Меня просили не торопиться и рассказать обо всем, но это невозможно. Несколько дней у меня не было ни минуты, чтобы продолжить эти записи, и, кроме того, если бы мне даже не нужно было работать, все равно «рассказать обо всем» я бы не смог, потому что нужно больше одного дня, чтобы записать то, что происходит за день. И чем больше стараешься, тем сильнее отстаешь. Так что я и стараться не буду, а просто пройдусь по самым заметным эпизодам.

Вообще, суть проекта «Лебенсраум» знакома каждому.

В тот первый день мы ничего не стали рассказывать маме с папой. Нельзя подвергать родителей такому сильному испытанию, они обязательно станут волноваться и начнут навязывать свою волю. Мы просто сказали им, что тесты продолжатся и завтра, а также что результатов нам не сообщили.

Казалось, доктор Арно ничуть не удивилась, когда мы ей сказали, что все знаем, и даже тогда, когда я выпалил, что мы думали, что жульничаем, но, видимо, все было наоборот. Она только кивнула и сказала, что так было надо – создать у нас впечатление, что все как обычно, хотя при этом все, и они и мы, немного хитрили.

– У меня было преимущество, я опиралась на ваши персональные профили, – добавила она, – к истине в психологии иногда приходится идти кружным путем.

– А сегодня мы попробуем более прямой путь, – продолжала доктор Арно. – Мы посадим вас спиной к спине, но настолько близко, чтобы вы беспрепятственно могли друг друга слышать. Однако я буду использовать звукопоглощающий экран, чтобы время от времени частично или полностью разделять вас, не предупреждая об этом.

На этот раз все было гораздо труднее. Конечно, мы старались изо всех сил, и, конечно же, у нас не получалось. Но доктор Арно была само терпение, и доктор Лихтенштейн – Пэтова «доктор Мэйбл» – тоже. Она хотела, чтобы ее называли «доктор Мэйбл», и была она низенькой толстушкой, помоложе доктора Арно и хорошенькой, насколько это возможно для девушки, пухлой, как диванная подушка. Это уже позднее мы узнали, что она руководитель исследовательской группы и мировая знаменитость. «Смешливая толстенькая девочка» – это была такая роль, чтобы обычные – вроде нас с Пэтом – люди чувствовали себя раскованнее.

Думаю, это еще одно свидетельство того, что стоит игнорировать внешний вид и читать то, что напечатано мелким шрифтом.

Итак, Мэйбл хихикала, а доктор Арно хранила серьезный вид так, что мы не могли понять, читаем мы мысли или нет. Я слышал шепот Пэта – они сказали нам, чтобы мы продолжали перешептываться, – а он слышал мой; иногда шепот стихал. Я был уверен, что у нас ничего не получается – я имею в виду телепатию, – ведь все происходило точно так же, как в школе, когда мы с Пэтом потихоньку перешептывались, чтобы нас никто не слышал.

В конце концов Мэйбл опять смущенно хихикнула и сказала:

– Думаю, на сегодня хватит. Не правда ли, доктор?

Доктор Арно согласилась, после чего мы с Пэтом сели и посмотрели друг на друга. Я сказал:

– Пожалуй, вчера это получилось как-то случайно. Вероятно, мы вас разочаровали.

У доктора Мэйбл был вид удивленного котенка.

Доктор Арно очень серьезно ответила:

– Не знаю, чего вы ожидали, Том, но в течение последнего часа, пока шел тест, вы с вашим братом были полностью изолированы друг от друга.

– Но я же слышал его!

– Конечно же слышали. Но не ушами. Мы записывали все, что говорилось по каждую сторону от звуконепроницаемого барьера. Пожалуй, нам стоит прокрутить часть этой записи.

Доктор Мэйбл опять хихикнула.

– Хорошая мысль, – сказала она.

Так они и сделали. Запись началась с наших четырех голосов, когда они объясняли, что от нас требуется, затем шептали только мы с Пэтом, читая друг другу куски из «Комедии ошибок». Видимо, они использовали направленные на нас параболические микрофоны, так как шепот наш звучал, словно ураган.

Шепот Пэта понемногу стих. Но мой продолжал звучать… один в гробовой тишине.

Мы подписали с Фондом контракт на исследования, и папа, немного поспорив, заверил его своей подписью. Он считал, что все это чтение мыслей – чушь собачья, и мы с ним на эту тему не спорили. Главным доводом было то, что с деньгами у нас было так же плохо, как и всегда, а здесь нам платили лучше, чем на любой другой летней работе, какую мы могли получить; платили вполне прилично, чтобы мы смогли потом поступить в колледж, если даже нам не дадут стипендии.

А прежде чем лето кончилось, они объяснили нам, что связывает «Генетические исследования» и проект «Лебенсраум». Это уже была лошадка другой масти – совершенно темная, с точки зрения наших родителей.

Уже задолго до этого мы с Пэтом могли общаться при помощи телепатии так же свободно, как говорить, и так же разборчиво, безо всякой подготовки и на любом расстоянии. Видимо, мы занимались этим уже многие годы, сами того не зная. Доктор Арно как-то записала, нас о том не предупреждая, одно из наших перешептываний (мы в этот момент не занимались телепатией, а просто беседовали частным образом) и наглядно продемонстрировала нам, что мы сами не можем разобрать свой собственный шепот, если говорим достаточно тихо, чтобы нас не слышали другие люди.

Она объяснила нам теоретическую возможность того, что каждый является потенциальным телепатом, но продемонстрировать это оказалось крайне трудно, за исключением идентичных близнецов – да и то в десяти процентах случаев.

– Мы не знаем, почему так получается: но давайте предположим нечто аналогичное настройке радиоприемника на нужную станцию.

– Волны мозга? – спросил я.

– Не надо заводить аналогию слишком далеко. Это не могут быть те волны мозга, которые мы записываем на энцефалографе, иначе мы давным-давно продавали бы телепатическое оборудование. И мозг человека не является радиостанцией. Но чем бы это ни было, у двух людей, развившихся из одной яйцеклетки, шансов быть взаимно «настроенным» несравненно больше, чем у остальных. Я не могу читать ваши мысли, а вы – мои, и, возможно, такого никогда не будет. Во всей истории психологии известно всего несколько случаев, когда человек был способен «настраиваться» на кого угодно по своему желанию, да и большинство из них плохо документированы.

Пэт ухмыльнулся и подмигнул доктору Мэйбл:

– Так что мы с ним – пара уродов.

Она посмотрела на нас широко раскрытыми глазами и хотела было ответить, но доктор Арно ее опередила:

– Совсем нет, Пэт. Для вас это вполне нормально. Но у нас в проекте есть команды, не являющиеся идентичными близнецами. Некоторые из них – супруги, некоторые – братья и сестры; есть даже пары, образовавшиеся в результате наших исследований. Вот они и вправду являются – в каком-то смысле – «уродами».

Если бы нам удалось понять, каким образом это получается у них, мы смогли бы, возможно, создать условия для того, чтобы это мог делать кто угодно.

Доктор Мэйбл поежилась.

– Какая ужасная идея! У нас и так осталось слишком мало от личной жизни.

Все это я пересказал Моди (Пэт перебивал меня и поправлял), так как журналисты уже раскопали, какие дела творятся в «Генетических исследованиях», и, само собой, мы – «читающие мысли» – получили уйму дурацкого паблисити, и, само собой, под влиянием глупого подзуживания со стороны Хедды Стейли Моди начала задумываться: и вправду, может ли девушка быть уверена в приватности своих мыслей? Может, конечно же может, я и с ордером на обыск не смог бы залезть к ней в голову, равно так же и Пэт. Моди поверила бы нам, не зуди ей Хедда все время на эту тему. В какой-то момент она почти сумела рассорить нас с Моди, но вместо этого мы прогнали в шею ее саму и стали устраивать свидания втроем до того времени, пока Пэта не услали.

Но это произошло уже к концу лета, после того как нам рассказали о проекте «Лебенсраум».

Примерно за неделю до того, как окончился срок нашего контракта, нас, близнецов, собрали вместе, чтобы побеседовать с нами. В тот первый день нас были сотни, на второй – десятки, а к концу лета – едва ли достаточно, чтобы заполнить большой конференц-зал. Рыжие были среди продержавшихся, однако мы с Пэтом не сели рядом с ними, хотя место там было; от них по-прежнему несло холодом, как от сосулек, и они были эгоцентричны, как устрицы. Остальная компания к этому времени давно перезнакомилась.

Некий мистер Говард был представлен нам как представитель Фонда. Он развел обычную пустую болтовню про то, как он счастлив со всеми нами познакомиться, какая это для него честь и все такое. Пэт сказал мне:

Теперь, зная точно, что мы делаем и как, Пэт и я переговаривались в присутствии посторонних даже чаще, чем раньше. Мы уже больше не шептали, ведь нам доказали, что шепот этот мы не слышим. Но мы все же проговаривали слова про себя, так как это помогало быть понятым. В самом начале лета мы попытались обойтись без слов и читать мысли напрямую, однако из этого ничего не вышло. Конечно же, я мог подключиться к Пэту, но идиотское, нечленораздельное бормотание, звучавшее в его голове вместо мыслей, только смущало и раздражало. Наверное, также бессмысленно было бы вдруг оказаться в чужом сне. Так что я выучился не слушать, если только Пэт не «разговаривал» со мной, и он делал то же самое. «Разговаривая», мы пользовались словами и предложениями, так же как и все остальные. В этом не было ничего от той фантастической популярной чуши о способности схватывать на лету мысли другого человека; мы просто «разговаривали».

Меня только все время тревожил вопрос, почему телепатический «голос» Пэта звучал как настоящий. Пока я не знал, что именно мы делаем, меня это не беспокоило, но как только я осознал, что эти «звуки» – совсем не звуки, этот вопрос начал меня тревожить. Я стал задумываться, в своем ли я уме, и в результате «оглох» на целую неделю – доктор Арно назвала это психосоматической телепатоглухотой.

Она вернула меня в строй, объяснив, что такое слух. Ты слышишь не ушами, ты слышишь мозгом; ты видишь не глазами, ты видишь мозгом. Когда ты дотрагиваешься до чего-нибудь, ощущение находится не в пальцах, оно внутри твоей головы. Уши, глаза, пальцы – это просто датчики, собирающие информацию; но только мозг вносит упорядоченность в этот хаос информации и придает ей смысл.

– Новорожденный ребенок в действительности ничего не видит, – сказала она. – Понаблюдайте за его глазами, и вы увидите, что это так и есть. Его глаза функционируют, но мозг еще не научился видеть. Но как только мозг приобретает навык извлекать информацию из «зрения» и «слуха», эта способность закрепляется. В каком виде вы ожидаете «услышать» то, что вам телепатирует ваш близнец? Что это будет: звон маленьких колокольчиков или танцующие огоньки? Ни в коем случае. Вы ждете слов, и ваш мозг «слышит» слова; это тот процесс, к которому он привык и с которым он умеет управляться.

Больше я не беспокоился по этому поводу. Я слышал голос Пэта гораздо отчетливее, чем голос обращавшегося к нам мистера Говарда. Вне всяких сомнений, в комнате одновременно шло еще с полсотни разговоров, но я не слышал никого, кроме Пэта, и было очевидно, что оратор никого из нас не слышит и вообще мало что понимает в телепатии, так как он продолжал:

– Вполне возможно, что многие из вас, людей с такими волшебными способностями, – тут он очень неприятно улыбнулся, – прямо сейчас читают мои мысли. Я надеюсь, что нет, а если даже и так, надеюсь, что вы выслушаете меня, пока я не скажу все, что хотел.

Что я тебе говорил? – вставил Пэт. Не подписывай никаких бумаг, пока я не проверю.

Заткнись, сказал я ему. Я хочу послушать. Обычно голос его звучал как шепот; теперь он прямо заглушил настоящие звуки.

Мистер Говард продолжал:

– Вполне возможно, вы задавались вопросом, чего это ради Фонд далеких перспектив финансирует эти исследования. Фонд всегда интересовался тем, что могло приумножить человеческие знания. Однако есть еще одна, значительно более важная причина, причина величайшей важности… и великая цель, для достижения которой вы сами можете иметь решающее значение.

– Позвольте мне, – продолжал мистер Говард, – кое-что процитировать из устава Фонда далеких перспектив: «Во благо наших потомков». – Тут он сделал театральную паузу – думаю, он это заранее отрепетировал. – Леди и джентльмены, что для наших потомков является наибольшей необходимостью?

Предки, не задумываясь, ответил Пэт. На секунду мне показалось, что он сделал это при помощи своих голосовых связок. Но никто ничего не заметил.

– Ответ может быть только один – жизненное пространство. Пространство, чтобы расти, пространство, чтобы создавать семьи, чтобы растить пшеницу; пространство для парков, школ, домов. Сейчас на этой планете насчитывается более пяти миллиардов человеческих душ. Сто лет тому назад, при половине нынешнего населения она уже была перенаселена до предела, за которым лежит голод. И все равно нас сейчас на четверть миллиона больше, чем в то же самое время вчера, – на девяносто миллионов людей больше каждый год. Только гигантские усилия, приложенные для сохранения и восстановления земель, в сочетании с мерами по контролю над рождаемостью – мерами, которые день ото дня все труднее осуществлять, – смогли предотвратить голод. Мы создали море в Сахаре, мы растопили ледяную шапку Гренландии, мы оросили продуваемые всеми ветрами степи, и все равно год от года ощущаем все большее и большее давление, требующее все больше и больше пространства для бесконечно растущего числа людей.

Мне наплевать на речи, да и вообще все это – давно известная чепуха. Черт, если уж кто все это знал, так это мы с Пэтом; мы – котята, которых надо было вовремя утопить; наш старик ежегодно платил штраф только за то, что мы существуем.

– Исполнилось уже сто лет с того дня, как начались межпланетные полеты; человек расселился по всей Солнечной системе. Можно было бы подумать, что девять планет – вполне достаточное место для племени, чересчур плодовитого, чтобы поместиться на одной. Но все вы прекрасно знаете, что это не так. Изо всех дочерей Солнечного Отца лишь прекрасная Терра воистину создана для человека.

Слабенькие, согласился я.

– Конечно же, мы колонизовали и остальные, но какой ценой? Даже упорные голландцы в своих усилиях отодвинуть назад море не встретились с такими жестокими и почти безнадежными проблемами, какие встают перед поселенцами Марса, Венеры, Ганимеда. Человечеству нужны – и оно должно их получить – не эти смерзшиеся, или раскаленные, или лишенные воздуха отбросы творения. Нам нужны планеты, подобные той, прекрасной, на которой мы с вами сейчас находимся. И они есть, их много. – Он воздел руки к потолку и поднял лицо в том же направлении. – Их десятки, сотни, тысячи, бесчисленные множества… там. Леди и джентльмены, настало время для звезд!

И вот – подача, тихо произнес Пэт, и мяч стремительно влетает в сетку ворот.

Пэт был недалек от истины, но я не собираюсь пересказывать вам остальную часть речи мистера Говарда. Когда мы познакомились с ним поближе, оказалось, что он вполне приятный человек, вот только его завораживал звук собственного голоса. Поэтому остальное я изложу вкратце. Он напомнил нам, что факельный корабль «Авангард» шесть лет тому назад стартовал к Проксиме Центавра. Мы с Пэтом знали про это не только из новостей, но еще и потому, что брат нашей мамы, дядя Стив, подавал туда заявление; его не взяли, но некоторое время мы купались в лучах славы только из-за того, что находились в родстве с человеком, который был в списке, – подозреваю, что мы в школе производили такое впечатление, будто дядя Стив непременно окажется в списке отобранных.

Никто с того времени ничего не слышал об «Авангарде»; может, он вернется лет через пятнадцать – двадцать, а может, и не вернется никогда. Мы не получали известий от корабля по причине, на которую указал мистер Говард (и которую все знали без него): невозможно послать радиосигнал с корабля, находящегося на расстоянии световых лет и летящего почти со скоростью света. Даже если предположить, что на корабле может поместиться силовая установка, достаточно мощная, чтобы послать радиограмму на расстояние в несколько световых лет (что, вероятно, возможно в каком-то космическом смысле, однако совершенно невозможно в смысле современной техники) – даже если так, какой толк от посланий, летящих всего чуть быстрее корабля, с которого они были посланы? «Авангард» вернется домой практически одновременно с любым донесением, посланным им по радио.

Какой-то придурок задал вопрос о специальных почтовых ракетах. Мистер Говард с измученным видом попытался ответить, но я его не слушал. Если уж радиоволны недостаточно быстры, как ракета может быть быстрее? Держу пари, доктор Эйнштейн перевернулся в своем гробу.

Мистер Говард поторопился продолжить, пока кто-нибудь еще не прервал его очередной глупостью. Фонд далеких перспектив предложил разослать во все стороны еще дюжину космических кораблей, с тем чтобы обследовать планетные системы типа Солнечной и найти планеты земного типа, пригодные для колонизации. Корабли уйдут надолго, так как каждый из них будет исследовать несколько звездных систем.

– Именно поэтому, леди и джентльмены, вы незаменимы для этого великого проекта поисков жизненного пространства, так как именно вы и будете средством, благодаря которому капитаны этих кораблей доложат о том, что им удалось найти.

Тут затих даже Пэт.

Потом где-то в задних рядах поднялся человек. Он был одним из старейших в нашей компании; ему и его брату было лет по тридцать пять.

– Простите, мистер Говард, я могу задать вам вопрос?

– Конечно.

– Меня зовут Грегори Грэм; это мой брат Грант Грэм. Мы физики. Мы не считаем себя экспертами в области космических явлений, но кое-что понимаем в теории связи. Предположим, что телепатия будет работать на межзвездных расстояниях – я так не думаю, но у меня нет и доказательств обратного, – так вот, даже если предположить это, я все равно не вижу, чем она нам поможет. Телепатия, свет, радиоволны, даже гравитация – все это ограничено скоростью света. То есть в самой природе физического мира заложен предел скорости для любого вида связи. Любая иная точка зрения приводит к древнему философскому противоречию, к действию на расстоянии. Возможно, вы действительно сумеете использовать телепатию, чтобы доложить о том, что нашли, после чего корабль отправится дальше исследовать Вселенную, – но сообщению в любом случае придется преодолеть световые годы, чтобы достичь цели. Двусторонняя связь между кораблем и Землей, хотя бы и посредством телепатии, абсолютно невозможна, она противоречит известным законам физики. – Со смущенным, извиняющимся видом он сел.

Я думал, что здесь-то Грэм его и поймал. У нас с Пэтом по физике всегда были хорошие оценки, и то, что сказал Грэм, было слово в слово по учебнику. Однако Говард не проявил ни малейшего беспокойства.

– Я попрошу, чтобы вам ответил эксперт. Доктор Лихтенштейн? Если вы не возражаете…

Встала доктор Мэйбл. Она покраснела, хихикнула и, заметно волнуясь, сказала:

– Я страшно сожалею, мистер Грэм, правда сожалею, только с телепатией все совсем не так. – Она хихикнула еще раз и продолжила: – Конечно, мне не стоило так говорить, ведь это вы телепаты, а не я, только телепатия не обращает ни малейшего внимания на скорость света.

– Но она же обязана. Физические законы…

– О боже! Кто же вам сказал, что телепатия – физическое явление? – Она всплеснула руками. – Боюсь, что это не так.

– Все подчиняется законам физики. Разумеется, я отношу сюда и физиологию.

– Подчиняется? Вы уверены? О, как бы я хотела быть в этом уверенной… но физика всегда была для меня слишком глубокой наукой. Только я не понимаю, откуда у вас эта уверенность в том, что телепатия – физический эффект? Мы никогда не могли зарегистрировать ее каким-либо прибором. Господи, да мы даже не понимаем, каким образом сознание соотносится с материей. Является ли сознание физическим явлением? Я в этом совершенно не уверена. Но мы знаем, что телепатия быстрее света, потому что мы измерили это.

Пэт резко выпрямился.

Вид у Грэма был ошарашенный. Доктор Мэйбл торопливо добавила:

– Это сделала не я, это доктор Абернети.

– Горацио Абернети?! – вскричал Грэм.

– Да, его зовут именно так, хотя я никогда не решалась называть его по имени. Он – довольно важная персона.

– Ну, всего лишь лауреат Нобелевской премии, – мрачно произнес Грэм, – в области теории поля. Продолжайте. Что он обнаружил?

– Ну, мы послали одного из близнецов на Ганимед – это ужасно далеко. А затем мы использовали параллельно радиотелефонную и телепатическую связи. Близнец, бывший на Ганимеде, разговаривал по радио и одновременно прямо – телепатически то есть – со своим братом, который остался в Буэнос-Айресе. Телепатическое послание всегда обгоняло радиосообщение примерно на сорок минут. Ведь так и есть. Точные цифры вы можете посмотреть у меня в кабинете.

Грэм с трудом закрыл разинутый рот.

– Когда это произошло? Почему это не было опубликовано? Кто держит это в тайне? Это же самый важный эксперимент со времен опыта Майкельсона – Морли, это же потрясающе!

Доктор Мэйбл выглядела расстроенной, и тут в разговор вступил мистер Говард. Он произнес успокаивающее:

– Никто не собирается скрывать этих результатов, мистер Грэм, и доктор Абернети готовит к печати статью в «Физикл ревью». Правда, я должен сознаться, что Фонд попросил его не давать предварительного сообщения, чтобы у нас было время осуществить другой проект – известный вам под названием «Генетические исследования» – самым срочным образом. Мы считали, что имеем право найти и взять к себе на работу потенциальные телепатические пары прежде, чем нам попытается перебежать дорогу каждая психологическая лаборатория, да что там, каждый амбициозный фокусник. Доктор Абернети охотно согласился – он не любит преждевременных публикаций.

– Мистер Грэм, – робко добавила доктор Мэйбл, – возможно, вас как-то успокоит тот факт, что на закон обратных квадратов телепатия тоже не обращает ни малейшего внимания. На расстоянии в полмиллиарда миль уровень сигнала был столь же высок, как и тогда, когда телепаты работали в соседних комнатах.

Грэм осел на месте.

– Я и сам не знаю, легче мне от этого или нет. Я сейчас пытаюсь переосмыслить все, во что я раньше верил.

Заминка с братьями Грэм внесла кое-какую ясность, но отвлекли нас от основной цели этого собрания, состоявшей в том, что мистер Говард пытался уговорить нас записаться в астронавты. Меня уговаривать было не нужно. Я думаю, что любой мальчишка мечтает отправиться в космос; мы с Пэтом однажды сбежали из дома, чтобы записаться в Космический десант, – а это намного серьезнее, чем просто попасть на рейс Земля – Марс – Венера, это означало лететь к звездам.

Звезды!

– Мы рассказали вам об этом до истечения срока ваших исследовательских контрактов, – объяснил мистер Говард, – чтобы у вас было время все обдумать, а у нас – время, чтобы объяснить вам все условия и преимущества этого предприятия.

Мне было все равно, какие там были преимущества. Если бы они предложили мне прицепиться к космическому кораблю сзади на санках, я бы согласился, ничуть не беспокоясь о выхлопах двигателя, космическом скафандре и прочей ерунде.

– Обоим членам телепатической пары будут предоставлены равно хорошие условия, – заверил он. – Отправляющийся в космос получит отличную оплату и отличные условия труда на одном из лучших современных факельных кораблей, в составе экипажа из людей, отобранных как из соображений специальной подготовки, так и из соображений психологической совместимости. Остающийся на Земле будет обеспечен как с финансовой стороны, так и в смысле заботы о его здоровье. – Он улыбнулся. – Забота о здоровье – это уж обязательно. Совершенно необходимо будет сохранить его в живых столь долго, сколько это может делать наука. Не будет преувеличением сказать, что, подписывая этот контракт, вы продлеваете свою жизнь лет на тридцать.

Тут я сообразил, почему все близнецы, которых они тестировали, были молодыми людьми. Тот из них, который отправится к звездам, не состарится слишком сильно, он ведь будет двигаться почти со световой скоростью. Даже если он будет отсутствовать целое столетие, оно не покажется ему слишком длинным – а вот оставшийся близнец будет стареть. Им придется трястись над ним, как над королевской особой, сохраняя его в живых, – иначе их «радио» сломается.

Пэт сказал:

Но мистер Говард продолжал свою речь:

– Мы хотим, чтобы вы все это тщательно обдумали, это самое важное решение в вашей жизни. На ваши плечи и на плечи таких же, как вы, из других городов, рассеянных по земному шару, на вас, представляющих крохотную долю одного процента рода человеческого, на плечи столь немногих возложена надежда человечества. Так что обдумайте все хорошенько и, если вас что-либо беспокоит, дайте нам возможность все вам объяснить. Не торопитесь принимать решение.

Рыжие девицы встали и, задрав носы, вышли из зала. Им не надо было говорить, чтобы стало ясно, что они не собираются иметь ничего общего с таким не женским, грубым и вульгарным занятием, как исследование космоса. Они шествовали в полной тишине, и Пэт сказал мне:

Когда девицы проходили мимо нас, он совсем разошелся и издал длинный неприличный звук, и я тогда только сообразил, что это не телепатия, потому что рыжие как-то напряглись и пошли быстрее. Раздались неуверенные смешки, а мистер Говард быстренько вернулся к делу, словно ничего такого не случилось. Тем временем я ругал Пэта.

Мистер Говард сказал, чтобы мы приходили завтра в обычное время и тогда представитель Фонда объяснит нам все подробности. Он предложил, чтобы мы приходили со своими адвокатами или (те из нас, кому не было восемнадцати, каковых было больше половины) со своими родителями и их адвокатами.

Пэта, когда мы уходили, прямо распирало, но у меня энтузиазм куда-то испарился. Посреди речи мистера Говарда меня наконец осенило: одному из нас придется остаться, и я знал, кто это будет, так же точно, как то, что бутерброд всегда падает маслом вниз. Возможные лишние тридцать лет меня не очень привлекали. Какой смысл провести эти тридцать лет упакованным в вату? Для того, который остается, уже не будет никакого космоса, даже в пределах Солнечной системы… А я даже не был еще на Луне. Я сделал попытку чуть притушить энтузиазм Пэта и пояснее нарисовать ему картину, потому что будь я проклят, если на этот раз я безропотно возьму меньший кусок торта.

– Слышь, Пэт, мы про это дело будем тянуть спички. Или монету бросим.

– Чего? Про что это ты?

– Ты прекрасно понимаешь, про что это я.

Он только отмахнулся от меня и ухмыльнулся:

– Ты, Том, слишком много мельтешишь. Они составят команды так, как им хочется. Мы тут ничего решать не будем.

Я понял, что он решил лететь, и я понял, что я проиграю.