Дэй

Позднее тем вечером я иду в главную совещательную комнату и присоединяюсь к остальным, чтобы выслушать доклад о следующем этапе операции. Рейзор уже вернулся. Четыре Патриота работают малой группой в углу помещения; судя по всему, это хакеры, они анализируют схему расположения громкоговорителей на разных зданиях. Некоторых из них я уже узнаю — один из хакеров лысый и огромный, как танк, хотя и немного низкорослый. У другого гигантский нос между полумесяцами глаз на очень худом лице. Третья — одноглазая девушка. Почти у всех есть шрамы. Я перевожу взгляд на Рейзора, разговаривающего с людьми в передней части помещения, его фигура высвечена лучами всех экранов с картами мира. Я поворачиваю голову — нет ли где поблизости Тесс, не беседует ли она с кем-нибудь? Наконец мой взгляд находит ее среди других студентов-медиков; у нее на ладони какое-то зеленое растение, и она терпеливо объясняет, как им пользоваться. По крайней мере, так мне кажется. Я решаю приберечь извинения на более позднее время. Сейчас, похоже, она в них не нуждается. От этой мысли мне становится грустно и до странности неловко.

— Дэй!

Тесс замечает меня, а я в ответ приветственно машу рукой.

Она пробирается ко мне, вытаскивает из кармана две таблетки и маленький пакет со стерильными бинтами, сует их мне в руки:

— Чтобы ты себя хорошо чувствовал вечером.

Она переводит дыхание, глядя на меня немигающими глазами. Никаких признаков прежнего напряжения между нами.

— Я знаю, каким ты становишься, когда адреналин ударяет в кровь. Не делай глупостей. — Тесс кивает на голубые таблетки в моей руке. — Они тебя согреют, если будет слишком холодно.

Забавно — она ведет себя как взрослая, как моя опекунша. От заботы Тесс тепло разливается по всему телу.

— Спасибо, сестренка, — отвечаю я, засовывая ее дары в карман. — Слушай, я…

Она пресекает мои извинения, положив пальцы мне на руку. Глаза ее, как всегда, широко распахнуты, в них столько утешения, что я ловлю себя на желании взять ее с собой.

— Брось ты. Только… обещай, что будешь осторожен.

Как быстро умеет она прощать, несмотря ни на что. Говорила ли она мне в сердцах такие слова прежде? Сердится ли еще? Я наклоняюсь и мимолетно обнимаю ее.

— Обещаю. И ты тоже смотри — будь осторожна.

В ответ Тесс порывисто обхватывает меня за талию, потом возвращается к группе медиков, прежде чем я успеваю извиниться.

Она уходит, и я переключаюсь на слова Рейзора. Он показывает на зернистое изображение на экране — улица близ ламарских железнодорожных путей, вдоль которых недавно мы шли с Каэдэ. На экране двое военных, воротники их мундиров подняты, потому что идет снег с дождем, оба жуют горячие — от них идет пар — блинчики. У меня при виде блинчиков слюнки текут. Консервы Патриотов — настоящая роскошь, но, боже мой, чего бы я только не отдал за горячий чебурек!

— Прежде всего хочу сообщить всем, что наш план работает, — объявляет коммандер. — Наш агент успешно внедрился в ближайшее окружение Президента и сообщил ему о ложном плане покушения. — Он обводит пальцем участок на экране. — Изначально правитель, чтобы укрепить боевой дух войск, планировал посетить Сан-Анджело, а оттуда направиться сюда, в Ламар. Теперь, как стало известно, он вместо Сан-Анджело едет в Пьерру. Изменился и первоначальный состав сопровождения. Президента будут охранять наши солдаты.

Зернистое изображение ламарских железнодорожных путей исчезает, на экране появляется спальня. Первое, что я вижу: стройная фигура на краю кровати, сидит, опустив голову на колени. Джун? Но комната, на мой взгляд, слишком хороша (никак не похожа на тюремную камеру), и кровать мягкая, со множеством одеял; чтобы обзавестись такими в Лейке, я бы и голову мог кому-нибудь оторвать.

Кто-то хватает меня за руку:

— Привет, вот где ты, сорвиголова.

Это Паскао с его вечной ухмылкой и светло-серыми глазами, горящими от возбуждения.

— Привет, — отвечаю я, коротко киваю ему и снова поворачиваюсь к экрану.

Рейзор в общих чертах описывает собравшимся следующий этап плана, но Паскао дергает меня за рукав:

— Ты, я и еще несколько неуловимых уходим через пару часов. — Он стреляет глазами в экран, потом его взгляд возвращается ко мне. — Слушай. Рейзор хотел, чтобы я обрисовал моей команде этот этап плана детальнее, чем он описывает всей группе. Я уже проинструктировал Бакстера и Джордан.

Я почти не слушаю Паскао, потому что теперь уверен: миниатюрная фигурка на кровати — Джун. Да, она, ее манера закидывать волосы за плечи, внимательно оглядывать помещение. На ней теплая ночная сорочка, но она дрожит так, будто в комнате мороз. Неужели модная спальня, которую я вижу, на самом деле тюремная камера? Вдруг на память приходят слова Тесс: «Дэй, ты не забыл — Джун убила твою мать?»

Паскао снова дергает меня, вынуждая посмотреть на него. Он отводит меня в сторону.

— Слушай, Дэй, — шепчет он. — Сегодня в Ламар по железной дороге прибывает груз. Там куча оружия, снаряжения, еды и всего, что нужно на передовой. А еще целый воз лабораторного оборудования. Мы должны похитить провиант и взорвать вагон с гранатами. Это наше задание на вечер.

Теперь Джун говорит с охранником, стоящим у двери, но я ее почти не слышу. Рейзор закончил свою речь и погрузился в беседу с двумя повстанцами, оба они время от времени показывают на монитор, потом что-то рисуют у себя на ладонях.

— Какой смысл взрывать вагон гранат? — спрашиваю я.

— Операция прикрытия — имитация покушения. Президент изначально должен был прибыть сюда, в Ламар, по крайней мере до разговора с Джун. Сегодняшняя операция имеет целью убедить Президента — если он еще не убедился в том, что Джун говорит правду. А кроме того, у нас появляется неплохая возможность украсть немного гранат. — Паскао потирает ладони, на его лице чуть ли не маниакальное ликование. — Мм… Нитроглицерин. Я и еще трое неуловимых займемся поездом, но нам понадобится особый неуловимый, чтобы отвлечь солдат и охрану.

Я вскидываю брови:

— Что значит — особый?

— Это значит, — многозначительно говорит Паскао, — что Рейзор именно поэтому и решил принять тебя, Дэй. Это наш первый шанс продемонстрировать Республике, что ты жив. Вот почему Каэдэ вернула твоим волосам первоначальный цвет. Когда пойдут разговоры, что тебя видели в Ламаре на разграблении республиканского поезда, люди запляшут от радости. Тот самый пресловутый маленький преступник Республики, которого правительство пыталось казнить, все еще жив и действует! Если это не разбудит народ, не спровоцирует восстание, значит вообще все наши усилия бесполезны. Наша цель — создать в стране хаос. Когда завершим операцию, народ воспылает к тебе такой любовью, что станет слюной исходить при одном слове «революция». Идеальная атмосфера для убийства Президента.

Эмоции так переполняют Паскао, что я даже чуть улыбаюсь. Борьба с Республикой? Вот в чем смысл моего появления на свет.

— Ты давай поподробнее, — говорю я, подчеркивая слова жестом.

Паскао кидает взгляд на Рейзора — тот все еще обсуждает планы с другими Патриотами, — потом подмигивает мне:

— Наша команда отцепит вагон с гранатами милях в двух от станции. Нужно, чтобы ко времени, когда мы туда доберемся, там была лишь горстка солдат. А теперь внимание. Обычно у железнодорожных путей мало охранников, но сегодня дела обстоят иначе. Республика объявит на нас охоту, когда Джун сообщит о покушении. Нужно быть готовым к тому, что солдат будет больше. Выиграй для нас время — отвлеки их, пусть они тебя заметят.

— Хорошо. Я выиграю для вас время. — Я складываю руки на груди и смотрю на него. — Просто скажи, где я должен быть.

Паскао ухмыляется и сильно хлопает меня по спине:

— Отлично! Ты лучший неуловимый среди нас, ты без проблем собьешь солдат со следа. Встречаемся через два часа у входа, через который тебя привели. Оторвемся по полной! — Он щелкает пальцами. — Да, и не обращай внимания на Бакстера. Он просто злится, что я и Тесс относимся к тебе по-особому.

Как только он уходит, я снова устремляю взгляд на экран и теперь уже не могу оторвать глаз от Джун. Трансляция идет и идет, а до меня долетают отдельные фразы из разговора Рейзора с Патриотами:

— …достаточно, чтобы понять, что происходит. Она его подготовила.

Джун на экране, кажется, дремлет, уткнувшись подбородком в колени. Я теперь не слышу ни звука, но не придаю этому значения. Потом вижу, как кто-то входит в ее камеру — темноволосый молодой человек в элегантном черном пиджаке. Президент. Он наклоняется и заговаривает с ней, но я не могу разобрать слов. Когда он подходит ближе, Джун напрягается. Я чувствую, как кровь отливает от моего лица. Все голоса и шум вокруг меня словно смолкают. Президент берет Джун за подбородок и подтягивает ее лицо к себе. Он делает то, что, как я считал, позволено только мне. Меня вдруг сотрясает чувство утраты. Я отрываю взгляд от экрана, но и краем глаза вижу, что он целует ее. Целует, кажется, целую вечность.

Потеряв дар речи, я смотрю, как они наконец отстраняются друг от друга и Президент выходит из комнаты. Джун, съежившись, сидит на кровати. Что сейчас происходит в ее голове? Я больше не могу смотреть. Я уже собираюсь отвернуться и идти за Паскао — прочь от толпы зрителей, от экрана…

Но что-то привлекает мое внимание. Я смотрю на монитор. И тут я вижу, как Джун подносит два пальца ко лбу — наш условный знак.

В первом часу ночи Паскао, я и еще трое неуловимых наносим широкие черные полосы на глаза, затем облачаемся в темную форму, какую используют на передовой, и военные фуражки. Мы выходим из подземного укрытия Патриотов — я в первый раз с тех пор, как здесь появился. Время от времени встречаются пары военных, но чем дальше мы отходим от туннеля, перебравшись через железнодорожные пути, тем чаще натыкаемся на солдат. Небо по-прежнему затянуто тучами, и в тусклом свете уличных фонарей я вижу пелену дождя со снегом. Мостовая под ногами скользкая от влаги и ледяной крупы, застоялый воздух пахнет дымом и плесенью. Я поднимаю повыше жесткий воротничок, проглатываю голубую таблеточку Тесс и с ностальгией вспоминаю времена, когда мы с ней жили во влажных трущобах Лос-Анджелеса. Я трогаю пылевую бомбу во внутреннем кармане, постоянно проверяю, не попала ли на нее влага, а перед моим мысленным взором снова и снова возникает поцелуй Джун и Президента.

Знак, поданный Джун, предназначался мне. Какую часть плана она просит приостановить? Хочет ли она, чтобы я отказался от участия в операции Патриотов и бежал? Если я нарушу слово сейчас, что будет с ней? Ее жест мог означать тысячу вещей. Например, она решила остаться с Республикой. Я с негодованием отметаю эту мысль. Нет, она бы так не поступила. Даже если бы требовал сам Президент? Осталась бы она, если бы он захотел?

Я вспоминаю, что трансляция шла без звука. Все остальные изображения, что мы видели, передавались с четким звуком — Рейзор даже настаивал, чтобы звук был включен. Может, Патриоты убрали звук специально? Может, они что-то скрывают?

Паскао останавливает нас в темном проулке недалеко от станции.

— Поезд прибывает через пятнадцать минут, — говорит он, и из его рта вылетают облачка пара. — Бакстер, Айрис, вы двое идете со мной.

Девушка по имени Айрис (высокая и стройная, с глубоко посаженными и вечно стреляющими по сторонам глазами) улыбается, но Бакстер сердито смотрит на нее и сжимает челюсти. Я игнорирую его и стараюсь не думать о том, что он пытается вдолбить обо мне в голову Тесс. Паскао показывает на третьего неуловимого — миниатюрную девушку с медными косами, она постоянно поглядывает в мою сторону.

— Джордан, ты нам укажешь на нужный вагон.

Она отвечает Паскао поднятым вверх большим пальцем.

Паскао переводит взгляд на меня.

— Дэй, — шепчет он, — ты знаешь, что делать.

Я потуже натягиваю фуражку на голову:

— Понял, братишка.

Что бы ни имела в виду Джун, сейчас я не могу бросить Патриотов. Тесс все еще у них в бункере, и я понятия не имею, где находится Иден. Я ни в коем случае не подвергну их опасности.

— Ты, значит, займешь солдатиков. Заставь их себя ненавидеть.

— Это мой конек.

Я показываю на наклонные крыши и осыпающиеся стены вокруг нас. Для неуловимого такие крыши — гигантские горки, выровненные льдом. Я мысленно благодарю Тесс — голубая таблетка согревает меня изнутри, успокаивает, как чашка горячего бульона в холодный вечер.

— Ну что ж, устроим им развлекуху! — широко улыбается мне Паскао.

Смотрю на остальных — они идут сквозь завесу снежной крупы. Я ухожу глубже в тень и разглядываю здания. Все они старые, в щербинах, на которые можно опереться ногами. А словно для того, чтобы было еще веселее, стены соединены множеством ржавых металлических балок. У одних домов верхних этажей нет, и пустые коробки открыты ночному небу, у других — наклонные черепичные крыши. Несмотря на условия, я чувствую разгорающийся азарт. Эти здания — настоящий рай для неуловимого.

Я возвращаюсь на улицу, ведущую к станции. Впереди по крайней мере две группы солдат, может быть, по другую сторону здания есть еще, но они не видны. Стоят солдаты и вдоль путей — ждут поезда; винтовки держат наготове, черные полосы на глазах отливают влагой из-за дождя. Я прикасаюсь к собственному лицу — проверяю свою полоску, потом плотнее натягиваю на голову фуражку. Шоу начинается.

Отыскав надежную опору для ноги, я карабкаюсь по стене к крыше. Каждый раз, когда я нахожу подходящую выемку, моя голень врезается в металлический имплантат. Металл холодный как лед, даже через ткань. Несколько секунд спустя я усаживаюсь за разваливающейся дымоходной трубой на третьем этаже. Отсюда видно: как я и предполагал, по другую сторону станции дежурит еще одна группа солдат. Я пробираюсь к другому концу здания, а потом перепрыгиваю с дома на дом и наконец оказываюсь на вершине наклонной крыши. Теперь я так близко к военным, что вижу выражения их лиц. Засовываю руку в карман, убеждаюсь, что пылевая бомба почти не намокла, потом присаживаюсь и жду.

Проходит несколько минут.

Наконец я встаю, достаю бомбу и швыряю ее как можно дальше от станции.

Ба-бах! Ударившись о землю, снаряд взрывается гигантским облаком. Пыль мгновенно поднимается над всем кварталом и клубящимися волнами катится по улицам. Я слышу крики солдат близ станции — один вопит:

— Вон там! В трех домах отсюда!

Зачем констатировать очевидное, солдат? Группа военных отделяется от остальных и бежит туда, где пыльное одеяло накрывает улицы.

Я соскальзываю по наклонной крыше. Там и здесь подо мной обламывается черепица, отчего в воздух разлетаются ледяные брызги, но из-за крика и беготни внизу я даже не слышу себя. Скат скользкий, как влажное стекло. Я набираю скорость. Ледяной дождь все сильнее бьет по щекам. Край все ближе, я группируюсь и прыгаю. С земли меня, наверное, можно принять за призрака.

Мои ботинки опускаются на косую крышу здания, соседствующего со станцией. Внимание солдат, оставшихся там, все еще отвлечено пылевым облаком. Я делаю маленький прыжок у края этой второй крыши, потом хватаюсь за фонарь и соскальзываю вниз. Мое приземление сопровождает приглушенный хруст ледка на мостовой.

— За мной! — кричу я.

Солдаты только сейчас замечают меня — еще одного ничем не выделяющегося военного в темной форме с черной полоской на глазах.

— Атака на склад! Похоже, наконец-то проявились Патриоты. — Я делаю знак обеим оставшимся группам. — Всем! Приказ коммандера! Быстро!

Затем поворачиваюсь и бегу по улице.

И конечно, тут же слышу грохот ботинок за спиной. Солдаты никогда не осмелились бы ослушаться приказа коммандера, они бы скорее оставили станцию без охраны, чем не подчинились приказу. Что ж, железная дисциплина Республики имеет свои положительные стороны.

Я все бегу.

Уведя солдат на четыре-пять кварталов мимо пыльного облака и нескольких складов, я резко сворачиваю в узкую улочку. Прежде чем они успевают добежать до угла, я бросаюсь на стену и, отталкиваясь ногами от кирпича, выкидываю вверх руки и цепляюсь за карниз второго этажа — теперь, чтобы взобраться на него, мне нужно лишь использовать силу инерции. Еще мгновение, и мои ноги твердо стоят на карнизе.

К тому моменту, когда солдаты сворачивают в проулок, я уже исчезаю в темной щели окна. Слышу, как останавливается первый, потом раздаются недоуменные восклицания. Что ж, момент подходящий. Я снимаю фуражку и распускаю светлые волосы. Один военный поднимает вверх голову и успевает увидеть, как я выныриваю из проема и поворачиваю за угол по карнизу.

— Вы видели? — слышится чей-то недоуменный крик. — Кто там — Дэй?

Пока я ищу носками опору между старыми кирпичами, поднимаясь на третий этаж, крики солдат из недоуменных превращаются в озлобленные. Кто-то приказывает остальным пристрелить меня. Я сжимаю зубы и забираюсь на третий этаж.

Пули рикошетят от стены. Одна ударяется в кладку в нескольких дюймах от моей руки. Я не останавливаюсь, а прыгаю к следующему этажу и одним движением цепляюсь за край наклонной крыши. Кирпичи внизу снова сыплют искрами. Чуть поодаль я вижу станцию — поезд уже прибыл, его почти не видно из-за пара; за исключением нескольких солдат, вышедших из состава, его никто не охраняет.

Я поднимаюсь по крыше, соскальзываю по другой стороне и перескакиваю на соседнюю крышу. Внизу военные бегут обратно к поезду. Вероятно, они уже поняли, что их обвели вокруг пальца. Я отрываю глаза от путей, только чтобы перепрыгнуть на следующее здание.

Расстояние до станции — два дома.

И вдруг — взрыв. Яркое свирепое облако устремляется вверх откуда-то из-за станции, и даже старинная крыша у меня под ногами сотрясается. От взрывной волны я теряю равновесие и падаю на колени. Тот самый взрыв, о котором говорил Паскао. Я несколько секунд вглядываюсь в адское пламя, размышляю. Туда сейчас бросят уйму солдат, это опасно, но если моя задача — показаться Республике, нужно сделать так, чтобы меня увидело как можно больше людей. Я поднимаюсь на ноги и пускаюсь бегом, на ходу засовывая волосы под фуражку. Солдаты внизу разделились на две группы — одна бросилась к месту взрыва, другая преследует меня.

Я резко останавливаюсь, проехав по крыше фут-другой. Военные пробегают прямо под зданием, на котором я затаился. Не медля больше ни секунды, я соскальзываю до края крыши и перекидываю тело через водосточный желоб. Ищу носками опору. Одна щербина в стене, другая. Я спрыгиваю на мостовую. Солдаты, видимо, только сейчас поняли, что потеряли меня, но я уже смешался с тенями на земле, теперь я бегу ровным темпом бок о бок с солдатами. Я направляюсь к поезду.

Снежная крупа становится гуще. Зарево взрыва освещает небо, я уже так близко к поезду, что слышу крики и грохот сапог. Удалось ли Паскао и остальным выжить? Я ускоряю шаг. В снежной пелене материализуются другие солдаты — я пристраиваюсь в цепочку вместе с ними, и мы вместе бежим вдоль поезда. Они спешат к огню.

— Что случилось?

— Не знаю — слышал, будто искра попала на груз.

— Невозможно! Все вагоны укрыты…

— Кто-нибудь, свяжитесь с коммандером Десото. Это дело рук Патриотов… прислали весточку Президенту… они…

И все в таком духе. Конца предложения я не слышу. Постепенно замедляю бег, оказываюсь позади цепочки и тогда ныряю в узкое пространство между вагонами. Все солдаты, которых я вижу, несутся к месту взрыва. Другие остались на месте взрыва пылевой бомбы. А те, что преследовали меня, вероятно, все еще в недоумении прочесывают улицы, по которым я убегал. Я выжидаю и, когда становится ясно, что рядом никого нет, выныриваю из своего укромного местечка и бегу вдоль путей, но уже с другой стороны. Снова распускаю волосы. Теперь только нужно подобрать подходящий момент для торжественного появления.

На каждом вагоне что-то надписано мелким шрифтом. Уголь. Меченое оружие. Боеприпасы. Пищевые припасы. Возникает искушение остановиться у вагона с едой, но я понимаю: во мне говорит мальчишка из Лейка. Напоминаю себе, что больше не питаюсь из мусорных баков, а в штабе Патриотов кладовка набита едой до отказа. Заставляю себя бежать дальше. Надписи, надписи. Поставки для фронта.

Вдруг я останавливаюсь как вкопанный. По ногам и рукам проходит дрожь. Быстро возвращаюсь, чтобы убедиться, не привиделось ли мне.

Нет. Символ вычеканен на металле. Я узнáю его где угодно.

Косой крест, перечеркнутый посередине. Мысли мои мечутся. В памяти всплывает красный знак, нарисованный баллончиком на дверях дома моей матери; чумные патрули, идущие от дома к дому по Лейку; Иден, которого увозят. Этот крест не может значить ничего другого: в вагоне едет мой брат или кто-то, имеющий к нему отношение. Весь интерес к планам Патриотов испаряется в один миг. Здесь, может быть, томится Иден!

Раздвижные двери вагона заперты, а потому я отхожу на несколько шагов, с разбега подпрыгиваю, быстро перебираю ногами по стенке вагона, цепляюсь за крышу и подтягиваюсь на руках.

В центре крыши круглый металлический люк — им, вероятно, пользуются, чтобы проникнуть внутрь. Я подползаю к нему, ощупываю пальцами кромку и нахожу четыре защелки. Я лихорадочно пытаюсь открыть их — солдаты могут вернуться в любую секунду. Толкаю крышку со всей силы, она отходит в сторону. Я пробираюсь в щель и спрыгиваю внутрь.

Приземляюсь с тихим стуком. Здесь так темно, что поначалу я ничего не вижу. Протягиваю руку, касаюсь чего-то — похоже на округлую стеклянную поверхность. Постепенно начинаю различать предметы.

Я стою перед стеклянным цилиндром высотой и шириной почти с вагон, сверху и снизу у него металлические диски. От него исходит очень слабое сияние. Внутри на полу я вижу какую-то фигуру, из одной руки у нее змеятся трубки. Я сразу понимаю, что передо мной мальчик. Его чистые коротко подстриженные волосы вьются мягкими волнами. Одет он в белый спортивный костюм, выделяющийся в темноте.

Громкое гудение в ушах заглушает все. Это Иден. Иден. Наверняка он. Мне выпал джекпот — я не верю своей удаче. Он здесь, черт знает как, в огромной Республике, по счастливой случайности я его нашел! Я его вытащу, мы бежим в Колонии раньше, чем я мог себе представить. Бежим прямо сегодня!

Я подскакиваю к цилиндру и бью по нему кулаком, надеясь отчасти, что он разобьется, хотя и вижу, что толщина его не менее фута, он пуленепробиваемый. Несколько секунд я даже сомневаюсь, что мальчик меня слышит. Но тут его глаза открываются. Мутные, они безумно мечутся, наконец пытаются остановиться на мне.

Я не сразу осознаю, что мальчишка вовсе не Иден.

Разочарование горечью обжигает мне язык. Он такой маленький, наверное, ровесник моего брата, что лицо Идена возникает перед моим взором и не желает исчезать. Значит, есть и другие, пораженные необычным штаммом чумы? Да, конечно, это более чем логично. С чего бы вдруг у Идена, одного на всю страну, проявился этот штамм?

Мы с мальчиком некоторое время смотрим друг на друга. Он видит меня, но, похоже, не может прогнать с глаз туман; он щурится, напоминая мне близорукую Тесс. Иден. Я вспоминаю, как от чумы сочились кровью его радужки… судя по тому, как мальчик за стеклом пытается разглядеть меня, он почти ослеп. Такой же симптом, скорее всего, мучает и моего брата.

Внезапно ребенок выходит из транса и со всей скоростью, на какую способен, ползет ко мне и прижимает обе руки к стеклу. Глаза у него бледные, матово-карие, а не зловеще-черные, как были у Идена, когда я видел его в последний раз, но нижние половинки обеих его радужек темно-алые от крови. Означает ли это, что мальчик — или Иден — идет на поправку и кровь отливает от глаз? Или наоборот, ему становится хуже, потому что кровь к глазам приливает? Радужки Идена были целиком заполнены кровью.

— Кто там? — спрашивает пленник.

Стекло приглушает голос. Он все еще толком не видит меня. Даже с такого малого расстояния.

Я тоже выхожу из транса.

— Друг, — отвечаю я хрипло. — Я хочу освободить тебя.

Стоит ему услышать мои слова, как его глаза широко распахиваются, на маленьком лице расцветает надежда. Я шарю руками по стеклу в поисках чего-нибудь, что открывает треклятый цилиндр.

— Как эта штука действует? Она безопасна?

Мальчик бьется о стекло. Он в ужасе.

— Помогите, пожалуйста! — восклицает он дрожащим голосом. — Выпустите меня отсюда, пожалуйста, выпустите!

Его слова ранят сердце. Может быть, то же самое происходит сейчас с Иденом, он в ужасе, он ослеп, ждет в каком-нибудь темном вагоне, когда я его спасу? Необходимо вызволить мальчика. Я прижимаюсь к цилиндру и говорю:

— Постарайся успокоиться, малыш. Ты меня слышишь? Не паникуй. Как тебя зовут? Из какого города твоя семья?

По лицу мальчика текут слезы.

— Меня зовут Сэм Ватанчи, моя семья живет в Хелене, штат Монтана. — Он яростно трясет головой. — Они не знают, где я. Вы можете им сказать, что я хочу домой? Вы можете?..

Ничего я не могу. Я совершенно беспомощен, черт меня побери. Мне хочется пробить металлические стенки вагона.

— Я сделаю, что смогу. Как открывается этот цилиндр? — снова спрашиваю я. — Если я его открою, ничего не случится?

Мальчик лихорадочно показывает на другую сторону цилиндра. Я вижу, как он изо всех сил сдерживает страх.

— Ладно… ладно. — Он замолкает, пытаясь думать. — Ничего не должно случиться. Там есть какая-то штука, на ней что-то набирают. Я слышу, как оно пикает, а потом труба открывается.

Я бросаюсь к месту, на которое он показывает. То ли у меня разыгралось воображение, то ли я и в самом деле слышу топот бегущих ног.

— Тут что-то вроде стеклянного экрана, — говорю я.

По нему тянется красная надпись «ЗАПЕРТО». Я стучу по стеклу. Глаза мальчика реагируют на звук.

— Есть какой-то пароль? Ты его знаешь?

— Я не знаю! — Малыш вскидывает руки, рыдания искажают его слова. — Пожалуйста, только…

Черт побери, он так напоминает мне Идена. От его рыданий в моих глазах собираются слезы.

— Ну-ну, — успокаиваю его я, пытаясь говорить уверенным тоном; нужно владеть собой. — Подумай-ка. Еще эту штуку как-нибудь открывали, кроме как паролем?

— Я не знаю, — качает он головой. — Не знаю!

Представляю, что сказал бы Иден, будь он на месте этого мальчика. Он бы сказал что-нибудь техническое, он ведь маленький инженер и всегда думает, как инженер. Например: «Есть у тебя что-нибудь острое? Попытайся понять, как это открыть вручную».

Так, спокойнее. Я беру нож, который всегда ношу на поясе. Я видел, как Иден разбирал всякие гаджеты и перемонтировал внутри проводки и схемы. Может, и мне попытаться?

Я помещаю лезвие в крохотную щель в кромке панели и осторожно нажимаю на нее. Ничего не происходит, и я давлю сильнее — лезвие сгибается. Не получается.

— Слишком плотно посажено, — бормочу я.

Если бы здесь была Джун. Она бы в два счета сообразила, как работает замок. Мы с мальчиком на несколько мгновений погружаемся в молчание. Он роняет подбородок на грудь, его глаза закрываются. Он знает: открыть цилиндр невозможно.

Я должен его спасти. Должен спасти Идена. От отчаяния хочется кричать.

Нет, дело тут не в воображении, я слышу топот бегущих солдат, они приближаются. Вероятно, проверяют вагоны.

— Поговори со мной, Сэм, — прошу я. — Ты болен? Что с тобой делают?

Мальчик вытирает нос. Свет надежды на его лице уже погас.

— Кто вы?

— Человек, который хочет тебе помочь, — шепчу я. — Чем больше ты мне расскажешь, тем легче мне будет разобраться.

— Я уже не болен, — тараторит Сэм, словно понимая, что наше время истекает. — Но они говорят, у меня что-то такое в крови. Называют спящим вирусом.

Сэм замолкает, задумывается.

— Они дают мне лекарства, чтобы я опять не заболел. — Он трет слепые глаза, беззвучно умоляя меня спасти его. — На каждой остановке мне делают анализ крови.

— Ты знаешь, в каких городах уже побывал?

— Не знаю… Слышал раз название Бисмарк… — Голос мальчика смолкает, он задумывается. — Янктон…

Оба — прифронтовые города в Дакоте. Я думаю о транспорте, в котором его перевозят. Вероятно, здесь поддерживается стерильная среда, чтобы люди могли заходить и брать кровь на анализ, а потом смешивать ее с каким-нибудь активатором спящего вируса. Трубки в его руках, вероятно, предназначены для питания.

Я думаю, его используют как биологическое оружие против Колоний. Его превратили в лабораторную крысу. Как и Идена. Мысль о том, что и моего брата вот так возят, грозит парализовать меня.

— Куда тебя повезут дальше? — спрашиваю я.

— Я не знаю! Я просто… хочу домой!

В какое-то место близ границы. Я могу только догадываться, сколько еще таких детишек катают туда-сюда вдоль линии фронта. Представляю Идена, свернувшегося в таком же вагоне. Ребенок плачет, но я заставляю себя оборвать его:

— Послушай меня… ты знаешь мальчика по имени Иден? Слышал когда-нибудь это имя?

Он только громче рыдает.

— Нет… я не… знаю, кто…

Дольше нельзя здесь оставаться. Мне не без труда удается оторвать глаза от мальчика. Я бегу к раздвижным дверям вагона. Топот все нарастает — солдаты теперь на расстоянии максимум пяти-шести вагонов. Я кидаю последний взгляд на Сэма:

— Извини. Я должен идти.

Эти слова убивают меня.

Мальчик заливается слезами. Стучит кулачками о толстое стекло цилиндра.

— Нет! — Голос его срывается. — Я сказал все, что знаю. Пожалуйста, не оставляйте меня!

Я больше не в силах это слушать. Заставляю себя подняться по защелкам на двери, подбираюсь к люку в крыше. Подтянувшись, я снова оказываюсь на ночном воздухе. Ледяная крупа бьет мне в глаза, жалит лицо, я стараюсь взять себя в руки. Мне стыдно за себя. Мальчик помог мне, насколько то было в его силах, и вот как я ему отплатил? Спасаюсь бегством?

Солдаты осматривают вагоны футах в пятидесяти от меня. Я возвращаю затвор на место и ползу по крыше до края. Спрыгиваю на землю.

Из тени появляется Паскао, его бледно-серые глаза сверкают в темноте. Он, вероятно, искал меня.

— Куда ты пропал, черт побери? — шепчет он. — Ты должен был появиться у места взрыва. Ты где был?

Я не в настроении разыгрывать из себя пай-мальчика.

— Не сейчас, — отрезаю я, пускаясь бегом вместе с Паскао.

Пора возвращаться в подземный туннель. Все несется мимо нас в сюрреалистическом тумане.

Паскао открывает рот, собираясь сказать что-то еще, но, увидев мое лицо, решает промолчать.

— Мм… — мнется он и тихо добавляет: — Ты отлично поработал. Вероятно, пойдет слух, что ты жив, пусть и без дополнительных спецэффектов. Впечатляющая пробежка по крышам. Утром узнаем, как отреагирует местная публика на твое появление.

Я не отвечаю, тогда он прикусывает губу и смолкает.

У меня нет иного выбора — только ждать, когда Рейзор осуществит свой план, а потом поможет спасти Идена. Меня захлестывает волна бешенства. Я ненавижу Президента. Ненавижу всеми фибрами души. И клянусь всадить в него пулю, как только мне представится возможность. Впервые с момента присоединения к Патриотам я и в самом деле жажду запланированного убийства. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы Республика больше никогда не смогла прикоснуться к моему брату.

В хаосе пожара и криков солдат мы соскальзываем по насыпи в другую часть города и скрываемся в ночи.