Глава 6
Безумные девочки

Нигде я не встречала такой толерантности и взаимовыручки, как в психиатрической больнице. Как часто вы видите, как татуированная 16-летняя атеистка и 40-летняя бывшая послушница с интересом обсуждают висящую на стене картину? А как пожилая женщина из Татарстана помогает молодой девушке засунуть плед в пододеяльник? Общий быт сближает людей, стирая различия и уравнивая всех. По утрам Мадина делает намаз, зовёт Кристину на завтрак, они обе молятся перед едой своим богам и делят трапезу. Рядом с ними вегетарианка Лиза отдаёт свою котлету Маше. 14-летняя Аня сидит за столиком у окна и делит на всех шоколадку, которую ей вчера привезла мама. 55-летняя Вера Михайловна с благодарностью принимает сладость – к ней давно уже никто не заезжал.

Никому особо нет дела до того, веришь ты в бога или нет. Твои музыкальные вкусы могут стать причиной оживлённой беседы, но не порицания. Никто не отличает друг друга по цвету кожи и не осуждает, если ты бывший наркоман или нынешний трансгендер. Все хотят избавиться от боли. Поэтому тут все стараются поддержать друг друга и не потерять чувство юмора.

Когда ты оказываешься в психушке, твой возраст перестаёт играть какую-либо роль.

Двадцатилетний и сорокалетний тут же переходят на «ты». Прислушиваются не к старшим, а к более адекватным. Если 45-летняя женщина, забывшись, пытается покурить в неположенном месте, то её спокойно одёргивает мрачного вида подросток, и та слушается. Тут взрослые снова становятся маленькими, под гнётом болезни теряя своё влияние, которое накапливалось годами. А на плечи молодых зачастую ложится новая, взрослая ответственность.

Звучит странно, но я бы практически каждому человеку посоветовала лечь в психиатрическую клинику хотя бы на 10 дней. Без лекарств и процедур, просто окунуться в эту атмосферу. Не для того, чтобы насмотреться ужасов, а чтобы научиться терпению и пониманию.

Ни в одном месте я не видела такой взаимовыручки, как в психушках. Никогда не встречалась с таким состраданием и тактичностью. Тут нет счастливых людей, у каждого за плечами вагончики боли и тревоги. С каждым человеком беседу нужно начинать очень аккуратно и по-доброму, чтобы ненароком не сковырнуть ранку размером с бегемота. Одну изнасиловали, другую избивали, третья не может перестать себя резать, четвёртую лишили девственности в дошкольном возрасте.

Здесь все относятся друг к другу с деликатной снисходительностью. Многие пациенты не могут адекватно разговаривать, их речь невнятна и на первый взгляд лишена смысла. Каждый тут со своей армией тараканов в голове и легионом скелетов в шкафу. Таких людей тут никто не стебёт, не упрекает, а наоборот, каждый старается разговорить и помочь – потому что каждый тут и сам «такой» человек.

Каждому из нас тут нужна поддержка, все входят в положение другого, делятся сигаретами и угощают сладостями. Если человеку хочется поговорить, ему не откажут, если вдруг стало тревожно, не будут доставать, а поймут и оставят в одиночестве, если именно этого ему не хватает.

Но психушка – это не волшебное место, где все люди вдруг становятся вежливыми и добродушными. Психушка – это то место, где нужно стараться.

Первые дни пациенты ходят по больнице совершенно потерянные, и как приятно наблюдать, когда даже взрослые люди по прошествии какого-то времени находят себе компанию. Я плотно подружилась с несколькими девочками из отделения, и мы поддерживаем связь даже после выписки.

В основном беседы велись в курилке, где мы на корточках, обступив ведро для окурков, проводили по многу часов в день. Когда мы узнали друг друга получше, две девочки попросили перевести их в одну палату люкс, рассчитанную на двоих человек. В их палате был отдельный телевизор, мы часто собирались там всей компанией, смотрели канал 2х2, делились историями, играли в настольные игры или шарады.

Лиза – небольшого роста, вся в татуировках, с пирсингом в губе, тёмными длинными волосами и шрамами по всему телу. Никогда я ещё не видела такое количество рубцов. Обе руки от запястья до плеча покрыты вертикальными и горизонтальными полосами, внутренние части бёдер рябят фиолетовыми шрамами, некоторые из них – толщиной в мизинец.

– Всё началось ещё с детства. Мне было около 6 лет, и целый год я провела с бабушкой и дедушкой в деревне, – вытаскивая очередную сигарету из пачки, начала свою историю Лиза, – Однажды мы пошли на озеро и бабушка строго предупредила меня, чтобы я не звала с собой купаться дедушку. Он много выпил в тот день, и бабушка опасалась, что, зайдя в воду, он может утонуть. Я только недавно научилась сама плавать, и мне хотелось кому-нибудь показать свои достижения, но в то лето на даче совсем не было детей. Я позвала к себе дедушку, забыв о словах бабули. Он не утонул, как предвидела она, но, когда дед выходил из воды, у него внезапно отказало сердце. Я очень хорошо помню безжизненное тело дедушки и как бабушка зовёт на помощь, не в силах вытащить его самостоятельно на берег. Помню и прохладу пустынного морга, куда меня взяли с собой, не найдя, с кем оставить дома. Меня не ругали, но это молчание только разожгло моё гипертрофированное чувство вины. Меня же предупреждали, чтобы я не звала его в воду… Зачем я это сделала?

Меня очень любили родители и никогда толком не наказывали, зато у меня у самой появилось необъяснимое желание наказать себя. Всё усугубилось в 9-10 лет, я не хочу вдаваться в детали, скажу лишь, что в этом возрасте я испытала сексуальное давление со стороны взрослого мужчины. Тогда я впервые начала царапать себя иголочкой, булавочкой, затем в ход пошло и лезвие. В 16 лет я поступила в ветеринарную академию, и у меня появился скальпель. Вскоре я впервые нанесла себе серьёзное увечье и попала в больницу. Это было психосоматическое отделение, куда клали людей, самостоятельно нанёсших себе травмы. Пока меня зашивали, ассистентка хирурга вовсю меня оскорбляла. У меня была паника, было ужасно страшно, я впервые попала в такую ситуацию. «Посмотри на себя, – раздражённо говорила она. – Ты же уродина, вся в шрамах, порезах. Ты никогда не найдёшь себе нормального мужчину. Почему вместо того, чтобы заниматься людьми, которые действительно хотят жить, я должна заниматься такими, как ты?» Шла операция, мне некуда было деться и приходилось это выслушивать. Меня привезли в палату, часа три я рыдала в подушку. Следующий круг ада ожидал меня в уборной. Кабинки там были без дверей, я стеснялась, но что делать. Как только я присела, в помещение вошла высокая женщина в ночнушке. Она была очень худая, а голова её была перевязана. Выглядела, будто из фильмов ужасов. Сев на корточки напротив меня, она немигающим взглядом начала наблюдать за моим процессом. Еле успев доделать свои дела, я в панике убежала. Позже мне рассказали, что эта женщина почти никогда не разговаривает, но когда всё-таки решает вступить в беседу, то неизменно называет себя Федей. Раньше она работала учительницей английского языка, а потом, ни с того ни с сего, у неё поехала крыша. Не знаю, может, предрасположенность. Я провела там ещё три дня, а потом мои родители дали взятку врачу, и меня отпустили, уничтожив мои документы.

Несмотря на этот опыт, с селфхармом я не завязала, моя аутоагрессия только усилилась. Я не могла сорвать злость на другом человеке и срывала её на себе. Я не могла ответить на чужие обзывательства, не могла ударить другого человека. К моим порезам родители никогда не относились серьёзно, считая, что это лишь демонстративное поведение. Но, чёрт возьми, даже если дело только в нём, то любой порез всё равно остаётся криком о помощи!

Когда мне был 21 год, я впервые попыталась покончить с собой. Я выпила несколько пачек нейролептиков, включила «Страсти по Матфею» Баха, легла на кровать, приняла позу и приготовилась красиво умирать. Я думала, что лекарство подействует сразу, но ничего не происходило. Я уснула. Я не ожидала, что проснусь, но, открыв глаза, я поняла, что у меня галлюцинации. Мне казалось, что заходит мама и что-то говорит про «Скорую», я пыталась выключить лампу, но не попадала по ней – рука проходила сквозь предмет. Началась атаксия, и все движения нарушились. Я пролежала так до утра, после чего нашла в себе силы и добралась до комнаты мамы. Но мне не удавалось вымолвить ни слова, как будто полный рот каши набрала, язык вообще не ворочался. Только спустя минут 10 и после двох стаканов воды я смогла промямлить что-то про «Скорую». Мы стали ждать машину. Я думала, что мама обнимет меня, что-то скажет, ведь могло случиться так, что это были мои последние минуты. Но вместо этого она начала убираться у меня в комнате, сказав, что неприлично в такой бардак пускать врачей. Я понимаю, что для неё мой поступок тоже был потрясением, и, может быть, она так скрывала свой стресс, но для меня её поведение было оскорбительным.

Приехали врачи, промыли мне желудок. Мама пыталась меня одеть, потому что самостоятельно я ничего сделать была уже не способна. Должно быть, ужасно выглядело со стороны. Я пыталась сама влезть в джинсы, но ноги не слушались, все движения выходили какими-то неестественными. Меня под руки вывели из квартиры и доставили в больницу, на этот раз – в токсикологическое отделение, где я провела недели полторы. Перед выпиской со мной разговаривал психиатр, которого я видела впервые с момента поступления. Это был крупный, очень неприятный мужчина, он не располагал к общению, тем более к общению на деликатные темы. Пригласив меня в кабинет, он усадил меня на стул, а сам остался стоять напротив, из-за чего мне приходилось смотреть на него снизу вверх. Из-за этого психологического давления я не могла с ним нормально разговаривать и ушла, не получив никакой помощи.

В следующий раз я очень сильно вскрыла себе руку и повредила нерв. В больницу меня доставили в сильном алкогольном опьянении. Я увиделась с мамой после операции и неожиданно всё ей высказала. Припомнила её уборку, когда я была на грани смерти, припомнила всё равнодушие, которым довольствовалась столько лет. Много всего лишнего наговорила. К сожалению, так и не извинилась. У нас в семье это как-то не принято… Наговорим друг другу гадостей, а потом делаем вид, что ничего не произошло. Мне было стыдно, но в то же время стало и легче – я наконец-то высказала всё то, что думала.

В тот раз я загремела в больницу уже на месяц. Там тоже был кошмар. Не было возможности индивидуально поговорить с врачом, общий осмотр происходил раз в неделю: всех пациентов собирали в столовой и у каждого было не больше 2 минут, чтобы рассказать о своём состоянии психиатру. Мне поставили затяжную депрессию. Когда мама обратилась к врачу и попросила поподробнее ввести её в курс дела, психиатр лишь грубо ответил: «Вы сами, что ли, не видите? Шизофрении нет, значит, не важно какой диагноз».

Много лет я не получала должного лечения и думала, что во всех психушках так. Я не знала, что делать, я была в полном отчаянии. Накануне моего двадцатитрёхлетия моя крыша поехала уже совсем основательно. Я боялась потеряться в метро, даже когда мне надо было проехать всего пару станций по прямой, я выходила в курилку в институте и не понимала, где я нахожусь. Только знакомые лица помогали держаться на плаву. Да и то мне не удавалось их идентифицировать, я не понимала, передо мной стоит мой одногруппник или, например, сосед. Я просто видела знакомое лицо и понимала, что нахожусь в каком-то правильном месте. Я не могла сосредоточиться на занятиях, я зацикливалась на одной мысли, и она занимала всю оперативную память, не давая ничему работать. Как-то раз перед парой я не успела доесть салат, прибежала в аудиторию, пыталась вникнуть к лекцию, а в голове лишь: «са-а-а-а-л-а-а-а-т, нужно доесть с-а-а-а-а-а-лат, са-а-а-лат». Очень жёсткий тупняк. А вскоре дошло до того, что иногда я переставала понимать, что говорят люди. Я сидела на паре, слушала преподавателя, но не понимала ничего из его речи, он будто разговаривал на иностранном языке, ни одно слово не было мне знакомо. Это было последней каплей, я испугалась, что навсегда потеряю связь с реальностью.

Я начала искать психиатрическую клинику, где бы мне могли помочь. Несколько дней я изучала сайты психушек, читала отзывы, сидела на форумах. А чтобы хоть как-то отвлечься, пила водку, как не в себя, но опьянеть так и не выходило. Мне удалось объяснить всё маме, и вскоре мы поехали сюда. Пришлось сто раз рассказать одно и то же разным врачам, это давалось нелегко и сильно утомляло. Но я была так поражена, что меня, наконец, слушают, что продолжала говорить, говорить…

Я пролежала чуть больше трёх месяцев, и мне, наконец, поставили нормальный диагноз – биполярное аффективное расстройство. Подобрали лекарства. К моменту выписки я впервые за долгие годы почувствовала себя хорошо. На какое-то время прекратила себя резать, постоянно поддерживала связь со своим психиатром. Мучил только дикий жор из-за лекарств. Я могла встать ночью часа в три, отправиться на кухню, разрезать пополам батон белого хлеба, обильно смазать его майонезом и сожрать всё это в один присест. Из-за этого, конечно, очень сильно потолстела, килограмм на 20, наверное. Я жаловалась на это врачу, мне несколько раз меняли схему лечения, но никакие лекарства не давали такого положительного эффекта, как те, от которых набирала вес. Пришлось сделать выбор в сторону лекарств и смириться со своей полнотой.

Депрессия пропала, но недавно на меня неожиданно напала мания. Я не могла спать, не могла есть, не могла усидеть на месте, я постоянно ходила, мерила комнату шагами, мне было необходимо чем-то заняться, но при этом не выходило сосредоточиться. Когда у тебя начинается отходняк от амфетамина, появляются похожие ощущения: ты уже не можешь ничем заняться, но и отдохнуть тоже не получается, в тебе ещё сидит остаток дикой энергии, но применить её решительно некуда. Иногда, правда, было весело, даже чувство эйфории появлялось, но напряжение оттого, что я ничего не ела и почти не спала, ложилось тяжким грузом и давило на психику. В состоянии мании отключается инстинкт самосохранения: я совершала совсем необдуманные поступки, ввязывалась в плохие истории, я совсем не отвечала за себя в такие моменты, и в какой-то мере это состояние было намного опаснее депрессивных эпизодов. Первое время удавалось глушить всё это таблетками, периоды мании длились недолго, не больше двух недель.

Когда очередная мания исчерпала себя, меня опять резко качнуло в сторону депрессии. Вместе с психиатром было принято решение вновь положить меня в больницу, и вот я здесь с вами уже два месяца.

Больница помогает мне, для меня это место – маленький островок, на котором можно укрыться от внешнего мира. Те проблемы, которые у меня есть в реальности, здесь меня достать не могут. У меня есть только одна забота – это моё здоровье. Остальные дела, конечно, никуда не уходят, но хотя бы на время они перестают меня касаться. К тому же, здесь я не пропускаю приёмы лекарств, что регулярно происходило на воле, я нахожусь под постоянным присмотром врача, и, в случае чего, мы сможем купировать приступ.

Уже после выписки Лиза поделилась со мной страшными эпизодами из своей жизни, описывать которые я не берусь. Мне очень больно от одного осознания того, что в мире могут твориться настолько ужасные вещи. Лиза поведала свою историю очень откровенно. Казалось, она успела обдумать каждый кусочек своей жизни, проанализировать каждую ситуацию. И я очень удивлялась, почему же она не может прийти в стойкое состояние ремиссии, ведь она уже так долго лечится и обладает таким высоким уровнем самосознания.

– То, что я тебе рассказала, мой психиатр ни разу не слышал, – призналась Лиза под конец нашей встречи, – я не могу говорить о личном с врачами. Стоит мне вступить в диалог с профессионалом, как начинается отчуждение. Я пыталась пару раз, но мне кажется, что описывать все эти случаи из жизни стоит менее эмоционально, не так, как я рассказываю тебе, но по-другому у меня просто не получается. У меня в голове будто что-то не поворачивается. Мне помогает мой врач, и я боюсь, что, если я расскажу ему всю правду, он меня осудит.

Сейчас у Лизы опять начинается депрессия. Её психиатр настаивает на госпитализации, но Лиза пока отказывается – ей нужно писать диплом. Однако она понимает, что если в ближайшее время всё усугубится, то придётся пропустить защиту и лечь на повторное лечение.

У Даши короткая стрижка с выбритыми боками и татуировка на бедре. Часто её можно увидеть в курилке, разговаривающей по телефону. Она носит короткие шорты и клетчатые рубашки.

– В старших классах у меня испортились отношения с родителями и меня частенько выгоняли из дома. В один из таких периодов я познакомилась с Димой, мы пробыли вместе 4 года. В 11-м классе я уже жила у него. Там-то меня родители не могли достать! – усмехнулась Даша. – Я упустила момент, когда всё начало портиться. Казалось, всё так классно выходило! Дима стал агрессивным, озлобленным. В общем, мы расстались, он наговорил кучу гадостей, в приступе злости порвал мою одежду. Пришлось вернуться к родителям. Я совсем потерялась тогда, стала асоциальной, всех избегала, настроение скакало – я могла задыхаться от смеха, а уже в следующую минуту накатывала такая тоска, что хоть на стенку лезь! Из-за моего характера отношения с родными вконец испортились, и меня вновь выгнали. Я буквально оказалась на улице. Это было зимой прошлого года. Шлялась по городу, не зная, куда пойти. Меня приютил знакомый, а через пару месяцев бабушка не вытерпела – и взяла к себе.

Я скучала по своему Диме, постоянные мысли о нём были мучительны, я хотела его забыть, даже пыталась завязать новые отношения. Повстречалась некоторое время с одним, моя зубная щётка поселилась у него в ванной, и всё шло к переезду, но на горизонте вновь появился Дима. Мы помирились, забыли все обиды. Счастье, однако, продлилось недолго. Опять ссоры, крики. Я снова осталась одна. Уехала к подруге, стала много выпивать. На пьяную голову звонила ему, уговаривала быть вместе. Было так больно… В июне подкараулила его у работы. Думала, увидит меня – и чувства вернутся. Дура! Я в слезах бухнулась на колени, умоляла вернуться. А он просто поцеловал меня и ушёл. Думала, у меня сердце разорвётся. Тогда я решила покончить с собой. Начиталась в Интернете, что антидепрессанты с алкоголем смешивать нельзя. Нашла у подруги две пачки подходящих таблеток. Растормошила капсулы, залила всё это дело водкой и выпила. Уже через 15 минут стала отъезжать. Ужасно себя чувствовала, меня мутило, в глазах всё плыло. Я испугалась. Написала маме… Меня забрали домой. Родители уговаривали обратиться в больницу, чтобы лечь под капельницу, почиститься. Я отказалась. Я вообще начала ото всего отказываться и стала агрессивной. Когда я вновь поссорилась с мамой, я схватила нож и приставила его себе к шее. Я была уверена, что ещё одно слово, и я перережу себе горло! Мама быстро успокоилась. Уже на следующий день меня везли сюда.

Меня положили в первую палату. Было одиноко и страшно, злилась на родителей, понимала, что мне тут не место. Через неделю начала привыкать. С вами познакомилась! Но началась та побочка, помните? От лекарств у меня ужасно тряслись руки, не могла сигаретой в рот попасть, со стулом проблемы… Но самое неприятное было, когда стягивало лицо. Нет, не как после душа со скрабом! Лицо натягивалось, как маска, закреплённая на затылке, я задыхалась, казалось, что умираю. Мимические зажимы в прямом смысле душили меня. Это повторилось дважды. Я сказала врачам, мне подобрали другие лекарства, и такого больше не происходило. Как видите, иду на поправку. Мысли о Диме перестали быть такими навязчивыми, настроение стало стабильнее, но перепады всё равно иногда мучают. Вчера мне сказали диагноз – циклотимия. Жить можно. Всё налаживается. К тому же, завтра ко мне приезжает один мальчик, и, кажется, он хочет быть не просто другом…

Дашу выписали на пару недель раньше меня. Мы иногда общаемся, она пьёт антидепрессанты (уже без водки!) и галоперидол. Недавно исполнилось ровно полгода, как она встречается с тем мальчиком. Говорит, он очень трепетно отнёсся к её болезни и поддерживает во всём. С родителями у Даши тоже всё сложилось хорошо – помирились и стали спокойно жить вместе.

При поступлении Дарины в лечебницу её родители доплатили за отдельную палату, и её сразу поселили в одноместный люкс, минуя острую палату и остальные комнаты. У Дарины пухлые губы, длинные ноги и татуировка, бабочка, на левой руке.

– Всё началось с 2015 года, я жила с парнем, но он меня не любил, – призналась Дарина, – издевался, бил, а я очень его любила и терпела. Махнула на себя рукой, всю себя пыталась отдавать ему. Прогуливала пары, а вскоре и вовсе перестала появляться в институте, и меня выгнали. Но мне было всё равно. И вот однажды я забеременела. Я узнала об этом, когда плоду было уже 2 месяца. Парень отнекивался, твердил, что ребёнок не его. Я сделала аборт и не сказала ему. Наврала, что гормональный сбой. Он поверил. Я рыдала три недели, даже думала покончить с собой. Но никому не могла сказать. Больше всего хотелось поддержки родителей, но они категорически против абортов, и я не могла им признаться. В курсе были две подруги, они меня не бросали. Даже помогли финансово. С этим козлом мы расстались спустя две недели.

Я думаю, всё началось тогда.

Через год я поступила в новый университет. Всё поменялось. Весь первый курс я была живая, общительная, весёлая. Потом, летом, я попробовала наркотики. Это было экстази. Я жрала психотропные таблетки, много наркотиков. Пробовала даже ЛСД. Ушла во все тяжкие, в общем. А потом мне стало резко плохо. Я почти не выходила из дома. Часто чувствовала, что вот-вот потеряю сознание. Стала бояться массового скопления людей. У меня ломало кости, тело.

Я думала, что так будет продолжаться вечно, пока не встретила Серёжу. Он вытаскивал меня из этой болезни. Я начала лечение антидепрессантами. Мне было очень тяжело. С Серёжей становилось легче, мы много веселились, но мысли о суициде меня не покидали. Потом наступило ещё одно лето. Все каникулы я тусовалась, очень много пила, развлекалась с парнем. Не заметила, как пришла осень. С наступлением нового учебного года я начала задумываться о жизни. Обернулась назад и поняла, что с Серёжей меня связывали лишь общие алкогольные вечеринки. Стала думать о смысле жизни. Привычный мир рушился, всё теряло смысл и обесценивалось, я не знала, зачем я просыпаюсь по утрам. Ненавидела себя, свою фигуру, жир, отсутствие людей, которые меня хотели бы поддержать. И вот я оказалась тут… Мне сказали, что нужно лечиться и постоянно принимать лекарства. От моей энергичности не осталось и следа. Не понимаю, откуда я раньше черпала силы на тусовки. Я еле встаю с кровати.

Даша вышла из больницы после меня. Говорит, что ей помогли. Она стала энергичнее, но многие простые вещи ей до сих пор даются с трудом, да и мысли о суициде иногда прослеживаются. Но Даша не сдаётся, продолжает терапию и верит, что сможет прийти в норму.

Маленькую Лизу привезли через пару дней после меня. У неё ручки-палочки, ножки-тростиночки. У Лизы коса по пояс и анорексия. Её положили в психушку обманом родители. К слову, папа у неё поп. Большой такой, круглый поп. А ещё у неё 4 сестры.

Маленькую Лизу с собой в курилку не брали, и каждый раз, как мы всей толпой уходили дымить, она оставалась одна. Но мы всегда возвращались, и однажды она поведала нам свою историю.

– Жила-была девочка по имени Лиза, – переплетая потуже косу, начала про себя сказку она, – и даже неплохо так жила: друзья, любящие родители, отличные успехи в школе. Но вот одним летним вечером на Лизин беззащитный мозг свалилось нечто слишком тяжёлое, липкое и чёрное. И после этого всё пошло под откос. Постоянная неуверенность в себе, ненависть к своему жирнеющему телу. Любая мимо проходящая девушка казалась мне в сотни раз стройнее и красивее моей ущербной тушки. Тогда я не знала, как изменить сложившуюся ситуацию, и решила, что всё дело в моей бренной плоти, которую следует укротить. Я встала на путь правильного питания. Углеводы заменяла овощами, не ела после шести. Сладкое и мучное вон из рациона! Да здравствуют убийственные дозы спорта! Но все эти манипуляции особого эффекта не давали. И вот я, вся в депрессии и отчаянии, наткнулась в Интернете на паблик «Типичная Анорексия» – и понеслась… Белковые диеты, дни на кефире, голодание по 3 дня, питьевая диета – всё это чередовалось со срывами с пожиранием всего, что не движется. И снова ненависть к себе.

Так продолжалось до лета. Я отправилась в водный поход на катамаранах, нагрузки бешеные, а из еды я употребляла только сухари. Так я сбросила с 54 до 45 кг при росте 160 см. Эта цифра была для меня идеалом в начале похудения, но, достигнув её, я поняла, что и это слишком много – и опять шоколадная диета, кофе, зелёный чай и истерики. Родители начали всерьёз беспокоиться обо мне: месячных нет уже 1,5 года, ребёнок стремительно тает на глазах. Сначала меня отвезли к психотерапевту. Мама свято верила, что после этих бесед я начну жрать как ненормальная, но нет. Я продолжила худеть, уверяя маму, что ем. Я пачкала едой тарелки, при ней брала в рот еду, а после – выплевывала в унитаз. Красивая фигура требует жертв. И вот долгожданные 35. Я слышала удивленные фразы друзей и одноклассников, ощущала внутреннее удовлетворение. Но у моих родителей были абсолютно другие планы. Однажды утром они подняли меня раньше обычного и сказали, что мы едем за сапогами. Но все сапоги так и остались на своих полках, а я вот оказалась на больничной койке в психушке, в палате строгого режима, где в меня силой запихивают булки.

Лизу в психушке продержали дольше всех. Спустя 3 месяца родители забрали её домой. Лизу заставили набрать вес до 55 кг – на 20 кг больше, чем при поступлении. Сейчас Лиза вернулась в школу, нагоняет упущенное и думает снова худеть. Говорит, что считает себя жирной и не хочет быть рабой еды.

С Александрой Сергеевной мы много говорили об анорексии и булимии. Это ужасная западня.

Прошло больше месяца моего пребывания в лечебнице, когда положили Наташу. Она частенько заходила в курилку, всегда со своими сигаретами и зажигалкой. Обычно присаживалась на корточки со стороны двери. У неё выбеленные волосы ниже плеч, отчётливые брови и яркие скулы. На вид Наташа немногим старше меня, но в безумии во взгляде она даёт мне фору. Свою историю она мне рассказала уже ближе к выписке. С самого начала Наташа вела себя спокойно, она даже не казалась потерянной. Я спросила, первый ли раз она в психушке.

– Нет, – усмехнулась Наташа и начала загибать по одному пальцы, но быстро сбилась и махнула на это рукой, – точно больше 10 раз, я уже сбилась со счёта. Лет 7 назад мне поменяли диагноз. F21.3 они это назвали. Псевдоневротическая или неврозоподобная шизофрения. Страшно не стало. Мне уже давно всё равно, какие ярлыки они на меня вешают.

Заболела я в 21 год, уволилась с работы и никак не могла устроиться на новую. Подумала тогда: «Ну хоть что-то я в своей жизни могу контролировать? Да хотя бы вес!» Давно хотела похудеть, а 58 кг при росте 170 см казались перебором. Через полгода я весила 39. Спала по 2–3 часа в сутки, но практически всё время лежала в кровати. На улице я не появлялась. Мне было страшно и тяжело выходить. К себе я тоже никого не пускала – панически боялась микробов. Мобильник и дверные ручки постоянно протирала спиртом.

Вмешалась тётя, и меня госпитализировали в больницу. В первом отделении там была отдельная палата для девочек с расстройством пищевого поведения. Через месяц я жрала как конь. Еще через месяц меня выписали с весом 54 кг.

Следующие два года я плохо помню. Я жила циклами: худею-больница-толстею-выписка. Один раз лежала 4 месяца, это уже была моя районная клиника, самая старая в Москве. Через забор знаменитая тюрьма, по воскресеньям зэкам включали музыку во дворе, нам было слышно, и это был праздник. В больнице запрещены телефоны и плееры. Помню, что диагноз мне изменили с нервной анорексии на рекуррентное депрессивное расстройство. Я пила много таблеток, не работала и думала, что так будет продолжаться всю жизнь.

Но однажды, в 2009 году, приятельница позвала меня на работу в крупное издательство, и я начала встречаться с Валерой. Мои первые в жизни отношения в 24 года. Весила тогда килограмм 46. Но всё из-за того, что научилась блевать. Булимия была страшная. Каждый день на работе я не ела, а вечером по пути домой думала о том, чем же таким офигенным я сегодня поблюю.

Под Новый год отношения с Валерой стали портиться из-за моих нервных срывов. Слезы, транквилизаторы, алкоголь. Однажды я позвала в гости своего лучшего друга и, пока он говорил по телефону, пошла на кухню и выпила много (не считала) психотропных таблеток. Запила коньяком. «Откуда у неё столько лекарств?» – восклицали врачи «Скорой помощи» по пути в больницу. В коме я пролежала трое суток. Помню, как начала приходить в себя: перед глазами всё мутное, руки и ноги привязаны, в венах иглы, понатыкали катетеров. Потом перевели в токсикологию. Отделение закрытое, Валера писал мне записки и передавал с медсёстрами. Я выписалась – и мы расстались. На работе сказала, что сильное отравление. В психиатрическую клинику меня не забрали, под ответственность родителей. Как-никак хорошая работа, не потерять бы.

Я продолжила работать, периодически попадая на пару месяцев в больницу. То «язва», то ещё что-нибудь. Но все понимали. Из-за моей худобы многие думали, что я наркоманка. Правда, работала я хорошо, увольнять меня не собирались. А булимия была со мной. Я много курила, много пила, много шарахалась по клубам. Мешала всё с транквилизаторами, часто плакала, потом начала резать себе руки. В такие моменты у меня было ощущение, что меня загнали в угол, всё тело сжималось в комок. Меня брала в плен эта бесконечная внутренняя боль. Боль оттого, что я устала так жить. Всё это надо было куда-то выплеснуть. Кровь текла, было больно физически, от этого становилось легче.

В 2012 году в моей жизни появился Антон. Он был старше на 12 лет, у него была своя передача на ТВ, и я была безумно влюблена. Антон был женат. Но это не мешало нам видеться где-то раз в две недели. Так продолжалось год. До тех пор, пока я не захотела большего. Он как наркотик, я хотела видеть его всё чаще и чаще. Чтобы стать ещё тоньше и красивее, я начала пить запрещённые таблетки для похудения. По-прежнему принимая транквилизаторы, которые часто запивала алкоголем. Булимия отпустила. Вернулась анорексия. Две недели я не ела, только кофе. Снова порезы, очередная больница. Антон приезжал, но я понимала, что ничего уже не будет так, как раньше. Через 6 дней после выписки я выпила 60 таблеток транквилизаторов. 5 суток комы, две недели в психосоматическом отделении. Каждую ночь там кто-то умирал. После аппарата искусственной вентиляции лёгких у меня была пневмония. А я всё равно курила в туалете. Но жить хотелось. Помню, что как только меня привезли из реанимации и я смогла связно говорить, я поклялась маме, что больше никогда не предприму попытки покончить с собой. Пока я держу слово.

Сейчас я лежу в больнице с куда более интересным диагнозом. Шизофрения, близкая по течению к вялотекущей, с биполярным аффективным расстройством, обсессивно-фобическими симптомами и расстройством пищевого поведения. Несколько месяцев назад я опять связалась с женатым мужчиной. Когда его жена орала в трубку, что меня будут по кускам собирать по городу, если я еще раз с ним встречусь, мне стало страшно. Мне стало казаться, что она читает мои эсэмэски и прослушивает телефонные звонки. Что меня поджидают наёмные убийцы во дворе. Я не выходила из дома, когда было темно. Началась ипохондрия, мне стало казаться, что я умираю, что у меня рак, или СПИД, или гепатит. Потом начались зрительные галлюцинации: видела сестру дома, когда её не было, разговаривала с ней.

Лечение в больнице помогло. Сейчас всё прошло. И вешу я 60 кг. Но это лишь вопрос времени.

Я переходила из палаты в палату, соседки сменялись одна за другой, и последней оказалась Надя. Очень тихая и скромная, с короткой стрижкой, её кровать находилась напротив моей. Однажды, вернувшись из домашнего отпуска, уже после Нового года, Надя неожиданно сделала мне подарок в честь праздников. Это было неожиданно, ведь мы почти не общались, но вдвойне приятно – вручение подарка совпало с моим днём рождения, о котором она и не подозревала.

– С самого детства от меня очень много требовали, – почти шёпотом призналась Надя, – я всегда должна была показать себя с лучшей стороны. За меня постоянно хотели родители, сама же я не хотела ничего. Мы с мамой постоянно переезжали с одной съёмной квартиры на другую, точнее – из комнаты в комнату. Я всю жизнь жила бок о бок с чужими людьми и всегда «держала лицо», а мысли свои не высказывала. Я терпела, когда на мне срывалась мать – она часто на меня кричала. Про меня нельзя сказать, что у меня упала самооценка, я знаю, что всегда представляла из себя ноль на палочке. Круглый такой, толстый ноль. Я была недовольна своей жизнью и тем, что видела в зеркале. Однажды я взяла себя в руки и решилась на изменения. Я стала худеть. Ограничила себя в питании и старалась чаще пить воду. Но мать заставила меня есть, и мне стало совсем плохо. Это ведь было единственное моё желание, я хотела контролировать хотя бы свой рацион, но меня растоптали.

За пределами комнаты я не могла ни с кем познакомиться – ведь мне было совершенно нечего рассказать. Кроме учёбы и дома у меня ничего не было – никаких друзей, я всегда оставалась в стороне… Ещё до похудения у меня развился органный невроз – я не могла сидеть в школе, потому что из-за того, что мне было некомфортно, у меня мог громко заурчать живот. Я всё чаще прогуливала занятия и оставалась лежать в кровати, пока мама была на работе. Так я осталась один на один с самой собой и апатией.

На меня очень давило, что мама и дядя столького от меня ожидают, я была обыкновенной – совсем не гений. В какой-то момент я не выдержала. Я постоянно уходила в себя и оставалась сидеть дома вместо учёбы. Меня ничто не привлекало, всё становилось безразличным, став перед этим противным. Я практически не разговаривала, строила из себя предмет интерьера. Я устала от жизни очень давно, однажды мне захотелось, чтобы меня усыпили… Но, по сути, я и не жила – просто существовала. Мне нечего вспомнить. Пусто. Меня никто не научил жить, была только школа и крики дома – всё… Нормально я себя чувствовала только в детском садике, а со школы всё покатилось в пропасть.

Меня не устраивал этот мир – он ужасен. Я не понимала, почему люди такие: постоянно врут, осуждают кого-то, когда сами не лучше. Я до сих пор не могу жить в этом мире. Я начала уходить в себя, а потом потеряла выход в реальность. У меня ничего не получилось, и я опустила руки. Не было рядом человека, который бы мне помог, да хотя бы просто выслушал, я всегда была одна. Наверное, с этого и началось – мне опротивел этот мир. Он не подходит для того, чтобы жить в нём, да и люди – ужасные создания.

В сентябре 2016 года мир показался мне картонной декорацией – ненастоящий. В декабре рука прошла сквозь графин – ненастоящая и я, вот и растворяюсь. Это была последняя капля, что громко кричала мне: «Пора к психиатру! Срочно». В первый вторник декабря меня наконец услышала мама и отвела к специалисту. Она осталась сидеть на стуле и впервые услышала всё, что творилось в моей больной голове.

В тот же день я взяла академ, удалила себя из чатика своей группы. В среду выпила таблетку, что назначил горе-психиатр. Это был самый ужасный день в моей жизни: предметы плыли перед глазами из-за сильной сонливости, а дышать стало тяжело. Меня сильно клонило в сон, но спать я боялась – думала, задохнусь. Никого не было дома, только я одна и моя новая проблема. В 2 часа ночи пришлось вызвать «Скорую», потому как началась паническая атака. Я ревела и задыхалась, задыхалась и ревела. Приехали врачи, дали мне чудо-таблетку и уехали. Как я заснула, уже и не помню, но было очень тяжело. Мне до сих пор сложно засыпать, даже когда отправляюсь на выходные домой.

Через пару дней мама отвела меня в психиатрическую больницу – здесь вылечили её подругу, а значит, и мне помогут. Мама наконец поняла, что со мной что-то не так. То, что я месяцами сидела дома, лицезрея белый потолок, – показателем не было. Так, фигня какая-то, за которую можно на меня наорать. Особенно раздражал один мамин вопрос – «как дальше жить?». Да никак! Это не мой мир, не могу я здесь жить, а смерть – единственный для меня выход! Так вот, в ту пятницу мне сказали, что срочно надо лечь в больницу, ведь всё это поддаётся лечению. В понедельник была комиссия, на который добрый дяденька психиатр с улыбкой ребёнка, впервые увидевшего снег, сообщил мне, что у меня депрессия. Кто бы мог подумать? Я, например. Ищущее смерти дитя, у которого даже не осталось сил на то, чтобы эту самую смерть найти.

Я долго ждала, чтобы меня услышали, а дождавшись – оказалась в психушке. В тот день я много рыдала, я искала помощи, но совсем не подумала, как всё будет… Вместо тёплого дома я оказалась в палате, которую закрывают на весь день. В палате, где туалет похож на аквариум, да и сама палата – аквариум. Мне было безумно страшно. Я не могла спать и вела дневник о своей жизни в больнице. Я чётко и ясно усвоила, что надо говорить «мне стало лучше, мне хорошо», чтобы меня выпустили из аквариума, пока я не стала планктоном или морским коньком. Но мне и правда становилось лучше, а может, это страх помогал лучше всяких пилюль (руки тряслись так, что поесть было невозможно). И вот меня перевели в 3-ю палату, где лежала милая девочка, она смогла меня успокоить. Но не успела я привыкнуть к новым условиям, как меня перевели в люкс, который после всего увиденного смело можно было назвать королевскими покоями.

Я не верила, что какие-то таблетки смогут изменить моё мировоззрение, снимут мои «депрессивные очки». Но система сработала – мне стало лучше. С меня сняли болезнь, но это единственное, что у меня было. Я не могла понять, кто же я, какая я, что из себя представляю. От терапии я начала меняться – стала более общительной и позитивной, плохие мысли будто ластиком стёрли. Больница проглотила все мои мысли – в голове стало пусто. И вот мне очень нужно найти ответ на вопрос «кто я?», потому что без этого ничего не получается, я не понимаю, как должна действовать.

В палату перевели новую девочку, с которой я позже подружилась. Она позвала меня в свою компанию – поиграть в игру, где надо объяснять слова, чтоб их называли. Никогда в жизни я бы не согласилась играть в подобное – я всегда была лишь наблюдателем веселья, а не его частью. Серый кардинал в маске милой мышки. Но у меня вырвалось «да» в ответ на её приглашение раньше, чем я осознала, о чём меня спрашивают. В тот день у меня появились новые друзья и отличное настроение. Новые друзья курили, и я решила вернуться к тому, что меня спасало долгое время, – к сигаретам.

Курение стало частью моей жизни очень давно, как и кофе литрами и без сахара – я не могла без этого. Сигареты заставляли меня не плакать на людях, но от ночных рыданий в подушку уже не помогали. Настроение скакало всё сильнее, но больница расправилась и с этой моей особенностью… От меня ничего не осталось, я не помнила, что такое счастье, чтобы надеть его вместо депрессии. А курение вернуло меня в свой мирок, окрашенный чёрным.

Сейчас мое состояние снова ухудшилось… Мне хочется разделать руки, как рыбу – вспороть. А на прошлой неделе хотелось порезать запястья. Не для того, чтобы себя убить, а просто так (может, для того, чтоб узнать, что я жива?). До лечения мне жутко хотелось порезать лишь пальцы, лечение же апгрейдило это моё желание.

Мне неуютно, когда всё хорошо, – у меня не может быть такого, это совсем не моё… Недавно я снова хотела сдохнуть и разрыдалась на добрый час с хвостиком. Мне всегда нравилось выводить себя на эмоции, смотря или читая что-нибудь душераздирающее. И в этот раз мне нравилось мое слезливое настроение…

Я всё ещё не знаю, чего же я на самом деле хочу – жить или чтобы меня оставили в покое. Я не знаю, что будет дальше. Никто не знает… Я получаю много поддержки от друзей из Интернета и от мамы, но это мне в тягость – никто не знает, что я чувствую, и я – в том числе… Я будто должна соответствовать их словам и говорить, что справлюсь со всем. Но я такая слабая… Возможно, я завтра смогу улыбаться, но сегодня мне даже нравится моя депрессия и дружба с ней – меня это вдохновляет (поэтому я не знаю, за что бороться и стоит ли).

Я много и часто пыталась проанализировать своё состояние и пришла к выводу, что всё началось в 1-м классе: я не смогла адаптироваться, от меня требовали слишком многого. У меня не было своей цели, за меня всегда всё решали. Всё, чего мне хотелось в начальной школе – это танцевать, играть на фортепиано и похудеть (дядя, имевший тогда на меня сильное влияние, постоянно называл меня жирной, не давая неокрепшей самооценке расправить крылья). У нас дома никогда не было пианино – я рисовала клавиши на листках бумаги и раскладывала их на столе, перебирая по ним пальцами, чувствуя, как по всему телу растекается музыка. Моя учительница сказала, что без инструмента дома я не смогу выполнять домашние задания, и перестала со мной заниматься. С танцами я проявила свой характер и гордо ушла, потому что преподаватель плохо обо мне высказалась. Меня поставили с партнёром, который был грациозен как мешок с картошкой, я вокруг него и крутилась, и вертелась, а в итоге мне сказали, что я стояла на месте.

Сейчас мне 21, и я разрушаю свою жизнь, сохранив старые желания, но не имея возможности выкарабкаться из пропасти. После 5-го класса я прогуливала школу неделями и на меня орали всё сильнее. В 7-м появилась мысль «если бы я не смеялась, то давно бы выпрыгнула из окна». В 11-м я сбросила 20 кг за 4 месяца, и дядя назвал меня узником концлагеря. Он показывал старые фото, где я была жирной, приговаривая, что тогда я была нормальной. Но тогда он же сам называл меня жирной… Вот так мою главную цель и мечту растоптали. Зимой я начала заедать свои проблемы, забрасывая их в дыру в своей груди – моё счастье было разрушено парой дядиных слов. Теперь мне ничего не хотелось, всё стало безразлично…

Я поступила на психолога, чтобы меня не забрали в психушку, – шутка, которая стала правдой. Сейчас я там, где должна была оказаться много лет назад, но проблемы психики для взрослых – полнейшая чушь, ведь это же не царапина, которую нужно обработать йодом, а значит, всё в порядке – всё хорошо (жаль, что не у меня). Дядя до сих пор говорит, что депрессию надо ломать, что депрессия не болезнь, что я просто от безделья не знаю, чем заняться. Однобокий дурень, испортивший мне жизнь, теперь не вызывает во мне ничего, кроме жалости. Я оказалась слишком ранимой, но такая уж я.

Все кричат о том, что надо любить себя, но я не умею, не знаю, как это. Я себя не люблю, я себя не принимаю, и из-за этого всё кажется бессмысленным, бесполезным. Только я могу помочь себе, но у меня нет ни сил, ни желания делать это.

После того, как меня выписали, я навещала Надю в больнице, виделись мы и во время её домашнего отпуска. Надю отпустили лишь в апреле.

– Наверное, я успела привыкнуть к больнице настолько, что начала считать её домом. Я всё никак не могу осознать, что меня выпустили, – я была зажата между айсбергом и титаником, а потом внезапно полетела в никуда… Маленькая жизнь уместилась в эти 5 месяцев.

Я решила пустить все силы и внимание на учёбу – буду продолжать заниматься психологией. Меня ждут тяжёлые четыре года учебы, а потом я хочу совершить ещё один тяжёлый шаг – пойти в больницу, но уже не пациентом, а в роли клинического психолога.

Большинство пациенток в моей клинике были юны и красивы, одна не похожа на другую, и у каждой – своя безумная искринка во взгляде. Так и хочется посоветовать одиноким мальчишкам брать штурмом психушки и завоёвывать своих принцесс.

Каждая девушка обладала своей особенностью и собственной историей за плечами.

Обаятельная Алиса каждый раз после еды непроизвольно блюёт – у Алисы булимия. Она работает кондитером и обожает создавать красивую еду.

Свете – за 40, она учительница младших классов и кажется совершенно адекватным человеком до тех пор, пока не приблизишься к ней со шприцем. Она уверена, что её заказали, и каждый раз пытается отказаться от уколов, объясняя это тем, что в шприце яд.

Одна девочка из соседней палаты, чьё имя никто не знает, ни с кем не общается, но её соседка неоднократно жаловалась, что та постоянно ковыряется в носу, выкладывая козявки рядком на подушке.

Рассказывали про пятидесятилетнюю женщину, которая не могла удержаться и во время тихого часа шумно мастурбировала под одеялом.

За длинноволосой Аней из 7-й палаты нужен глаз да глаз: она крадёт у пациентов зубную пасту, выдавливает её в раковину и что-то мастерит из этой кашицы.

В курилке часто можно встретить молчаливую девушку с короткими чёрными волосами и в синей рубашке. У неё пугающие шрамы от ожогов по всему телу, и от неё пахнет костром.

Почти все девочки, с которыми я успела пообщаться в больнице, как и я, имели опыт неоднократного пребывания в разнообразных психиатрических клиниках. Мы дружно сошлись во мнении, что больницы, в которые ты приходишь самостоятельно, разительно отличаются от тех мест, куда тебя привозят насильно после попыток самоубийства или причинения себе увечий. Этот грустный опыт позволил нам вынести один очень важный урок: лучше оказаться в психушке раньше, чем позже. Не стоит доводить до крайностей и попадать в ситуации, когда психушка сама выезжает за тобой. Решившись на самоубийство и осознав, что тебе уже нечего терять, вместо того, чтобы порезать себе вены, можно попробовать лечь в больницу. Ведь вряд ли будет хуже? Тем более лечебное заведение можно выбрать самостоятельно, ознакомившись с рекомендациями и отзывами, а вот если уж тебя привезли в больницу насильно, то тут выбирать не приходится. Скорее всего, тебя запрут в психосоматическом отделении обычной больницы, где у врачей, к сожалению, обычно не стоит цели избавить тебя от психического расстройства или как-то нормализовать твоё психическое состояние. Больше всего пребывание в подобных местах напоминает передержку, и после такого опыта может сложиться неверное представление о психиатрии.

Российская психиатрия ещё только отходит от советских времён, и до сих пор велика вероятность столкнуться с непрофессионализмом врачей и непригодностью лечебных заведений. Именно поэтому стоит особенно тщательно подходить к выбору больницы. С каждым годом число добросовестных квалифицированных специалистов растёт и ситуация с получением своевременной качественной психиатрической помощи улучшается. Столкнувшись с неадекватным доктором, не стоит судить по нему о состоянии всей науки в стране. Если тебе не нравится специалист или условия стационара – меняй их, альтернатива есть. Не стоит бояться лечения, психиатров и психушек. Существуют места, где тебе могут помочь.