Глава 7
ПЕСНИ В НОЧИ
Когда Тиффани с госпожой Пруст подоспели к источнику воплей, улица уже была усыпана довольно эффектным слоем разбитого стекла и кишмя кишела озабоченными людьми в доспехах и шлемах, из которых при необходимости суп есть можно. Один из стражников возводил баррикаду. Прочие явно жалели, что не находятся по другую её сторону, тем более что в этот самый момент из одного из пабов, занимающих почти всю сторону улицы, вылетел чрезвычайно крупный блюститель порядка. Вывеска возвещала, что паб этот называется «Голова Короля», но, судя по всему, прямо сейчас у королевской головы приключилась мигрень.
Стражник заодно прихватил с собой и остатки стекла. Он приземлился на мостовую, и шлем, в котором супа хватило бы на большую семью и всех друзей-знакомых, с дзынь-дзыньканьем покатился по улице.
— Они сержанта уделали! — заорал его собрат по оружию.
С обоих кондов улицы уже бежали новые стражники. Госпожа Пруст похлопала Тиффани по плечу и умильно попросила:
— Расскажи-ка мне ещё про их положительные качества!
«Я здесь для того, чтобы отыскать осиротевшего юношу и сообщить ему о смерти отца, — напомнила себе Тиффани. — А не затем, чтобы вытаскивать Фи-глей из очередной передряги!»
— Сердца у них добрые, — промолвила она.
— Ни минуты не сомневаюсь, — заверила госпожа Пруст, от души наслаждаясь происходящим. — А вот зато задницы — все в битом стекле. О, а вот и подкрепление подоспело.
— Не думаю, что это поможет, — отозвалась Тиффани, и, как ни странно, ошиблась.
Стражники рассредоточились, освобождая проход к дверям паба. Тиффани внимательно пригляделась и увидела, как по проходу решительно прошагала крохотная фигурка. Очень похожая на Фигля, но только… Тиффани, не дыша, уставилась во все глаза… Да-да, на этом существе — шлем стражника чуть покрупнее крышки солонки: невероятно! Законопослушный Фигль? Как такое может быть?!
Тем не менее существо дошло до двери и заорало:
— Вы, чучундры, все арестованы! Теперича, слышь, за вами выбор: либо по-плохецки, либо… — Он на мгновение задумался. — Нае, эт' усё, ах-ха, — докончил он. — Как по-другому, я ни бум-бум. — И с этими словами он прыгнул в проём.
Фигли дрались везде и всегда. Для них драка была и хобби, и спортом, и развлечением, три в одном.
В знаменитой книге о мифологии профессора Вьюркоу Тиффани прочла, что у многих древних народов существовало поверье: герои после смерти отправляются в некий пиршественный зал, где проводят вечность в битвах, застольях и попойках.
Про себя Тиффани думала, что это всё надоест дня через два на третий, но Фигли, конечно, будут в восторге. Однако, чего доброго, даже легендарные герои вышвырнут их за дверь спустя полвечности, причём сперва потрясут хорошенько, чтоб вернуть столовое серебро. Нак-мак-Фигли и впрямь были бойцы свирепые и грозные, если бы не один маленький (с их собственной точки зрения) недостаток — стоило им ввязаться в драку, и уже через несколько секунд они так увлекались, что в упоении принимались дубасить друг друга, окрестные деревья и, если другой мишени не подворачивалось, то самих себя.
Стражники, приведя в чувство сержанта и отыскав его шлем, уселись ждать, пока не утихнет шум. Казалось, прошло не более двух минут, когда крохотный стражник снова вынырнул из пострадавшего здания, волоча за ногу Громазда Йана, великана среди Фи-глей: сейчас тот, похоже, крепко спал. Бросив его на мостовой, полицейский снова вернулся в паб и вышел, таща на одном плече бесчувственного Явора Заядло, а на другом — Тупа Вулли.
Тиффани глядела на происходящее открыв рот. Такого просто быть не может! Фигли всегда побеждают! Фиглям всё нипочём! Остановить их невозможно! Но вот вам пожалуйста, они остановлены, причём остановлены существом таким крохотным, что он на солонку без парной перечницы смахивает.
Когда Фигли закончились, коротышка опять вбежал в паб и так же быстро появился снова, таща какую-то женщину с морщинистой, как у индюшки, шеей. Женщина всё норовила стукнуть его зонтиком — напрасный труд, поскольку он со всей осторожностью удерживал свою ношу над головой. Следом, вцепившись в объёмистый саквояж, вышла трепещущая юная служанка. Коротышка аккуратно поставил женщину рядом с грудой Фиглей и, пока та пронзительно требовала от стражников арестовать негодяя, снова вернулся внутрь и вышел, балансируя тремя тяжёлыми чемоданами и двумя шляпными коробками.
Тиффани узнала женщину, и узнавание её не обрадовало. Это была герцогиня, мать Летиции, по правде сказать, жуткая особа. Роланд вообще понимает, во что ввязывается? Сама Летиция ещё ничего, это уж кому что нравится, но в венах её маменьки, по видимости, течёт столько голубой крови, что ей давно полагалось бы лопнуть, и прямо сейчас, кажется, этот миг почти настал. По иронии судьбы, Фиглей угораздило разгромить именно тот паб, где обосновалась мерзкая старая кошёлка. Вот уж повезло так повезло! А между прочим, Роланд и его акварельная наречённая остались в здании наедине — и что теперь подумает герцогиня?
На этот вопрос ответ нашёлся очень быстро: коротышка уже вытаскивал обоих из паба, ухватившись за края очень дорогой одежды. Роланд щеголял в смокинге, ему самую малость великоватом; а Летиция просто утопала в облаке воздушных рюшечек-оборочек: на взгляд Тиффани, такой наряд для никчёмной бездельницы в самый раз. Ха!
Прибывали всё новые стражники: по-видимому, им уже доводилось иметь дело с Фиглями, и у них хватало здравого смысла к месту преступления не бежать, а идти. Лишь один из них — высоченный, больше шести футов ростом, рыжеволосый, в ослепительно надраенных доспехах, — невозмутимо снимал свидетельские показания с владельца паба, звучавшие как затяжной вопль на тему «стражники, сделайте что-нибудь, я хочу развидеть этот кошмар!».
Тиффани обернулась и оказалась лицом к лицу с Роландом.
— Ты? Здесь? — с трудом выговорил он. На заднем плане Летиция ударилась в слёзы. Ха, чего ещё от неё ждать!
— Слушай, мне нужно сообщить тебе нечто очень…
— Пол обвалился, — проговорил Роланд точно во сне, не успела она докончить фразы. — Вот прямо взял и прямо обвалился!
— Послушай, я должна… — начала Тиффани снова, но на сей раз перед нею внезапно воздвиглась мать Летиции.
— Я тебя знаю! Ты — его ведьминская подружка, так? Не вздумай отрицать! Как ты смеешь нас преследовать?!
— А как они пол обрушили? — не отступал Роланд. В лице его не осталось ни кровинки. — Как ты обрушила пол? Ну, отвечай!
И тут вдруг накатила вонь: точно сверху упал тяжёлый молот. Невзирая на потрясение и ужас, Тиффани почувствовала что-то ещё: смрад, тяжёлый дух, порчу в мыслях, омерзительную и беспощадную, навоз из чудовищных представлений и прогнивших дум, так что ей вдруг захотелось вытащить мозг и отмыть его хорошенько.
«Это он: безглазый незнакомец в чёрном! А уж запах! В сортире для страдающих поносом хорьков и то пахло бы лучше! В прошлый раз смрад показался мне чудовищным, но, оказывается, это были ещё цветочки!» Тиффани в отчаянии заозиралась по сторонам, надеясь вопреки всему, что не увидит того, что высматривает.
Летиция зарыдала громче; её всхлипывания пренеприятным образом смешивались со стонами и проклятиями: это Фигли понемногу приходили в себя.
Будущая тёща ухватила Роланда за лацкан.
— Отойди от неё сию секунду, она — всего лишь…
— Роланд, твой отец умер!
Все разом умолкли — и Тиффани оказалась в гуще пристальных взглядов.
Ох, право слово, всё должно было произойти совсем не так, подумала она.
— Мне страшно жаль, — с трудом выговорила девушка в угрожающей тишине. — Я ничего не могла сделать. — В лице Роланда понемногу проступали краски.
— Но ты же за ним ухаживала, — промолвил Роланд, словно пытаясь решить какую-то непростую задачу. — Почему ты перестала поддерживать в нём жизнь?
— Всё, что я могла, — это лишь забирать его боль. Мне так ужасно жаль, но это всё, что я могу. Прости!
— Но ты ведь ведьма! Я думал, ты всё можешь, ты же ведьма! Почему он умер?
— Что эта мерзавка с ним сделала? Не доверяй ей! Она ведьма! Ворожеи не оставляй в живых!*
Тиффани не слышала этих слов, но чувствовала: они ползли по её разуму, точно мерзкий слизень, за которым тянется липкий след. Позже девушка задумалась: а в скольких ещё головах наследил этот слизень? — но прямо сейчас госпожа Пруст крепко ухватила её за руку. Лицо Роланда перекосилось от ярости; Тиффани тут же вспомнила визжащую фигуру на дороге, не отбрасывающую тени в ярком свете дня, изрыгающую брань, точно рвоту. Фигуру, оставившую по себе тошнотворное ощущение того, что ей, Тиффани, никогда уже не отмыться дочиста.
У людей вокруг вид был встревоженно-загнанный, как у кроликов, почуявших лису.
И тут Тиффани увидела того, кого искала. Едва различимо, на самом краю толпы. Там-то он и был, или, точнее, не был. Две дыры на миг уставились на неё из воздуха — и тут же исчезли. Не знать, куда он делся, было ещё страшнее.
— Что это такое? — обернулась она к госпоже Пруст.
Ведьма открыла было рот, собираясь ответить, но тут вперёд вышел высокий стражник.
— Прошу прощения, дамы и господа, точнее, господин. Я — капитан Моркоу, и поскольку сегодня вечером я исполняю обязанности дежурного офицера, сомнительное удовольствие разбираться с этим досадным происшествием выпало мне, так что… — Он открыл блокнот, вытащил карандаш и подкупающе улыбнулся. — Кто первый поможет мне разгадать эту маленькую головоломку? Для начала мне бы очень хотелось узнать, что делает в моём городе орава Нак-мак-Фиглей, помимо того, что постепенно приходит в себя?
Блеск доспехов слепил глаза. А ещё от него крепко пахло мылом: превосходная рекомендация в глазах Тиффани.
Девушка уже подняла было руку, но госпожа Пруст решительно вцепилась в неё и удержала силой. Это заставило Тиффани ещё более решительно высвободиться и объявить голосом куда более железным, чем ведьминская хватка:
— Я, капитан.
— А вы, значит, будете?..
«Уносить отсюда ноги как можно скорее», — сказала себе Тиффани, но вслух ответила:
— Тиффани Болен, сэр.
— На девичник, вижу, собрались?
— Нет, — отрезала Тиффани.
— Да! — быстро вставила госпожа Пруст.
Капитан склонил голову набок.
— То есть на девичник идёт только одна из вас? — проговорил он. — Похоже, толком повеселиться не удастся. — Карандаш завис над страницей.
Герцогиня, по-видимому, решила, что с неё довольно. Она наставила обвиняющий палец на Тиффани; палец дрожал от ярости.
— Всё очевидно — очевидно, словно нос на вашем лице, господин офицер! Эта… эта… эта ведьма знала, что мы едем в город покупать драгоценности и подарки, и вне всякого сомнения — я повторяю, вне сомнения, сговорилась с этими своими бесенятами, чтобы нас ограбить!
— Ничего подобного! — заорала Тиффани.
Капитан предостерегающе поднял руку, как будто имел дело не с герцогиней, а с транспортной колонной.
— Госпожа Болен, вы в самом деле подстрекали Фиглей явиться в город?
— Ну, в каком-то смысле да, но на самом-то деле я не собиралась, всё вышло вроде как неожиданно. Я не хотела…
Капитан снова поднял руку.
— Помолчите, пожалуйста. — Он потёр нос. Затем вздохнул. — Госпожа Болен, я вас арестовываю по подозрению в… ну, в общем, я сегодня ужасно подозрительный. Кроме того, мне отлично известно, что Фигля, который не желает сидеть под замком, запереть невозможно. Если они вам друзья, то я надеюсь, — капитан многозначительно оглянулся, — они не станут навлекать на вас новые неприятности, и, если повезёт, все мы нынче ночью сможем спокойно выспаться. Моя коллега, капитан Ангва, проводит вас в участок. Госпожа Пруст, вы не будете так добры пройтись вместе с ними и объяснить вашей юной подруге положение дел?
Капитан Ангва выступила вперёд: она оказалась красавицей блондинкой, и… ощущалось в ней нечто странное.
Капитан Моркоу повернулся к её светлости.
— Мадам, мои офицеры сочтут за честь сопроводить вас в любую другую гостиницу либо на постоялый двор по вашему выбору. Я вижу, ваша горничная держит в руках весьма надёжный с виду саквояж. Не в нём ли хранятся упомянутые вами драгоценности?
В таком случае нельзя ли нам удостовериться, что они не были украдены?
Её светлость такому предложению не обрадовалась, но приветливый капитан этого не заметил — с профессионализмом истинного полицейского, который обычно не видит того, чего не хочет видеть. Впрочем, не приходилось сомневаться, что он в любом случае поступит так, как сочтёт нужным.
Не кто иной как Роланд открыл саквояж и извлёк покупку. Осторожно освободил её от папиросной бумаги — ив сиянии фонарей что-то вспыхнуло и заискрилось так ярко, словно не только отражало свет, но и порождало его где-то в глубине лучезарных камней. Настоящая диадема! Кто-то из стражников громко ахнул. Рональд приосанился. Летиция мило засмущалась. Госпожа Пруст вздохнула. А Тиффани… на долю секунды перенеслась в прошлое. В эту долю секунды она снова стала маленькой девочкой и снова читала истрёпанную книгу волшебных сказок, ту самую, что до неё перечитали все её сёстры.
Но Тиффани разглядела то, чего не разглядели они: она видела книгу насквозь. Книга лгала. Ну, хорошо, не то чтобы лгала, но сообщала правду, которую ты знать не хочешь: принц и сверкающая корона достаются только голубоглазым блондинкам. Так уж устроен мир. Всё зависит от цвета волос. Рыжим и брюнеткам в сказках иногда перепадают роли не только в массовых сценах, но если у тебя волосы этакого мышино-коричневого оттенка, всё, ничего не попишешь: будешь ходить в служанках до конца своих дней.
Или ты можешь стать ведьмой. Да! Застревать в сказке совсем не обязательно. Сказку можно изменить, и не только для себя, но и для других людей. Историю можно переписать одним взмахом руки.
И всё равно Тиффани не сдержала вздоха: драгоценная диадема — она ведь такая прекрасная! Но здравомыслящая ведьминская часть её сознания тут же возразила: «И как часто ты бы её надевала? Раз в сто лет? Да такая дорогущая штуковина всю жизнь пролежит в сейфе!»
— Выходит, ничего не украдено, — радостно возвестил капитан. — Вот и замечательно! Госпожа Болен, думаю, вам стоит попросить ваших маленьких приятелей следовать за вами, не поднимая лишнего шума, так?
Тиффани поглядела вниз, на Нак-мак-Фиглей: те потрясённо молчали. Конечно, когда десятка три смертельно опасных воинов спасовали перед одним-един-ственным малявкой, сохранить лицо непросто — и мало-мальски пристойное оправдание так вот сразу не выдумаешь.
Явор Заядло пристыжённо поднял глаза — редкое зрелище, что и говорить.
— Звиняй, хозяйка. Звиняй, хозяйка, — повторял он. — Мы, стал-быть, поддавона чуток перебрали. А, ясно дело, чем больше поддавона хлебанёшь, тем больше поддавона надоть, пока не кувыркснёшься, — вот тогда, ясно дело, скумексаешь, что поддавоном уже нахрюксался. Кстати, а что за штукса энтот крем-де-менте? Приятственно зеленушный такенный, я, кажись, цельное ведрище выжрал! Я так смекаю, звиняться да грить, как нам жалестно, бесполезняк? Но узырь, мы ж тебе сыскнули энтого соплюха безнужного.
Тиффани оглядела то, что осталось, от «Головы Короля». В неверном свете факелов казалось, будто от здания уцелел только скелет. Прямо на её глазах затрещала громадная балка и сконфуженно рухнула на груду поломанной мебели.
— Я просила найти его, но не говорила, что надо двери с петель срывать, — напомнила Тиффани. Она скрестила руки на груди, и маленькие человечки испуганно сбились в кучу; следующая стадия женского гнева — притопывание ногой — обычно приводила к тому, что Фигли разражались слезами и натыкались на деревья. Теперь, впрочем, они послушно выстроились в линеечку позади неё, госпожи Пруст и капитана Ангвы.
Капитан кивнула госпоже Пруст и заявила:
— Надеюсь, мы все согласны с тем, что наручники не понадобятся — так, дамы?
— Капитан, вы ж меня знаете, — отозвалась госпожа Пруст.
Капитан Ангва сощурилась.
— Да, но вот про вашу юную подругу я не знаю ровным счётом ничего. Госпожа Пруст, будьте так добры, понесите метлу.
Тиффани понимала: спорить бесполезно. Она беспрекословно передала метлу старшей ведьме. И дальше все пошли молча, если не считать сдавленного бормотания Нак-мак-Фиглей.
Спустя какое-то время капитан промолвила:
— Не лучшее сейчас время, чтобы разгуливать в чёрной остроконечной шляпе, госпожа Пруст. Стало известно ещё об одном случае — там, на равнинах. В унылом захолустье, куда вы бы и не сунулись. Избили старуху: у неё якобы нашли книгу заклинаний.
— Нет!
Все обернулись к Тиффани — и Фигли врезались в её лодыжки.
Капитан Ангва покачала головой.
— Мне очень жаль, госпожа, но это правда. Книга оказалась всего-навсего сборником клатчской поэзии. А всё эти буквы с завитушками! Наверное, и впрямь похоже на заклинания — в глазах тех, кто склонен думать в таком ключе. Пострадавшая умерла.
— Всему виной «Таймс», — заявила госпожа Пруст. — Когда такое печатают в газетах, у людей появляются разные нездоровые идеи.
Ангва пожала плечами.
— Судя по тому, что я слышала, те, кто это сделал, не отличаются любовью к печатному слову.
— Вы должны положить этому конец! — выпалила Тиффани.
— Как, госпожа? Мы — городская Стража. За пределы стен города наша юрисдикция не распространяется. Там, в глухомани, среди лесов есть местечки, о которых мы, пожалуй, никогда и не слышали. Понятия не имею, откуда вся эта дрянь идёт. Прямо как будто с неба свалилась. — Капитан потёрла руки. — Конечно, в городе никаких ведьм нет, — добавила она. — Зато девичники очень популярны, так, госпожа Пруст? — И капитан подмигнула. В самом деле подмигнула, Тиффани ни на миг в этом не усомнилась. Равно как не усомнилась и в том, что капитану Моркоу герцогиня не слишком понравилась.
— Что ж, думаю, настоящие ведьмы скоро положат этому конец, — заявила Тиффани. — В горах так уж непременно, госпожа Пруст.
— Да, но у нас тут в городе настоящих ведьм нет. Ты же слышала, что сказала капитан. — Госпожа Пруст свирепо зыркнула на Тиффани и прошипела: — Мы никогда не спорим в присутствии обычных людей. А то они начинают нервничать.
Они остановились перед огромным зданием с синими фонарями по обе стороны двери.
— Добро пожаловать в полицейский участок, дамы, — промолвила капитан Ангва. — Так вот, госпожа Болен, мне придётся запереть вас в камере, но там чисто, никаких мышей — ну, почти, — и если госпожа Пруст согласится составить вам компанию, тогда, скажем так, я по забывчивости оставлю ключ в замке, понимаете? Пожалуйста, не покидайте здания, потому что на вас будут охотиться. — Она в упор посмотрела на Тиффани. — Никто ни за кем охотиться не должен. Это ужасно, когда за тобой охотятся.
Капитан Ангва провела задержанных через всё здание и вниз, туда, где рядами располагались камеры, удивительно уютные с виду, — и жестом пригласила занять одну из них. Дверь за ней с лязгом захлопнулась, и капитан удалилась по каменному коридору. Стук сапог затих в отдалении.
Госпожа Пруст подошла к двери и просунула руку сквозь прутья. Звякнул металл, она втащила руку обратно — уже с ключом. Вложила ключ в скважину с внутренней стороны — и повернула.
— Ну вот, — промолвила старая ведьма, — теперь мы вдвойне в безопасности.
— Ох, раскудрыть! — воскликнул Явор Заядло. — Ты таперича на нас и не зыркнешь? В каталажку вляпались!
— Сызнова! — подхватил Туп Вулли. — Прям ни бум-бум, как я таперя себе в физию позырю!
Госпожа Пруст присела и вопросительно воззрилась на Тиффани.
— Ладно, деточка, и что же такое мы видели? Глаз нет, как я заметила. Нет окон в душу. Может, и души тоже нет?
Тиффани подавленно вздохнула.
— Я не знаю! Я с ним по дороге сюда столкнулась. Фигли прошли прямо сквозь него! Он что-то вроде призрака. И воняет! Вы почувствовали запах? А толпа уже готова была броситься на нас! Что плохого мы сделали?
— Я не уверена, что он — это он, — размышляла госпожа Пруст. — Очень может быть, что он — это оно. Скажем, какой-нибудь демон… но я в них плохо разбираюсь. Вот мелкорозничная торговля — дело другое. Нет, порою и в ней бывает нечто демоническое…
— И даже Роланд смотрел на меня, как на врага, — пожаловалась Тиффани. — А ведь мы всегда были… друзьями.
— Ага! — усмехнулась госпожа Пруст.
— Оставьте эти ваши «ага» при себе! — рявкнула Тиффани. — Да как вы смеете мне «агакать»! Я-то хотя бы не расхаживаю по улицам, выставляя ведьм на посмешище!
Госпожа Пруст отвесила ей пощёчину. Ощущение было как от удара резиновым карандашом.
— Сопливая нахалка, вот ты кто! Я, между прочим, забочусь о безопасности ведьм!
В тени под потолком Туп Вулли ткнул в бок Явора Заядло.
— Мы разве ж стерпим, чтоб шмяксали нашу малу громазду каргу, э, Явор?
Явор Заядло поднёс палец к губам.
— Нае, когды женщщины цапаются, ты встревывать не моги, дыкс! Послухай меня как женатикса, от женщинных препираков держись подальше! Ежели кто в женщинные препираки посуйносит, так секундовины не пройдёт, как обе на него так и напрыгнут — тады ой! И я не про крещенье рук, и не про поджамканье губей, и не про ноготопсы. Я про шмяксанье от такенной скалкой.
Ведьмы потрясённо глядели друг на друга. Тиффани вдруг почувствовала, что совершенно растеряна и сбита с толку, как будто дошла от «А» до «Я», случайно пропустив все остальные буквы алфавита.
— Это в самом деле случилось, деточка? — спросила госпожа Пруст.
— Ещё как случилось, — резко подтвердила Тиффани. — До сих пор больно.
— Почему мы так себя повели? — недоумевала госпожа Пруст.
— По правде сказать, я вас возненавидела, — объяснила Тиффани. — На краткое мгновение. Меня это напугало. Мне вдруг захотелось, чтобы вас не было. Вы казались…
— Средоточием зла? — предположила госпожа Пруст.
— Да, точно!
— Ага, — кивнула госпожа Пруст. — Раздор. Нападки на ведьм. Это ведьмы во всём виноваты. Откуда это идёт? Что ж, кажется, мы с тобой выяснили. — Её безобразное лицо обратилось к Тиффани. — А когда ты стала ведьмой, деточка?
— Думаю, мне тогда было около восьми, — отвечала Тиффани. И рассказала про госпожу Клацли, старушку из ореховой рощи.
Госпожа Пруст внимательно выслушала и поудобнее устроилась на соломе.
— Мы знаем, такое иногда случается, — промолвила она. — Раз в несколько сотен лет или около того все внезапно решают, что ведьмы — зло. Никто не знает почему. Просто это происходит — ни с того ни с сего. А ты в последнее время не делала ничего такого, что могло бы привлечь внимание? Какую-нибудь сильную магию не творила часом?
Тиффани задумалась, перебирая в уме события прошлого.
— Ну, была история с роителем. Но он на самом деле оказался не такой уж и плохой. А ещё до того была Королева эльфов, но с тех пор столько воды утекло! Как вспомню — ужас что такое, но, наверное, ничего удачнее, чем стукнуть её по голове сковородкой, я в то время придумать просто не могла! Ах, ну да, наверное, стоит признаться, пару лет назад я поцеловала зиму…
Госпожа Пруст, до сих пор слушавшая с открытым ртом, наконец выговорила:
— Так это была ты?
— Да, — подтвердила Тиффани.
— Ты уверена? — уточнила госпожа Пруст.
— Да. Это я.
— И каково оно было?
— Холодно, а потом сразу сыро. Мне этого не хотелось. Мне очень стыдно, и хватит об этом!
— Около двух лет назад? — размышляла госпожа Пруст. — Как любопытно. А знаешь, неприятности, по-видимому, начались примерно тогда же. Ничего особенного, просто люди вдруг словно перестали нас уважать. Будто бы в воздухе носится что-то такое… Взять хотя бы этого паренька с камнями нынче утром. Так вот, год назад он бы в жизни на такое не осмелился. В те дни, повстречавшись со мной на улице, люди приветливо кивали. А теперь — хмурятся. Или осеняют себя таким незаметным знаком, на всякий случай, вдруг я приношу несчастье. Мне и другие ведьмы о таком рассказывали. А в твоих родных краях тоже так?
— Точно не скажу, — задумалась Тиффани. — Люди меня слегка побаиваются, ну да я со многими в родстве, так что, в общем, ничего страшного. И всё-таки что-то странное ощущается. Но я думала, так и надо, я ведь поцеловала зиму, и все это знают. Честное слово, об этом до сих пор болтают. Ну то есть это же было один-единственный раз!
— Что ж, здесь люди живут чуть более кучно. А у ведьм память долгая. Я хочу сказать, не отдельные ведьмы, конечно, но все ведьмы, вместе взятые, могут вспомнить по-настоящему скверные времена. Когда за то, что на тебе остроконечная шляпа, в тебя камнем швыряли, если не что похуже. А если заглянуть ещё дальше в прошлое… Это вроде болезни, — объясняла госпожа Пруст. — Зараза распространяется незаметно. Её переносит ветер — от человека к человеку. Отрава проникает туда, где ей рады. Ведь всегда найдётся повод швырнуть камнем в странноватую старушку, правда? Обвинить другого проще, чем себя. А как только назовёшь кого-то ведьмой, так просто диву даёшься, сколько всего можно поставить ей в вину.
— Они забили камнями её кошку, — пробормотала себе под нос Тиффани.
— А теперь тебя преследует какой-то человек без души. И воняет от него так, что даже ведьмы начинают ненавидеть ведьм. Ты ведь, часом, не подумываешь о том, чтобы меня поджечь, а, госпожа Тиффани Болен?
— Нет, ну что вы, — заверила Тиффани.
— Или расплющить на земле под грудой камней?
— Что вы такое говорите?
— Кидаться камнями — это ещё полбеды, — продолжила госпожа Пруст. — Считается, что ведьм жгут на кострах, но, сдаётся мне, настоящие ведьмы попадали на костёр нечасто, и разве что по недоразумению; я думаю, по большей части это были нищие старухи. Ведьмы обычно слишком водянистые; глупо хорошие дрова зазря переводить! Зато так просто опрокинуть старуху на землю, придавить её амбарной дверью на манер сандвича и навалить сверху камней, пока старуха не перестанет дышать. Вот тогда-то зло уйдёт навсегда. Хотя на самом-то деле — нет. Потому что в мире много чего происходит, ну так и старух на свете хватает. А когда старухи закончатся, настанет черёд стариков. И чужаков. Всегда найдётся какой-нибудь изгой. А потом, однажды, толпе подвернёшься ты сам. И на этом безумие иссякнет. Когда никого больше не останется, сходить с ума будет некому. А ты знаешь, Тиффани Болен, что я почувствовала, как ты поцеловала зиму? Да все, в ком есть хотя бы капля магического дара, что-то почувствовали. — Госпожа Пруст помолчала и сощурилась. — Что же ты такое пробудила, Тиффани Болен? Что за лютая тварь открыла несуществующие глаза и задумалась о том, кто ты? Что ты навлекла на нас, госпожа Тиффани Болен? Что ты натворила?
— Вы думаете, что… — Тиффани замялась. — Что он ищет меня?
Она зажмурилась, чтобы не видеть осуждающего лица собеседницы, и вспомнила тот день, когда поцеловала Зимовея. Был ужас, и жуткое предчувствие, и странное ощущение тепла в окружении льда и снегов. А что до самого поцелуя, что ж, он был лёгок и невесом — точно шёлковый платок упал на ковёр. Вплоть до того мига, когда она влила весь жар солнца в губы зимы — и растопила зиму. Лёд в огонь. Огонь ко льду. Она всегда умела управляться с огнём. Огонь всегда был ей другом. А зима вовсе даже не умерла; с тех пор были ещё зимы, но уже не такие суровые, о нет. И, между прочим, она не просто так целовалась. Она сделала то, что нужно, в нужный час. Так полагалось. А почему полагалось? Потому что всё произошло по её вине; потому что она ослушалась госпожу Вероломну и вступила в танец, который был не просто танцем, но поворотной точкой в смене времён года…
«Когда же всё закончится? — в ужасе думала Тиффани. — Ты совершаешь глупость, потом пытаешься её исправить, а когда исправляешь одно, ломается что-то другое. Где же всему этому конец?» Госпожа Пруст заворожённо глядела на неё.
— Я всего-навсего немножко потанцевала, — вздохнула Тиффани.
Госпожа Пруст положила руку ей на плечо.
— Думаю, милочка, потанцевать тебе ещё придётся. Можно, я подскажу, как тебе разумнее всего поступить, Тиффани Болен?
— Да, — кивнула девушка.
— Послушай моего совета, — промолвила госпожа Пруст. — Обычно я секретов не выдаю, но я прямо развеселилась душой, поймав наконец негодника, который постоянно бил мне окна. Так что я в настроении для хорошего настроения. Есть одна дама, которая наверняка захочет потолковать с тобой. Она живёт в городе, но ты её ни за что не найдёшь, сколько ни пытайся. Зато она тебя в мгновение ока отыщет, так что мой тебе совет: когда это случится, выслушай внимательно всё, что она скажет.
— Так как же мне её найти? — спросила Тиффани.
— Ты полна жалости к себе, и ты меня не слушаешь, — упрекнула госпожа Пруст. — Она сама тебя найдёт. И ты об этом узнаешь. О да, узнаешь, не сомневайся. — Госпожа Пруст запустила руку в карман, извлекла круглую жестяную коробочку, поддела чёрным ногтем крышку. У Тиффани защипало в носу. — Понюшку? — спросила она, предлагая жестянку Тиффани. — Грязная привычка, что правда, то правда, но зато сосуды прочищает и помогает думать. — Она взяла щепоть коричневого порошка, высыпала на тыльную сторону руки и вдохнула порошок с таким звуком, с каким всасывает воздух осипший гудок. Откашлялась, проморгалась и пояснила: — Ну да, бурые сопли не всем по вкусу, но по мне, так для облика злобной ведьмы — самое то. Кстати, скоро и ужин принесут.
— Нас ещё и накормят? — удивилась Тиффани.
— Ну да, они тут народ порядочный, хотя вино в прошлый раз, на мой взгляд, оставляло желать, — отозвалась госпожа Пруст.
— Но мы же в тюрьме.
— Нет, дорогуша, мы — в полицейском участке. И хотя никто не говорит об этом вслух, но нас здесь заперли ради нашей же безопасности. Понимаешь, остальные-то заперты по ту сторону двери, и хотя стражники иногда изображают из себя болванов, на самом деле ума им не занимать, иначе — никак. Они отлично понимают, что людям нужны ведьмы; а им самим нужны неофициальные лица, которые понимают разницу между «хорошо» и «плохо», и когда «хорошо» — это плохо, и когда «плохо» на самом деле хорошо. Миру нужны люди, работающие на самой грани. Нужны люди, умеющие сглаживать неровности и неудобства. И справляться с мелкими проблемами. В конце концов, почти все мы — только люди. Почти всё время. И почти каждое полнолуние капитан Ангва приходит ко мне за лекарством от чумки.
Из кармана вновь появилась табакерка. Повисла долгая пауза.
— Но чумкой болеют только собаки, — наконец выговорила Тиффани.
— И вервольфы.
— О. Мне сразу почудилось в ней что-то странное.
— Она, между прочим, отлично справляется, — сказала госпожа Пруст. — Делит спальню с капитаном Моркоу и никого не кусает, хотя, если задуматься, капитана Моркоу она с вероятностью покусывает, ну да это их дело, свечку-то никто не держал, так ведь? Порою то, что законно, — не обязательно хорошо, и порою, чтобы распознать разницу, нужна ведьма. А иногда и коп, если это правильный коп. Умные люди это понимают. Глупые — нет. А беда в том, что глупцы ужас до чего любят умничать. Да, кстати, милочка, твои шумные маленькие друзья сбежали.
— Да, знаю, — кивнула Тиффани.
— И как им только не стыдно, они же торжественно пообещали страже, что никуда не денутся? — Госпожа Пруст со всей очевидностью гордилась репутацией вредины.
Тиффани откашлялась.
— Ну, наверное, Явор Заядло сумел бы вам объяснить, что есть время держать обещания и есть время нарушать обещания и только Фигль умеет распознать разницу.
Госпожа Пруст широко ухмыльнулась.
— Прямо можно подумать, что ты родилась в городе, госпожа Тиффани Болен!
Если нужно посторожить то, что сторожить необязательно, потому что никто в здравом уме этого не сопрёт, то капрал Шноббс — вот нужный вам человек (за неимением лучшего слова и в отсутствие весомых биологических свидетельств обратного). В данный момент он стоял среди тёмных, похрустывающих под ногами руин «Головы Короля», дымя отвратительной сигаретой: он загодя закатал все вонючие бычки предыдущих сигарет в свежую папиросную бумагу и теперь затягивался мерзкой смесью до тех пор, пока не закурился дымок.
Он не заметил, как чья-то рука сдёрнула с него шлем, и едва почувствовал мастерский удар по лбу, и уж, конечно, не ощутил, как мозолистые ручонки снова водрузили на него шлем и уложили бесчувственное тело на землю.
— Ок, — хрипло прошептал Явор Заядло, озирая почерневшие балки. — Времени у нас мал-мала, ясенный пень, так что…
— Ну-ну, я так и знал, что вы, угрязки паршивые, сюды возвернётесь, если подождакать подольше, — раздался голос в темноте. — Как пёс возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою, а преступник возвращается на место преступления!*
Стражник, известный под именем Чокнутый Крошка Артур, чиркнул спичкой, которая отлично заменяла ему факел. Металлическая пластина, которая служила ему щитом, а стражнику-человеку — значком, звякнув, упала на мостовую. — Это шоб вы узырили, что я не при исполнительстве, ок? Нету бляхи, нету и копа, ах-ха? Просто хотел поглянуть, с чего б вы, чучундры негодные, грите как надо, навроде меня, потому как, ясно дело, я-то не Фигль!
Фигли дружно обернулись на Явора. Тот пожал плечами и осведомился:
— Ну а кто ты таковский, по-твоему?
Чокнутый Крошка Артур взъерошил пальцами волосы, но оттуда ничего не посыпалось.
— Ну дык мои мамка с папкой грили, я лепрекон, навроде их…
Он умолк, потому что Фигли восторженно завопили и затикали, от избытка восторга похлопывая себя по ляжкам, а веселье это обычно продолжается довольно долго.
Чокнутый Крошка Артур терпел сколько мог, но наконец не выдержал и завопил:
— По мне, так не смешняво ни разу!
— Ты чё, себя не слухаешь, что ли? — отозвался Явор Заядло, утирая глаза. — Ты ж гришь на фигльском, точняк! Тебе разве ж мамка с папкой не сказанули? Мы, Фигли, с рожденьства как надо грить могём! Раскудрыть! Это вроде как собаксы знают, как гавксать! Лепрекон, сказанёт тож! Ты ишшо брякни, что ты пикси!
Чокнутый Крошка Артур уставился вниз на свои башмаки.
— Эти башмаксы сварганил мне мой па. Я так и не смогнул сказануть ему, что мне в башмаксах ходить мерзяво. Вся семья тачала и чинила обутку сотни годов, так? — а мне башмачество ну никакс не давалось, и вот в один распрекрасный день старейшины племени все прикликали меня к себе и рассказнули, что я потеряшка-найдёныш. Они переставляли лагерь на новое место и наткнулись на меня — мал-мала дитёнка на обочине дороги, рядом с ястребом, которого я придушнул: он меня из колыбелечки скрал — небось тащил в гнездо своим цыплям скормить. А старые лепреконы вместе пораскинули мозговьями и сказанули так: они, конечно, мне всяко рады, тем паче что я лису до смерти загрызить могу и всё такое, но, пожалуй, пора мне отправиться в громадный мир и дознаться, кто моя родня.
— Что ж, парень, ты её нашел! — заорал Явор Заядло, хлопая его по спине. — Прав ты был, что послухал компашу старых башмачников! Они мудрственно тебе сказанули, точняк.
Явор на миг замялся, но тут же продолжил:
— Однако ж мал-мала трудновасто выходит, что ты — тока без обид! — коп. — Явор на всякий случай отпрыгнул чуть подальше.
— Верняке, — удовлетворённо подтвердил Чокнутый Крошка Артур. — А вы — орава воровастых негодяйных забулдыгов и злоумышлителей, законов ни в жисть не уважухающих!
Фигли радостно закивали, а Явор Заядло добавил:
— А можно ишшо добавить словей «нарушители порядка в нетрезвом состоянии»? А то ребя обижукаются, что их вроде как недооценивают!
— А как насчёт улитокрадства, Явор? — обрадованно вклинился Туп Вулли.
— Ну, э, факто-практически улитокрадство покамест находится на ранней стадии развития, — отозвался Большой Человек.
— А положительных качествов у вас никаковских напрочь нет? — в отчаянии воззвал Чокнутый Крошка Артур.
Явор Заядло озадаченно нахмурился.
— Мы вроде как думкали, это они и есть, наши типа положительные качествы, но если уж дотошничать, так мы не лямзим у тех, у кого лямзить неча, у нас сердцевины золотые, хотя, мож, ну, лады, почти завсегда золото это потыренное, и ишшо мы измыслили жаренного во фруктюре горностая. А это чего-нить да стоит!
— И чего в том достоинственного?
— Ну, дык, какому-нить другому бедолаге его измышлять не придётся. Енто вроде как взрыв вкуса; кусишь малость, распробуешь — и тут оно каак взорванётся!
Чокнутый Крошка Артур не сдержал улыбки.
— У вас, ребя, совсем стыдища нет?
Явор Заядло в долгу не остался — его ухмылка стоила Артуровой.
— Не скажу доподлиннственно, — отвечал он, — но если и есть, стал-быть, мы его стырили.
— А как же эта бедолажная мала громазда девчура, запёртая в караулке? — спросил Чокнутый Крошка Артур.
— О, так до утра с ней ничего не стряснётся, — заявил Явор Заядло со всей возможной в данных обстоятельствах уверенностью. — Она, шоб ты знал, изрядно мудрастая карга.
— Ты думкаешь? Вы, чучундры малые, цельный паб ухайдокали вдрызг! Как такое возможно исправить?
На сей раз, прежде чем ответить, Явор Заядло одарил собеседника долгим и задумчивым взглядом.
— Что ж, господин Коп, выходит так, что ты и Фигль, и коп. Что ж, так оно, стал-быть, в мире поверчено. Но главный мой вопрос к вам обоим-двум: вы ведь не ябедники и не стучалы?
В участке сменялись с дежурства. Кто-то вошёл и застенчиво вручил госпоже Пруст огромное блюдо с мясным ассорти и соленьями и бутылку вина с двумя стаканами. Нервно оглянувшись на Тиффани, стражник шепнул что-то госпоже Пруст, одним неуловимым движением она извлекла из кармана крохотный свёрточек и вложила ему в руку. А затем вернулась и снова присела на солому.
— Ага, вижу, у него хватило воспитанности открыть бутылку и дать вину малость подышать, — похвалила она и, поймав взгляд Тиффани, добавила: — У младшего констебля Хопкинса есть одна проблемка, которую он предпочёл бы скрыть от своей матушки, а моё притирание ему неплохо помогает. Я, понятное дело, денег с него не беру. Рука руку моет, хотя в случае с юным Хопкинсом я надеюсь, что руку эту он сперва отдраил с песочком.
Тиффани никогда в жизни не пробовала вина; дома пили лёгкое пиво или сидр, в которых как раз достаточно алкоголя, чтобы убить всех вредоносных невидимых крохотных кусачих тварей, но недостаточно, чтобы сподвигнуть тебя на серьёзные глупости.
— Надо же, — промолвила она, — я и не думала, что в тюрьме так бывает!
— В тюрьме? Я же сказала тебе, милочка, это никакая не тюрьма! Если хочешь знать, что такое тюрьма, загляни в Таити. Вот где тьма кромешная, если угодно! Здесь стражники не плюют в твою жрачку — по крайней мере, у тебя на глазах, — и уж в мою-то точно никогда, ручаюсь. В Таити жизнь не малина; принято считать, что тот, кого туда упекли, не дважды, а больше подумает, прежде чем натворить что-нибудь этакое и угодить туда снова. Сейчас там малость навели порядок, и не всякий, кто туда попадает, выходит наружу в сосновом ящике, но стены и по сей день безмолвно взывают к тем, кто способен услышать. Я вот их слышу. — Госпожа Пруст снова щёлкнула табакеркой. — А что ещё страшнее безмолвного крика, так это пение канареек в крыле «Д», где держат преступников, которых даже повесить боятся. Эти сидят в отдельных камерах, и для компании им выдают по канарейке*. — Госпожа Пруст вдохнула табака, да так резко и в таком количестве, что Тиффани удивилась, отчего зелье не полезло у неё из ушей.
Крышка табакерки захлопнулась.
— Заметь, эти люди — не рядовые убийцы, о нет, они убивали из любви к искусству, или во имя какого-нибудь бога, или за неимением лучшего занятия, или потому, что день не задался. Они делали много чего и похуже убийства, но убийством обычно всё заканчивалось… Вижу, ты к говядине не притронулась?.. Ну ладно, если ты точно не хочешь… — Госпожа Пруст поддела ножом изрядный кус щедро приправленного маринадами нежирного мяса, помолчала и продолжила: — Вот забавная штука: эти кровожадные злодеи заботливо ухаживали за своими канарейками и даже плакали, если птичка умирала. Стражники, бывалоча, твердили, что это всё притворство; говорили, у них от такого лицемерия прям мороз по коже, а я вот в этом не уверена. В молодости я была на посылках у надзирателей и видела эти громадные тяжёлые двери, и слышала птичек, и гадала про себя, в чём же разница между хорошим человеком и человеком настолько плохим, что ни один палач города — даже мой папа, а уж он-то если выволочет преступника из камеры, так через семь с половиной секунд тот уж будет мертвее мёртвого, — не дерзал накинуть такому на шею верёвку. А то вдруг злодей сбежит из адского пламени и вернётся мстить. — Госпожа Пруст умолкла и передёрнулась, словно стряхивая с себя воспоминания. — Такова городская жизнь, деточка моя; это тебе не клумба с душистыми примулами, как в деревне.
Тиффани отнюдь не порадовалась тому, что её снова назвали деточкой, но были вещи и похуже.
— Душистые примулы, говорите? — ощетинилась она. — На днях я вынимала из петли повешенного — это вам не душистые примулы. — И ей пришлось рассказать госпоже Пруст всё: и про господина Пенни, и про Амбер. И про крапивный букетик.
— А про избиение тебе рассказал твой отец? — уточнила госпожа Пруст. — Рано или поздно всё упирается в душу.
Ужин оказался вкусным, вино — на удивление крепким. А солома — куда чище, чем можно было ожидать. День выдался долгим и трудным, завершая собою череду других таких же.
— А давайте мы немного поспим, ну, пожалуйста? — взмолилась Тиффани. — Мой папа всегда говорит: утро вечера мудренее.
Повисла пауза.
— Поразмыслив, я думаю, что на сей раз твой отец ошибётся, — отозвалась госпожа Пруст.
Тиффани тонула в облаках усталости. Ей снились поющие во тьме канарейки. И, может, ей это просто почудилось, но, на миг проснувшись, она увидела перед собою тень пожилой дамы. Это была никак не госпожа Пруст: та жутко храпела. Тень тут же исчезла. Но Тиффани помнила: мир полон знамений и ты выбираешь те, что кажутся тебе подходящими.
