Тонька проснулась затемно, наспех умылась и побежала в ангар, прихватив с вечера заготовленный рюкзак.

Но как ни старалась дочь быть тише мыши, Седов услышал и шлепки босых ног по коридору, и грохот подкованных ботинок в прихожей: слишком беспокоился он о подросшей, но не обретшей осторожности дочери. Росла его марсианка егозой и непоседой, правила тихо презирала, во всем полагаясь на недюжинный свой интеллект. Все они такими были, детишки Марса в первом поколении, сыновья и дочери колонистов, но Седову казалось, что Тонька самая непослушная.

– Мы с малых лет ставили задачу выработать у «марсианских» детей привычку мыслить и действовать самостоятельно, – увещевала встревоженного отца психолог Марина. – Так что же вы хотите от Антонины? Она подросток, ей все интересно. Найдите девочке хобби, незаметно направьте энергию в, так сказать, мирное русло…

Внять совету специалиста Седов внял, а вот воплотить в жизнь не сумел: Тонька в пять лет нашла себе хобби и отступать от выбранной стези не планировала. Упрямая выдалась – вся в мать…

Это плохо – начинать день с мыслей о Лючии. С такими мыслями руки подрагивают и сердце стучит мелко и быстро, и нет сил завтракать, а хочется достать из ящика с носками припрятанную бутылку джина и припасть к горлышку, выжигая горе горькой, как проглоченные слезы, влагой. Седов потряс головой, но поздно: мысли не исчезли, затаились в уголке. Он всерьез подумал, а не позвонить ли Марине, которая без лишних сантиментов вытащила его из посттравматического пике и всегда была готова назначить внеочередной сеанс психотерапии.

«Вам пора самостоятельно справляться с приступами», – вспомнились слова Марины.

Конечно. «Инициатива и самодостаточность» – таков девиз города Мира, первого города под марсианским куполом. Догоним и перегоним!

Иронии Седов обрадовался. Хорошее чувство, позитивное. С ним можно и обойтись без помощи профессионала.

Седов потянулся к пульту и вывел на экран ангар, по которому деловито топала Тонька. Вот ведь егоза! На пескоход, значит, нацелилась. То-то вчера расспрашивала, невзначай карту подсовывала: маршрут строила. Седов, конечно, вида не подал, что разгадал хитрые маневры, но как же страшно было отпускать тринадцатилетнюю дочь в пустыню, в которой так просто и безоговорочно сгинула жена.

Инициативная и самодостаточная, психолог Марина определяла его нынешнее состояние как вариант нормы и советовала подавлять навязчивые проявления и ждать, пока «время вылечит». Выходит, пять лет – недостаточная пилюля для его травмы.

Седов подавил желание немедленно вскочить, заблокировать ангар, броситься бегом по дорожке из красного песка, схватить ребенка за руку, притащить домой, посадить рядом, спасти от всех возможных угроз. Нельзя, так нельзя! Так он сломает дочь, испортит ей жизнь навязчивым контролем, но насколько спокойнее было бы ему!

«Прогноз пыльных бурь…» – бормотало радио, но Седов его не слушал. Не мог. Слишком велико было желание садануть кулаком по гладкой столешнице, разбивая руку в кровь, а стол в щепы, связаться с радиостанцией и проорать изо всех сил: «Да что вы знаете о песчанках!» И плевать на гриф «Секретно» и прочие подписки.

«На самом деле не плевать», – устало подумал Седов и продолжил подавлять инстинкт наседки.

Меры к безопасности он принял: зачет по управлению пескоходом Тонька сдала в одиннадцать, и никого из курсантов не гонял он так придирчиво и яростно. Тряхнул стариной напоследок так, что остальные выпускники с неприкрытым ужасом косились на инструктора в отставке, заставляющего дочь проводить чуть ли не миллиметровые маневры. Зато Тонька выполнила все как ни в чем не бывало, только щеки рдели горделивым румянцем: во дали они с папкой!

Искин пескохода был запрограммирован на пять простых маршрутов с возвратом домой к ужину. Прошивку ей самостоятельно не взломать («Пока не взломать», – грустно додумал отец), а посторонних на их участок не пропустит УмКа, система «умный купол».

Хорошо бы, конечно, Тоньке приобрести полезную привычку просить разрешения, прежде чем взять пескоход и усвистеть в пустыню, но и так ничего страшного случиться не должно. «Прикатит девочка вечером, голодная и виноватая, зато полная впечатлений», – уговаривал себя Седов и чувствовал, что тревога понемногу отступает.

Вечером он, конечно, поворчит для порядку, но всерьез сердиться на дочь он не умел, и хитрая Тонька хорошо это знала. Тем и пользовалась! Усмехнувшись в усы, отец-наседка, кряхтя, выбрался из спального кокона. Все равно больше не уснуть.

За пять лет Седов привык занимать каждую минуту, чтобы не давать затаившемуся на окраине сознания ужасу прорываться сквозь оборону мелких бытовых дел. Словно пояс астероидов, простые мысли заслоняли его от последнего: «Иди сюда скорее!» – сказанного дрожащим от предвкушения открытия голосом Лючии. Через две минуты семнадцать секунд ее накрыло песчаной волной. Он ринулся на помощь и не успел, иначе быть бы Тоньке сиротой без обоих родителей.

Седов выпил кофе с белковым тостом, проверил увлажнители в грибницах, покормил дрожжи, ласково булькающие в ваннах, добавил света в гидропонной галерее: что-то сельдерей выглядел невеселым. Открытое земледелие на Марсе пока не справлялось с потребностями растущего города Мира, продукты с ферм под куполом по-прежнему ценились горожанами.

Над куполом сияли радуги, и Седов подумал было, что ничего красивее быть не может, но тут же передумал: может. Яблоневый сад под таким разным марсианским небом – вот что прекраснее во сто крат. Правда, до этого пока далеко, саженцы совсем маленькие, и приживается на открытых экспериментальных плантациях каждый пятый. Генетики обещают через год вывести усовершенствованный сорт, а пока можно любоваться переливающимися цветными дугами. «Cielarko», говорят эсперантисты, «небесная арка». В городе Мира широко распространен язык надежды, изобретенный в конце девятнадцатого века. Наверное, потому, что сам Марс был планетой надежды для первых колонистов, да и что там, для всего человечества. Интересно, думал ли Людовик Лазарь Заменгоф, что на его языке будет говорить первый марсианский город?

Обедать Седов не стал, пожевал сухпай на ходу. Зато на ужин заказал любимые дочерью бараньи тефтели и клюквенный кисель. Само собой, никаких баранов на Марсе не было, мясо давно выращивали в чанах. Названия блюд оставались данью традиции: молодое марсианское человечество не спешило рвать связь с земным прошлым.

Кухонный комбайн предложил дополнить меню салатом и яблочной запеканкой. Возражать Седов не стал: давно зарекся спорить с железякой. Самообучающаяся система знает его вкусы и понимает толк в здоровой пище, вот и пусть варганит.

Седов присел на крыльцо, достал из кармана трубку, набил ее имитацией табака со вкусом вишни и с удовольствием затянулся. Фермерские заботы вымотали его, как выматывали каждый день, позволяя смотреть на мир со спокойной отрешенностью давних крестьянских предков. Все чаще он задумывался, стоит ли так уж стремиться обратно в пустынную разведку. Может, отказаться от еженедельной психотерапии, выйти из резерва и просто жить здесь, под маленьким куполом в 50 километрах от города Мира… Седов знал, что не может. Как ни привлекательна была эта мысль, его цель – вернуться и найти подтверждение последним кадрам, которые он видел на мониторе связи с Лючией.

Желтоватое небо постепенно розовело, словно наливалось вишневой влагой, солнце катилось за горизонт, и облака переливались сначала медью, потом серебром. Постепенно красный оттенок растворился в синевато-сером, и солнце спряталось, мигнув напоследок золотым лучом.

Заслышав шум возвращающегося пескохода, умиротворенный Седов с трудом сделал обеспокоенное лицо и приготовился хорошенько отчитать непослушное чадо. Напомнить об ответственности перед родителем за собственную безопасность, например. Об ответственности за свою жизнь и технику. Да мало ли еще видов ответственности? Вот обо всем и напомнить. Оптом.

Чадо между тем не спешило. Да что там у нее? Это же какое терпение нужно на этого ребенка? Седов подавил раздражение и снова набил трубку. Ей же совестно, наверное. Вот и собирается с силами. Придется подождать.

Блудная дочь появилась из-за угла теплицы, преувеличенно бодро насвистывая. Делая вид, что все в порядке – «А что такого?» – Тонька прошествовала по тропинке и присела рядом. Седов многозначительно молчал.

– Пап, ну, это… – поерзала дочь: поняла – от нагоняя не отвертеться.

– Что – это? – приступил строгий отец. – Спросить можно было?

– А ты бы разрешил, да? – вскинулась дочь. – Я просила уже, а ты все: не время да не время.

– Так то когда было? Год назад то было, тогда и было не время!

Седов вдруг понял, что не хочет ругать дочь. Ну, взяла пескоход без спросу, покаталась, и что тут такого? Через пару лет вообще в космошколу улетит, и все. Там не побалуешься, там дисциплина.

– Пап, слушай, а ты мне теперь все разрешаешь? – вкрадчиво поинтересовалась Тонька, безошибочно почувствовав смену родительского настроения.

– Все… то есть как – все? Это ты о чем? – насторожился Седов.

Дочь вздохнула.

– Да так, ничего, пойдем ужинать, а?

Все сильнее подозревая неладное, Седов поднялся с крыльца и подал руку дочери:

– Прошу вас, fraulino!

Тонька рассмеялась, довольная, и церемонно вложила пальцы в широкую папину ладонь.

Седов забыл бы о вопросе дочери, не будь Тонька за ужином такой вежливой и внимательной. Она не ставила на стол локти, хотя раньше делала это, игнорируя замечания отца. Не крошила хлеб и не болтала с набитым ртом. Дочь была образцом поведения за столом, хоть картину пиши, и опытный папа нервничал все больше. А когда на брошенный вскользь вопрос: «Ну и как покаталась?» – Тонька ответила невнятным бормотанием, сопровождаемым поднятым большим пальцем, и быстро сменила тему на подготовку к школе, в душе Седова заорал сигнал тревоги. Он с трудом дождался, когда дочь доест, чмокнет его в слегка заросшую щеку и отправится спать, бросился к себе и уставился на монитор, так и показывающий внутренности ангара.

На первый взгляд все было в порядке, но если присмотреться, на носу пескохода определялся незапланированный предмет: бугорок около метра в высоту, накрытый противорадиационной попоной. Так как радиация сквозь купол не проникала, Седов сделал логичный вывод: бугорок Тонька прятала, и прятала именно от него, от отца родного, что ничего хорошего не предвещало.

Сжав руками виски, Седов прогнал подступающую панику.

– Ничего страшного, может, там сюрприз, милый сюрприз, только и всего, – уговаривал он себя, но интуиция подсказывала, что сюрприз под попоной таился отнюдь не милый.

Седов подождал еще немного: не только у него был острый слух. Несколько раз он чуть было не отправил в комнату дочери оптотаракана, чтобы убедиться, что утомленная Тонька дрыхнет без задних ног, но каждый раз передумывал. Три года назад он пообещал дочери никогда не шпионить за ней и с тех пор держал слово, иногда, правда, скрипя зубами.

«Доверие ребенка восстановить труднее, чем доверие взрослого, – одобряла его поведение Марина. – Для них доверие связано с уважением, даже где-то с восхищением взрослым. Они тяжело переживают разочарование и пока не умеют прощать. Таких обещаний лучше избегать, но так как вы его уже дали, придется держать…»

Проклиная собственную опрометчивость, немаленький, по-фермерски располневший Седов на цыпочках прокрался по коридору, добежал до ангара и сдернул с сюрприза попонку.

Такого он не ожидал даже от Тоньки. Он даже крякнул от неожиданности: на носу пескохода лежала песчанка.

На первый взгляд в рыжеватой фасолине размером с большой арбуз не было ничего устрашающего. Но Седов знал про фасолину две страшные вещи: во-первых, из одной такой взвилась песчаная буря, частицы которой за считаные минуты подчистую выжрали металлические части скафандра Лючии. Эта информация была передана им старшему по смене, вместе с доказательством – телом задохнувшейся жены. А во-вторых, эта штука была живая. Потому что Седов своими глазами видел на экране транслятора, как Лючия протянула руку и фасолина двинулась к ней, потянулась тупым концом, словно безглазой мордочкой, прежде чем развернуться в водоворот, на его глазах превратившийся в песчаную волну. Вот этого Седов не рассказал никому, потому что был опытным исследователем и циничной сволочью. Записывающее устройство в скафандре жены имело металлические части, вследствие чего доказательств его словам нет. Так что на фоне посттравматического синдрома его заявление о живых каменных фасолинах выглядело бы симптомом психического расстройства, а это тот самый диагноз, что даже под вопросом раз и навсегда ставит крест на надежде восстановиться со временем в пустынной разведке.

Седов осторожно обошел пескоход по дуге. Он был разведчиком, это помнило тело. Он был разведчиком, не одну тысячу миль марсианской пустыни намотавшим на гусеницы своего пескохода, и это помнил разум. Где-то на периферии сознания орала дурным ультразвуком паника, но это было неважно. Сейчас все его действия подчинялись одной цели: избавиться от песчанки.

Первые колонисты расставили на каждой ферме по лазерной пушке, «на случай падения метеоритов». Постепенно вокруг планеты поставили орбитальную защиту, которая успешно прошла испытания и была признана непробиваемой, и колонистов призвали сдать оружие. Отчего-то фермеры не поспешили исполнить приказ, а на все воззвания земного правительства отвечали уклончивым: «Да мало ли!»

Плюнув, местное марсианское правительство в обход директивы с Земли издало закон «О правилах хранения зарегистрированных лазеров», выдало владельцам изготовленные за счет местного бюджета сейфы и безжалостно оштрафовало нескольких нарушителей правил. В ангаре Седова тоже был сейф, и сейчас он бросился к нему и попытался открыть. Ключи в замках надо было повернуть одновременно в разные стороны, но от бешенства у Седова тряслись руки и никак не удавалось добиться необходимого уровня синхронности. Он выругался сквозь зубы и задышал глубоко, пытаясь успокоиться.

– Папа, ты что? Ты зачем?! – крикнула от двери Тонька.

«Небось не у одного меня ангар на мониторе маячит», – сделал вывод Седов, бросил гребаные ключи, повернулся к дочери и непедагогично заорал:

– Ты что, спятила? Ты зачем тварь эту под купол затащила? Жить надоело?

– Папа, это не живая тварь, это просто камушек! – воззвала к логике Тонька.

Седов увидел, как побледнела дочь, и понял: испугалась. Титаническим усилием он попробовал взять себя в руки. «Раз-два-три-четыре, вдох, четыре-три-два-один, выдох», – дышал он, как учила Марина, но гнев по-прежнему владел им. Зато теперь он понял, что ни за что не рискнул бы расстрелять фасолину из лазера: кто ее знает, вдруг это не уничтожило бы ее, а активировало. Так что с сейфом можно и не возиться. Хорошо!

– Давай его оставим, пап, а? Смотри, какой гладенький. Я его на клумбу положу, будет красиво. Ну пап, ну пап, ну пожалуйста! – зачастила Тонька, загораживая собой до поры безобидную тварь.

«Трындец. Говорила же Марина, что надо купить собаку», – подумал Седов, и его слегка попустило. По крайней мере, руки перестали ходить ходуном. «Нервы подбери, разведчик!» – скомандовал он сам себе и, как мог, спокойно заговорил с дочерью:

– Красиво, говоришь? Эта тварь может в любой момент стать песчаной бурей!

В глазах Тоньки заблестели слезы, и Седову стало стыдно. Подростку надо о ком-то заботиться: о сестре, братике или животине, только вот тяжело с земными животным на Марсе. Кошки и собаки трудно адаптируются, и карантинная служба следит за ними почище полиции: при малейших признаках патогенной мутации уничтожает без сантиментов. Вот и пожалел, называется, ребенка, уберег от возможной потери…

– Дети должны обретать и терять, это опыт, необходимый для правильного развития, поймите же! – увещевала его Марина.

«Вот бы ее сейчас сюда», – злорадно подумал Седов и присел на бочку с жидким азотом.

– Bonvolu, папа! – выкрикнула Тонька сквозь слезы.

Bonvolu – это вам не простое «пожалуйста». Родственники не разговаривают на эсперанто: зачем, если у них и без того общий язык? «Пожалуйста» на эсперанто означало, что дочь потеряла надежду и сейчас он для нее такой же чужак, как, к примеру, математичка мадам Льюма. Холера!

Единственное решение, которое Седов видел, было простым, как двери: отнести рыдающую Тоньку в дом, запихать в кокон и сидеть рядом, пока не успокоится, а потом завести пескоход и отвезти фасолину поглубже в пустыню. Но отцовская интуиция орала в полную мощь: сделать так – значит потерять доверие дочери на долгое время, а может, и навсегда.

С удивлением Седов рассматривал тварь. Здесь, в ангаре, она не казалась ни живой, ни опасной. Такой себе гладкий камушек в золотистых прожилках на гладкой рыжей поверхности. Может, чуть теплый камушек, а может, так только кажется.

Сейчас Седову показалось, что его гипотеза – полная чушь и он на самом деле сдвинулся после гибели жены. Но он вспомнил, что позвала его Лючия, явно желая показать что-то необычное. Звала она таким тоном, будто нашла нечто потрясающее, небывалое. Например, живую тварь в марсианской пустыне. Седов знал, что для старшего по смене «я хорошо знал свою жену» – не аргумент, но для Седова-то как раз аргумент!

Тонька подошла к фасолине и погладила ее, как гладят кота или собаку, и Седов резко выдохнул. Он понял, что, не отдавая себе в том отчета, его марсианка притащила песчанку не как сувенир. Она чувствовала в ней живое существо.

Он предпринял еще одну попытку вразумить дочь:

– Прости, маленькая. Этот камень оставить никак нельзя, он опасен. В любой момент из него может подняться песчаная буря, которая пожрет весь металл, и придется нам с тобой в скафандрах топать до города, а потом восстанавливать ферму. «Может, и хорошо, – вдруг подумал Седов. – Вне очереди заменю весь металл на пластик, буду жить, как король, в полной безопасности…»

– Ладно, папа, – сдалась Тонька. – Давай его отвезем, где был.

– Кстати, а где ты его взяла? – невинно поинтересовался Седов.

Тонька покраснела и спрятала лицо поглубже в капюшон, и Седов понял, что искин она все же взломала. Талантливая девочка!

– Та-а-ак, – начал он, сурово сдвинув брови. – И где? Как глубоко в пустыню забиралась, негодяйка?

– Папа, пожалуйста, – всхлипнула Тонька. – Я его завтра отвезу.

Ну вот что с ней делать? Не ругать же и без того расстроенную девочку.

– Спать ложись! – скомандовал отец, проигнорировал просительный взгляд Тонькиных глазищ и решительно погрузил фасолину в кабину пескохода.

Седов набрал на экране искина вчерашний маршрут и двинулся в глубину ночной пустыни, тихо бормоча ругательства. Конечно, он заблокирует искин, но сколько времени понадобится талантливой девочке, чтобы снова взломать бортовой компьютер? Кто их знает, этих детей Марса в первом поколении. Инициативных, мать их, и самодостаточных.

Сам Седов вырос на Земле, и с Лючией познакомился там же. Молодые и полные амбиций, они готовились к первой своей экспедиции на Марс и не подозревали, что Красная планета околдует их и научная станция станет их первым семейным гнездом.

Лючия была одержима поясом астероидов.

– Углеродные, силикатные и металлические – это приблизительная классификация, даже и не классификация вовсе, так, прикидка без местности, – рассказывала она. – Там наверняка десятки, а то и сотни разновидностей! Ван Ваныч нацелился на Цереру, но мне нравится Веста. Я прямо чувствую, что Веста – самая загадочная из крупняков!

Ван Ваныч был профессором и начальником космогеологов. И хоть был он сутуловат и рыжебород, что для подтянутого инструктора по вождению пескохода Седова ни в какие ворота не укладывалось, молодой супруг порой ревновал к нему свою прекрасную Лючию.

– Моя весталка, – говорил он и закрывал рот жены поцелуем: только так можно было отвлечь ее от астероидов.

Из-за него Лючия бросила свои телескопы и кабинетные расчеты, таинства картографии и вершины большой астрономии. Вместе они прошли курс обучения и вошли в исследовательскую группу, изучающую марсианскую пустыню. Если бы только Седов знал, что четырнадцать лет спустя из невинного камушка-фасолины взовьется песчаный вихрь и для Лючии все закончится! А для него закончится все, кроме Тоньки.

«Знал бы, и что? От судьбы не уйдешь», – подумал вдруг Седов и замер.

Неожиданная, непривычная мысль эта словно сгладила, притушила немного загнанное в глубину души отчаяние, сводя его к тихой грусти.

В бедро бывшего, ныне в бессрочном отпуске по состоянию здоровья, разведчика ткнулась лежащая на соседнем сиденье песчанка, и на миг Седову показалось, что его утешают. А потом показалось, что он все-таки спятил.

Вернувшись, Седов постарался не замечать распухший от слез нос дочери, но с разговорами не лез – понимал. «Кажется, придется рискнуть завести собаку», – подумал он.

Тонька спряталась в своей комнате, шуршала там фольгой: утешалась земным шоколадом. Верное средство!

Два месяца прошло, как один день. Первое время Седов все поглядывал на экраны, опасаясь новых выходок Тоньки, но она как будто успокоилась, стала тише и взрослее, что ли, не взбрыкивала больше, не удирала тайком. Возможно, впервые столкнувшись с непоколебимой решимостью отца, Тонька изменилась. Седов надеялся, что в лучшую сторону. «Выросла малышка», – думал он с легкой грустью. Скоро дочь закончит марсианскую школу в городе Мира и подаст документы в космошколу на орбите. Оттуда отпускать будут только на каникулы и навещать разрешат раз в месяц по расписанию, эх.

Лето подходило к концу, нужно было готовиться к занятиям. Тонька дочитывала литературу по списку, решала какие-то «дополнительные логарифмы на смекалку» и ездила в город погулять с возвращающимися с Земли и Венеры друзьями. Близился четырнадцатый день рождения дочери, и втайне от нее Седов просматривал каталоги, консультировался с кинологами и мучил вопросами генетиков: подбирал породу собаки, стремясь свести риск к минимуму.

Он откладывал визиты к психотерапевту, отделываясь консультациями по визиофону, но Марина и не настаивала. По то и дело возникающему особому выражению профессиональной удовлетворенности в ее глазах Седов понимал, что идет на поправку, и пребывал в легкой, тщательно скрываемой даже от себя самого эйфории.

Седов спал с блаженной улыбкой на лице, когда вой сирены разорвал ночную тишину. Он выпрыгнул из кокона, босиком пронесся по коридору, за что попало ухватил перепуганную Тоньку и рванул в убежище, за ненадобностью давно переделанное под погреб для хранения удобрений и вкусовых добавок для дрожжей.

«Надо было отправить ее на каникулы на Землю!» – думал Седов, скатываясь по литым ступеням и пинками расшвыривая приваленные к люку пакеты с компостом.

Открыв крышку, он швырнул дочь внутрь, запрыгнул сам и закрутил запоры. Рев сирены остался снаружи.

Тонька врубила генератор, огляделась и подытожила:

– Темно и пыльно. Что случилось, пап?

Седов возблагодарил лень, а может, паранойю, не позволившую ему демонтировать мониторы в убежище.

– На купол надейся, а сам не плошай, – пробормотал он, подключаясь ко внешним датчикам. – Сейчас посмотрим, малышка.

На их ферму надвигался упругий песчаный смерч. Такое испытание их убежище вполне может выдержать. А может, и нет, но об этом думать Седов не будет, как не будет вспоминать ждущую его на той стороне Лючию. Он должен позаботиться о Тоньке! Но как?

С минуту Седов горько жалел об оставшемся в ангаре лазере, пока не сообразил, что здесь, в укрытии, лазер никак не поможет. А потом его окатило ледяной волной: скафандров в убежище тоже не было. Освобождая место под коробки с пищевыми концентратами, он вынес их в ангар. Выходит, еды у них достаточно, чтобы дождаться спасателей из города Мира, дверь обита толстым, очень толстым слоем пластика, вода, кажется, есть, а что с кислородом?

Уже понимая, что совершил непоправимое, Седов посмотрел на индикатор кислородного резервуара и тихо застонал. Полчаса. У них было полчаса, и за это время никакая экспедиция не успеет добраться до их фермы.

– Все хорошо, пап? – спросила Тонька.

Седов почувствовал, как вокруг запястья сомкнулась в ободряющем пожатии влажная ладошка, и сердце его сжалось от восхищения и нежности. Храбрая девочка! Ведь это он должен ее успокаивать и утешать.

– Прорвемся, малыш, – сказал Седов как можно убедительнее и пожал руку дочери в ответ.

Оставалось только надеяться, что это обычная песчаная буря, которая не интересуется гастрономической ценностью металлических частей купола, например. Купола, под которым у них есть воздух и защита от радиации.

Надежда продержалась недолго: на мониторе отлично было видно, как тугой столб песка поглотил алюминиевый флюгер. Седов повернулся к дочери. Девочка, не отрываясь, смотрела на монитор и повторяла как заведенная:

– Vane! Vane!

На языке надежды его дочь отчаянно повторяла одно слово: «Напрасно».

Седов изо всех сил ударил себя кулаком по лбу. Осел, идиот! Надо было бежать к ангару, заводить пескоход и рвать к городу Мира, а он запер их в заботливо выкопанной, хорошо укрепленной и оснащенной мониторами могиле! Он убил дочь, вот что он сделал, пытаясь ее спасти.

Седов стиснул зубы и напомнил сам себе об ответственности родителей перед детьми. Он должен найти выход!

Всем телом Седов чувствовал нарастающую мелкую вибрацию: чуда не будет, буря двигалась к ним.

– Пап, – сказала Тонька дрожащим голосом. – Ты только не ори, пап, у меня есть идея.

Она прошла за ящики с концентратами, повозилась там и выкатила к ногам Седова рыжеватую фасолину. Опешивший Седов не нашел ничего лучше, чем спросить слегка осипшим голосом:

– Откуда она здесь?

«Ничего в мире не происходит просто так, – говорила Марина. – Это слабое утешение, я понимаю, но вы просто верьте, что во всем есть смысл. Так намного легче!»

Бедная девочка, она смотрела на него васильково-синими глазами, полными искреннего желания помочь. «Как? Чем ты можешь помочь мне, маленькая? Что видела ты в жизни с высоты своих двадцати пяти, из которых я, сорокалетний, кажусь тебе унылым стариком, не желающим расстаться со своим прошлым?» Земля – это тоже прошлое. Пройдет время, и их дети, новое марсианское человечество, заведут себе свое, марсианское прошлое, и кто знает, может, тогда полетят корабли к далеким звездам, потому что, только накопив багаж прошлого, можно оттолкнуться в будущее, иное, о котором ничего не известно, кроме того, что оно есть.

Будет! Теперь, кажется, будет.

Седов понял дочь с полуслова. Он подхватил песчанку и бросился к двери, принялся откручивать старомодный запорный вентиль.

– Быстрее, быстрее, – бормотал он.

На тяжелое стальное колесо легли тонкие девчачьи руки и принялись тянуть и крутить. Седов впервые заметил, какой сильной стала его дочь. «Инициативной и самостоятельной», – даже сейчас не удержался от иронии внутренний голос.

Он выскочил из убежища и бросился к ангару. Влетел, чуть не высадив дверь, запрыгнул в скафандр. Легкий, без металлических деталей: благодаря его докладной под грифом «Секретно» у всех марсиан теперь были такие. «Когда-нибудь все пескоходы лишатся металлических деталей», – подумал Седов и принялся запаковываться. Подвигавшись на пробу в готовом к работе скафандре, он взял песчанку и вышел навстречу буре.

Кто мог знать, сработает ли их дурацкая идея? Седов стоял и ждал, стараясь не думать ни о чем. Как охотник поджидает добычу, выждал он, когда буря приблизится на расстояние броска, а дождавшись, швырнул в нее песчанку.

Сначала не происходило ничего, и Седов решил, что проиграл. Но тут песчанка слегка вытянулась и изогнулась, словно оглядываясь. Седову показалось, что некто внимательный и недоверчивый ощупал его с ног до головы цепким взглядом и, словно удовлетворившись, кивнул. А потом фасолина развернулась, выпустив густую тонкую струйку песка, и раскрылась, как цветок со множеством острых тонких лепестков. Лепестки закрутились по краям и потянулись вверх, переплелись, сливаясь, и вот уже второй смерч поднялся над красной пустыней.

Смерчи двинулись навстречу друг другу. Какое-то время казалось, что их траектории не совпадут, но они вдруг изогнулись, словно почуяв друг друга, качнулись навстречу и слились в единое целое. Три минуты двадцать восемь секунд они стояли неподвижно, скручиваясь в тугой плотный канат из бешеных песчинок, а потом опали разом, оставив вместо себя медленно оседающую песчаную тучу. Через час от тучи не было и следа, лишь несколько рыжеватых фасолин остались лежать на месте отбушевавшей стихии.

Слегка пошатываясь, Седов двинулся под купол.

«Инициативная девочка, – думал он, печатая шаг. – Талантливая девочка. И самостоятельная. И, что главное, удачливая. А если бы не повезло?»

На сей раз Седов твердо намеревался устроить дочери хорошую взбучку несмотря ни на что.

Зареванная Тонька ждала его в ангаре, скромно присев на гусеницу пескохода.

– Антонина! – строго проговорил Седов. – Как ты могла?

– Папа, ты что, не знаешь, что мы в ответе за тех, кого приручили? – парировала дочь не слишком уверенно.

– Хотел бы я знать, как тебе удалось приручить каменную фасолину! – взвился Седов.

– А знаешь, пап, – сказала Тонька совсем тихо. – Ты только не думай, что я сошла с ума… Мне показалось, что она живая.

– Значит, так, – сказал строго Седов. – Никакой собаки тебе не будет.

Тонька молча шмыгнула носом.

– Я тебе на день рождения пескоход подарю, – заключил Седов. – Новой модели, усовершенствованный. Пластик и стекло, и никакого металла!

Инициативная и самостоятельная, Тонька молча бросилась ему на шею и уткнулась распухшим от слез носом.