Джун

Не могу заставить себя еще раз посмотреть на Дэя, прежде чем покину его. Подручный Рейзора уводит меня от главного входа в пирамиду «Фараон», и я намеренно отворачиваюсь. Убеждаю себя, что так лучше. Если все пройдет хорошо, наша разлука будет недолгой. Беспокойство Дэя обо мне задело меня за живое. План Рейзора на мой счет представляется вполне выполнимым, но что-то может пойти не так. Скажем, вместо того чтобы отвести к Президенту, меня возьмут да и пристрелят на месте. Или свяжут по рукам и ногам, подвесят головой вниз и станут избивать до потери сознания. Я такое видела много раз. Может быть, я умру еще до конца дня, задолго до того, как Президент узнает, что я обнаружилась. Да мало ли что может пойти не по сценарию?

Поэтому, напоминаю я себе, нужно быть начеку. А если я посмотрю в глаза Дэю, от сосредоточенности и следа не останется.

Патриот проводит меня в пирамиду, потом мы идем по узким мосткам вдоль стены. Здесь шумно, кругом неразбериха. На нижнем уровне толкутся сотни солдат. Рейзор сказал, что меня поместят в одну из пустых казарм на первом этаже, где я якобы буду прятаться, прежде чем попытаюсь проскользнуть на РК «Династия». Когда республиканские солдаты выбьют дверь и ринутся меня арестовывать, я попытаюсь улизнуть. Вложу в эту попытку все свои силы.

Я ускоряю шаги, чтобы не отстать от проводника. Мы доходим до конца мостков, где через металлическую дверь (шириной пять футов шесть дюймов и высотой десять футов) можно попасть с основного этажа в коридоры первого. Проводник прикасается карточкой к двери. Раздается «бип», потом мигает зеленый свет, и дверь открывается.

— Когда за вами придут, окажите сопротивление, — едва слышно говорит мне повстанец.

Внешне он ничем не отличается от других солдат — прилизанные волосы и черная форма.

— Они должны поверить, что вы не хотите, чтобы вас поймали. Вы собирались сдаться где-нибудь близ Денвера. Ясно?

Я киваю.

Он переключается с меня на коридор, вскидывает голову, разглядывает потолок. Здесь установлен ряд камер наблюдения, всего их восемь штук, каждая направлена на одну из дверей казарменных помещений. Прежде чем войти в коридор, мой проводник вытаскивает карманный нож и срезает одну из сияющих пуговиц со своего мундира. Потом упирается в косяк спиной и ногами, подтягивается повыше.

Я окидываю взглядом коридор. Сейчас солдат нет, но вдруг они появятся из-за угла? Если меня схватят здесь, это не будет провалом (в конечном счете арест входит в наши планы). Но как быть с моим спутником?

Он дотягивается до первой камеры наблюдения, счищает ножом оплетку с проводов, берет сквозь ткань рукава металлическую пуговицу и прижимает ее к оголенным проводам.

Короткая вспышка, искры. К моему удивлению, все камеры разом гаснут.

— Как вам удалось вырубить все через одну?.. — шепчу я.

Повстанец спрыгивает на пол и делает мне знак поторопиться.

— Я хакер, — шепотом отвечает он на ходу. — Прежде я работал здесь в командном центре. Переналадил проводку под наши нужды. — Он гордо улыбается, показывая ровные белые зубы. — Но это ерунда. Вот подождите — еще увидите, что мы сделали с Капитолийской башней в Денвере.

Впечатляет. Если бы Метиас присоединился к Патриотам, он бы тоже стал хакером. Будь он жив.

Мы рысцой бежим по коридору, наконец повстанец останавливается у одной из дверей. Казарма 4А. Он вытаскивает карточку-ключ и касается ею панели доступа. Раздается щелчок, дверь приоткрывается. Внутри в полумраке видны восемь рядов коек и шкафчиков.

Хакер поворачивается ко мне:

— Рейзор хочет, чтобы вы ждали здесь — тут вас найдут нужные солдаты. Он имеет в виду определенный патруль.

Да, вполне логично. В подтверждение того, что Рейзор не хочет, чтобы меня избил до потери сознания случайный патруль.

— Кто?..

Но прежде, чем я успеваю закончить, он козыряет и прерывает меня:

— Мы все будем смотреть, как у вас идут дела. Удачи.

Он уходит. Спешно шагает по коридору, заворачивает за угол — я больше его не вижу.

Набираю в грудь воздуха. Я осталась одна. Теперь нужно дождаться солдат, которые меня арестуют.

Я быстро захожу внутрь и закрываю дверь. Полная темнота — ни окон, ни даже лучика света сквозь щель под дверью. То, что я спряталась именно здесь, не вызовет подозрений. Я не углубляюсь в помещение, уже зная, как тут все устроено: ряды коек и общий туалет. Просто прижимаюсь к стене рядом с дверью. Лучше оставаться здесь.

Протягиваю руку в темноте, нащупываю ручку двери. Ладонями измеряю расстояние от ручки до пола (три фута шесть дюймов). Вероятно, такое же расстояние от ручки до верхнего косяка. Я вспоминаю, как выглядит дверь из коридора, представляю, какое расстояние от дверного косяка до потолка. Должно быть, чуть меньше двух футов.

Хорошо. Теперь диспозиция ясна. Снова прижимаюсь к стене, закрываю глаза и жду.

Медленно тянутся двенадцать минут.

Вдруг откуда-то из дальней части коридора доносится собачий лай.

Я распахиваю глаза. Олли. Я бы узнала его голос где угодно — моя собака жива! Каким-то чудом пес выжил! Меня охватывают радость и смятение. Как, черт побери, он попал сюда? Я прижимаю ухо к двери, прислушиваюсь. Еще несколько секунд тишины. Потом снова лай.

Моя белая овчарка здесь.

Мысли мечутся. Олли мог оказаться здесь по одной причине: его привел патруль — патруль, который ищет меня. И есть только один человек, который додумался бы искать меня с помощью собаки, — Томас. Я вспоминаю слова хакера. Рейзор хотел, чтобы меня нашли «нужные солдаты».

Конечно, Рейзор имел в виду конкретный патруль и конкретного военного — Томаса.

Вероятно, коммандер Джеймсон поручила Томасу найти меня. А тот взял в помощь Олли. Но будь у меня выбор, я бы хотела, чтобы меня арестовал любой другой патруль, только не тот, в котором начальствует Томас. Руки начинают дрожать. Я не хочу видеть убийцу брата.

Лай Олли становится все громче. К тому же я различаю шаги и голоса. Томас в коридоре, он выкрикивает команды солдатам. Я стою затаив дыхание и напоминаю себе рассчитанные ранее цифры.

Они уже за дверью. Голоса смолкают, раздаются щелчки (снимают заряженное оружие с предохранителей, похоже, М-серия, стандартная).

Дальнейшее происходит словно в замедленной съемке. Дверь приоткрывается, внутрь проникает свет. Я подпрыгиваю и приподнимаю ногу — дверь надвигается на меня, я тихо ставлю стопу на дверную ручку. Солдаты с оружием на изготовку входят в комнату, а я хватаюсь за верхний косяк, опираясь ногой на ручку. Подтягиваюсь. Беззвучно усаживаюсь, словно кот, на двери.

Они меня не видят. Они, вероятно, не видят ничего, кроме темноты. Я в одно мгновение пересчитываю их. Томас возглавляет патруль, Олли идет рядом (к моему удивлению, пистолет Томаса остался в кобуре), а за ними группка из четырех солдат. За пределами комнаты остались еще солдаты, но я не знаю сколько.

— Она здесь, — говорит один, прижав палец к уху. — Сесть на воздухолет она никак не могла. Коммандер Десото подтвердил, что его человек видел, как она входила в пирамиду.

Томас молчит. Я наблюдаю, как он поворачивается, оглядывая темную комнату. Потом поднимает глаза на дверь.

Наши взгляды встречаются.

Я прыгаю вниз и валю его на пол. На мгновение меня охватывает слепая ярость, я и в самом деле готова голыми руками сломать ему шею. Это не составит труда.

Солдаты ждут команды, но среди гама и хаоса я слышу сдавленный голос Томаса:

— Не стрелять. Не стрелять!

Он хватает меня за руку. Почти удается вырваться и пробиться сквозь солдат к выходу, но кто-то сбивает меня с ног. Вихрем мундиров они наваливаются на меня, хватают за руки, волокут за ноги. Томас приказывает своим людям обращаться со мной осторожно.

Рейзор был прав касательно Томаса. Он хочет доставить меня к коммандеру Джеймсон живой.

Наконец они защелкивают у меня на запястьях наручники и с такой силой прижимают к полу, что я пошевелиться не могу. Надо мной нависает Томас.

— Рад снова видеть вас, миз Айпэрис. — Голос его дрожит. — Вы арестованы за нападение на солдат Республики, за беспорядки в Баталла-Холле и за дезертирство. Вы имеете право не отвечать на вопросы. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.

Я отмечаю, что он ни слова не говорит о пособничестве преступнику. Все еще делает вид, будто Республика казнила Дэя.

Они рывком ставят меня на ноги и ведут по коридору. Когда мы оказываемся на улице, довольно много солдат останавливаются и глазеют на нас. Люди Томаса бесцеремонно заталкивают меня на заднее сиденье патрульной машины, пристегивают мои запястья к дверям, а руки заковывают в кандалы. Томас садится рядом и приставляет пистолет к моей голове. Смешно. Джип везет нас по улицам. Два солдата, сидящих спереди, следят за мной в зеркало заднего вида. Они ведут себя так, будто я какое-то неосвоенное оружие, и в некотором роде, видимо, так и есть. Ситуация настолько нелепа, что меня разбирает смех: Дэй в форме солдата Республики расхаживает по борту РК «Династия», а со мной тут обращаются как с самым ценным пленником Республики. Мы поменялись ролями.

Всю дорогу Томас пытается не обращать на меня внимания, но я не свожу с него глаз. Он выглядит усталым, у него бледные губы и темные круги под глазами. На подбородке щетина, что удивительно само по себе — никогда не видела Томаса небритым. Вероятно, коммандер Джеймсон устроила ему взбучку за мой побег из Баталла-Холла. Может быть, его даже допрашивали.

Минуты текут медленно. Солдаты не произносят ни слова. Тот, кто за рулем, не отрывает глаз от дороги, все мы слышим только гул двигателя и приглушенные звуки улицы. И стук моего сердца. Со своего места я вижу джип, едущий впереди; в его заднем окне время от времени вспышкой мелькает белый мех, доставляя мне невыразимое счастье. Олли. Жаль, что он едет в другой машине.

Наконец я обращаюсь к Томасу:

— Спасибо, что не тронули Олли.

Я не жду ответа. Разве что: «Капитаны не говорят с преступниками». Но, к моему удивлению, он смотрит мне в глаза. Похоже, ради меня он готов нарушить протокол.

— Ваша собака оказалась полезной.

Олли — пес Метиаса. Гнев снова закипает во мне, но я гашу его. Ярость мне никак не поможет. Интересно, что он вообще оставил Олли в живых, ведь мог бы найти меня и без пса. Олли не полицейская собака, он не обучен искать людей по запаху. Он не смог бы учуять меня через полстраны. Только на очень небольших расстояниях от него есть толк. А значит, Томас не убил его по другим причинам. Потому что я ему небезразлична? Или… ему все еще дорога память о Метиасе? Эта мысль пугает меня. Я молчу, и Томас отводит взгляд. Наступает еще одна долгая пауза.

— Куда вы меня везете?

— Вас будут содержать в тюрьме Хай-Дезерт, а после допроса суд решит, что с вами делать.

Пора запускать в действие план Рейзора.

— Могу гарантировать, что после допроса суд отправит меня в Денвер.

Один из солдат спереди прищуривается, глядя на меня. Томас поднимает руку:

— Пусть болтает. Для нас важно одно: доставить ее живой и невредимой.

Смотрит на меня. Кажется, он еще и похудел со времени нашей последней встречи, даже его волосы, аккуратно зачесанные набок, потускнели, стали безжизненными.

— В Денвер? С какой это стати? — не выдерживает Томас.

— Я владею информацией, которая может оказаться для Президента чрезвычайно важной.

Томас кривит рот; теперь он очень хочет порасспрашивать меня, выведать мои секреты. Но это запрещено протоколом, а он уже нарушил немало правил, затеяв со мной разговор. Кажется, он решил не давить на меня.

— Там посмотрим, что удастся из вас выудить.

Тут я понимаю, что они вообще не должны отправлять меня в тюрьму в Неваде. Меня обязаны допрашивать и судить в моем родном штате.

— Почему меня оставляют здесь? — спрашиваю я. — Разве я не подлежу отправке в Лос-Анджелес?

Теперь Томас смотрит не на меня — перед собой.

— Карантин, — отвечает он.

Я морщу лоб:

— Он что, теперь и на Баталлу распространяется?

От его ответа у меня мурашки бегут по коже.

— Карантин объявлен в Лос-Анджелесе. Во всем городе.

Я сижу в нескольких футах от Томаса. Нас разделяет только шаткий столик… не считая толпы солдат. Стоит мне посмотреть на кого-нибудь из них, как тот начинает нервно переступать с ноги на ногу. Я чуть раскачиваюсь на стуле, борясь с усталостью, и позвякиваю цепью, которой скованы за спиной руки. Мысли мечутся в голове — я все время вспоминаю слова Томаса о карантине в Лос-Анджелесе. Сейчас на подобные размышления нет времени, говорю я себе, но мысли не уходят. Я пытаюсь представить себе Университет Дрейка с чумными знаками, улицы Рубинового сектора, заполненные чумными патрулями. Как такое возможно? Как можно закрыть на карантин целый город?

Мы сидим здесь уже шесть часов, но Томасу так ничего и не удалось из меня выудить. Своими ответами я вожу его по кругу и делаю это тонко — он даже не понимает, что я манипулирую разговором, а мы тем временем тратим попусту еще один час. Он пытался угрожать смертью Олли. Тогда я сказала, что унесу в могилу всю информацию, какой владею. Он пытался угрожать смертью мне. На что я опять напомнила: вся информация уйдет со мной в могилу. Он даже затевал со мной интеллектуальные игры, но ни одна не принесла результатов. Я упорно спрашиваю, почему в Лос-Анджелесе объявлен карантин. Меня обучали тактике допроса не хуже, чем его, мои навыки работают против Томаса. К физическим мерам воздействия (как с Дэем) он пока не прибегал. Еще одна любопытная деталь. Не имеет значения, какие чувства он питает ко мне, — если начальство прикажет применить силу, он не задумается ни на минуту. Пока он и пальцем меня не тронул, значит коммандер Джеймсон не дала ему такого приказа. Странно. При всем при том я вижу, что терпение его на исходе.

— Скажите, миз Айпэрис, — говорит Томас после нескольких секунд молчания. — Что мне сделать, чтобы получить от вас полезную информацию?

Я смотрю на него бесстрастным взглядом:

— Я вам уже сказала. Отвечу, если исполните мою просьбу. У меня есть информация для Президента.

— Не в вашем положении торговаться. Бесконечно наш разговор продолжаться не будет.

Томас откидывается на спинку стула и хмурится. От ламп дневного света у него под глазами ложатся длинные тени. На фоне голых (если не считать республиканского флага и портрета Президента) белых стен Томас зловеще выделяется своей черной с красным капитанской формой. Метиас носил такую же.

— Я знаю: Дэй жив, а вы знаете, как нам его найти. Несколько дней без воды и еды — и вы заговорите.

— Не в ваших силах, Томас, заставить меня что-либо сделать, — отвечаю я. — Что касается Дэя, я бы сказала, ответ очевиден. Будь он жив, он бы сейчас делал все, чтобы вызволить своего младшего брата. Это любому идиоту понятно.

Томас игнорирует мою шпильку, но я вижу раздражение на его лице.

— Если он жив, ему никогда не найти брата. Его местонахождение засекречено. Мне не нужно знать, куда хочет отправиться Дэй. Мне нужно знать, где он.

— Что толку? Вы его все равно никогда не поймаете. Он не попадется дважды на одну и ту же уловку.

Томас складывает на груди руки. Неужели всего несколько недель назад мы с ним вместе обедали в лос-анджелесском кафе? Мысль о Лос-Анджелесе возвращает меня к новости о закрытом городе, и я представляю себе пустое кафе, а на двери — объявление о карантине.

— Миз Айпэрис, — говорит Томас, кладя ладони на стол. — Мы можем продолжать в таком духе вечно, а вы можете умничать и трясти головой, пока не упадете от изнеможения. Я не хочу прибегать к физическому воздействию. У вас есть шанс искупить свою вину перед Республикой. Несмотря на ваши злодеяния, начальство уведомило меня, что по-прежнему считает вас ценным кадром.

Вот как. Коммандер Джеймсон распорядилась, чтобы ко мне во время допросов не применяли силу.

— Очень мило, — отвечаю я, подпуская сарказма. — Мне повезло больше, чем Метиасу.

Томас вздыхает, склоняет голову и в раздражении сжимает переносицу. Несколько секунд он сидит в такой позе.

— Всем выйти, — кивает он охране.

Когда солдаты выходят, Томас поворачивается ко мне, подается вперед и кладет руки на стол.

— Мне жаль, что вы здесь, — тихо говорит он. — Надеюсь, вы понимаете, миз Айпэрис: долг обязывает меня делать то, что я делаю.

— Где коммандер Джеймсон? — спрашиваю я. — Она же ваш кукловод. Я думала, она не упустит случая меня допросить.

Томас даже не морщится от моей очередной шпильки.

— Она в настоящий момент усмиряет Лос-Анджелес, организует карантин и докладывает о сложившейся ситуации Конгрессу. При всем моем уважении, мир не вращается вокруг вас, Джун.

«Усмиряет Лос-Анджелес». От этих слов мороз по коже.

— Неужели чума так разошлась? — решаюсь спросить я еще раз, не сводя глаз с лица Томаса. — Город закрыт из-за болезни?

Он отрицательно качает головой:

— Секретная информация.

— И когда карантин снимут? Карантин объявлен во всех секторах?

— Прекратите задавать вопросы. Я уже сказал — карантин объявлен во всем городе. И если бы я знал, когда его снимут, у меня все равно не было бы никаких оснований сообщать вам подобную информацию.

По выражению его лица я тут же понимаю, что на самом деле значат его слова: «Коммандер Джеймсон не сказала, что происходит в городе, а потому я понятия не имею». Почему она держит его в неведении?

— Что случилось в городе? — гну свое, надеясь выведать хоть что-то.

— Это не имеет отношения к вашему допросу, — отвечает Томас, нетерпеливо постукивая пальцами по руке. — Лос-Анджелес больше не имеет к вам никакого отношения, миз Айпэрис.

— Я родилась в Лос-Анджелесе. Я там выросла. Там умер Метиас. Конечно, я имею к нему отношение.

Томас хранит молчание. Его рука поднимается, чтобы убрать прядь темных волос с лица, взгляд находит мой. Идут минуты.

— Вот оно, значит, в чем все дело, — наконец говорит он.

Думаю, он просто устал от шестичасового допроса.

— Миз Айпэрис, то, что случилось с вашим братом…

— Я знаю, что с ним случилось, — обрываю я Томаса; голос мой дрожит от закипающей ярости. — Вы его убили. Продали его штату.

Слова причиняют мне такую боль, что я с трудом их произношу.

По его лицу пробегает дрожь. Он кашляет и выпрямляется на стуле.

— Приказ поступил лично от коммандера Джеймсон, а не подчиниться ее прямому приказу — нет уж, извините. Вы должны знать это правило так же четко, как и я… хотя, нужно признать, вы всегда не очень строго ему следовали.

— Итак, вы просто предали его самым низким образом, потому что он дознался, как погибли наши родители? Он был вашим другом, Томас. Вы росли вместе. Коммандер Джеймсон вас бы и взглядом не удостоила… вы бы не сидели сейчас по другую сторону стола от меня, если бы Метиас не рекомендовал вас в ее патрульную службу. Или вы забыли об этом? — Я возвышаю голос. — Вы даже частичкой собственной безопасности не могли поступиться, чтобы помочь ему?

— Я получил прямой приказ, — повторяет Томас. — Приказы коммандера Джеймсон не обсуждаются. Что вам здесь неясно? Она знала, что он проник в базу данных умерших. А еще во множество других совершенно секретных правительственных архивов. Ваш брат нарушил закон. И не раз. Коммандер Джеймсон не могла допустить, чтобы уважаемый капитан ее патрульной службы совершал преступления прямо у нее под носом.

Я смотрю на него, прищурившись.

— Потому вы убили его в темном проулке, а потом обвинили Дэя? Потому что с радостью и не раздумывая выполняете приказы вашего командира?

Томас с такой силой ударяет руками по столешнице, что я подпрыгиваю.

— Это был письменный приказ штата Калифорния, — кричит он. — Вы понимаете человеческий язык? У меня не было выбора!

Его глаза широко раскрываются — он не ожидал, что у него вырвутся эти слова. Во всяком случае, не так. Я тоже ошарашена. Он все говорит, теперь быстрее, явно исполненный решимости стереть в моей памяти сказанное. Его глаза блестят странным светом, чем-то таким, что я не вполне могу определить. Чем?

— Я — солдат Республики. Став военным, я поклялся любой ценой исполнять приказы старших по званию. Метиас приносил такую же присягу, и он предал штат.

Есть что-то странное в том, как он упоминает Метиаса, какая-то скрытая эмоция, и я срываюсь.

— Это штат его предал. — Я набираю в грудь воздуха. — А вы, трус, оставили Метиаса на милость штата-предателя.

Томас закрывает глаза, словно я пырнула его ножом, но тут замечает, что я внимательно смотрю на него, рывком отводит голову, отворачивается и прячет лицо в ладонях.

Я снова вспоминаю брата, прокручиваю в памяти многие годы, проведенные им в компании Томаса. Метиас знал Томаса с самого детства, задолго до моего рождения. Каждый раз, когда отец Томаса (привратник по нашему этажу) приводил с собой сына на дежурство, Метиас долгими часами играл с ним. В войнушку. Игрушечными автоматами. Потом появилась на свет я, в моей памяти хранится множество тихих разговоров, которые мальчишки вели, сидя в нашей гостиной, они так часто бывали вместе. Я помню, сколько баллов Томас получил на Испытаниях — 1365. Очень неплохо для парнишки из бедняцкого района, но для ребят из Рубинового сектора результат средний. Метиас первым заметил интерес Томаса к военной службе. Он целыми днями обучал друга тому, что знал сам. Томас никогда бы не поступил в Хайлендский университет Изумрудного сектора без помощи моего брата.

Дыхание перехватывает, когда все части мозаики их жизни вдруг складываются в понятную картинку. Я помню, как взгляд Метиаса останавливался на Томасе во время их тренировок. Я всегда считала, что брат просто следит за осанкой Томаса и аккуратностью его действий. Я помню, как терпеливо и мягко Метиас объяснял все другу. Как он прикасался к плечу Томаса. Помню тот вечер, когда мы все вместе ужинали в кафе и Метиас впервые пресек слежку Кайана. Вспоминаю, как иногда пальцы Метиаса задерживались на руке Томаса чуть дольше, чем требовалось. Вспоминаю разговор с братом в тот день, когда он приглядывал за мной вместо того, чтобы пойти на церемонию посвящения. Как он смеялся: «Мне не нужны подружки. И с сестренкой забот хватает». Так и было. Он встречался с несколькими девчонками в колледже, но всегда не дольше недели. И неизменно с вежливым безразличием.

Все очевидно. Как же я не замечала раньше?

Конечно, Метиас никогда со мной об этом не говорил. Любые отношения между офицером и подчиненным строго запрещены. Жестоко караются. Именно Метиас рекомендовал коммандеру Джеймсон принять Томаса в патрульную службу… Вероятно, ради Томаса, хотя и знал, что таким образом исключает малейшую возможность отношений между ними.

Все эти мысли за считаные секунды пролетают в моей голове.

— Метиас любил вас, — шепчу я.

Томас молчит.

— Ну? Так это правда? Вы не могли не знать.

Томас не отвечает. Уронив голову на руки, он твердит:

— Я давал присягу.

— Постойте. Никак не пойму…

Я откидываюсь на спинку стула и набираю полные легкие воздуха. Мои мысли теперь представляют собой какой-то метущийся сумбур. Молчание Томаса говорит мне больше, чем любые слова.

— Метиас любил вас, — медленно произношу я дрожащим голосом. — И столько сделал для вас. Но вы все равно его предали. Как же вы могли?

Томас отрывает голову от рук, его лицо искажено замешательством.

— Я ведь не доложил о нем начальству.

Мы долго смотрим друг на друга. Наконец я сквозь сжатые зубы произношу:

— Тогда расскажите, что случилось.

Томас уставился перед собой.

— Системные администраторы службы безопасности нашли его следы после взлома системы, — отвечает он. — Метиас проник в базу данных скончавшихся граждан. Администраторы доложили сначала мне, полагая, что я донесу информацию до коммандера Джеймсон. Я постоянно предупреждал Метиаса насчет хакерства. Если слишком часто переходишь дорогу Республике, в конечном счете сгоришь. Будь лоялен, будь верен. Но он меня не слушал. Ни он, ни вы не слушали.

— И вы, значит, хранили его тайну?

Томас снова роняет голову на руки.

— Сначала мы с Метиасом поругались из-за этого. Он признался. Я обещал никому не говорить, хотя в глубине души было желание донести. Я никогда ничего не скрывал от коммандера Джеймсон. — Он делает секундную паузу. — Выясняется, что мое молчание ничего бы не изменило. Системные администраторы из соображений безопасности все равно направили информацию коммандеру Джеймсон. Так она и узнала. И тогда поручила мне закрыть Метиаса.

Я слушаю его в полном потрясении. Томас никогда не хотел убивать Метиаса. Я пытаюсь представить себе сценарий, с которым могла бы смириться. Может быть, он даже пытался убедить коммандера Джеймсон поручить это кому-нибудь другому. Но она отказалась, и Томас все-таки выполнил приказ.

Интересно, дал ли Метиас выход своим чувствам? Я знаю Томаса, а потому сомневаюсь — вряд ли. Была ли любовь Метиаса взаимной? Томас пытался поцеловать меня на следующий вечер после празднества в честь поимки Дэя.

— Торжественный прием, — размышляю я вслух. — Когда вы пытались…

Уточнять не нужно: Томас знает, о чем я говорю.

Я замолкаю, а он разглядывает пол, на его лице сменяются выражения — то бесстрастное, то мучительное. Наконец он проводит рукой по волосам и бормочет:

— Я встал перед Метиасом на колени, я видел, как он умирает. Держал рукоять того ножа. Он…

Я жду, голова идет кругом.

— …Он просил меня не обижать вас. Его последние слова были о вас. Вспомните, в день казни Дэя я пытался помешать коммандеру Джеймсон арестовать вас. Но вы, Джун, делаете все, чтобы помочь вам стало почти невозможно. Вы нарушаете столько правил. Как и Метиас. Та ночь на приеме — когда я посмотрел на вас… — Его голос ломается. — Я думал, что смогу вас защитить и лучше всего это сделаю, держась к вам поближе, пытаясь вас завоевать. Не знаю. Даже Метиасу с трудом удавалось приглядывать за вами. Каковы были мои шансы не дать вам пропасть?

Вечер казни Дэя. Может быть, Томас и правда пытался мне помочь по пути в подвал, где хранятся электронные бомбы? Что, если коммандер Джеймсон готовилась меня арестовать, а Томас пытался первым схватить меня? Для чего? Чтобы устроить побег? Не понимаю.

— Послушайте, я ведь любил его как брата, — говорит Томас.

Я все молчу. Он напускает на себя показное ухарство, этакий псевдопрофессионализм. И все же я слышу печальные нотки в его голосе.

— Но я солдат Республики. Я должен исполнять свой долг.

Я отталкиваю столик в сторону и бросаюсь на Томаса, хотя и знаю, что прикована к стулу. Томас отпрыгивает назад. Оковы останавливают меня, я падаю на колени и успеваю лишь схватить его за ногу. За что угодно, лишь бы схватить. Ты больной! Ты просто ненормальный! Я хочу убить Томаса. Никогда в жизни не хотела чего-нибудь так сильно.

Нет, неправда. Сильнее всего я хочу, чтобы Метиас был жив.

Солдаты снаружи, видимо, услышали звуки борьбы: они вбегают в помещение, и я моргнуть не успеваю, как меня скручивают, сковывают еще одной парой наручников, отстегивают от стула. Поднимают на ноги. Я лягаюсь, как безумная, вспоминаю все силовые приемы, которым меня обучали в школе, бешено пытаюсь освободиться. Томас так близко. Всего в футе.

Томас только смотрит на меня. Его руки безвольно висят.

— Любой другой способ был бы для него куда как мучительнее, — оправдывается он.

Я знаю: он прав, и от этого тошнота подступает к горлу. Если бы Томас не убил Метиаса в том проулке, моего брата наверняка запытали бы до смерти. Но мне все равно. Я ослеплена, от ярости и замешательства перехватывает дыхание. Как он мог убить человека, которого любил? Как он мог даже попытаться оправдать свой поступок? Что с ним такое?

Что он чувствовал вечерами после смерти Метиаса в одиночестве своего дома? Скидывал ли с себя маску? Выходил ли из роли солдата, чтобы по-человечески оплакать друга?

Меня вытаскивают в коридор. Руки дрожат, я пытаюсь выровнять дыхание, успокоить рвущееся из груди сердце, затолкать Метиаса в безопасный уголок моего разума. Какая-то часть меня до сего дня надеялась, что я ошибаюсь насчет Томаса. Что не он убил моего брата.

Следующим утром Томас без тени эмоций на лице сообщает, что денверский суд узнал о моей просьбе встретиться с Президентом и решил перевести меня в тюрьму штата Колорадо.

Меня переводят в столицу.