автоматчики. Видимо, после выстрелов Вари они залегли. Однако офицер гортанными криками поднял их и снова погнал вперед.

Танковые орудия открыли беспорядочный огонь. Фугасные снаряды рвались где попало.

Автоматчики вскочили и, подбадривая друг друга криками, пошли в атаку. Шилов передернул винтовочный затвор и выстрелил. Солдаты развернули цепь, поливая вокруг себя огнем пистолетов-пулеметов.

Преодолевая боль в раненом плече, которое Варя успела перевязать, когда он был без сознания, Шилов снова передернул затвор винтовки и выстрелил. Один из наступавших вражеских пехотинцев споткнулся и упал.

Остальные с шага перешли на бег. Раздраженно зацокали пули по корпусу бронетранспортера.

Передергивая затвор, Шилов выпустил всю обойму. Еще один автоматчик упал. Хотя подарок Эрика Краузе Курту Валленштайну валил людей, словно кабанов, Шилов прекрасно понимал, что винтовка не спасет.

Сейчас немецкие пехотинцы сделают заключительный бросок и, обозленные сопротивлением, превратят их в фарш. «Машинки смерти» – МП-40 – не предвещали ничего хорошего.

Немцы с ожесточением стремительно преодолевали оставшееся расстояние, шагов тридцать, не более. Шилов отложил винтовку, взял трость Эрика и повертел ее в руках – солидная, крепкая, достаточно длинная, с массивным набалдашником, увенчанным шишкой, она вполне могла послужить в качестве самого последнего аргумента в рукопашной схватке.

Шилов вылез из воронки и поднялся навстречу врагам с тростью в руке. Офицер увидел характерную трость и вдруг поднял вверх руку, подавая знак. Автоматчики прекратили огонь и залегли, взяв Шилова на мушку.

Непонятно, что подумал офицер. Может быть, решил, что Шилов сдается и в доказательство предъявляет трость, которая была очень похожа на трость немецкого полководца или, по крайней мере, высшего офицера.

Многие германские офицеры вытачивали себе памятные трости, не предусмотренные уставами и положениями. Откуда у русского командира трость офицера рейха – вот какой вопрос, скорее всего, сразу же появился. Естественно, что легче всего узнать ответ у первоисточника, то есть у того, кто сейчас сжимает ее в руках.

Неожиданно раздался ужасный скрежет и грянул гром. Вспыхнуло адское пламя. Весь склон высоты мгновенно погрузился в дым, пыль и огонь.

После интенсивных залпов советской реактивной артиллерии подступы к высоте двести пятьдесят два и ее восточный склон превратились в обугленную землю. Немецкие танки в панике укатили восвояси.

Немецкие автоматчики разбежались кто куда. Лишь разорванное в клочья окровавленное обмундирование офицера напоминало о недавней немецкой атаке.

Тело комбата Варя не нашла. Тело Ласки также исчезло бесследно. Вокруг серел один лишь пепел.

Шилов потерял много крови и слабел на глазах. Варя не решилась тащить его в тыл. Она так вымоталась, что сил совсем не осталось.

Единственное, что она смогла по совету Михаила, – осмотреть подбитый танк Шилова. Кто-то свой стрелял из его пушки и подбил немецкий бронетранспортер.

У подбитого танка ее ждал сюрприз. Тимофеев был жив.

Именно Тимофеев, забравшись в подбитый танк, сумел фугасным снарядом подбить бронетранспортер. Варя помогла Три Тэ добрести до воронки, черневшей в наступивших сумерках под поваленным набок бронетранспортером.

Тимофеев не только пришел в себя, он мгновенно обжился. Бывалый охотник нашел в бронетранспортере пару банок свиной тушенки и мгновенно вскрыл их своим охотничьим ножом.

Шилов поднес к днищу одной из банок синее пламя зажигалки Седова. Она в самом деле стала греть, как газовая горелка в миниатюре. Скоро всех ждал вкусный горячий полевой обед.

После того как расположились, перекусили, немного пришли в себя, Варя освежила бинты, вначале на груди Тимофеева, затем на плече Шилова.

Шилов вдруг подал Варе блокнот Седова.

– Варя, прочитай-ка вот эти записочки.

Варя в нерешительности взяла черный трофейный блокнот.

– Наверное, очень личное? Как можно такое читать?

– Перед кончиной Седов просил обязательно прочесть. Смотри, здесь совсем немного написано. Седов никогда не любил писанину.

Варя пожала плечами и принялась читать вслух.

– «Одиннадцатое июля тысяча девятьсот сорок третьего года. Пишу тебе, лейтенант, пишу на всякий случай. Кто его знает, что завтра случится, а под ложечкой у меня сосет – верный признак, что все-таки что-то случится! Я всегда думал, что правильно живу. От низа вверх! Женщины, еда, спирт, чтоб голова покатилась. Что еще? Да, как же я забыл, натруженные руки слесаря шестого разряда, чтобы заработать на это, но теперь вижу – ты, лейтенант, кажется, другой. Ты во мне что-то перевернул. Я был стукачом замполита, понимаешь? Вижу твое изумленно вытянувшееся бледненькое лицо. Ах, лейтенант! Он клятвенно обещал, что командиром танка меня сделает, а потом к себе возьмет писарем, а на самом деле – личным порученцем. Вот тогда исполнится моя давняя мечта – спирт, женщины, а натруженные руки не понадобятся, потребуется одна лишь гибкость позвоночника. Чем я ему приглянулся, ума не приложу? Наверное, тем, что под юбки так заглядываю, что лежбище котиков получается на славу. Я все умею, все могу, стучать могу и пить могу, я женщин целовать могу так, что любая вдруг растает, я тот, о ком она мечтает, навстречу губы размыкает. Как-то так, в общем. Умею, видишь ли, я разговаривать с женским полом, в отличие от тебя, дурака. Прости, что правду-матку, так сказать, в глаза режу. В общем, не понял я замполита, но план его мне понравился. Очень! Однако комбат уперся, тебя поставил командиром танка, и замполит взъелся на комбата. Здесь что-то такое, очень нехорошее, пахнет не только женщинами и спиртом, пахнет предательством. Я не предатель, лейтенант, нет! Говорю тебе, как на духу. Когда замполит понял, что дальше спирта и юбок у меня дело не пойдет, он, наверное, решил как-то использовать меня для чего-то, а затем убрать. Здесь тайна какая-то, лейтенант, а какая, я не знаю. Вчера Ёлова добрая ко мне была. Призналась она мне, лейтенант, что замполит заставлял ее спирт экономить. Сэкономленный спирт она ему сдавала. Он тем спиртом и другими подачками многих в бригаде своими закадычными друзьями сделал. Корветы, монеты, пиратов приветы. Ласкал я тебя, пропадал, пропадал, твой сок пил, как шмель, но тебя я не знал. Зеленый ты еще, а замполита прижми, он фрукт с толстой кожурой. Ты живи, лейтенант, тебе жить да жить. Ты поверженный Берлин увидишь. Я знаю! А с замполитом будь осторожен. Варю я ему с иконой не сдал, потому что люблю ее совсем не так, как Ёлову…»

Воцарилось тягостное молчание. У Вари на глазах навернулись слезы.

Шилов положил свою руку на ее вздрагивающее плечо.

– Неужели замполит бригады – предатель? Поверить не могу!

– Не знаю, Миша.

Тимофеев, заинтересовавшись, подобрал фашистскую трость, которая валялась снаружи, рядом с краем воронки. Деревянное тело трости треснуло от адской температуры, которую пришлось пережить, но бронзовый набалдашник, весь в саже, тем не менее гордо светил в небо. Именно блеск набалдашника привлек внимание Тимофеева, и он выудил находку из пепла.

Трость длиною почти в полтора локтя удобно и весомо сидела в руке. Она была изготовлена из породистого крепкого дерева и покрыта дорогим прочным черным лаком. Впечатляющую палку украшал внушительный бронзовый набалдашник. Верхняя часть набалдашника была выполнена в виде довольно объемистой сосновой шишки, которая при случае вполне могла послужить хозяину изделия неплохим холодным оружием.

Сбоку набалдашник имел бронзовые посеребренные накладки в виде германских орлов, каждый из которых сжимал в лапах свастику в круге. Орлы хмуро смотрели во все стороны света.

Прямо под набалдашником трость охватывал серебряный ободок длиной около дюйма в поперечнике, на нем была выгравирована какая-то памятная надпись. Познаний Шилова в немецком языке вполне хватило для того, чтобы помочь Тимофееву различить слова «Onkel», «Feldmarschall», имя и фамилию «Erich Krause» и дату «25, Dezember 1942».

– «Будущему фельдмаршалу Эрику Краузе от любящего дяди», – сказал Шилов, переводя надпись.

Тем временем сумерки сгустились еще больше. Канонада не прекращалась, но на выжженном склоне высоты не было заметно никакого движения. Видимо, противник решил пока не лезть на рожон и дождаться либо полной темноты, либо рассвета.

Тимофеев зажег походную масляную лампу, которую также обнаружил в бронетранспортере. Стало намного веселее.

Таежник продолжил осмотр трости, поднеся ее к свету от лампы. Затем минуту он зачем-то ковырял обугленное тело трости ножом.

– Между прочим, там внутри что-то есть.

– Откуда знаешь, Тима?

– Вот, Варя, смотри. Трость треснула. Я лезвием ножика чуть-чуть раздвинул щель. Видишь?

– Ой, правда! Там что-то есть.

– Разломать? Жалко вещь!

– Ломай, – сказал Шилов. – Сама трость теперь никакой ценности не представляет. Смотри, вся обуглилась. Набалдашник сохраним на память как трофей.

Тимофеев воткнул один конец трости в землю, другим концом упер ее в походную печь и наступил. Высохшая от огня трость с хрустом легко разломилась пополам. Тимофеев постучал об угол печи той половиной, которая была с набалдашником.

К удивлению следопытов, на край печи из полого нутра трости выехала половинка старинной монеты, а за ней неспешно выползло сложенное в трубочку письмо. Шилов, мгновенно забыв о головокружении, поднялся на ноги.

Тимофеев расплылся в довольной улыбке.

– Вот тебе на!.. Трость с секретом.

Шилов взял в руку половинку монеты, с удивлением посмотрел вначале на нее, затем на Варю. Девушка с интересом склонилась над артефактом и стала вместе с Шиловым рассматривать необычную вещь.

Будучи сильно истертой, часть монеты все же впечатляла своим видом, скорее всего, она была изготовлена из золота. На аверсе половинки, пусть и обрезанный слева, четко выделялся искусно выдавленный впечатляющий профиль римского императора – прямой нос, крупные губы, большие пронзительные глаза, словно созерцающие потусторонний мир.

Римский цезарь, как полагается, был облачен в тогу, а его голову украшал лавровый венок. По краю монеты справа были выдавлены какие-то буквы, судя по всему, латинские, но они были так истерты, что разобрать их было совершенно невозможно.

На реверсе половинки было хорошо видно искусно выдавленное распростертое крыло то ли орла, то ли ворона. С краю слева были выдавлены латинские буквы «FICVS».

Шилов достал из прожженного кармана гимнастерки свою половинку и передал ее Тимофееву.

Тимофеев взял половинки, с загадочной улыбкой повертел их в руках и соединил вместе. Неровно обломанные края соединились, как родные.

– Все верно. Ах, золотая моя!

– Совпадение или…

– Никакое не совпадение, товарищ лейтенант!.. Подошли, как миленькие. Родные половинки. Знаю я такую монету. Шикарная вещь! Называется она «Золотой Августул», изображен на ней германский император, то ли Барбаросса, то ли его потомок.

– Как же германский император, если он в тоге и с лавровым венком на голове? Бери глубже, наверняка перед нами древнеримская монета!

– Нет, товарищ лейтенант, нет! Век, наверное, тринадцатый, не раньше. Почему в тоге и с венком?.. В подражание императору Августу Фридрих Второй Штауфенский свои монеты именно так чеканил. Умный был мужик!.. Какой-то там Крестовый поход блистательно провел. Иерусалим-град без боя взял. После за мир ратовал. С тамплиерами терки какие-то тайные мистические имел.

– Да откуда ты все знаешь, Тима?

– Варя, у меня дед образованным был, в Сибирь еще при царе-батюшке его сослали. Я от него многого набрался. Он профессионально германские монеты изучал. Перед войной к нему из Москвы за консультацией обращались по эпохе Фридриха Барбароссы. Вот, посмотрите! Разве не видите? Две половины составляют одну монету, будьте уверены. Ее для каких-то целей разломали. Скорее всего, знак, пароль. Давайте-ка, письмецо почитаем, может, там разгадка содержится. Ах, шельма! Здесь по-немецки. Я не владею!

Варя взяла из рук Тимофеева белый лист бумаги, который Тимофей только что развернул, чтобы прочесть, и посмотрела на Шилова.

– Ребята, вы лягте, вам лежать надо, а я вслух переведу текст.

Шилов и Тимофеев присели на пустые ящики из-под продуктов, которые Тимофеев также догадался притащить из бронетранспортера, откинулись спинами на пологий скат воронки и приготовились слушать. Варя села на свою санитарную сумку, повернула письмо к свету лампы и приготовилась вслух переводить с немецкого.

Лист бумаги обгорел в нескольких местах, но текст письма был так аккуратно, можно сказать, каллиграфически выведен жирной черной тушью, что разобрать подпорченные слова не составило особого труда.

– Итак, ребята, вот что здесь написано: «Эрик, дорогой мой, ты знаешь мои связи. Если захочу, то самого Сталина хорошенько пропарю веником в русской бане. Пока что не хочу и вряд ли захочу, поэтому дружу с известным тебе фельдмаршалом. Сегодня, в день рождения фюрера, он мне поведал, между прочим, следующее. Советы сумели наштамповать колоссальное количество танков Т-34, но теперь у нас есть средства по их уничтожению, прежде всего, конечно, „тигр“. Замысел таков. Русским слита информация о нашем грандиозном наступлении на Курском выступе. Они проглотили наживку и сосредоточили на выступе огромные силы. Идти в лоб на их многослойную оборону – самоубийство. Только идиот сотворит такое. Наша задача – перемолоть советские танки. Люди, искренне сочувствующие рейху и лично фюреру, сидят не только в штабах Италии и Японии. Есть они в штабе Воронежского фронта и в других советских штабах. Сигналом для них будет наш удар в районе Белгорода на север прямиком на Курск, причем не позже июня, крайний срок – начало июля. Тогда наши люди в советском штабе поднимут тревогу: мол, все висит на волоске, но есть выход – ударить всеми имеющимися резервами во фланг немецкому наступлению. Они сделают все, чтобы резервы, новенькие Т-34, только что поступившие с Уральского и других заводов, были брошены в Прохоровскую горловину, о которой я тебе говорил. Останется перебить русские танки, как стадо кабанов из засады. Используй возможность! Уничтожай советские танки, как в тире, набирай заветное количество – сто машин. Тогда ты стремительно пойдешь на повышение. Ты знаешь мои связи. Захват складов под Прохоровкой с продовольствием и боеприпасами, которые наши люди в советских штабах организовали именно в этом месте, обеспечит человек фельдмаршала. Он будет ждать тебя в советском танке, запомни координаты, – пятьдесят один градус три минуты северной широты и тридцать шесть градусов сорок пять минут восточной долготы. Ориентир – водонапорная башня. Человек покажет тебе удостоверение личности. По советским документам он полковник Сокольников Леонид Борисович. Ты покажешь ему свою половину монеты и скажешь „Моя честь зовется верностью“. Он достанет из планшета вторую половину известной тебе монеты и скажет пароль „Все за Фатерлянд и даже больше“. Бери его к себе в танк и переодень в робу германского специалиста. Он проводит тебя к складам, покажет, где что хранится, у него есть копии всех ключей. В общем, он будет твоим верным гидом и связным по координации маршрута дальнейшего продвижения. Возможно, с ним будет русская связистка из штаба фронта, она знает коды связи. Короче говоря, мальчик, все подготовлено для того, чтобы стремительным броском взять Курск и вынудить Сталина пойти на сепаратный мир. Тогда все интриги жирной свиньи, так я зову, ты знаешь, Черчилля, окончательно рухнут. После успешного прорыва тебя ждет отдых в Италии. Я все для тебя организовал. Как всегда, будут коньяк и девочки. Они скучают! Дерзай, мой мальчик, и будь на высоте. Письмо и половинку монеты спрячь в трость, теперь ты знаешь ее секрет. Обнимаю тебя, мой дорогой фельдмаршал!»

Варя умолкла.

– Занятно, – сказал Шилов. – Так что же получается…

Вдруг обгоревшие ветки, которыми для маскировки Варя по совету Тимофеева заложила выход из воронки, осторожно зашевелились, и сквозь них проступило морщинистое усатое лицо в лихо заломленной советской пилотке. Заметив усы, Варя поперхнулась и прекратила чтение.

Неизвестный озорно заглянул внутрь.

– Я сержант Карпилов из взвода разведки. Есть кто живой? Батюшки! Да вы здесь, братцы, как на даче устроились. А я говорю ребятам: смотрите, вроде свечение какое-то из земли. Они, сорванцы, смеются. Нет, говорят, никакое не свечение, а, наверное, в глазах у тебя, старый хрыч, светится после сегодняшней свистопляски. Молодые они, дурни, одним словом, а я все же решил проверить.

Сержант внимательно оглядел веселую компанию, расположившуюся у походной масляной лампы, словно все еще сомневаясь, что обнаружил советских бойцов.

– А вы часом не эсэсовцы переодетые?..

В ответ Варя нахмурилась и резко поднялась с места. Пехотинец настороженно вскинул свой ППШ. Девушка, строго глядя на пехотинца, одернула черные от сажи лохмотья на стройных бедрах, – все, что осталось от того, что еще утром было новенькой, аккуратно отутюженной форменной юбкой.

– Товарищ сержант, я – санинструктор сержант Алова из первого батальона капитана Савельева двадцать девятой танковой бригады полковника Климова. У меня на руках двое тяжелораненых – командир танка младший лейтенант Шилов из батальона Савельева и член его экипажа, заряжающий рядовой Тимофеев.

– Понятно, дочка. Не обижайся! Наш солдат везде выживет. Хоть на болоте, хоть в лисьей норе курорт устроит. Сейчас пришлю бойцов. Эвакуируем вас в тыл!

– А к водонапорной башне у станции сможете доставить?

– Мы не такси, хотя, кажись, повезло тебе, лейтенант. Мы здесь у фрицев штабной автобус угнали с их полковым штандартом, так что прокатимся с ветерком. Однако вначале мы поглядим, что вы за гуси!

Сосед Эрика по койке все время как-то нудно покашливал и тем чрезвычайно раздражал. Он лежал поверх коричневого госпитального одеяла в пижаме и одном тапочке, поскольку левая нога была полностью закована в гипс, словно в тяжелый рыцарский доспех.

Сегодня он покашливал особенно интенсивно. Когда к покашливанию добавилось тягостное сухое сопение и непрестанное глотание слюны, стало совсем невмоготу.

Эрик, весь перебинтованный с ног до головы, поднял голову и, как сквозь забрало рыцарского шлема, глянул на крайне неудобного соседа сквозь прорезь ослепительно-белых бинтов.

Сосед покосился на Эрика, который, похоже, был готов выпрыгнуть из бинтов от раздражения, и вдруг многозначительно ухмыльнулся.

– Танкист?

– Танкист!

– Ожоги?

– Русская саперная собака сняла скальп и кожу.

– А экипаж?

– Заряжающий погиб под гусеницей танка, остальные едва выжили в аду, который устроил сталинский орган.

– Я тоже здесь по его милости. Музыка Апокалипсиса! Какой там Вагнер… Русские, между прочим, называют его довольно ласково.

– Знаю! Русским женским именем. Ка-тю-ша.

– Ха, ха, точно. Где твои ребята?

– Лежат в соседней палате.

– Понятно.

– Чего тебе понятно? Долго будешь сопеть? Нос заложило? Иди в процедурную, солью нос промой, дубина!

– Соль здесь не поможет, танкист. Слышал новость? Фюрер отменил операцию «Цитадель». Русские ударили совсем в другом месте, в районе города Орла, да так, что нам теперь придется катиться за Днепр. Понял?

– Что? А, понял. Гора родила мышь. Тьфу!

Эрик в изнеможении уронил голову на подушку. Сосед приподнялся на локте и вопросительно посмотрел на него.

– К чему тогда бойня, танкист? В чем смысл? Фюрер превращается в мясника!

– Мама была права!

– Чего? Слушай, танкист! Я в депрессии, но наш начальник госпиталя – мировой мужик. Представляешь, девочек выписал. Обещал еще к тому же подарочный шоколад и шампанское. У него какая-то своя методика по ускорению выздоровления. Профессор Фрейд, кажется, был бы доволен!

Эрик, кажется, слегка оживился.

– Мне больше по душе охота на кабанов. Ты бьешь их дуплетом, а они лезут на тебя. Ты бьешь дуплетом снова и снова. Валятся туши, кровь течет рекой, но кабаны упорно пробираются к тебе по окровавленным тушам своих сородичей. Они грозно обнажают свои окровавленные клыки, они целят ими тебе прямо в глаза! Ты бьешь их в упор, они падают, но сзади напирают другие. Они грозно хрюкают и лезут на тебя. Ты бьешь дуплетом, ты втыкаешь им ружейное дуло в брюхо и стреляешь, а они жадно вонзаются острыми клыками в твое мягкое горло. Вот это я понимаю – оргия!

– Какие кабаны? Очнись, танкист! Девчонки ждут. Мы с тобой просто залежались.

– Кабаны, кабаны!..

Эрик крикнул так неожиданно громко, что сосед вздрогнул и обеспокоенно подался к нему.

– Эй, ты, кажется, не в себе. Сестра! Сюда. Сестра!

– Кабаны, проклятые кабаны!..

– Чего орешь? Какие кабаны? Что кабаны могут сделать твоему танку? С ума сошел? Заело?

Эрик снова приподнял забинтованную голову с подушки и посмотрел на соседа. Из-под бинтов полыхнуло пламя.

– Кто не в себе? Я не в себе? Это ты, болван, не в себе. Ничего ты не понял!

– Да что с ним происходит? Позовите врача!

Эрик задрожал всем телом, затем вдруг напрягся так, словно решил извергнуть наружу все свои внутренности.

– Мама, перестань, ты все знала, но не хотела меня расстраивать!

– Да какая я тебе мама! Контуженый, что ли? Сестра!

Вдруг Эрик громко зарыдал под бинтами. Сосед обеспокоенно спустил ногу с кровати и потянулся за костылем.

Эрик вдруг так выгнулся под бинтами, словно решил, как цирковой акробат, встать на мостик.

– Мама!..

Внезапно из горла Эрика изверглось жуткое шипение. Наверное, именно так шипит обезумевшая от страха загнанная в угол кобра.

Сосед, забыв про костыль и свою перебитую пулей ногу, с вздыбленными от ужаса волосами кинулся вон из палаты и наткнулся на взбудораженную медсестру, улыбчивую веснушчатую рыжую толстенькую грудастую девушку в белом халате. Большие круглые очки с выпуклыми стеклами важно восседали у нее на носу, в них она была похожа на солидную врачиху.

Увидев, что происходит с Эриком, сестра подавила в себе ужас, незаметно глотнув что-то из пузырька. Ее взгляд мгновенно стал свинцово-отрешенным.

Она, словно пастырь, сложила руки на животе и устремила свой взор куда-то вдаль. Ее свинцовый взгляд стал уныло сверлить пространство, словно увидел там нечто такое, чего никогда не увидеть обыкновенному человеку.

Эрик, продолжая шипеть, посмотрел на ее позу, но вдруг резко обмяк, как прохудившийся воздушный шар. Шипение прекратилось.

Поза медсестры что-то напомнила ему. Эрик дико расхохотался, словно в самом деле сошел с ума.

Вдруг он сказал тихо, рассудительно, четко и внятно:

– Мама, ты была права, и тот проклятый русский кабан был прав, и русская старая ведьма была права! Фюреры приходят, фюреры уходят, мамы остаются, ждут, когда вернутся, ждут, когда вернутся, ждут, когда вернутся с песней соловья утром сыновья.

Замполит сидел за простеньким дощатым столом в горнице штаба бригады с чисто выбеленной русской печью. Он считал наградные листы и как будто не обращал внимания на тех, кто выстроился вдоль стола в ожидании.

Шилов заметно посвежел и похорошел. В его взгляде светился задорный блеск, а на новеньких погонах появилась еще одна звездочка.

Справа от Шилова застыла Варя, все такая же симпатичная и улыбчивая, да и новые погоны старшего сержанта ей были к лицу. Она время от времени украдкой бросала вопросительные взгляды на Михаила.

Тимофеев замер рядом с Шиловым слева. Он выглядел бледным и изможденным, словно вдруг сникла и затаилась на время его богатырская сила. Лишь взгляд таежника был прежним – спокойным, весомым и рассудительным.

Внезапно замполит как будто вынырнул из глубокого омута. Он, наконец, отвлекся от своего увлекательного занятия, поднял глаза и посмотрел так, словно только сейчас заметил, что, оказывается, в горнице еще кто-то есть, тепло улыбнулся и встал из-за стола.

– Вот каких футболистов Савельев вырастил. Сегодня мы освободили Белгород и Орел. Спасибо вам, ребятки. Савельева и Седова я представил к правительственным наградам. Посмертно!

Лица бойцов омрачились. Замполит, сощурив глаз, мгновенно поймал выражение лиц своих подопечных и многозначительно улыбнулся.

Он шагнул к русской печи, отодвинул занавеску и достал трофейный копченый свиной окорок.

– Вам кое-что полагается!

С окороком в руках он торжественно повернулся к строю.

– А где Рыжая бестия?

– Ласка погибла, – сказала Варя.

– Жаль!

Замполит посмотрел на окорок, пожал плечами и, недолго думая, сунул его в руки Тимофееву. Тот смущенно принял подарок.

Замполит, сощурив глаз, перехватил вопросительный взгляд Шилова.

– Чего смотришь, футболист? Есть вопросы? Задавай!

– Товарищ замполит бригады, прошу извинить, не получилось умереть.

Варя пристально посмотрела на замполита, словно желая уловить некое тайное движение его странной души. Улыбка сползла с бледного лица Тимофеева. Он тоже испытующе смотрел на полковника.

Замполит вдруг сладко улыбнулся и по-отечески обнял Шилова за плечи.

– Эх, Михаил, слабак ты все-таки. Дурашка! Обижаешься? Кто тебя богатырем сделал? Савельев? Нет. Я из тебя героя сотворил! Почему?.. Да потому, что зубы твои овечьи отточил, в медвежьи клыки превратил. Понятно? Спал в тебе медведь. Спал! Так в бою не победить. Я его разбудил. Уловил суть, сынок?

– Как же нательный крест, икона?

Замполит по-свойски хлопнул Шилова ладонью по лбу. Тот смущенно покраснел.

Замполит стал трясти лейтенанта за плечи.

– Да ради бога, если государство от того мощнее. Понял? Что сказал товарищ Сталин? Читал? Эх, ты!.. Неисчерпаемая в нас сила. Вот что!

Шилов и Варя изумленно уставились на замполита. Тимофеев широко улыбнулся. Похоже, он понял, что полковник имел в виду, а тот, хохоча, тем временем обхватил Варю за плечи, а Шилова за шею.

– Ладно, потом поймете! Вам, ребята, теперь о другом думать надо. Война войной, а род продолжается. Молодцы, что решили. Поздравляю!

Теперь Варя налилась смущенной краской. Тимофеев удовлетворенно крякнул.

Замполит, проявив удивительную шустрость, достал из-за заветной занавески в углу бутылку советского шампанского. В его глазках заплясали праздничные искорки.

Варя восторженно хлопнула в ладоши.

– Ой, шампанское!

– Еще довоенное, ребятки. Из моих личных запасов. Чего застыли? Берите кружки, вон, под занавеской стоят, подставляйте.

Пока бойцы разбирали кружки, юркий замполит успел скрутить проволоку с горлышка бутылки. Ободряюще хлопнула пробка. Бойцы радостно подставили металлические кружки под весело шипящую пенистую струю.

– Как Новый год! – восторженно сказала Варя.

В ней вдруг пробудилась та девчонка, которая всегда так ждала Новый год и подарки. Шилов не мог оторвать от нее взгляда и, кажется, подставил кружку мимо струи.

Замполит возбужденно потер мочку уха.

– Август еще, а, в самом деле, как Новый год! Теперь война по-другому пойдет. Начинается освобождение. Радость великая! А в честь освобождения Орла и Белгорода сегодня ночью в Москве будет салют. Пьем. За Великую нашу Победу!

Пышущий жаром замполит, слегка смущенный Шилов, раскрасневшаяся Варя и довольный, как сытый медведь, Тимофеев лихо стукнулись кружками и опрокинули их содержимое в рот.

Замполит первым осушил кружку, отнял ее от лица и метнул насмешливый взгляд в Шилова.

– Чего смущаешься, жених? Чего ждешь? Особого приглашения? Целуй невесту! Эх, что бы вы без меня делали? Футболисты!

Лицо Михаила неожиданно снова сделалось каменным.

– У меня дело осталось. Пока его не сделаю, ни о чем другом думать не могу!

Замерев с кружками у рта, все с удивлением уставились на него.

В предбаннике стройная, глазастая и губастая связистка агрессивно уперлась в Шилова грудью. Надо сказать, впечатляющая была у нее грудь!

Наглые глазищи пушистыми ресницами моргнули перед самым носом.

– Товарищ полковник занят!

Шилов сунул в теплую волнующую руку девушки плитку трофейного шоколада, от которого, как говорил Седов, звереют.

– Я на минутку. Он знает!..

Сокольников сидел за большим древним столом в горнице с чисто выбеленной русской печью. Он хмурил свои красивые, густые, черные, как смоль, брови и что-то сосредоточенно писал в ученическую тетрадь аккуратным и мелким, словно бисер, почерком.

Услышав, как стукнула дверь, полковник сказал, не поднимая глаз:

– Верунчик, сегодня, ты, надеюсь, готова?

– Конечно, Ленчик, – с усмешкой сказал Шилов. – Твои любимые трофейные чулки на мне!

Сокольников в диком зверином изумлении вскинул голову и вскочил со стула как ошпаренный.

– Лейтенант, твою налево, что ты, интересно, себе позволяешь? Кто тебя пустил? Пошел вон отсюда!

– Спокойно, Ленчик!

Шилов решительно шагнул вперед, вынул руку из кармана брюк и невозмутимо протянул представителю штаба фронта какую-то вещицу. Лицо Шилова казалось отлитым из бронзы.

Наглый и самодовольный вид мгновенно сполз с лощеного лица Сокольникова. Он насторожился, словно зверь, почуявший смертельную опасность.

– Что, Шилов? Все шутки шутишь? Снова к особисту захотел?

Лицо Михаила вдруг сделалось таинственным, он сказал заговорщицким тоном:

– Моя честь зовется верностью.

Лицо Сокольникова вначале страшно побагровело, а затем вдруг сделалось зеленовато-бледным, как у кикиморы. В глазах метнулись жуткие всполохи огня.

Задыхаясь, он взял в руки половинку монеты, которую ему решительно протянул Шилов.

– Ты?.. Ты?..

– Я. Отзыв?

– Все за Фатерлянд и даже больше.

– Давай сюда свою половину монеты!

– Я потерял ее, как нарочно. Правду говорю!

Шилов с деловым видом достал из кармана своих брюк еще одну половинку монеты и протянул ее Сокольникову.

– Вот, Леонид Борисович, твоя половинка. Ты должен был предъявить ее лейтенанту «панцерваффе» Эрику Краузе, командиру «тигра» номер двадцать один. Ты потерял ее в тот момент, когда накануне немецкого наступления стоял в траншее и тряс перед носом капитана Савельева своим планшетом, требуя стоять насмерть. Помнишь?

Сокольников вдруг ощерился, как загнанная в угол крыса, и затравленно впился в лицо Шилова страшным ядовитым взглядом. Он буравил лицо танкиста так, словно пытался различить в его глазах нечто обнадеживающее.

Внезапно Сокольников строго поджал отвисшую за секунду до этого нижнюю губу.

– Что?.. Шилов, валенок, ты понимаешь, что ты несешь? Я немедленно арестую тебя как немецкого шпиона!

– Брось, у водонапорной башни на станции Прохоровка твой водитель Алексей Чадов не зря томился, он мне кое-что сболтнул, дуралей. Лейтенант медицинской службы Ольга Ёлова славно телом послужила, да вот беда, теперь связистка Вера тебе нужнее стала, и Ёлова, обидевшись, тоже кое-что о тебе поведала. Есть еще десятки других свидетелей и секретные документы лейтенанта «панцерваффе» Эрика Краузе. Все те, кто ждал тебя в качестве связного или снимал для тебя копии совершенно секретных документов, шептал конфиденциальную информацию, докладывал оперативную обстановку, сообщал содержание особо важных правительственных и иных телефонных переговоров, много чего интересного расскажут о тебе. Всех ты соблазнил умело нарисованной картиной. Мол, впереди головокружительная карьера и сладкая жизнь. Наивные советские девушки и парни думали, что сладкая жизнь наступит после разгрома немцев. Как бы не так! На самом деле ты ждал сладкую жизнь после разгрома Красной армии.

Сокольникову как будто не хватало воздуха, и его тонкие девчачьи руки с неожиданной силой резко рванули на шее повседневный китель. Пуговицы, отскочив, весело поскакали по деревянному полу.

Он вдруг с грохотом опрокинул тяжелый старинный стол. Шилов едва успел вовремя отпрыгнуть назад. Полковник молнией метнулся в угол и привычно выхватил ТТ из коричневой кобуры, висевшей на стене за печью.

С лютой ненавистью в глазах Сокольников направил вороненый ствол Шилову в лицо.

– Кого обхитрить решил, сосунок? Эх, дурни! Попользуется Сталин вами, ноги вытрет и выбросит.

– Сокольников, брось пистолет, не делай глупостей! Если расскажешь все, то тебе зачтется.

– Шилов, перестань! Ты эти сказки бабушке своей рассказывай…

Черный зрачок пистолетного дула хищно впился Шилову прямо в лицо.

– Как говорится, у жизни долгий маховик, кончина же – всего лишь миг!

С этими словами Сокольников вдруг развернул дуло в свою сторону. Оглушительно грохнул выстрел. Шилов ничего не успел предпринять.

Сокольников жалко мотнул головой, словно решил вдруг укусить свое плечо, страшно закатил глаза, уперся окровавленным затылком в бревна сруба и, упираясь спиной в бревенчатую стену, медленно съехал вниз. Подбородок безвольно уткнулся в оголенную белую и нежную, словно у девушки, грудь.

Шилов перепрыгнул через опрокинутый стол и склонился над бездыханным телом. Мраморная изящная шея Сокольникова обнажилась. Михаил увидел на груди предателя прочную кожаную тесемку, на ней покоилась связка дубликатов складских ключей.

Сзади раздалось осторожное покашливание. Шилов резко обернулся.

В горнице, добродушно улыбаясь, стоял майор-особист.

– Говорил я тебе, Шилов, еще встретимся. Что ты здесь натворил? Ага, понятно. Я так и знал. Все ниточки оборвал!