Дэй

Мы садимся в Ламаре, штат Колорадо, точно по расписанию. Стоит холодное дождливое утро. Рейзор уходит со своим отрядом. Мы с Каэдэ ждем в темном лестничном пролете, куда попали через заднюю дверь кабинета Рейзора. Наконец звуки снаружи стихают, бо́льшая часть экипажа покидает воздухолет. На выходе обходится без проверки — без сканирования пальцев и предъявления документов, так что мы можем сойти по пандусу сразу за последними солдатами. Мы смешиваемся с толпой военных, которые прибыли на фронт, чтобы сражаться за Республику.

Корка ледяного дождя покрывает плацдарм, мы выходим из пирамидального дока в немыслимую серость дня. Небо затянуто бурлящими грозовыми тучами. Вдоль улицы, залитой потрескавшимся бетоном, в обоих направлениях тянутся зловещие ряды посадочных доков — огромных черных пирамид, скользких от ледяного дождя. Воздух застоялый и влажный. По улице туда-сюда курсируют набитые солдатами джипы, раскидывая по асфальту грязь и гравий. У местных солдат по глазам от уха до уха нанесена широкая черная полоса. Вероятно, какая-то идиотская военная мода. Впереди вырисовываются очертания города — серые небоскребы, которые, видимо, используются как казармы; некоторые с ровными стенами и затонированными стеклянными окнами, другие в щербинках и ямках, словно их постоянно обстреливают из гранатометов. Некоторые превратились в прах и руины, у других осталась одна стена, устремленная в небо, словно сломанный монумент. Никаких тебе милых домиков, лужаек и пастбищ с овечками.

Мы быстро шагаем по улице, подняв жесткие воротники в бесполезной попытке защититься от дождя.

— Город что — бомбили? — вполголоса спрашиваю я у Каэдэ.

Зубы с каждым словом отбивают дробь.

Каэдэ открывает рот в напускном удивлении:

— Ой-ой. Да ты просто гений! Ты в курсе?

— Не понимаю. — Я разглядываю разваливающиеся здания на горизонте. — Откуда здесь следы артиллерии? Там дальше и в самом деле идут бои?

Каэдэ подается ко мне, чтобы другие солдаты на улице нас не слышали:

— Колонии ведут активные действия на этой части границы. Знаешь, сколько уже лет? Мне семнадцать было, когда они начали. В общем, не первый год. Они, вероятно, на добрую сотню миль продвинулись за ту линию, которую Республика называет границей Колорадо.

Правда после многих лет постоянной бомбардировки пропагандой потрясает.

— Ты хочешь сказать, что Колонии выигрывают войну? — спрашиваю я, понизив голос.

— Уже некоторое время. Ты только узнал? Еще пара лет, парень, и Колонии будут у тебя на заднем дворе.

В голосе Каэдэ слышится отвращение. Может, у нее какая-то давняя неприязнь к Колониям.

— Думай, как хочешь, — бормочет она. — Я здесь ради денег.

Я размышляю над ее словами. Колонии станут новыми Соединенными Штатами. Неужели война после стольких лет все же подходит к концу? Я пытаюсь представить себе мир без Республики — без Президента, Испытаний, чумы. Колонии — победитель. Нет, это так хорошо, что не верится. А если удастся убить Президента, победа может приблизиться. Я очень хочу вытянуть из Каэдэ еще что-нибудь, но та шикает на меня, едва я успеваю открыть рот. Дальше мы шагаем молча.

Через несколько кварталов мы поворачиваем и идем вдоль двух железнодорожных путей. Кажется, проходим чуть не милю. Наконец останавливаемся на углу улицы вдали от казарм, здесь, в тени полуразрушенного здания, царит полумрак. Время от времени мимо бредут одинокие солдаты.

— Боевые действия приостановлены, — шепчет Каэдэ, глядя, прищурившись, вдоль путей. — Вот уже несколько дней. Но скоро все начнется снова. Ты еще порадуешься, что примкнул к нам, — когда посыплются бомбы, никто из солдат Республики не сможет похвастать такой роскошью, как подземное укрытие.

— Подземное укрытие?

Но внимание Каэдэ уже переключилось на солдата, идущего прямо на нас вдоль путей. Я мигаю, чтобы стряхнуть воду с ресниц, стараюсь приглядеться к нему получше. Он одет так же, как мы, — в мокрый кадетский мундир с диагональной лентой, закрывающей часть пуговиц, и единственной серебряной полоской на каждом плече. Его темная кожа влажная от дождя, короткие кудряшки прилипли к голове, дыхание клубится белыми облачками. Он приближается, и я вижу, что глаза у него до жути бледные. Бледно-серые.

Он проходит мимо, никак не реагируя на нас, лишь подает едва заметный знак Каэдэ — раздвигает пальцы на правой руке буквой V.

Мы пересекаем железнодорожные пути и шагаем еще несколько кварталов. Здесь здания стоят почти вплотную друг к другу, а улицы такие узкие, что разойтись на них могут лишь два человека. Вероятно, прежде здесь жили гражданские. Многие окна выбиты, кое-какие закрыты драными полотнищами. За ними в свете мигающей свечи я вижу человеческие тени. Если ты живешь в этом городе, не будучи военным, делать ты должен то же, что когда-то делал мой отец, — готовить, убирать и обслуживать солдат. Отец, вероятно, жил в таком же убожестве, когда наступил его черед отправляться на фронт.

Каэдэ прерывает поток моих мыслей, резко сворачивая в темный, узкий проулок.

— Давай шевелись, — шепчет она.

— Эй, забыла, с кем говоришь?

Она игнорирует мой вопрос, опускается на колени у стены рядом с металлической решеткой, вытаскивает здоровой рукой крохотный черный прибор и быстро проводит им по металлическому краю. Проходит секунда, после чего решетка поднимается на двух шарнирах и беззвучно отъезжает в сторону, открывая черный проем. Как я понимаю, решетку намеренно состарили и испачкали, на самом деле она скрывает потайной вход. Каэдэ опускает внутрь ноги и прыгает. Я за ней. Мои ботинки плюхаются в лужу, а решетка наверху становится на место.

Каэдэ хватает меня за руку и ведет по туннелю. Дух здесь застоялый — старый камень, сырость и ржавый металл. Ледяная вода капает с потолка на мои промокшие волосы. Мы проходим всего несколько футов и резко поворачиваем направо, теперь в туннеле едва ли не полная темнота.

— Почти во всех прифронтовых городах имелись целые мили таких туннелей, — шепчет Каэдэ в темноте.

— Правда? А для чего?

— Ходят слухи, что через старые туннели восточные американцы, спасаясь от наводнений, пытались проникнуть на запад. Еще до начала войны. Так что все туннели проходят под линией фронта между Республикой и Колониями. — Каэдэ делает скользящее движение рукой, правда я едва его вижу в сумраке. — После начала войны оба противника стали использовать их в оборонительных целях, а потому Республика уничтожила все входы со своей стороны. Так же поступили и Колонии. Патриотам удалось тайно откопать и восстановить пять. Мы воспользуемся туннелем между Ламаром…

Каэдэ делает паузу и показывает на протекающий потолок.

— …и Пьеррой. Есть такой город неподалеку.

Я пытаюсь вообразить, как туннель выглядел прежде, когда не существовало ни Республики, ни Колоний, а была единая страна, занимавшая почти всю Северную Америку.

— И никто не знает об этих сооружениях?

Каэдэ фыркает:

— Думаешь, мы могли бы ими пользоваться, знай о них Республика? Даже Колонии не знают. Но они очень важны для акций Патриотов.

— Значит, Колонии финансируют вас?

Каэдэ чуть улыбается:

— Кто еще может себе позволить содержание таких туннелей? Я не видела наших спонсоров — с ними контактирует Рейзор, но деньги поступают, значит они удовлетворены тем, что мы делаем.

Некоторое время мы идем молча. Глаза уже привыкли к темноте, я вижу ржавчину на стенах. Струйки воды прорисовали узоры на металлических сводах.

— Ты рада, что они выигрывают войну? — спрашиваю я спустя несколько минут в надежде, что Каэдэ готова продолжить разговор о Колониях. — Они ведь практически вышвырнули тебя из страны. Почему ты вообще захотела уехать?

Каэдэ издает горький смешок. Шлепанье наших ботинок, расплескивающих воду, эхом отдается по туннелю.

— Пожалуй, я здесь счастлива, — говорит она. — А какие есть варианты? Наблюдать, как выиграет Республика? Скажи мне, что лучше? Но ты вырос в Республике. Кто знает, какие у тебя представления о Колониях. Может, ты считаешь, что там рай земной?

— А есть основания думать иначе? — отвечаю я. — Отец рассказывал мне о Колониях. Он говорил, что там города залиты электрическим светом.

— Твой отец работал на Сопротивление?

— Не уверен. Вслух он ничего такого не говорил. Но мы все считали, что он занимается чем-то в этом роде за спиной Республики. Он привозил всякие… штуковины, связанные с Соединенными Штатами. У обычного человека такие вещи вряд ли увидишь. Он говорил, что хочет всех нас вывезти из Республики. — Я замолкаю, погрузившись на несколько секунд в воспоминания; медальон на шее тяжелеет. — Думаю, я так никогда и не узнаю, что было у него на уме.

Каэдэ кивает:

— Понимаешь, я выросла на Восточном побережье Колоний у самой Южной Атлантики. Я не бывала там много лет… и теперь вода наверняка отвоевала у берега еще десяток футов. Но я поступила в воздухоплавательную академию и стала одним из самых многообещающих пилотов.

Я недоумеваю: если в Колониях нет Испытаний, как же они отбирают людей в свои школы?

— И что случилось потом?

— Убила одного типа, — отвечает Каэдэ.

Она говорит будто о самой обыденной вещи. В темноте она приближается вплотную и смело заглядывает мне в лицо.

— Что такое? Нет, не спеши записывать меня в убийцы — это произошло случайно. Он завидовал мне, любимице наших летных инструкторов, а потому попытался столкнуть меня с воздухолета. Я сильно повредила глаз во время нашей стычки, а потом нашла этого гада в раздевалке и врезала как следует. — Каэдэ с отвращением сплевывает. — Оказалось, что я слишком сильно приложила его по голове, он так и не очухался. Спонсор после этого происшествия, запятнавшего мою репутацию в корпорации, отказался от меня. Но не потому, что я кого-то убила. Кому нужен одноглазый наемник — пилот истребителя? Мне даже операция толком не помогла.

Она останавливается и показывает на свой правый глаз:

— Повреждение оказалось серьезным. Я стала бракованным товаром. Моя стоимость резко упала. Как бы то ни было, после того как от меня отказался спонсор, из Академии меня исключили. Откровенно говоря, обидно. Из-за того негодяя отчислили с последнего курса.

Мне не совсем понятны некоторые слова Каэдэ — корпорация, наемник, — но я решаю спросить о них попозже. Я наверняка буду все больше и больше узнавать о Колониях. А пока я хочу узнать побольше о людях, на которых работаю.

— И тогда ты примкнула к Патриотам?

Каэдэ беспечно отмахивается от меня и вытягивает вперед руки. Тут я вспоминаю, какая она высокая, какие широкие у нее плечи — не у́же моих.

— Откровенно говоря, Рейзор мне платит. Иногда даже удается полетать. Я здесь, приятель, ради денег, и пока мне платят, я буду из кожи вон лезть, чтобы возродить Соединенные Штаты. Если из-за этого рухнет Республика — отлично. Если в результате победят Колонии, черт их забери, — тоже неплохо. Пусть уже закончится война и начнутся Соединенные Штаты. Пусть люди заживут нормальной жизнью. Вот что меня волнует.

Ничего не могу с собой поделать, но все это кажется мне забавным. Каэдэ пытается выглядеть неангажированной, но, очевидно, она гордится Патриотами.

— Знаешь, ты, похоже, нравишься Тесс, — говорю я. — А значит, ты хорошая девчонка.

Каэдэ разражается непритворным смехом:

— Должна признать, она такая лапочка. Я рада, что не убила ее в том уличном бою. Еще увидишь — нет ни одного повстанца, кому она бы не понравилась. Ты сам не забывай время от времени проявлять немного любви к своей маленькой подружке. Я знаю, ты втрескался в Джун, но Тесс влюблена в тебя без памяти. Если ты сам еще не допер.

Улыбка сходит с моего лица.

— Пожалуй, я никогда не думал о ней в таком ключе, — бормочу я.

— По-моему, с ее-то прошлым она заслуживает хоть чуточку любви.

Я протягиваю руку и останавливаю Каэдэ:

— Она рассказывала тебе о своем прошлом?

— А тебе никогда не рассказывала? — недоуменно смотрит на меня Каэдэ.

— Мне ничего не удалось из нее вытянуть. Она всегда уходила от разговора, и я в конечном счете отступал.

Веселость мигом слетает с ее лица.

— Вероятно, она не хочет, чтобы ты ее жалел, — говорит Каэдэ. — Она была самой младшей из пятерых. Кажется, ей тогда только исполнилось девять. Родители не могли прокормить их всех, а потому как-то вечером выставили ее из дома и больше не впустили. Она еще много дней приходила и стучалась в дверь.

Не могу сказать, что я слишком уж удивлен. Республика так ленива, когда речь заходит о детях-бродягах, что редко кто из нас удостаивается ее второго взгляда. Кроме любви моей семьи, никакой иной опоры у меня не было в первые годы уличной жизни. Тесс явно лишили и этого. Неудивительно, что она так вцепилась в меня, когда я ее впервые встретил. Вероятно, я один во всем мире пекся о ней.

— Я не знал, — шепчу я.

— Ну, теперь знаешь. Держись за нее, вы хорошая пара. — Каэдэ ухмыляется. — Чертовы оптимисты. Ни разу еще не встречала такой жизнерадостной команды среди отребья трущобных секторов.

Я не отвечаю. Она, конечно, права: я никогда не задумывался, но мы с Тесс хорошая пара. Она всей душой понимает, откуда я вышел. Умеет поднять мне настроение в тяжелые дни. Ощущение такое, что она родилась в абсолютно счастливой семье, а не в такой, о которой только что рассказала Каэдэ. На сердце теплеет при мысли о том, с каким нетерпением я жду встречи с Тесс. Я иду туда, куда она. И наоборот. Мы одного поля ягоды.

А еще есть Джун.

Стоит подумать о ней, как у меня перехватывает дыхание. Собственная реакция чуть ли не смущает меня. Хорошая ли пара мы с Джун? Нет — именно это слово первым приходит в голову.

И все же.

Наш разговор выдыхается. Иногда я оглядываюсь через плечо, отчасти надеясь, что увижу свет, отчасти — нет. Темнота означает, что туннель не проходит под сливными тротуарными решетками на виду у прохожих. К тому же туннель, кажется, уводит нас все ниже и ниже. Стены сужаются, смыкаются вокруг, и я заставляю себя дышать ровно. Черт его побери, этот туннель. Чего бы я только ни отдал, чтобы снова оказаться под открытым небом.

Мы идем целую вечность, но наконец я чувствую: Каэдэ резко останавливается. Отзвук наших шагов по воде меняется, — кажется, теперь впереди твердая поверхность. Может быть, стена.

— Раньше здесь размещался бункер для отдыха беглецов, — поясняет Каэдэ. — От задней стены бункера туннель тянется до самых Колоний.

Она пытается открыть дверь маленьким рычагом, а когда ничего не получается, тихонько стучит по двери костяшками пальцев — сложный ритм десяти или одиннадцати ударов.

— Ракета! — выкрикивает она.

Мы ждем, дрожа от холода. Никакого ответа. Потом в стене появляется небольшой тусклый прямоугольник, и на нас, моргая, смотрят желто-карие глаза.

— Привет, Каэдэ. Воздухолет прибыл вовремя? — спрашивает девушка за дверью, потом замечает меня, прищуривается. — Кто твой друг?

— Дэй, — отвечает Каэдэ. — А теперь закрой рот и открой дверь. А не то я сейчас в ледышку превращусь.

— Проверить-то я должна.

Ее глаза осматривают меня с головы до ног. Удивительно, что она вообще что-то видит в такой темноте. Наконец прямоугольник света исчезает. Я слышу несколько бипов и второй голос. Стена отъезжает в сторону, и я вижу за ней узкий коридор с дверью в другом его конце. Прежде чем мы успеваем сделать хоть шаг, из-за стены появляются три человека и направляют пистолеты прямо в наши головы.

— Входите, — гавкает один из них — та самая девица, которая открывала окошко в стене.

Мы подчиняемся. Стена за нами закрывается.

— Пароль на эту неделю? — спрашивает она, громко щелкая жевательной резинкой.

— Александр Гамильтон, — нетерпеливо отвечает Каэдэ.

Теперь все три пистолета нацелены только в мою голову.

— Значит, Дэй? — Девица раздувает пузырь из резинки. — Точно?

Я не сразу понимаю, что второй вопрос адресован не мне, а Каэдэ. Та раздраженно вздыхает и ударяет девицу по руке:

— Да Дэй он, Дэй. Кончай уже.

Пистолеты опускаются. Я снова дышу, хотя и не заметил, как задержал дыхание. Впустившая нас девица показывает нам на вторую дверь, а когда мы доходим до нее, проводит маленьким прибором (вроде того, что есть у Каэдэ) по левой стороне двери. Раздается еще несколько бипов.

— Входите, — говорит она, потом, выставив подбородок, обращается ко мне: — Одно резкое движение — и я тебя пристрелю. И глазом моргнуть не успеешь.

Дверь отползает в сторону. Мы входим в большую комнату навстречу струе теплого воздуха. Помещение заполнено людьми, они оживленно переговариваются за столами и у мониторов, висящих на стенах. С потолка светят электрические лампочки, в воздухе висит слабый, но ощутимый запах плесени и ржавчины. Здесь человек тридцать-сорок, но комната кажется просторной.

Дальнюю стену украшает крупная проекция, в которой я тут же узнаю усеченную версию официального флага Патриотов — большая серебряная звезда с тремя серебряными буковками V под ней. С проекцией неплохо придумано: в случае опасности в любой момент можно отключить проектор и быстро ретироваться. На одни мониторы выведено расписание рейсов воздухолетов — такое же я видел на борту «Династии». На другие — изображения с камер наблюдения: кабинеты чиновников, общие планы улиц Ламара, палубы воздухолетов прямо во фронтовом небе. На одном мониторе непрерывно крутят пропагандистский ролик Патриотов для укрепления боевого духа, он слишком уж похож на республиканские поделки такого же рода; я читаю: ВЕРНЕМ СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ; потом: ЗЕМЛЯ СВОБОДНЫХ ЛЮДЕЙ; и еще: МЫ ВСЕ АМЕРИКАНЦЫ. На других экранах виды континентальной Америки, испещренные многоцветными точками, а на двух — карты мира.

Некоторое время я разглядываю карты. Никогда в жизни не видел карту мира. Думаю, в Республике и нет таких. Я рассматриваю океаны, омывающие Северную Америку, разобщенные островные территории, названные Южной Америкой, крохотный архипелаг с подписью «Британские острова», гигантские массивы земли под названием Африка и Антарктика, страну Китай (со скоплением маленьких красных точек, разбросанных в океане близ берега).

Вот какой он — настоящий мир, совсем не похожий на тот, что Республика показывает своим гражданам.

Все в комнате смотрят на меня. Я отворачиваюсь от карты и жду, что Каэдэ скажет что-нибудь. Она же пожимает плечами и хлопает меня по спине. Мой мокрый мундир хлюпает.

— Это Дэй.

Патриоты молчат, хоть я и вижу, как узнавание вспыхивает в их глазах при звуке моего имени. Потом кто-то присвистывает, снимая напряжение; раздаются смешки и фырканье, после чего большинство людей возвращается к своим занятиям.

Каэдэ проводит меня по лабиринту, образованному столами. Несколько человек собрались около какой-то диаграммы, другая группа распаковывает коробки, некоторые отдыхают — смотрят повтор мыльной оперы. Два повстанца сидят перед угловым монитором и постоянно меняются ролями в видеоигре, перегоняя колючего голубого монстра по экрану взмахами рук. Даже игра, вероятно, спрограммирована специально под Патриотов — все ее объекты голубые и белые.

Проходя мимо одного парня, я слышу смешок. У него грива крашеных светлых волос, темно-бронзовая кожа, широкие массивные плечи чуть наклонены вперед, словно он в любой момент готов прыгнуть. Из мочки уха вырван кусочек. Я понимаю, что это он и присвистнул несколько секунд назад.

— Так, значит, ты откопал Тесс? — спрашивает парень.

Я раздражаюсь, угадывая в нем какое-то высокомерие. Он с неприязнью оглядывает меня:

— Не понимаю, почему девчонка вроде нее связалась с таким шутом, как ты. Что, сдулся за несколько дней в республиканской тюрьме?

Я делаю шаг к нему и весело усмехаюсь:

— При всем уважении, я что-то не помню, чтобы Республика выпускала плакаты «разыскивается» с твоей физиономией, красавчик.

— Заткнись. — Каэдэ протискивается между нами и тыкает пальцем в грудь парня. — Бакстер, разве тебе не нужно готовиться к завтрашней операции?

Парень отворачивается.

— И все же я понять не могу, почему мы доверяемся любовнику этой республиканки, — гундосит он.

Каэдэ похлопывает меня по плечу — нужно идти дальше.

— Не обращай внимания на этого придурка, — говорит она. — Бакстер не фанат твоей подружки Джун. Возможно, он попытается подложить тебе свинью, так что попробуй с ним подружиться. Тебе придется с ним работать. К тому же он еще и неуловимый.

— Правда?

Странно: такой мощный парень — и в неуловимых. Но с другой стороны, его сила, наверное, помогает ему добираться туда, куда не могу проникнуть я.

— Правда. Ты опустил его в иерархии неуловимых. — Каэдэ ухмыляется. — А однажды сорвал операцию Патриотов, в которой он участвовал. Ты об этом даже не подозревал.

— Да? Какую именно операцию?

— Подрыв машины администратора Кайана в Лос-Анджелесе.

Ух ты, давненько я не сталкивался с Кайаном. Я и понятия не имел, что Патриоты в то же время планировали его устранить.

— Какая трагедия, — отвечаю я.

Бакстер упомянул Тесс, и я оглядываю комнату.

— Если ищешь Тесс, то ее здесь нет. Она с остальными медиками. — Каэдэ показывает на дальнюю часть комнаты с несколькими дверями в стене. — Возможно, в операционной — смотрит, как кому-нибудь зашивают рану. Она быстро учится, твоя Тесс.

Каэдэ ведет меня меж столов и людей, потом останавливается перед картой мира.

— Ты наверняка ничего подобного не видел.

— Нет, не видел.

Я разглядываю массивы суши, и мысль о том, что за границами Республики функционирует так много социумов, не дает мне покоя. В начальной школе нам внушили, что те государства, которые не контролирует Республика, деградируют и доживают последние дни. Неужели все эти страны доживают последние дни? Или же они нормально функционируют, даже, может, процветают?

— Для чего вам карты мира?

— Наше движение распространило такие повсюду, где правительства угнетают свой народ, — отвечает Каэдэ, скрестив на груди руки. — У нас вроде как повышается боевой дух, когда мы видим их на стенах.

Она замечает, что я, сосредоточенно нахмурив брови, разглядываю карту, и быстро проводит рукой по Северной Америке:

— Вот здесь Республика, мы все ее знаем и любим. А здесь — Колонии.

Каэдэ показывает на меньшую, более изрезанную часть суши к востоку от Республики. Я разглядываю красные кружочки в Колониях, обозначающие города: Нью-Йорк, Питсбург, Сент-Луис, Нэшвилл. Сияют ли они так, как говорил отец?

Каэдэ проводит рукой с севера на юг:

— Канада и Мексика строго соблюдают демилитаризованную зону между ними, Республикой и Колониями. В Мексике тоже немало Патриотов. А здесь у нас то, что прежде называлось Южной Америкой. Когда-то она тоже была громадным континентом. Теперь остались Бразилия, — она показывает на большой треугольный остров далеко к югу от Республики, — Чили и Аргентина.

Каэдэ весело поясняет, какими континенты были прежде и какими стали теперь. Норвегия, Франция, Испания, Германия и Британские острова раньше принадлежали к большой области, называвшейся Европой. Остальные европейцы, говорит она, бежали в Африку. В Монголии и России, вопреки заверениям учебников, народы не вымерли. Австралия прежде была единым континентом. Кроме того, существуют сверхдержавы. Китай громаден, плавучие метрополии построены исключительно на воде, и небеса над ними постоянно черны.

— Хай Чень, — добавляет Каэдэ, — Морские города.

Я узнаю, что Африка не всегда была процветающим, технологически развитым континентом, она постепенно строила университеты, небоскребы и принимала беженцев со всего мира. А Антарктика, хотите верьте, хотите нет, была когда-то необитаема и полностью покрыта льдом. Теперь же, как в Китае и Африке, там построены технологические столицы мира, а континент привлекает немалое число туристов.

— У Республики и Колоний, по сравнению с ними, высокие технологии в зачаточном состоянии, — сообщает Каэдэ. — Я хочу когда-нибудь посетить Антарктику. Там, говорят, шик-блеск.

Она рассказывает, что когда-то Соединенные Штаты были сверхдержавой.

— А потом началась война, и все лучшие мыслители в буквальном смысле стали искать места повыше. Ты знаешь, что нас затопило из-за Антарктики? Дела и без того шли неважно, а тут еще и солнце взбесилось и растопило весь лед на Южном полюсе. Потоп был такой, что нам с тобой и не представить. Миллионы погибли от перепада температуры. Вот, наверное, было зрелище! Солнце в конечном счете вернулось к норме, но климат — нет. Пресная вода смешалась с соленой, и все в мире изменилось.

— Республика ни о чем таком не сообщает.

— Да брось ты, — закатывает глаза Каэдэ. — Это же Республика. Зачем им сообщать? — Она показывает на маленький монитор в углу, транслирующий новостные заголовки. — Хочешь посмотреть, как выглядит Республика со стороны? Пожалуйста.

Я обращаю внимание на заголовки и тут понимаю: диктор говорит на незнакомом языке.

— Антарктический, — поясняет Каэдэ, когда я кидаю на нее вопросительный взгляд. — Мы принимаем один из их каналов. Ты читай заголовки.

На экране континент с высоты птичьего полета, на него наложен текст: АМЕРИКАНСКАЯ РЕСПУБЛИКА. За кадром женский голос, а в нижней части экрана бегущая строка, переведенный текст: «…найти новые способы коммуникации с крайне милитаризованным бандитским государством, в особенности теперь, когда передача власти новому Президенту Республики завершена. Африканский Президент Нтомби Оконджо сегодня предложил Объединенным нациям приостановить гуманитарную помощь Республике, пока не появится достаточно свидетельств подготовки мирного договора между изоляционистами и их восточным соседом…»

Изоляционисты. Милитаризованные. Бандитское. Я смотрю на эти слова. Я представлял себе Республику как совершенный образец силы, безжалостную, неудержимую военную машину. Каэдэ усмехается, видя выражение моего лица.

— Ну, Республика вдруг перестала казаться такой уж сильной? Хиленькое замкнутое государство, выпрашивающее международную помощь? Я тебе говорю, Дэй: нужно всего одно поколение для промывки мозгов, и люди будут убеждены, что реальности не существует.

Мы подходим к столу с двумя тонкими компьютерными блоками. Парень, который склонился над одним из компьютеров, мне знаком — он приветствовал Каэдэ на железнодорожных путях, сложив пальцы буквой V, тот, у которого темная кожа и светлые глаза. Каэдэ похлопывает его по плечу. Реагирует он не сразу. Допечатывает несколько строк текста, потом, подпрыгнув, садится на стол. Я ловлю себя на том, что восхищаюсь его грацией. Наверняка неуловимый. Он складывает руки на груди и терпеливо ждет, когда Каэдэ его представит.

— Дэй, познакомься — Паскао, — говорит она мне. — Он неоспоримый лидер наших неуловимых — очень, мягко говоря, хотел с тобой познакомиться.

Паскао протягивает руку, его бледные глаза впиваются в мои. Он улыбается во весь свой белозубый рот.

— Рад познакомиться, — говорит он возбужденной скороговоркой; на его щеках появляется румянец, когда я улыбаюсь в ответ. — Достаточно сказать, что мы все немало наслышаны о тебе. Я самый большой твой поклонник. Прям фанат.

Кажется, прежде никто не восхищался мной так открыто, разве что один парнишка из сектора Блуридж.

— Рад познакомиться с еще одним неуловимым, — отвечаю я, пожимая ему руку. — Мне наверняка найдется, чему у тебя поучиться.

Видя мое смущение, он выдает сатанинскую усмешку:

— Ой, тебе понравится каша, которую мы заварим. Можешь мне поверить: ты не пожалеешь, что к нам присоединился. Мы откроем новую эпоху в истории Америки. Республика даже не узнает, откуда ей нанесли удар.

Он возбужденно жестикулирует: сначала широко раскидывает руки, а потом будто бы развязывает узлы в воздухе.

— Наши хакеры последние несколько недель потихоньку перекоммутируют систему в денверской Капитолийской башне. Достаточно подсоединить проводок к громкоговорителю — и пожалуйста, мы ведем передачу на всю Республику. — Он хлопает в ладоши и щелкает пальцами. — Тебя услышат все. Похоже на революцию?

По мне, так это больше похоже на усложненный вариант моих действий в то время, когда я впервые столкнулся с Джун. Пытаясь добыть лекарство для Идена, я перекоммутировал громкоговорители на крыше дома. Но чтобы вещать на всю Республику?

— Да, будет забавно, — говорю я. — И что думаете транслировать?

Паскао смотрит на меня, удивленно мигая.

— Убийство Президента, конечно.

Паскао стреляет глазами в Каэдэ, та кивает, после чего он вытаскивает из кармана небольшой прямоугольный прибор.

— Мы будем снимать все до последней детали с того самого момента, как вытащим Президента из машины и немного постреляем в него. Наши хакеры будут наготове в Капитолийской башне с уже настроенными для трансляции экранами. Мы сообщим о победе всей Республике. Посмотрим, как они смогут нам помешать.

План настолько жесток, что у меня мурашки бегут по коже. Я вспоминаю, как снимали и транслировали на всю страну смерть Джона — мою смерть.

Паскао наклоняется ко мне, прикладывает руку к моему уху и шепчет:

— Но это даже не самое сладкое, Дэй. — Он отстраняется, и я снова вижу его зубастую улыбку во весь рот. — Хочешь знать, что на десерт?

Я напрягаюсь:

— Ну?

Паскао довольно складывает руки на груди:

— Рейзор считает, что Президента должен застрелить ты.